"Волшебные чары" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 6

Гермия вошла вслед за леди Лэнгдон в большой мраморный вестибюль и спросила лакея:

– Его светлость уже вернулся?

– Его светлость вернулись несколько минут назад, мисс, и прошли в свой кабинет.

Гермия подождала, пока леди Лэнгдон не вступит на лестницу, ведущую наверх, и лишь тогда сказала:

– Я хотела бы поговорить с вашим братом, если я вам больше не нужна.

– Нет, не нужна, мы закончили все, что нам предстояло сделать этим утром, поэтому иди и поговори с Фавианом, – ответила леди Лэнгдон с улыбкой и пошла наверх по изысканной резной лестнице, ведущей к парадным залам на втором этаже.

Дом маркиза был совсем не таким, каким ожидала его увидеть Гермия.

Это был один из самых больших особняков на Пиккадилли и по великолепию и внушительности превосходил даже своего владельца.

На первом этаже были расположены столовая, библиотека, комнаты для завтрака и для работы с управляющим и кабинет, где маркиз располагался, когда бывал один.

Все гостиные и приемные комнаты располагались на втором этаже, а верхняя площадка двойной лестницы, казалось, была предназначена для хозяйки дома, сверкающей бриллиантами и встречающей своих гостей, поднимающихся по великолепной лестнице.

На втором этаже были две большие гостиные, примыкающие друг к другу так, что они могли превратиться в бальный зал, способный принять по крайней мере две сотни гостей, а рядом находились карточный салон, музыкальный салон, и, к огромному восторгу Гермии, – картинная галерея.

Все это было так прекрасно спланировано и декорировано с таким утонченным вкусом, что казалось невероятной способность маркиза, привыкшего жить в таком стиле, удовлетворяться долгое время маленьким и убогим домом викария.

Неудобство жизни в таком большом доме – по мнению леди Лэнгдон – состояло в том, что все спальни располагались на третьем этаже, куда приходилось долго подниматься тем, у кого не было крыльев. Гермии казалось, что они у нее появились.

Каждый день с тех пор, как она приехала в Лондон, она просыпалась, ожидая, что обнаружит себя дома, в своей маленькой спальне, и с трудом могла поверить, что происходящее с ней не является одной из ее многих фантазий, просто более яркой, чем остальные.

Когда экипаж маркиза, запряженный четверкой лошадей, прибыл к дому викария, чтобы отвезти Гермию в Лондон, она увидела, что он послал за нею пожилую и очень респектабельную домохозяйку, чтобы присматривать за ней во время путешествия.

В последний момент она прижалась к матушке и сказала:

– Я хотела бы, чтобы ты поехала со мной, мама. Насколько было бы интересней, если бы ты везде сопровождала меня вместо сестры маркиза.

– Я с радостью поехала бы, – отвечала матушка, – но ты ведь знаешь, что я не могу оставить папу, и я очень, очень счастлива, что ты будешь в обществе во время светского сезона в Лондоне, ведь мне это всегда представлялось совершенно невозможным.

Для Гермии это казалось тоже и невозможным, и совершенно невероятным! Кроме того, она боялась, что все это окажется для нее слишком ошеломляющим и что она будет чувствовать себя не в своей тарелке и совершит из-за этого много ошибок в том мире, о котором она не знала ничего.

Однако теплый прием, оказанный ей леди Лэнгдон, согрел ее сердце.

– Это очень увлекательно! – воскликнула она, когда осталась наедине с Гермией. – Я была так подавлена и чувствовала себя так одиноко в этот последний год, что Не могла поверить в истинность того, что было написано в записке моего брата, говорящей о его плане.

Не дожидаясь ответа Гермии, она продолжала:

– Первое, что мы должны сделать, это купить тебе полный гардероб великолепных нарядов, в которых, я знаю, ты будешь царицей каждого бала.

Она говорила так искренне и была, вне сомнения, так по-настоящему рада идее маркиза, что все сомнения и опасения Гермии унеслись прочь вместе с ее страхами.

На следующее утро они очень рано отправились наносить визиты в магазины на Бонд-стрит.

Поскольку сезон начался уже давно и портнихи были уже не так заняты, как в начале сезона, леди Лэнгдон легко уговорила их сшить платья для Гермии в рекордный срок.

Одна из портних предложила ей платья, которые были сшиты для одной невесты, с тем чтобы Гермия могла получить их сразу, а они смогли бы успеть еще повторить эти модели ко дню свадьбы.

К тому времени, когда они закупили платья, шляпки, туфли, перчатки, шали, мантильи и ридикюли, Гермия почувствовала, что у нее голова идет кругом.

Она уже потеряла счет всем их заказам и почувствовала сильную усталость.

