"Гордая бедная княжна" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 4

Герцог, как обычно, проводил много времени на капитанском мостике рядом с капитаном.

Он любил сам управлять яхтой и, кроме того, находил там убежище и отдохновение от болтовни женщин, особенно Долли, которая превосходила в этом всех.

Она недовольно дулась во время обеда и была бы еще более неприветливой, если бы князь Иван не проявил свой шарм и обаяние.

Оба князя, несомненно, наслаждались цивилизованным окружением, в котором вновь оказались; они также оценили по достоинству замечательные яства и напитки, которых они столь долго были лишены.

Герцогу понравилось, что они не говорили о своих страданиях, однако о выпавших на их долю страшных испытаниях свидетельствовали и их худоба, и болезненный цвет лиц, и состояние натруженных рук.

Они были в одежде герцога, которая хотя и сидела на них мешковато, но вернула им прежний вид джентльменов. Князья с легкостью влились в общую компанию, словно никогда не знали ничего иного, кроме беззаботной и роскошной жизни.

Однако герцог остро ощущал отсутствие рядом с ними княжны Милицы.

Она была вполне здорова и могла присоединиться к ним, поэтому герцога беспокоило, что он не может уговорить ее пересилить себя и последовать примеру князей.

Он прикинул, что, пообедав вместе со своим отцом, она, как и Великий князь, несомненно, будет отдыхать.

Поэтому герцог дождался, когда в салоне был сервирован чай, а Долли сосредоточилась на игре в маджонг, и выскользнул из салона, как будто направлялся к себе в каюту.

У двери салона Долли окликнула его:

– Не оставляй нас, Бак. Я хочу танцевать, когда закончится игра.

– Я ненадолго, – ответил неопределенно герцог, – здесь и без меня хватает партнеров.

Так оно и было, хотя, как и подозревал герцог, князья предпочли отдохнуть, расположившись на комфортабельных диванах с английскими, французскими и турецкими газетами, и с головой ушли в чтение.

Когда князья не развлекали Долли и Нэнси, они засыпали герцога и Гарри вопросами о состоянии Европы, о социальной и политической ситуации после войны, интересовались всем тем, о чем долгое время не знали ничего.

«Откровенно говоря, – слышал герцог слова Гарри, – политики превратили мирное время в абсолютный хаос», – и он с грустью соглашался с этой истиной.

Сейчас герцога больше всего заботила княжна Милица, и, спускаясь к каюте Великого князя, он обдумывал, каким образом убедить ее пренебречь совершенно неуместной здесь гордостью.

Когда он подошел к каюте, Доукинс как раз выходил оттуда с подносом.

Он уступил дорогу герцогу, и тот вошел в каюту со словами:

– Надеюсь, ваше императорское высочество позволит мне навестить вас?

Великий князь, полулежавший в постели, опираясь на подушки, улыбнулся ему в ответ.

Княжна, сидевшая у кровати, встала и герцог не только не заметил приветствия в ее глазах, но столкнулся с прежним отчуждением на ее лице.

В него прокралось незнакомое доселе осознание того, что на свете может существовать женщина, способная его ненавидеть.

Он привык лишь к восхищенным взглядам женщин, которые стремились привлечь к себе его внимание.

Теперь же его будто окатили холодной водой, и он встретился с чем-то непонятным.

Он подошел к кровати.

– Надеюсь, ваше императорское высочество чувствует себя лучше.

– Я не могу выразить словами, какое это наслаждение, – ответил Великий князь, – спать на полотняных простынях и на удобном матрасе.

Герцог сел на стул, с которого только что встала княжна.

– Нечто подобное я испытал во время войны, – сказал он, – хотя мои переживания не были столь болезненными, как ваши. Тогда я понял, как мне не хватало тех мелочей жизни, которые я считал само собой разумеющимися, пока неожиданно не был их лишен.

Великий князь улыбнулся, и герцог обернулся к княжне:

– Надеюсь, ваша светлость, у вас есть все, что вам требуется?

