"Страсти по императрице. Трагические любовь и судьба великих женщин" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

СИССИ И ЖЕЛТОЕ ДОМИНО

Вы только что прибыли в город, где никого не знаете, — вряд ли станете там веселиться, даже в самый разгар прекрасного бала—маскарада!.. Напротив, почувствуете одиночество острее, чем в самой тихой комнате, где, кроме вас, нет никого.

Именно так думал вечером последнего дня карнавала, перед постом — шел 1874 год, — провинциал двадцати шести лет от роду, по имени Фредерик Лист Пашар фон Тайнбург; он пытался приобщиться к венской жизни, участвуя или по крайней мере пытаясь принять участие в знаменитом бале в Опере. Но застенчивость мешала ему очертя голову броситься в водоворот бала и познакомиться с какой—нибудь из этих благоухающих, кокетливых женщин, которые сновали вокруг него, тщательно скрывая лица под кружевными вуалями, как требовал обычай.

Честно сказать, прошло еще очень мало времени с того дня, когда он прибыл сюда из родной Каринтии, решив воспользоваться протекцией родственника, выхлопотавшего для него должность в Министерстве внутренних дел. Юноша робкий, довольно замкнутый и скорее молчаливый, Фриц любил мечтать и читать стихи, не успел еще завести друзей, ни завязать интересные знакомства. Да, прийти на этот бал — не самая лучшая идея!

Однако некоторые женщины вполне могли бы заинтересоваться этим молодым человеком: высокий рост, природная хорошая осанка; насколько позволяла разглядеть маска, правильные, тонкие черты лица и чувственный рот; волосы темные, вьющиеся. Кое—кто из танцевавших дам бросал на ходу шутки в его адрес, подмигивал в надежде он остановит, заговорит с ними; но проклятая скромность парализовала его: Фриц улыбался, не открывая рта — и упускал очередной шанс.

Отчаявшись, он уже смирился: что придется возвращаться домой, — и тут на руку его легла рука в перчатке и послышался веселый шепот с легким венгерским акцентом.

— Ты в полном одиночестве, прекрасная маска! Это не годится для бала! Скучаем?

Это прошептала дама в домино из красного сатина, придававшем ей вид огромной вишни. Но голос молодой и сквозь черное кружево маски, Фриц догадался, улыбается ясной улыбкой; он улыбнулся в ответ.

— Да, — признался он, — я здесь никого не знаю, собирался уже уходить.

— Ты никого не знаешь? Это невозможно! В Вене все друг друга знают. Откуда ты взялся?

— Из Каринтии, в Вене я ни с кем не знаком!

— Как романтично! Вот что, коли тебе так скучно, не согласишься ли оказать мне услугу?

— Конечно, если смогу!

— Это нетрудно. Я здесь с подругой — она наверху, в галерее. Очень красивая женщина, но такая скромная… и немного грустная, тоже не веселится. Позволь мне отвести тебя к ней — возможно, тебе удастся ее развлечь.

Обрадовавшись этому предложению, Фриц подал незнакомке руку, поднялся с ней по широкой лестнице на второй этаж — и внезапно очутился лицом к лицу с шикарно одетой дамой, в великолепном домино из желто—золотистой парчи, со шлейфом, придававшим ей королевский облик. Естественно, на ней тоже черная маска, но кружева доходят до самой шеи и так плотны, что вовсе невозможно увидеть черты лица.

— Здравствуй! — произнесла она, помахивая веером. — Как любезно с твоей стороны, что ты привел ко мне подругу.

У нее тоже венгерский акцент, а голос полон нежности и дружелюбия. Вначале Фриц не нашелся что ответить; не понимая почему, почувствовал — эта незнакомка волнует его куда сильнее, чем ее подруга, и это только усиливало его смущение. Тоже венгерка, подумал он, но явно из знатных. Молодой провинциал, принадлежавший к определенному кругу, непременно обратил внимание на детали, которые не дадут ошибиться. Эта венгерская дама намного выше, чем та, что в красном домино, и совершенно замечательно держит голову. Огненные волосы, что видны под капюшоном, всего лишь парик, но в глазах, сверкающих сквозь прорези маски, такое выражение, что молодой служащий почувствовал себя вдруг маленьким и неуклюжим.

Дама рассмеялась:

— Похоже, ты совсем не болтлив! Не желаешь ли дать мне руку и прогуляться в толпе? Меня это развлекло бы, но пойти туда одна не смею.

— Счастлив предложить вам руку, мадам! — пробормотал он, не посмев обратиться к ней на «ты», как принято на было и слегка поклонился.