На следующий день она обнаружила, что примерки могут истощить больше, чем скачки на лошади или танцы.

Зато на ее первом балу она почувствовала, что имеет большой успех, которого так хотела для нее матушка, и у нее было гораздо больше партнеров, чем танцев.

За последние пять дней она побывала на трех балах, на двух приемах и была в числе приглашенных гостей на званых ленчах.

Кроме того, ее пригласили на два званых вечера, и Гермия почувствовала, что уже прожила целую незнакомую ей ранее жизнь, которая раньше казалась ей совершенно нереальной.

Теперь, идя по переходу, украшенному прекрасными картинами и роскошной мебелью, Гермия думала о том, что со времени ее приезда в Лондон она ни разу не имела возможности наедине поговорить с маркизом.

Когда они ужинали дома, он, как хозяин, сидел во главе стола, и с двух сторон от него сидели Две крайне привлекательные, утонченные и изысканные замужние женщины.

Когда он сопровождал свою сестру и Гермию на бал, он либо почти сразу исчезал в карточном зале, либо, как прошлым вечером, уезжал рано.

Когда леди Лэнгдон и Гермия возвращались в экипаже домой одни, она с любопытством спросила:

– Как вы думаете, куда его светлость уехал?

Леди Лэнгдон коротко рассмеялась.

– Такого рода вопросы ты не должна задавать, дорогое дитя, – ответила она. – Как ты можешь себе представить, есть большое количество прекрасных женщин, надеющихся, что мой брат проведет с ними немного времени.

Затем, как будто спохватившись, что оказалась нескромной, она быстро проговорила:

– К сожалению, Фавиан быстро пресыщается и всегда ищет кого-либо нового, кто способен забавлять и развлекать его.

Она произнесла это с легкостью, но Гермия подумала, что такого поведения маркиза ей и следовало ожидать.

Тем не менее, если маркиза в данный момент никто не забавляет, это неплохо для Мэрилин.

Мэрилин зашла к ним, чтобы увидеться с маркизом, за день до его отъезда из дома викария, и Гермия сразу "же, как только Мэрилин переступила их порог, увидела, насколько недовольна ее кузина.

Она выглядела очень привлекательной в платье из узорчатого муслина, скроенном по самой последней моде, и в шляпке, украшенной розами, с загнутыми вверх краями, и отделанной кружен вами.

Она приветствовала Гермию недвусмысленно ледяным тоном.

Гермия открыла дверь гостиной, где маркиз, уже одевшись и спустившись вниз, отдыхал в кресле у окна.

Мэрилин пронеслась мимо нее с презрительным видом, сказавшем Гермии яснее любых слов, что она думает о доме викария. А также как она сочувствует любому, особенно Маркизу, который был вынужден оставаться в таком убогом и неудобном жилище.

Гермия закрыла за нею дверь и побежала наверх в свою комнату.

Она гадала, воспользуется ли маркиз этой возможностью, чтобы сделать предложение Мэрилин, или, может, просто даст понять ей, что приедет к ним вновь, когда будет чувствовать себя лучше.

Мэрилин беседовала с ним довольно долго, и Гермия не видела, когда она ушла. Однако на следующий день, когда маркиз уезжал, она поняла – по тому, как он прощался с ее родителями, – что он намеревался приехать к ним и в будущем.

Это несомненно означало, что он хотел жениться на Мэрилин.

– Более приятного, более щедрого джентльмена я не знала никогда! – уверенно сказала няня после отъезда маркиза.

Гермия знала, что она получила такую сумму денег за службу ему, от которой просто онемела.

Она узнала также от няни, что в их погребе осталось огромное количество вина, которое привезли не из усадьбы, а из дома маркиза.

Вино привез его секретарь, когда приезжал, чтобы получить инструкции относительно поездки Гермии в Лондон.

– Очень великодушно со стороны маркиза подумать об этом, – сказала она няне.

– Очень великодушно, – согласилась няня, – но не стоит говорить об этом вашему отцу. Пусть он думает, что это вино осталось неиспользованным его светлостью. Тот, кто молчит, когда его не спрашивают, еще не говорит не правду!

В дни, оставшиеся до ее поездки в Лондон, Гермия догадалась, что маркиз сделал еще кое-какие распоряжения, поскольку их стол оставался таким же превосходным, как и во время пребывания у них маркиза.

Она подумала, что здесь не обошлось без интриги со стороны няни и Хиксона.

Но видя, насколько лучше стал выглядеть ее отец и как уменьшилось количество морщин обеспокоенности на лице ее матушки, она последовала совету няни и не сказала ничего. Теперь, когда Гермия приближалась к двери кабинета, в ее глазах появилось выражение, которое каждому, знавшему ее хорошо, сказало бы, что она ощущает нервозность и беспокойство.