– Все, – ответила она тихим голосом.

Герцог смотрел на ее ветхое платье, о котором рассказывала Нэнси. Оно было изношено до дыр, штопано-перештопанного, некогда темно-синий цвет стал каким-то тускло-серым.

Платье было незатейливое, с белым воротничком, доходило до самых пят, а талию охватывал широкий пояс.

Герцог вдруг понял, что платье было сшито для очень юной леди, ведь княжне исполнилось всего тринадцать лет, когда началась революция.

Один из князей упомянул, что она была всего лишь на год старше царевича, а значит, теперь ей двадцатью лет.

В течение шести горестных лет, вместо того чтобы радоваться юности и учиться, а затем стать дебютанткой в высшем свете, ей пришлось бороться за существование.

Она встала по другую сторону кровати, и, глядя на нее, герцог понимал, что Гарри был прав, назвав ее прекрасной.

В княжне не было ничего конфетно-кукольного, ничего розово-белого, золотого и голубого, что придавало Долли очарование английской розы.

Княжна отличалась вечной и неувядающей классической красотой, которую древние греки пытались воплотить в статуях богинь.

Лицо у нее осунулось, скулы под кожей заострились, и тем не менее высокий лоб и огромные глаза придавали ей некую мистическую, необычную красоту, которую герцог никогда раньше не видел.

Его поразила ее ярко-красная шаль, накинутая на невзрачное платье.

Он вспомнил слова Нэнси о том, что княжна хотела оставаться в своей одежде, поэтому удивился шали, выглядевшей довольно новой.

Так, чтобы не заметила княжна, он вгляделся получше и понял, что это была не шаль, а одна из скатертей, покрывавших столики в салоне.

Он решил, что, видимо, Доукинс предложил ей скатерть и она взяла, чтобы согреться от холода, поскольку скатерть не была личной вещью кого-либо.

– Скажите мне, что происходит в Англии? – спросил Великий князь.

Еще одному гостю герцога не терпелось узнать о новостях в мире, от которого он был оторван.

Он рассказал о многом, что интересовало его императорское высочество.

Герцог все еще говорил, когда заметил, как закрылись глаза старого и уставшего Великого князя и тот заснул.

Княжна сидела в дальнем углу каюты на стуле с прямой спинкой, и во время беседы с ее отцом герцог постоянно ощущал исходящие от нее флюиды неприязни и враждебности, точно так же, когда они ехали в экипаже к князьям.

Он ни разу не обернулся в ее сторону, но постоянно ощущал ее физическую близость.

Он поднялся со стула, и княжна быстро подошла к Кровати, приложив пальцы к своим губам в знак молчания, боясь, что он разбудит отца.

Она подтянула атласное покрывало на руки заснувшего отца, и герцог понял, что, несмотря на тепло в каюте, Великому князю из-за сильного истощения было зябко.

Герцог прошел к двери и специально задержался у порога, ожидая, что княжна повернется посмотреть, почему он не уходит.

Когда она взглянула на него, он поманил ее рукой.

По ней было видно, что ей не хочется подчиниться его зову.

Герцог открыл дверь и снова поманил ее, и она нехотя последовала за ним в коридор.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал герцог.

– Я не могу оставить моего… отца.

Герцог ждал такого ответа и, заметив Доукинса в пустой соседней каюте, дверь в которую была открыта, тихо сказал ему:

– Побудьте с его императорским высочеством, Доукинс, пока не возвратится ее светлость.

– Хорошо, ваша светлость.

Княжна не могла больше противиться, и герцог двинулся вперед к своей каюте, зная, что она неохотно следует за ним.

Войдя в кабинет, он подумал, вспоминает ли она сейчас, как они встретились здесь впервые, когда она принесла письмо от князя Ивана и настояла на личной встрече с ним, несмотря на все усилия Стивенса помешать ее вторжению.

Герцог указал на одно из комфортабельных кресел.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил он.