Что—то говорило ему — с этой дамой такое обращение неуместно. Почему — он не смог бы объяснить. На рукав ему легла длинная, узкая ладонь в черной кружевной перчатке. Шелковое прикосновение домино — и на него нахлынула ароматная волна духов… Фрицу вдруг захотелось быть блестящим, веселым, искрометным, очаровать, удивить незнакомку, такую, представлял он, прекрасную…

Она уже обращалась к нему с некоторым увлечением, а он ловил себя на том, что отвечает ей с легкостью. Но, к большому своему удивлению, вскоре заметил — она не признает пустячных фраз, которыми обычно обмениваются на балу. Расспрашивает его: хочет знать его впечатления о Вене, чем он здесь занимается, что говорят люди. Спросила также об императорской семье: что он думает о Франце Иосифе? одобряет ли его политику? а как насчет императрицы — видел ли ее уже?

Фриц, как мог, отвечал на все эти вопросы, продолжая теряться в догадках: кто эта дама? Внезапно в мозгу его мелькнула безумная мысль: а не сама ли императрица?.. «слышал, будто со стороны, как отвечает ей, стараясь проникнуть взглядом сквозь кружево маски:

— Императрицу? Да, я видел ее — она ехала верхом по Пратеру. Женщина сказочной красоты — вот все, что я могу сказать. Ее упрекают — мол, редко показывается на людях, слишком много времени уделяет собакам и лошадям. Но, конечно же, ошибаются: я, например, знаю — привязанность к собакам и лошадям у нее семейная. Герцог Макс, ее отец, кажется, сказал как—то: не будь мы князьями — стали бы конюшими! Дама в желтом домино рассмеялась, но странное ощущение Фрица, однако, не рассеивалось. Незнакомка вдруг спросила:

— Сколько дашь мне лет? Он без колебания ответил:

— Тридцать шесть! Точный возраст императрицы Елизаветы!

Эффект удивительный: Фриц почувствовал, как вздрогнула рука его спутницы, сразу отстранилась от него.

— Ты совершенно невоспитан! — бросила она с досадой.

Помолчала немного, добавила:

— Теперь можешь убираться! Фрица вдруг покинула вся его застенчивость.

— Очень любезно! — проговорил он с иронией в голосе — и вдруг впервые перешел на «ты» — обращение, принятое на балу: Вначале ты заставляешь привести меня к себе, расспрашиваешь, а теперь прогоняешь. Ладно, ухожу, если надоел тебе, но позволь мне все же пожать тебе руку на прощание.

Дама немного поколебалась, ничего не ответила — и внезапно снова рассмеялась:

— Нет, ты прав. Продолжим нашу прогулку.

Так прошло два часа: очарованный молодой провинциал слушал, а незнакомка рассказывала ему истории — одну за другой. Ах, он любит немецкого поэта Генриха Гейне? Так и сама им увлечена! На крыльях поэзии время пролетело незаметно… Уже далеко за полночь; дама в красном домино несколько раз подходила к ним, словно вынуждая подругу расстаться с молодым человеком. Наконец та, что в желтом, прошептала:

— Теперь я знаю, кто ты! А за кого ты принимаешь меня?

— Ты — высокородная дама; возможно, принцесса… весь твой облик говорит об этом…

— Не старайся ничего выяснить сейчас. Настанет день, и ты узнаешь, кто я, но не сегодня. Мы еще увидимся. Сможешь ли ты приехать, например, в Мюнхен или в Штутгарт, если я назначу тебе там свидание? Я много путешествую.

— Я приеду в любое место, куда ты прикажешь.

— Хорошо. Я напишу тебе. А теперь проводи меня к фиакру и пообещай, что потом не вернешься в зал.

— Обещаю. Тем более что бал без тебя мне неинтересен.

И все же, спускаясь по ступеням парадной лестницы к пандусу Оперы в сопровождении неизменного красного домино, Фриц сказал: — Мне все же так хочется увидеть твое лицо! — И попытался кончиками пальцев приподнять кружево маски.

Однако дама в красном домино встала между ним и его спутницей, втолкнула подругу в подъехавший фиакр, и не успел молодой человек оправиться от изумления, как тот умчался. А Фриц остался стоять у лестницы, глядя, как удаляется фиакр и с ним — удивительное видение в желтом домино.

В это самое время в фиакре дама в красном домино откинулась на подушки со вздохом облегчения.

— Боже, как я испугалась! Мне казалось — еще мгновение — и этот юный наглец узнает Ваше Величество.

— О, тебе всегда удается так умело защитить меня! Кстати, он очарователен, и я хорошо повеселилась, а это бывает довольно редко. Поэтому, моя дорогая Ида, будь добра, не ругай меня! — И, сняв наконец маску, Елизавета прислонилась к подушкам и закрыла глаза.

А Ида де Ференцши, ее дама для чтения и венгерская наперсница, сжала губы, сдерживая почтительные упреки, готовые слететь с них… Но теперь, после всего, это было лишнее. Вылазка на бал всего лишь странный каприз — их изредка позволяла себе императрица: ей нравилось представлять, что она такая же женщина, как все… Ну и еще она любила доказывать самой себе, что ее очарование, неотразимое даже под маской, остается столь же могущественным, несмотря на проклятые тридцать шесть лет, несмотря и на то, что вот уже два месяца как Елизавета — бабушка. Старшая ее дочь Жизель, вышедшая замуж за принца Леопольда Баварского, недавно родила маленькую Елизавету, и императрица очень хорошо провела с ней в Мюнхене начало года.