Она открыла дверь и увидела, что маркиз пишет что-то, сидя за столом.

– Можно мне… отвлечь вас на минуту? Или вы… слишком заняты? – спросила она.

В ее голосе ощущалась слабая дрожь, которая не осталась незаметной для него. Он положил перо и поднялся из-за стола со словами:

– Доброе утро, Гермия! Я должен поздравить вас с прекрасным платьем, которое сейчас на вас!

– Я хотела… спросить, как вы чувствуете себя, – ответила Гермия, – и убедиться, что вы не перегружаетесь.

– Если вы будете хлопотать надо мной так же, как Хиксон, я думаю, мне лучше упаковать чемоданы и покинуть Англию!

– Мы же не можем… не беспокоиться… о вас! – ответила Гермия.

Маркиз прошел через комнату и встал спиной к камину, который не топился летом и потому был заполнен цветами.

Гермия все смотрела на него, пока он не сказал:

– Я вижу, что вы расстроены чем-то. Может быть, вы сядете и расскажете мне об этом?

Гермия села на край стула, сложив руки. Она смотрела не на маркиза, а на цветы позади него.

Переждав момент, он многозначительно сказал:

– Я жду!

– Я… я не знаю, как… выразить то, что я… хочу сказать… словами, – сказала, запинаясь, Гермия.

Наступила небольшая пауза, прежде чем маркиз произнес:

– В таком случае, я могу предположить, что вы хотите сказать мне, что вы влюбились.

Кто же этот счастливчик?

Он с подчеркнутой медлительностью растягивал слова. Кроме того, в его голосе слышались те же сухие циничные ноты, которых она не слышала уже давно.

– Нет… нет, – быстро начала она, – это совсем не… то! Это касается не меня… по крайней мере не таким образом, как вы… предполагаете.

– Тогда я должен извиниться. Я подумал, что вы, возможно, хотите, чтобы я дал вам свое согласие – в отсутствие вашего отца – выйти замуж за одного из тех молодых людей, которые так пылко увивались вокруг вас прошлым вечером.

Потому, что он смеялся над ней, и потому, что это, по непонятной причине, ранило ее, Гермия еще крепче сжала свои пальцы и сказала еле слышным голосом:

– П-пожалуйста… вы делаете для меня… очень трудным… произнести то, что я хотела… сказать.

– Я вновь приношу свои извинения, – сказал маркиз. – Я жду и буду слушать, не, гадая больше, что вы хотите сказать мне.

– Я уверена, что вы подумаете, что это… ужасно с моей стороны… – запиналась от нерешительности Гермия, – и поэтому… я… боюсь говорить.

– Бояться – это так не похоже на вас, Гермия, – ответил маркиз. – Я всегда думал, что вы исключительно храбрая.

Улыбнувшись своей кривой улыбкой, он добавил:

– В конце концов, если даже «Ведьмы, Дьяволы и Все, кто бродит и стучит по ночам», не пугают вас, я не могу поверить, что вы боитесь меня!

– Я… я боюсь того, что вы… подумаете.

– Неужели это так ужасно? – спросил маркиз.

Она не отвечала ему, и, выждав немного, он сказал более мягким и успокаивающим голосом:

– Я надеялся, что вы будете счастливы здесь, а не обеспокоены и испуганы, как сейчас.

– Я счастлива! – сказала Гермия. – Это так великолепно, так восхитительно, иметь возможность танцевать на балах с новыми для меня и обаятельными людьми и иметь такие прекрасные наряды!

– Так в чем же дело?

– Ваша… сестра, которая была для меня… сама доброта… сейчас сказала мне, что ома хочет купить для меня два новых бальных платья, которые я буду носить в конце следующей недели.

Сказав это, Гермия, казалось, набирала воздух, чтобы иметь силы продолжить.

– Пожалуйста… пожалуйста… не думайте, что это… неблагодарно с моей стороны… но не могли бы вы… вместо того чтобы тратить еще больше денег на платья для меня, дать… Питеру новую одежду?

Она не смела взглянуть на маркиза, боясь увидеть его нахмуренным, и лишь продолжила умоляюще:

– Это не будет стоить вам больше, и я… могу прекрасно обойтись платьями, которые уже имею… Питер же отдал бы все, чтобы быть одетым, как… вы.

Маркиз все еще молчал, Гермия подняла свои глаза, и он увидел, как отчаянно она умоляла понять ее правильно.

В их глубине мелькал также страх того, что он сочтет ее неблагодарной и назойливой.

– И вы опасались попросить меня об этом? – спросил маркиз.