Княжна повиновалась и присела, прямо держа спину и сложив руки на коленях.

Темно-каштановые волосы княжны были собраны на затылке в пучок.

Прическа была немодной и разительно отличалась от взбитых локонов, украшавших головку Долли; такого же стиля придерживалась и Нэнси.

И все-таки герцогу казалось, что прическа княжны идет ей так же, как ее поношенное платье и стоптанные туфли, выглядывающие из-под длинного платья, которые тоже не искажали очарования ее облика.

Знаток женских туалетов, он внезапно сообразил, что она сидела так чопорно, потому что была без чулок и хотела скрыть свои щиколотки.

Он вспомнил, как во время первой встречи заметил, что ее ноги под истрепанной юбкой были замотаны полосками ткани, будто забинтованные.

Русские крестьянки таким образом спасались от холода, и теперь он понял, что поскольку она не может купить себе чулок, то прикрывает длинным платьем голые ноги.

Просто невероятно, что женщина может быть настолько гордой, что после многих лет лишений и нищеты отказывается от предлагаемых модных платьев.

Взгляд княжны выражал неистовую непреклонность, свойственную ее соотечественникам, которые скорее готовы были умереть в бою, чем сдаться.

«– Я хочу поговорить с вами о вашем отце, – сказал герцог.

Выражение лица княжны сразу смягчилось.

– Я уверен, – продолжал он, – что при хорошем питании и должном уходе он вскоре снова станет таким же, каким я видел его последний раз в Санкт-Петербурге, – красивым и видным светским львом.

– Он очень… слаб, – вполголоса произнесла княжна.

– Этого следовало ожидать, – согласился герцог, – но когда мы прибудем в Александрию, его надо будет показать лучшему врачу, чтобы узнать, не страдает ли он болезнью, перед которой бессильны время и уход.

Княжна молчала, но герцог догадывался, что она думает, а смогут ли они воспользоваться помощью лучшего врача.

Герцогу хотелось успокоить ее и попросить не беспокоиться и положиться во всем на него, но вместо этого он сказал:

– И еще я хотел поговорить о вас.

Он заметил, как княжна замерла и к ней вернулась прежняя враждебность.

– Я знаю, – сказал герцог, тщательно подбирая слова, – что вы отказались от предложения леди Рэдсток одолжить вам все, что вам нужно. Надеюсь, что вы примете хотя бы теплое пальто, если захотите выйти на палубу.

После короткой паузы она наконец заговорила так, словно из нее клещами вытягивали слова:

– Мне нужно… ухаживать… за моим отцом.

– Конечно, – согласился герцог, – но согласитесь, что вам необходимо бывать на свежем воздухе и не отказывать себе хоть в каком-то моционе.

Он почувствовал, что она хочет вежливо предложить ему заняться лучше своими делами, но все равно продолжил:

– Мы вполне готовы выходить одного больного, но нам было бы затруднительно лечить сразу двух.

– Я не доставлю вам… затруднений, ваша светлость, – сказала княжна.

– Почему вы так уверены? – спросил герцог. – Если человек ослаб от недостаточного питания и при этом не хочет тепло одеваться, то он легко может получить пневмонию. Я хочу лишь заметить, ваша светлость, что, поскольку моим слугам теперь приходится обслуживать больше гостей, то я предпочел бы видеть вас в добром здравии.

Он понимал, что княжна удивится его тону, но все-таки надеялся, что у нее не останется иного выхода, как согласиться с его здравыми доводами и поневоле уступить ему.

Однако он и тут придумал лазейку, чтобы не задеть ее гордость, когда она примет его предложение, и сказал:

– Пожалуй, в какой-то мере я могу понять ваше нежелание принять даже самую малую услугу от тех, кого вы считаете вашими врагами, но я мог бы помочь вам решить эту проблему.

Она была в замешательстве от его слов, но не стала ему возражать, и герцог продолжил:

– Женщины-служанки являются обычно помехой на яхте и более подвержены морской болезни, чем мужчины, поэтому ни леди Чатхэм, ни леди Рэдсток не взяли с собой камеристок.