А кроме того, этот молодой человек, Фриц, сумел ей понравиться, — возможно, потому, что атмосфера Вены еще не заглушила в нем запахов бескрайних лесов Каринтии.

Не обращая внимания на беспокойство и возражения Иды де Ференцши, Елизавета решила написать Фрицу Пашару фон Тайнбургу; подписалась она вымышленным именем, дав ему понять, что можно называть ее Габриэллой либо Фредерикой. Дала ему даже адрес для почты до востребования, чтобы он мог ответить. Единственная Уступка осторожности — сделала так, чтобы ни на одном из ее писем не стояло штемпеля венской почты.

«Я нахожусь в Мюнхене проездом всего лишь на несколько часов, — писала она, — и пользуюсь этим временем, чтобы дать о себе знать, как я Вам и обещала. Вы с такой тревогой ждали этого письма — не отрицайте. Я знаю так же хорошо, как и Вы, что происходит в Вашей душе после этой славной ночи. Вы разговаривали с тысячами женщин, и Вам, конечно же, показалось, что Вы развлекаетесь, но Ваш разум так и не нашел родственной души. И Вы наконец нашли в сверкающем мираже то, что искали многие годы, чтобы потерять это навсегда…»

Молодой человек увлекся этой странной и даже несколько жестокой игрой. Он ответил взволнованными, страстными страницами, — страницами, на которых читался вопрос: «Почему Вы продолжаете таиться от меня, Желтое Домино? Мне хотелось бы узнать о Вас столько подробностей…»

Елизавета ответила довольно быстро, видимо, опьяненная запретным плодом, этим ароматом любви и приключений, который остался у нее после бала: «На моих часах уже за полночь. Мечтаешь ли ты обо мне в этот момент или поешь в ночи ностальгические песни?..»

Ида, ни жива ни мертва, чувствовала, что государыня намерена забыть дистанцию между собой и этим мелким служащим. Фриц, в свою очередь предался безумным мечтаниям, почти уверенный, что знает личность своей незнакомки. Больше того, увидев однажды императрицу на выставке цветов в Пратере, он с учащенным биением сердца констатировал: на его приветствие она ответила с большей дружбой, чем на приветствия других. И тогда, вернувшись домой, он осмелился написать даме в желтом домино: «Вас ведь зовут не Габриэллой, не Фредерикой, не так ли? Может быть, ваше имя — Елизавета?»

Это письмо Елизавета гневно смяла: молодой дурачок все испортил, надо прекращать увлекательную игру, пока не поздно, пока не разразился скандал или Фриц не натворил глупостей. Она перестала писать, уехала в Англию, забыла про свои фантазии, ни на секунду не задумавшись о горе, которое принесла ему.

Молодой человек и правда чувствовал себя несчастным. На следующем балу, в последний день карнавала, перед постом, он снова пришел в Оперу, но не встретил там Желтое Домино. Несколько лет подряд ходил он на этот бал, но «сверкающий мираж» так и не появился.

Прошло десять лет; Елизавета, еще более непостоянная и капризная, чем раньше, в Вену наведывалась редко — старалась уйти от судьбы, что ее угнетала; возможно, хотела убежать от самой себя.

Однажды вечером 1886 года она снова подумала об очаровательном Фрице — подумала, когда принялась писать стихи, что часто бывало. Эту поэму она написала английском и решила назвать ее «Песня Желтого Домино»; начиналась она словами «Давным—давно…»

Пришла ей в голову мысль отправить поэму Фрицу; порывам своим она никогда не противилась — направила письмо по старому адресу. Ответ пришел незамедлительно: «Что случилось за эти одиннадцать лет? Ты, несомненно, продолжаешь сверкать своей прежней гордой красотой. А я стал респектабельным, лысым супругом и отцом очаровательной девочки. Если находишь это уместным, можешь смело снять свое домино и пролить наконец свет на это загадочное приключение, самое волнующее, какое мне довелось пережить…»

На письмо свое, полное благородства, он вскоре получил ответ, к несчастью, полный насмешек: его попросили сделать фотографию «отцовского черепа». Обидевшись, он написал последнее письмо: «Бесконечно жаль, что по прошествии одиннадцати лет ты все еще продолжаешь играть со мной в прятки. Сбросив маску после стольких лет, ты сыграла бы в замечательную игру, положила бы счастливый конец приключению вторника 1874 года. Но столь длительная анонимная переписка лишена очарования. Твое первое письмо доставило мне удовольствие, твое последнее послание раздосадовало меня. Недоверие раздражает того, кто этого не заслуживает. Прощай, и тысячу извинений…»

На этот раз все действительно было кончено — партия Желтого Домино доиграна. От нее осталась среди бумаг одного стареющего мужчины лишь тщательно хранимая тонкая пачка писем — изредка он бросал на нее взгляд, полный сожаления.