– Конечно, – ответила Гермия. – Это… выглядит такой неблагодарностью и жадностью, когда вы столько… сделали для меня, но я не хочу, чтобы Питер чувствовал себя… обделенным, а поскольку папе и так страшно трудно содержать его в Оксфорде… он не может позволить себе то, что его друзья считают само собой разумеющимся.

– Я тоже учился в Оксфорде, – заметил маркиз, – и я могу понять вашего брата. Предоставьте заботу о Питере мне.

Гермия вскрикнула от радости и вскочила на ноги.

– Это правда… вы действительно сделаете это? – воскликнула она. – О… благодарю вас… благодарю вас!

Она помолчала, прежде чем спросить очень тихим голосом:

– Вы… вы не думаете, что я… слишком… навязчивая?

– Неужели нужно говорить, – ответил маркиз, – что я все еще в глубоком долгу перед вами и, конечно, перед вашей матушкой? Сегодня утром доктор сказал мне, что я в полном здравии, за исключением того, что меня нельзя бить опять по тому же месту.

– Значит, вы должны быть очень осторожны! – быстро проговорила Гермия. – Обещайте мне, что будете заботиться о себе.

– Сначала Хиксон, а теперь вы! – заметил маркиз, улыбаясь.

– Я все время думаю, – сказала Гермия обеспокоенно, – что на вас могут напасть, может быть, в парке, когда вы прогуливаетесь верхом или когда вы возвращаетесь домой поздно ночью.

– Со мной все будет хорошо, – ответил маркиз, – а вам, Гермия, надлежит заниматься лишь одним – радоваться всему вокруг вас и выглядеть такой же прекрасной, как сейчас.

Гермия взглянула на него, не зная, искренне ли он сказал это или просто хочет ей польстить.

Как будто прочитав ее мысли, он сказал:

– Силы Небесные! Вы же должны знать, что за один вечер стали сенсацией в свете, и моя сестра восхищена вами!

– Она была очень, очень добра, но вы не забудете сказать ей, что мне не… требуется больше… платьев?

– Я сомневаюсь, что она послушает меня, – улыбнулся маркиз, – и я уже сказал вам, что я позабочусь о Питере.

– Но… я не хотела, чтобы это было таким образом, – воскликнула Гермия. – Он не должен стать для вас… источником дополнительных затрат.

– Я запомнил то, как вы сказали мне когда-то, – ответил маркиз, – что за деньги нельзя купить счастья и материальные вещи не являются главными.

– Теперь вы повторяете мне мои собственные слова в совсем другом смысле, который я не подразумевала, – ответила Гермия. – После того что вы сделали для меня и моей семьи, я чувствую… неловкость, беря от вас… еще большее, и я знаю, что папа и мама почувствовали бы то же самое.

– Вы хотите сказать мне, что чувствуете себя слишком гордой, – сказал маркиз, – но у меня тоже есть гордость, и я отказываюсь оценить мою жизнь стоимостью нескольких платьев и бала, который мне все равно пришлось бы дать.

Гермия молчала. Она лишь смотрела вверх на него, и маркиз резко проговорил:

– И не вмешивайтесь в мои планы! Я люблю их строить и исполнять и не могу позволить, чтобы их разрушали бунтующие молодые женщины, чьи идеи отличаются от моих.

Гермия рассмеялась.

– Вы вновь пытаетесь напугать меня! Но я отказываюсь пугаться! Этой ночью я думала о том, что Дьявол был сначала Архангелом, который затем пал с Небес, и теперь, совершенно очевидно, он пытается взобраться обратно на Небеса по лестнице Иакова.

– Я вовсе не ангел, – резко возразил маркиз, – и вполне доволен собой, каков я есть.

Так что не пытайтесь причислить меня к лику святых!

– Мне вовсе не нужно этого делать, – сказала Гермия. – У меня такое чувство, что и без моих усилий вокруг вашей головы уже виден сияющий нимб, а у плеч вырастают крылья.

– Если это и так, – быстро сказал маркиз, – то это – результат магии, которой вы оплели меня. Недаром я чувствую, что все, что я пью, содержит магическое снадобье, а в каждом углу дома таятся колдовские чары?

– Какая прекрасная идея! – воскликнула Гермия. – Это была бы добрая магия, магия, которая приносит счастье и дает вам все, чего вы сами желали бы себе!

– Не знаю, не знаю! – задумчиво заметил маркиз.

Затем Гермия поблагодарила его вновь и побежала наверх в свою комнату писать письмо Питеру.

Маркиз, думала девушка, очень добр, и она чувствовала себя весь оставшийся день как будто окутанной золотым светом.

Когда Гермия спустилась вниз, одетая в изысканно прекрасное платье, которое, она надеялась, приведет его в восторг, она увидела Хиксона, поднимающегося из вестибюля с вечерней накидкой маркиза, перекинутой через его руку.