Он увидел огонек, промелькнувший в глазах княжны, и досказал:

– Уже несколько недель, как мы покинули Англию, и, наверное, немало вещей в их гардеробе требуется починить, привести в порядок. Так вот я подумал, может быть, взамен на пальто и шарф леди Рэдсток вы смогли бы заняться починкой ее одежды, не отходя от постели вашего отца.

Наступило молчание. Наконец княжна сказала:

– Я не могу понять, ваша светлость, почему вы так… заботитесь… обо мне.

– Нравится вам это или нет, но вы, ваша светлость, являетесь моей гостьей, – сказал герцог, – а поскольку я люблю безупречность во всем, то хочу, чтобы в моем хозяйстве все шло гладко. Я уже сказал, что ваша болезнь могла бы доставить нам немало хлопот…

– Я не хочу причинять вам… беспокойства, но я не могу…

Она запнулась, и герцог договорил за нее:

– ..Принять милосердие от англичан.

– Я не говорила… этого! – быстро воскликнула она.

– Но вы об этом подумали.

– Как вы можете… знать, что я… думаю?

– Прежде всего, у вас очень выразительные глаза, – ответил герцог, – а потом, хотя я и не могу этого объяснить, но чувствую, что вы, вопреки своей воле, рады комфорту моей яхты, хотя и негодуете на меня, ее хозяина.

Княжна была поражена его проницательностью.

Он же понял, что раскусил ее до конца и задел за живое, и был удивлен, что ему это удалось.

Взяв себя в руки, она горячо произнесла:

– Я не буду попрошайничать. Мы обходились без этого все семь лет.

– Леди Рэдсток говорила мне, что вы зарабатывали себе на хлеб, – сказал герцог, – но пользоваться моим гостеприимством не то же самое, что брать хлеб у тех, кто, возможно, сам в нем нуждается.

Княжна не отвечала, и он догадывался, что ее наверняка не покидала мысль об ответственности англичан за смерть императора и его семьи.

– Никто из нас не может вернуть прошлого, – поспешил сказать он, – мы также не в силах изменить то, что уже произошло, но будущее – в наших руках.

По тому, как изменилось выражение ее лица, он понял, что она видит будущее таким же беспросветным, как и прошлое.

Она знала, что приезд в Египет с больным отцом и без денег снова обречет их на лишения и неуверенность в будущем. Единственное, что изменится, это то, что не будет больше постоянного ощущения опасности быть захваченными и убитыми большевиками.

Герцог хотел заверить ее, что позаботится, чтобы это будущее не представлялось ей столь пугающим, но он знал, что она сразу же станет возражать.

– Я хотел бы посоветовать вам, – сказал он, – хотя бы ненадолго позабыть ваши тревоги о будущем и сосредоточиться только на настоящем. Постарайтесь радоваться каждому дню, каждому часу и хотя бы на время заключите перемирие между собой и англичанами. Вряд ли вам под силу победить целую нацию в одиночку.

– Вы смеетесь надо мной? – резко сказала княжна.

– Отнюдь, я понимаю ваши чувства и думаю, что на вашем месте я испытывал бы то же самое.

Его голос посуровел, когда он продолжил:

– Понятно, что вы негодуете от того, что ваши кузины и ваш двоюродный брат были убиты таким жестоким, зверским образом, в, то время как, получив убежище в Англии, они были бы живы сейчас!

Ему показалось, что она удивилась его откровенности, но продолжил:

– Однако вы должны понять, что отношение к событиям современников может сильно отличаться от взглядов тех, кг оценивает их прошлое с позиций сегодняшнего дня. Я уверен, что, когда революция в России только начиналась, никому и в голову не могло прийти, что большевики возьмут власть в свои руки.

Он с недоумением пожал плечами и закончил:

– Кто бы мог подумать, что Ленин и Троцкий одержат верх на Всероссийском съезде Советов и свергнут Временное правительство?

