"Распутник" - читать интересную книгу автора (Грин Грэм)

2

Рочестер вернулся в Англию на самом пике чумы. В третью неделю сентября эпидемия унесла чуть ли не семь тысяч жителей Лондона. Из охваченного чумой города бежали все, кто мог; здесь остались лишь голытьба, которой просто некуда было деваться, несколько совестливых официальных лиц, вроде Пеписа, жующий табак старый солдат Монк, теперь уже герцог Альбемарль, которого ничто не брало, — и больные. Все умирали или ждали смерти; вымерли, можно сказать, сами улицы. 27 июля двор переехал из Хемптон-Корта в Солсбери, чума пошла следом; двор перебрался в Уилтон, а затем в Оксфорд. 16 сентября, уже из Сент-Джайлза близ Оксфорда, Карл ответил на письмо Сэндвича: «Я не мог поблагодарить вас за первые радостные известия в письме от пятого числа, потому что не знал, где вы находитесь, и вот лорд Рочестер доставил мне ваше письмо от двенадцатого — с отчетом о уже второй победе над голландцами…» Поскольку двор находился в Оксфорде, можно предположить, что Рочестеру удалось в конце года заехать повидаться с матерью и навестить собственное имение Эддербери. Его ратные подвиги перевесили недавнее бесчестье, причем с лихвою. 31 октября король пожаловал ему семьсот пятьдесят фунтов — скорее всего, на покрытие долгов, сделанных во время службы на флоте. Но это наверняка было и признанием его заслуг в битве при Бергене, потому что одновременно с денежной выплатой Рочестеру в рыцарское достоинство был возведен Чарлз Арбор, служивший вместе с ним на «Возмездии».

В Оксфорде шел пир во время чумы. В ноябре Пепису сообщили, что «между королем и герцогом Йорком имеются серьезные трения, и все только и говорят об их бесчисленных любовных похождениях: герцог отчаянно влюблен в мисс Стюарт. Мало того, герцогиня завязала бурный роман со своим новым конюшим Генри Сидни, не прервав отношений и с прежним — Гарри Сэвилом, — так что только Господу ведомо, чем все это закончится». А в Лондоне, где в отсутствие двора стало в этом смысле скучновато, мальчишки открыто горланили на улице похабные куплеты: «Без леди Каслмейн король совсем не ту сыграет роль» и «Королевству не бывать, пока она не ляжет спать». Все это, на взгляд Рочестера, разительно отличалось от штормов в Северном море, опасностей Бергена и тревожных мыслей о промысле Божьем.

Двор вернулся в Лондон в феврале 1666 года (чума к этому времени почти сошла на нет), и уже в марте Рочестера назначили королевским постельничим. Обязанности постельничего описывает Делон:

Постельничие, старшего из которых называют подающим мантию, тогда как остальных — подающими тот или другой из прочих предметов королевского туалета, — имеют честь и обязаны присутствовать при утреннем пробуждении короля и поддерживать заведенный порядок в опочивальне. Постельничие, как правило, принадлежат к высшей английской знати. Они поочередно дежурят в королевской опочивальне, проводя по целой неделе из ночи в ночь на кушетке в углу покоев, и в отсутствие подающего мантию по необходимости подменяют его. Дежурят они также на приватных трапезах короля, когда удаляют лакеев и слуг. Жалованье каждого из постельничих составляет тысячу фунтов.

Должность постельничего при Карле II не была пустой, пусть и почетной формальностью, в которую она превратилась в последующие царствования. Король продуманно назначал постельничими своих личных друзей, членов «развеселой шайки-лейки»[28], ибо постельничий становился носителем более чем конфиденциальной информации. Назначение Рочестера свидетельствует о том, что он уже изрядно сблизился с королем. Но Рочестер был еще слишком молодым человеком, чтобы предпочесть кутежи приключениям и опасностям, — и уже летом 1666 года, не предупредив никого из близких о своих планах, он вновь отправился во флот — на сей раз в Ла-Манш, под начало к сэру Эдуарду Спрэггу, «веселому человеку, славно поющему славные песни», который, вопреки своей репутации бесстрашного воина, потерпел фиаско, посватавшись к соседке Пеписа, «некоей вдове по имени миссис Холлуорти, которая, будучи женщиной богатой, умной и веселой, отвергла его притязания не только без раздумий, но и с презрением, какого доселе никто не видывал».

Гравюра В. Холлара[29]

В эту пору виды на брак самого Рочестера казались столь же ничтожными, как бесславное сватовство его командира. В качестве жениха он мог похвастать разве что личными достоинствами, тогда как опекуны мисс Малле требовали денег — и только денег, в чем разочарованно убеждался один претендент на ее руку вслед за другим. Ее опекуны, двое почтенных джентльменов, имели на руках отличный товар и были преисполнены решимости получить за него достойную цену. Держа на длинном поводке лорда Сэндвича, они исподтишка вели переговоры с герцогом Ормондом. Поверенный Ормонда Николлз после неудачного похищения, предпринятого Рочестером, рьяно взялся за дело. Пока лорд Хаули был в отъезде, Николлз отправился на запад, чтобы получить личную аудиенцию у Элизабет. Он предъявил Джону Уорру письмо лорда Джона Батлера (сына герцога Ормонда) и затем потребовал, чтобы это письмо было прочитано и самой мисс Малле.