Ей показалось странным, что он несет ее наверх, и она остановилась, чтобы спросить:

– Добрый вечер, Хиксон. Его светлость в гостиной?

– Нет, мисс, – ответил Хиксон. – Я думал, что его светлость сказали вам, что не будут ужинать сегодня дома.

– Не будет ужинать здесь? – переспросила Гермия. – Но ведь сегодня у нас званый ужин.

– Да, я знаю, мисс, но его светлость уже давно обещал побывать в Карлтон Хауз, прежде чем его королевское высочество отправится в Брайтон завтра.

– Я понимаю, – сказала Гермия, – но я надеюсь, что он будет позже на балу, куда я приглашена.

– Если и будет, мне кажется, было бы ошибкой для его светлости оставаться на балу надолго, и, поскольку он будет без накидки, он может простудиться, – ответил Хиксон точно таким же тоном, которым могла озабоченно говорить няня.

Гермия улыбнулась:

– Его светлость чувствует себя намного лучше. Он сам сказал мне это сегодня.

– Все равно ему следует проявлять осторожность, – настаивал Хиксон.

Поскольку камердинер был так же озабочен, как и она, Гермия добавила:

– Я страшно боюсь, что те, кто напал на него в прошлый раз, могут попытаться сделать это вновь.

– Совершенно верно, мисс, – согласился Хиксон. – Но его светлость не желает думать О себе, и когда я говорю ему, что мистер де Виль убьет его прежде, чем попадется, он только смеется.

Гермия испуганно вскрикнула.

– Вы действительно так думаете?

– Да, мисс, – сказал Хиксон. – Мистер Рошфор уже попытался однажды, и он попытается вновь, запомните мои слова!

– К-как можем мы… остановить его? – спросила, запинаясь, Гермия.

– Попытайтесь вы поговорить с его светлостью, мисс. Меня он не слушает, говорит, что я – старый хлопотун, но что толку хлопотать после смерти человека! Вы должны что-то предпринять, пока это не произошло.

– Да, конечно, – согласилась Гермия, – но что я могу сделать?

Хиксон глубоко вздохнул.

– Я не знаю, мисс! Я кладу заряженный пистолет на ночь рядом с кроватью господина, но он говорит мне, что любой, кто захочет напасть на него в его спальне, должен быть либо пауком, либо мухой, чтобы влететь в его окно.

Хиксон произнес это с горечью в голосе, но Гермия и сама знала, как он обожает маркиза.

Она была так же встревожена, как и он, предчувствуя, что нападение, не достигшее цели в прошлый раз, рано или поздно повторится вновь.

– Берет ли его светлость пистолет с собой, когда прогуливается верхом? – спросила она.

– Я предложил это, но его светлость говорит, что он портит форму его костюма! – ответил Хиксон. – Однако в фаэтон кладется пистолет, когда его светлость путешествует на дальние расстояния.

Хиксон помедлил, прежде чем добавить:

– Но тем, кто напал на его светлость, нужны не его деньги, а его жизнь!

Гермия вскрикнула от ужаса, но они не могли продолжить свой разговор, поскольку оттуда, где они стояли, было видно, что уже прибывают гости.

Идя к гостиной, где ожидала ее леди Лэнгдон, Гермия чувствовала, что все ее возбуждение от ожидания вечера пропало, как только ей стало известно, что маркиза на нем не, будет.

Она удивилась этому, ведь она так предвкушала этот званый вечер, думая о нем давно.

И тогда, двигаясь по мягкому ковру, . Гермия поняла – хотя это казалось невозможным, – что, без всяких сомнений, она любит его.

Впоследствии Гермия не могла вспомнить, что она говорила за ужином или даже кто сидел по обе стороны от нее.

Она могла думать лишь, об одном – что она полюбила, о, чем всегда; мечтала, но полюбила человека, который был для нее так же, недостижим, как луна.

Она ненавидела его, когда он поцеловал ее; после этого в своих фантазиях она представляла его злодеем и боялась его саркастических замечаний и того, как он смотрел на нее, Теперь же Гермия знала, что только любовь могла привести ее к хижине колдуньи, чтобы она смогла спасти его жизнь.

Только любовь смогла помочь ей поддерживать мужчину с таким весом и провести его через лес к спасению.

Гермия думала, насколько она была глупа, не понимая, почему таким волнующим было для нее присутствие раненого маркиза в их доме.

И затем, когда он по ее подсказке убедил графа построить лесопилку, она должна была знать, что ощущала к нему не только благодарность, но и любовь.

Как она могла не понимать, что под презрительными манерами он скрывал добросердечие; великодушие, сострадание и способность понять многое?