– И даже после этого, – сказала княжна тихим голосом, – была… возможность… спасения императора и императрицы.

Герцог не считал, что тогда Британское правительство, даже если бы и пожелало, смогло бы вести переговоры с Лениным относительно безопасности императорской семьи.

Он помнил, как их увезли в Сибирь, в Тобольск, где они были заключены под стражу, а в следующем, 1918 году мм выделили солдатский паек, исключив из рациона питания кофе, масло и сахар.

Спустя три месяца членам императорской семьи сказали, что они отправляются в долгий путь, маршрут которого держался в строгой тайне.

Герцог слышал, что они пережили кошмарную дорогу.

Императорской семье пришлось проехать двести миль в жуткие холода на крестьянских телегах. В течение сорока часов они продвигались по ухабистым дорогам, и несколько раз при пересечении рек лошади оказывались по брюхо в воде. Россия уверяла весь мир, что царская семья находится в безопасности, однако на самом деле большевики во главе с Лениным заботились лишь о том, чтобы не допустить побега Романовых.

Они терпели унизительное обращение со стороны охраны.

Она состояла из твердолобых коммунистов, фабричных рабочих, которые по-обезьяньи подражали своим пьяным, сквернословящим лидерам.

Молодым княжнам не разрешалось никакое уединение, запрещалось даже закрывать двери в спальни; охранники по обыкновению присоединялись за едой к царской семье, чтобы шокировать всех, суя свои грязные руки в общее блюдо.

В июле охранников сменили сотрудники секретной службы.

Через двенадцать дней царская семья была разбужена в полночь под предлогом приближения Белой армии.

Всем было приказано быстро одеться и спуститься вниз, в полуподвальное помещение, и ждать, когда за ними прибудут автомобили, чтобы увезти.

Они собрались в крохотной комнатенке, императору и императрице предложили стулья, позади них встали четыре княжны и царевич, а подле них расположились слуги.

Вошли вооруженные агенты секретной службы.

Император был убит первой пулей, императрица – секундой позже, затем последовал свинцовый град, моментально сразивший княжон и их брата.

Остальных закололи штыками, в том числе и княжну Анастасию, которая была лишь оглушена выстрелом и потом получила полдюжины штыковых ударов.

Герцог вспомнил, как весь мир был потрясен, узнав о кровавой расправе. Он подумал, что княжна наверняка догадывается о его мыслях так же, как и он разделял с ней горькие чувства.

Он поднялся со стула и прошел через каюту к иллюминатору.

Герцог вглядывался в море, когда услышал слова княжны:

– Ваша страна могла бы… спасти их.

– Теперь поздно говорить об этом, – сказал он, не поворачиваясь. – Но ведь жив ваш отец.

– Сколько он еще проживет?

Герцог повернулся к ней.

– Я бы с оптимизмом ответил на этот вопрос, – сказал он, – если бы не видел, как вы сами уменьшаете его шансы на выздоровление.

Он рассчитывал шокировать княжну и преуспел в этом.

– Что вы имеете в виду? – сердито спросила она.

– Я имею в виду то, – сказал он, – что как русская вы отлично знаете о сверхделикатности всех русских по отношению к чувствам, эмоциям и даже мыслям других людей. Хотя я и не русский, но во мне течет шотландская кровь, и я чутко ощущаю вашу неприязнь и негодование ко мне как к англичанину. Неужели вы считаете, что подобное отношение ко мне будет благотворно влиять на вашего отца в нынешнем его состоянии?

Княжна впервые со дня их знакомства утратила свое хладнокровие и казалась взволнованной.

– Я… я не… понимаю, что вы… пытаетесь сказать.

– Это не правда! – возразил герцог. – Вы прекрасно понимаете, что если я могу чутко реагировать на ваши скрываемые чувства, то и ваш отец способен улавливать их. Я только прошу вас не лишать его надежды, то есть не предаваться унылым чувствам и мыслям, если, конечно, вы любите отца.