Сэр Джон Уорр, увидев, что юной леди не терпится прочитать письмо милорда собственными глазами, невероятно разгневался и заявил мне, что не даст обвести себя вокруг пальца; в ответ на что я с неменьшим гневом возразил ему, что не заслуживаю подобной отповеди, да еще в таком тоне, поскольку намерения мои чисты и предельно прозрачны. Юная леди была при этом разговоре и, как мне показалось, мысленно приняла мою сторону, хотя выразить этого вслух не решилась. Она присутствовала при здравице в честь герцога Ормонда и лорда Джона, осушив при этом весьма вместительный полукубок кларета — столько вина, я полагаю, она не пила еще ни разу в жизни. Мы с сэром Джоном в конце концов подружились, и он заверил меня в том, что они всей семьей выступят на стороне лорда Джона, хотя я поверил бы ему легче, скажи он, что они всей семьей выступят на собственной стороне.

Вместительный полукубок кларета был не единственным доказательством того, что Элизабет не нравится играть роль бессловесного товара в руках у опекунов.

Юная леди сегодня утром спустилась в домашнем платье в холл попрощаться со мною; ее мать торопила ее поскорее уйти, но она, воспротивившись, провела со мной около часу — и все это время я использовал на то, чтобы наилучшим образом заверить ее в глубоких чувствах и благих намерениях лорда Джона… Я сказал юной леди, что, независимо от исхода переговоров в Солсбери, лорд Джон непременно приедет повидаться с ней лично. Ее мать присутствовала при этом, не давая мне возможности остаться с юной леди наедине ни на мгновенье. И тут же объявила, что дочь ни в коем случае не встретится с лордом Джоном. Но почему же, мадам, сказал я; надеюсь, вы передумаете. Элизабет, покраснев, промолчала. Да потому, Бетти, сказала мать, что ты обещала дедушке; на что юная леди ответила, что если дедушка не разрешит, то противиться его воле она не будет, но вид у нее, да и тон, каким она произнесла эти слова, были безутешными… У нее хитростью выманили обещание не выходить замуж без согласия деда.

Николлз добавляет, что юная леди очень умна и, несомненно, питает «сердечную приязнь к лорду Джону».

Это письмо представляется достаточно правдивым. Будучи умна, молода и богата, Элизабет обнаружила, что находится во власти матери и обоих опекунов. Она готова была проникнуться «сердечной приязнью» к кому угодно, кто оказался бы способен разомкнуть порочный круг и посвататься к ней без посредников. Лорд Джон Батлер хотел, но робел; Рочестер решился, но из его затеи ничего не вышло; теперь ей оставалось уповать на лорда Хинчингбрука.

Встреча Элизабет с Николлзом прошла за три дня до битвы при Бергене, а к тому времени, как Рочестер поступил на службу во флот вторично, один из его соперников уже без боя капитулировал. Притязания лорда Хаули показались герцогу Ормонду чрезмерными; к тому же мнению постепенно склонялся и лорд Сэндвич. 30 мая 1666 года сэр Джордж Картерет написал Сэндвичу, отправившемуся меж тем с посольством в Испанию:

Лорд лейтенант [Хинчингбрук] отказался от дальнейших притязаний на западную леди. Мы с мистером Муром провели несколько встреч с ее дедом, которого, как мы поняли, сильнее всего на свете интересует собственная выгода, причем его притязания столь непомерны, что мы сочли за благо прервать переговоры. Отчим означенной особы присутствовал при всех раундах и во всем поддакивал деду.

Девица меж тем попыталась перехитрить своих опекунов, послав служанку к лорду Хинчингбруку с предложением договориться о тайной брачной церемонии, но этот молодой аристократ — «на диво уравновешенный господин», как характеризует его Пепис, — отказался строить какие бы то ни было планы, «кроме проникнутых духом чести». Вся эта история закончилась в августе 1666 года на встрече между Хинчингбруком и Элизабет в Тонбридже, куда она приехала вместе с матерью. Эта встреча (почти наверняка с участием матери) оказалась наибольшим отклонением от правил чести, на какое был способен Хинчингбрук; к тому же, по свидетельству Пеписа, ему не понравились «тщеславие и развязность» Элизабет. Девица объявила несостоявшемуся жениху, что питает чувства к другому; переговорам сторон тем самым был положен конец, и Мур в письме Сэндвичу, извещая об этом, присовокупил, что состоявшийся разрыв его радует. Странным образом негодование, испытываемое партией жениха в связи с непомерными требованиями опекунов, распространилось в последние месяцы на саму невесту (отважно попытавшуюся бросить вызов обычаям своего времени) — и в письме Картерета Сэндвичу от 10 сентября сквозит откровенное злорадство: «У западной леди не осталось соискателей руки — и, похоже, уже не появится новых».