Это была не просто магия, которая изменила все и сделала атмосферу в доме викария еще более счастливой и волнующей, чем прежде, но ее любовь к человеку, чью жизнь она спасла.

– Конечно, я люблю его! – думала Гермия.

Она знала, что кавалеры, которых она встретила в свете, и комплименты, которыми они одаривали ее, никогда не казались ей вполне реальными. Они были для нее лишь картонными фигурками, выступившими со страниц книги, а не людьми с реальной плотью.

Маркиз же был реален, настолько реален, что он заполнил все ее мысли, ее разум и ее сердце с тех пор, как она узнала его.

Однако, пытаясь использовать свой здравый смысл, она внушала себе, что не может ничего значить для него и что он женится на Мэрилин.

Сначала Гермия не считала это возможным, но когда он уговорил дядю создать лесопилку, ей показалось, что между дядей и маркизом возникло невысказанное согласие, что маркиз получил возможность настоять на своем просто потому, что граф желал угодить такому влиятельному зятю.

«Я люблю его!» – говорила себе Гермия, когда они после ужина прибыли на бал, проходивший в одном из самых великолепных и внушительных особняков Лондона.

И вновь Гермию окружил блеск драгоценностей и украшений, которые приводили ее в такой восторг и рассказывая о которых она исписывала многие страницы писем своей матушке.

Но сегодня люстры и канделябры, казалось. не сияли прежним светом, и даже роскошные украшения казались мишурными и безвкусными.

Хотя у нее не было недостатка в партнерах, ей лишь с величайшим трудом удавалось изображать интерес к тому, что они говорили.

Она думала, когда наконец можно будет уехать домой и не покажется ли странным леди Лэнгдон, что она не хочет танцевать до самого утра, когда в дверях бального зала появились двое мужчин.

Гермия танцевала с лордом Уилчестером, молодым человеком, который одаривал ее неестественно возвышенными комплиментами.

– Когда я смогу встретиться с вами наедине? – спрашивал он. – Могу я заехать к вам завтра?

– Я не знаю, что мы будем делать завтра, – отвечала она неопределенно.

– Такой же ответ вы дали мне и в прошлый вечер, и в вечер до него, – заметил он. – Я должен сказать вам что-то, что могу сказать лишь наедине.

Его пальцы сжали ее руку так, что стало больно, и Гермия поняла, что он намерен сделать ей предложение.

В голове ее пронеслось, что он очень богат и очень родовит; подобное замужество весьма обрадовало бы ее отца и матушку, да и, конечно, леди Лэнгдон.

Но когда она взглянула в его глаза, то поняла, что если бы даже он молил ее об этом сто лет, она не захотела бы стать его женой.

– Лорд Уилчестер обратил на тебя внимание, – сказала леди Лэнгдон прошлой ночью, когда они ехали домой. – Ты одержала над ним определенную победу. Мне кажется, что он мог бы сделать тебе предложение, но я боюсь, что целю слишком высоко.

Гермия не отвечала, и леди Лэнгдон продолжила:

– Лорд Уилчестер – один из самых очаровательных молодых людей. Я давно не встречала таких. У него большое поместье в Оксфордшире, а кроме того, он владеет совершенно исключительным домом Уилчестер Хауз в Лондоне;

Она вздохнула и добавила:

– Но я слишком размечталась! Каждая амбициозная мамаша в Лондоне пытается завлечь его своими дочерьми, и я думаю, что если он женится на ком-либо, то это будет одна из дочерей герцога Бедфордского.

Гермия тогда не задумалась об этом, но теперь она и без дальнейших слов со стороны лорда Уилчестера знала о его намерениях.

«Я должна принять его предложение, чтобы обрадовать папу и маму», – твердила она себе.

Гермия подняла голову и увидела принца-регента, входящего в бальный зал, а за ним – маркиза.

Она так обрадовалась, увидев его, что все вокруг как бы расплылось в ее сознании. Она забыла лорда Уилчестера и то, что он говорил ей в тот момент, пока его голос снова не выплыл откуда-то издалека:

– Я задал вам вопрос!

– И… извините, – быстро сказала она. – Я не… расслышала, что вы сказали.

Она вновь наблюдала за маркизом, разговаривавшим с хозяйкой дома, и увидела, что его взгляд пробегал по бальному залу, как будто он искал ее.

Но тут Гермия сказала себе, что если леди Лэнгдон считает недоступным лорда Уилчестера, то о маркизе тем более следует забыть.

От нее не ускользали косвенные намеки, которые девушка слышала почти каждый вечер за ужином или за каждым званым ленчем, который она посещала.

– Вы гостите в Девериль Хауз? – обычно восклицали ее партнеры. – Боже мой, вы, должно быть, очень важная особа!