– Конечно, я люблю его! – воскликнула княжна. – Я бы умерла, если б только знала, что это вернет ему здоровье и избавит от страданий, которые преследовали его все эти годы.

– Я прошу вас не умирать, а жить ради него, и вы поймете, как это трудно, когда достигнете моего возраста.

Он видел, что княжна все еще находится в смятении.

– Я уже говорил в начале нашей беседы, – продолжал он, – никому из нас не дано повернуть время вспять, но, если вы любите вашего отца, вы поможете ему. По-моему, ему необходимо попытаться забыть трагическое прошлое и поверить, что вас обоих ждет впереди долгая, интересная и радостная жизнь.

Герцог говорил серьезно, и она, кажется, поддавалась уговорам.

– Что мне… сделать… для этого? – спросила она.

– Я хочу, чтобы вы временно надели новую одежду, которая вам необходима, и не выделялись среди моих гостей. И пожалуйста, вместе с князем Иваном и князем Александром проводите с нами время, пока мы не доберемся до Египта.

Княжна попыталась что-то сказать, но герцог продолжил – Когда мы прибудем в Александрию, то поговорим с вами о том, что можно будет сделать для вашего отца. Но при этом мне не хотелось бы чувствовать, будто я преодолеваю заснеженную вершину.

При последних словах в голосе герцога послышались шутливые нотки, и ему показалось, что в глазах княжны мелькнул ответный лукавый огонек. Она сказала:

– Если я спрошу вас кое о чем., скажете ли вы мне… правду?

– Конечно, – ответил герцог. – Я, между прочим, всегда говорю правду!

– Если бы тогда мы… просто допросили бы вас доставить нас в Египет и… не потребовали бы этого в такой форме, как вначале… согласились бы вы на это?

– Мне хочется быть совершенно честным с вами, – ответил герцог после короткой паузы. – Если бы я не осознал опасности, грозившей вам, – то дал бы денег и предоставил бы вам действовать самостоятельно.

Он выжидательно умолк, но, поскольку княжна ничего не ответила, продолжил:

– Может быть, благодаря той драматической манере, с которой князь Иван угрожал мне, я не испугался и понял, что вы не только настрадались от лишений, но над вами нависла и реальная угроза быть убитыми.

– Даже теперь я , не верю, что вы… вне опасности, – тихим голосом произнесла княжна.

– Но вам ничего не угрожает, – настаивал герцог, т – потому что вы являетесь гостями на моей яхте. И я совершенно искренне заявляю, что рад видеть вас здесь!

Она пытливо глядела на него, словно хотела увериться в правдивости его слов. Слегка вздохнув, она сказала»

– Очень хорошо, ваша светлость. Чтобы избавить вас от обузы, еще от одного больного пассажира, я возьму у леди Рэдсток пальто, но, как вы и предложили, отплачу за это тем, что починю все, что нужно ей и остальным пассажирам.

– Гордость! Гордость! – сказал герцог. – Когда Вальтер Скотт писал о «жгучей гордости, презрении к врагам», он словно думал о вас!

Княжна гордо вскинула голову.

– Можете смеяться над гордостью, ваша светлость, но не забывайте, что это единственное, что у меня осталось, и поэтому очень дорого мне.

Герцог улыбнулся:

– Я все понимаю. Но я уже говорил, что если вы хотите позаботиться о вашем отце, то гордость может только навредить ему. Здесь требуется любовь.

Он сам удивился своим словам, но они совершенно непроизвольно сорвались с его уст.

Княжна поднялась с кресла, и он понял, что она обиделась.

– Если вы хотите сказать, ваша светлость, что я не люблю моего отца и слишком эгоистична, чтобы суметь отбросить мои горькие чувства ради него, вы сильно ошибаетесь! Я готова сделать все… все, чтобы… восстановить его здоровье. Но я тщательно обдумаю то, что вы сказали, чтобы убедиться в правоте ваших соображений.

– Думаю, вы убедитесь, что я прав, как и всегда, – сказал герцог горделивым тоном.