– Почему вы так думаете? – спрашивала Гермия, заранее зная ответ.

– Девериля никогда не видят с молодыми женщинами. В клубах говорят, что он не видит их в упор!

Затем партнер, сказавший это, спохватывается, смущается и быстро говорит:

– Я не то хотел сказать. Конечно, если леди Лэнгдон опекает вас, значит, вы – родственники.

Гермия не трудилась разрушать это заблуждение.

Она замечала недовольные и ревнивые взгляды, бросаемые на нее прекрасными женщинами, собиравшимися вокруг маркиза, когда он представлял им ее.

– Мисс Брук – моя гостья, – объяснял он, и взгляды любопытства сменялись выражением недоверия и нескрываемой враждебности.

Гермия не могла представить себе, что женщины, выглядевшие столь прекрасными и столь привлекательными, не держат всех мужчин в сетях своего очарования.

Без сомнения, они намеревались увлечь маркиза, и, глядя на них, Гермия думала, что теперь она может понять, какие искушения испытывал святой Антоний.

Или – переводя это на более знакомые образы – они казались ей прекрасными сиренами и, окружая маркиза, были воплощением фантазий деревенских жителей, воображавших чародеек, пировавших с Сатаной в Лесу Колдуний.

Увидев маркиза, они взмахивали своими длинными черными ресницами, надували капризно свои красные губки, и их наряды были декольтированны почти до неприличия.

Все это ясно говорило Гермии, что, несмотря на прекрасные платья, которые ей подарили, она была не более чем глупой, незначительной деревенской девушкой, которую маркиз принял когда-то за служанку-молочницу.

«Так он и думает обо мне», – говорила она себе.

Она чувствовала себя так, как будто по своей воле спустилась в маленький ад, сотворенный ею, в котором не существовало вознагражденной любви, а было лишь разочарование от стремления к тому, что недоступно и недосягаемо.

Хотя маркиз и улыбался ей на балу, он не делал попыток поговорить с нею, и когда принц-регент покинул бал, он уехал вместе с ним.

Позже, когда леди Лэнгдон и Гермия возвращались домой и пока их удобный экипаж, запряженный парой лошадей, быстро нес их вдоль Пиккадилли, леди Лэнгдон заметила:

– Ты выглядела сегодня совершенно прелестной, и герцогиня сказала, что ты, несомненно, была самой красивой девушкой в зале! Мне показалось также, что лорд Уилчестер проявлял к тебе очень большое внимание.

– Он спрашивал, нельзя ли приехать и поговорить со мной завтра, – сказала, не задумываясь, Гермия.

Леди Лэнгдон воскликнула:

– Он хотел видеться с тобой наедине?

– Да, но я этого не желаю!

– Мое дорогое дитя, не будь такой глупенькой! Разве ты не понимаешь, что он хочет сделать тебе предложение? Иначе он никогда бы не стремился видеться с тобой наедине.

– Я подумала, что у него, возможно, была такая мысль, – призналась Гермия тихим голосом, – но… я не хочу… выходить за него.

– Не хочешь выйти замуж за лорда Уилчестера? – вскричала в изумлении леди Лэнгдон. – Но, моя милая Гермия, ты, должно быть, сошла с ума! Конечно, ты должна выйти за него! Это будет самое великолепное, блестящее замужество, которого ты только можешь пожелать! Я честно скажу тебе: у меня и мысли не было, что ты сможешь завоевать сердце самого неуловимого холостяка во всем высшем свете!

Она помолчала и затем добавила, почти в шутку:

– За исключением, конечно, моего брата, который поклялся никогда не жениться!

– Почему он сделал это? – спросила Гермия совсем другим тоном.

– Разве тебе никто не рассказывал, что бедный Фавиан испытал страшное оскорбление, нанесенное ему девушкой, которой он отдал свое сердце через год после окончания Оксфорда?

– Что же случилось?

– Это была совершенно ординарная история, имевшая, однако, последствия, которые мы не могли предвидеть в то время.

– Какие последствия?

– Фавиан влюбился в дочь герцога Дорсетского. Она была красивой, очень красивой, но я всегда думала, что она не совсем такова, какой кажется.

– Я не понимаю, – пробормотала Гермия.

– Каролина была прекрасна, выглядела великолепно на лошади, что, конечно, нравилось Фавиану, и казалась влюбленной в него так же, как и он в нее.

Леди Лэнгдон вздохнула.

– Вся семья была в восторге, поскольку Фавиан только что получил титул и был так богат и так привлекателен, что являлся предметом мечтаний каждой женщины.