Он думал, что она начнет спорить с ним, но она только сказала:

– Что ж, если ваша светлость сказали все, что хотели, то я вернусь к отцу.

– При одном условии, – ответил герцог.

Она выжидательно и неуверенно посмотрела на герцога.

– Во-первых, пообещайте мне, что завтра выйдете на палубу, – сказал он, – желательно около полудня, когда солнце уже пригревает, во-вторых, я надеюсь, что когда вы пообвыкнете здесь, то будете присоединяться к общей компании хотя бы за столом.

– Могла бы я подумать об этом? – ответила княжна и двинулась к двери каюты.

Герцог опередил ее. Держась за ручку двери, он сказал:

– Вы молоды. Постарайтесь помнить, что каждый день вашей жизни – это великий дар. Радуйтесь приятным минутам, а все остальное не берите в голову.

Княжна взглянула на него, но уйти не могла, пока он не открыл дверь. Герцог же спокойно продолжал:

– Повторяю, вы молоды и, кроме того, очень красивы.

Многие женщины в мире готовы были бы на любые страдания, чтобы обладать этими двумя ценностями.

Она не сводила с него изумленного взгляда, будто не верила, что правильно поняла его.

Княжна отвернулась к двери, дожидаясь, что он откроет ей.

Он пропустил княжну, и она с удивительной поспешностью исчезла в коридоре.

Герцог, улыбаясь, прошел в свою каюту. Его не покидало ощущение, что он выиграл трудную битву.

Когда он удобно устроился в кресле, чтобы еще раз обдумать беседу с княжной, дверь в каюту открылась и вошла Долли.

– Я думала, что ты возвратишься в салон, Бак, – сказала она с упреком, прежде чем герцог успел встать.

– Я уже собирался идти к вам через пару минут.

– Тебя так долго не было, – сказала она, – и я видела княжну, выходившую отсюда. Она была с тобой?

– Мы говорили с ней о здоровье ее отца.

– И только?

Ее вопрос вызвал в герцоге раздражение.

– Княжна перенесла столько невзгод за эти годы, – сказал он, – прошла через страдания, которые сломили бы многих женщин. Надеюсь, Долли, что ты будешь добра к ней, все наши русские гости очень нуждаются в доброте.

– Я буду к ней добра, как ты говоришь, если ты будешь Держать свои руки подальше от нее.

Слушая, как она это говорит, герцог впервые обратил внимание на грубоватую вульгарность в ее характере.

Чрезмерная ревность женщин всегда коробила герцога.

Хотя он привык к проявлению такого рода эмоций, поскольку, к сожалению, женщины обычно любили его больше, чем он их, но теперь его раздражало собственническое отношение Долли к нему.

– Ты остаешься здесь, – спросил он, – или мы пойдем вместе в салон?

– Я готова остаться с тобой здесь наедине, – ответила Долли, – и хотелось бы, чтобы ты уделял мне значительно больше внимания, чем ты это делал за последние двадцать четыре часа.

Герцог знал, что она на него обижается, потому что он не пришел к ней в каюту прошлым вечером.

Он был в таком радостном настроении после спасения Великого князя и его спутников, что вместе с Гарри и Джорджем остался тогда побеседовать с князьями.

Они засиделись допоздна, слушая потрясающий рассказ князя Ивана об их приключениях с 1918 года, когда они узнали о гибели императорской семьи, а также о том, что Великий князь тоже числился в списке смертников.

Князь рассказывал о том, как они мыкались, странствуя с одного места на другое и тратя последние сбережения. Они были вынуждены продать за бесценок сохранившиеся у них драгоценности и вещи.

– Княжне, очевидно, было особенно тяжело, – заметил Гарри.

– Она вела себя великолепно! – ответил князь Иван. – Когда мы пустились в странствия, она была еще ребенком и» взрослела в таких условиях, которые не выдержали бы и взрослые женщины.