Помолчав, она продолжила;

– Мы все думали, что если он женится и станет проводить больше времени в деревне, чем в Лондоне, это будет превосходно для него, и возможно, отвлечет его от мыслей об армии, куда он хотел вступить.

– Они были помолвлены? – спросила Гермия.

– Официально нет. Семьи с обеих сторон знали, что это подразумевается, и фактически уже готовилось объявление в «Газетт», когда Фавиан обнаружил, что Каролина ведет себя возмутительным, скандальным образом – встречается с мужчиной, в которого она была действительно влюблена!

Гермия пробормотала что-то сочувственное, и леди Лэнгдон продолжала:

– Я с трудом могла поверить, что девушка хорошего положения и воспитания может снизойти до любовной связи с человеком совершенно другого класса и опорочить себя тайными встречами с ним в поместье своего отца – Кем же он был?

– Он был тренером по верховой езде, и, конечно, Каролина часто ездила верхом, сопровождаемая им.

Гермия поняла, что случилось, и леди Лэнгдон сказала тоном глубочайшего презрения:

– Это позорно, совершенно позорно, чтобы леди вела себя таким образом! Я узнала – хотя Фавиан никогда не говорил об этом, – что он получил анонимное письмо от кого-то, кто завидовал ему, и застал Каролину и мужчину, которого она любила, в весьма недвусмысленных обстоятельствах.

– Это, должно быть, сильно ранило его, – пробормотала Гермия.

– Это сделало его крайне циничным, и он сразу ушел в армию и воевал на Пиренейском полуострове и во Франции вплоть до победного сражения Веллингтона при Ватерлоо.

– Я не имела представления, что он был военным.

– Герцог Веллингтонский говорил, что он был превосходным во всех отношениях офицером, но хотя он вернулся, – чтобы наслаждаться всем, что было доступно ему, я всегда чувствовала, что он относился к этим благам с презрением.

Гермии тоже так казалось. Затем она задала вопрос, который вертелся у нее на кончике языке:

– И маркиз ни в кого больше не влюблялся?

– В его жизни было много женщин, – ответила леди Лэнгдон. – Они, по сути дела, всегда преследуют его! Мы молились об этом и надеялись, что он женится хотя бы для того, чтобы этот отвратительный кузен Рошфор де Виль перестал занимать деньги в разных местах под предлогом, что он является предполагаемым наследником Фавиана.

Леди Лэнгдон вновь помолчала и затем сказала:

– Я предполагала, что он может жениться на этой хорошенькой вашей кузине. По сути деда, когда он сказал мне, что намеревается погостить у ее отца, я надеялась, что его привлекла скорее она, чем лошади вашего дяди, – которых у Фавиана и у самого достаточно!

Гермии не было необходимости отвечать на это, поскольку в тот момент лошади остановились у дома маркиза.

– Ну вот мы и дома, – объявила леди Лэнгдон, – и я должна признаться, что мечтаю наконец добраться до спальни.

Они вместе поднялись по лестнице до второго этажа и еще взобрались по следующему проплету на третий.

Комнаты там были столь же внушительны, что и внизу, с высокими потолками и изящно декорированы.

Когда Гермия добралась до своей спальни, она почувствовала, что точно так же удовлетворилась бы простым чердаком с железной кроватью, вместо всей этой роскоши, которая сейчас не могла радовать ее.

Она могла думать лишь о маркизе, который испытал разочарование и отвращение к девушке, в которую был влюблен, и вынужден был поклясться, что он ни на ком не женится.

Когда служанка, ждавшая, чтобы расстегнуть ее платье, ушла, Гермия подошла к окну и раздвинула занавеси.

И вновь, как и прежде, она глядела на луну, начавшую подниматься в небе, и думала о; том, что так же, как и эта недостижимая луна, недоступен был для нее и маркиз.

«Я могу любить его, но он меня никогда не полюбит!» – думала она.

Затем она вспомнила, что завтра к ним должен приехать лорд Уилчестер, чтобы сделать ей предложение, и содрогнулась при этой мысли.

«Я не могу выйти замуж за него, я не могу!» – говорила она себе со всей страстью убеждения.

Но затем она представила себя вновь в доме викария, проводящей всю свою жизнь в доставке смягчающих сиропов и мазей миссис Барлес и дюжинам других женщин или ожидающей вечером возвращения матушки и отца домой, осознавая, что, несмотря на то что родители любили ее и она очень много значила для них, они вполне удовлетворились бы обществом друг друга.

«Я должна выйти за него», – думала она.

Она взглянула на небо через незанавешенное окно и представила, что может различить среди звезд лицо маркиза.

«Недосягаемое!»

Она, казалось, слышала его, повторяющего эти слова насмешливо и тем сухим голосом, который приводил ее в смущение.

«Недосягаемый! Недосягаемый!»