– Княжна ко всему относилась как к приключению, – вспоминал князь Александр, – но вы представляете, она росла и с годами – в девятнадцать, в двадцать, двадцать один год – все боялась, что с нами что-то случится и тогда она останется одна.

– Это стало еще одной проблемой для вас, – заметил лорд Рэдсток.

– И очень серьезной, – согласился князь Иван. – Меня приводило в ужас, когда я видел, какие взгляды бросали на нее мужчины. К счастью, она в каком-то смысле еще очень юна, но с другой стороны – мудра как Соломон.

Князья переглянулась с улыбкой, и было видно, что их любовь к Милице могли понять только они.

Джордж Рэдсток не переставая расспрашивал их, и они без устали рассказывали о своих приключениях.

Герцог наконец ушел в свою каюту, уверенный, что князья заснут глубоким сном, едва их головы коснутся подушек.

Он еще долго лежал без сна, размышляя об услышанном, и сравнивал князей с арабскими скакунами, которые, невзирая ни на что, не утратили свою породу, живость и мудрость, остались верны себе в таких условиях, которые сломили бы других мужчин.

Он мельком, как бы невзначай, вспоминал, что Долли наверняка ждет его, но истории князей и собственные раздумья о них отвлекали герцога, и он старался не думать о Долли.

Внезапно его словно озарило – он понял, что Долли его уже не интересует.

Ее красота вызывала в нем прежде физическое влечение, хотя он видел и ее алчность, и жадность, и старался быть терпимым к некоторым чертам ее характера, которые раздражали его.

Когда же он держал ее в своих объятиях, все казалось ничтожным по сравнению с ее пленительностью и очарованием, перед которыми он обо всем забывал.

Теперь герцог понял, что, каким бы сильным ни было его влечение к Долли, оно уже исчезло. Для него была ясной вся нелепость сложившегося положения: вдалеке от дома и на яхте им трудно было бы избегать друг друга.

Словно по зову его мыслей Долли вошла в каюту, села на ручку его кресла и обхватила руками шею герцога.

– Я люблю тебя, Бак, – сказала она, – и хочу, чтобы ты любил меня. Меня возмущают эти люди, ворвавшиеся в нашу маленькую компанию, потому что мы теперь не можем быть наедине.

Герцог заставил себя взять ее за руку, хотя ему совершенно не хотелось касаться ее.

«Я, кажется, сошел с ума!»– подумал он про себя.

Раньше в его любовных романах постепенно наступал период «охлаждения» до того момента, как он окончательно признавался самому себе, что его чувства изменились и некогда любимая леди больше не привлекает его.

Но никогда еще с ним не происходило такого внезапного отключения без каких-либо предварительных симптомов в перемене чувств, что помогали как-то сориентироваться, как ему поступить.

Ему даже вздумалось отправить всю компанию назад из Александрии другим путем.

Там, в гавани, всегда были корабли из Индии, и он мог бы оплатить их переезд, объяснив, что хочет один отправиться на сафари или же поплыть в Судан.

Но он ни на миг не сомневался, что Долли захочет отправиться вместе с ним.

– Что случилось, Бак? – спрашивала она. – Почему ты молчишь? Я беспокоюсь за тебя.

Герцог высвободился из ее рук и поднялся с кресла.

– Кажется, я простудился, – сказал он. – В это время года ветры очень коварны.

– Я бы не хотела подхватить простуду! – воскликнула Долли. – Красный нос мне вовсе не идет!

– Тогда лучше держись от меня подальше.

– Я попробую рискнуть, – сказала она, двинувшись к нему, но герцог уже дошел до двери.

– Пойдем поищем остальных, – сказал он. – Не Скучают ли они там?

– Ну, знаешь, Бак! Я никогда не слышала ничего более смехотворного!.. – начала Долли.

Но герцог уже шагал по коридору, и она вынуждена была последовать за ним.

Проходя по коридору, Долли со злостью думала:

«Это проклятые русские все испортили! Лучше бы они оставались в своей родной стране!»