"Между двух огней" - читать интересную книгу автора (Филдс Хейзер)

6

– А ведь вы моего красавца со вчерашнего утра не видели, а, доктор Ломбард? – спросила ночная сиделка Сэнди О'Рурк. Со дня авиакатастрофы прошел уже целый месяц, долгий, тяжелый, изнуряющий месяц. Все в отделении уже привыкли к больным, а Сэнди О'Рурк, веселая, крепко сбитая женщина средних лет, ласково величала своих подопечных «мой красавец» или «моя красавица».

Ханна остановилась у койки Джона Юбэнкса, на которого указывала сиделка. Он спал. Почти все лицо было скрыто бинтами, нога в гипсе, на теле – множественные красные сетчатые пятна: следы недавней пересадки кожи.

– У нас с ним новости сегодня, – улыбалась Сэнди.

– Неужели пришел в себя?

– Да-да! Огонек вновь горит!

– Потрясающе! Это большое достижение.

– Он такой молодец! И ему страшно хочется поболтать. Интубационные трубки скоро снимем?

– Вообще я собиралась подождать еще неделю – до следующей операции. Но если он готов…

– Ради его же пользы, а? Это так его подбодрит!

– Что же, раз так, «освободим» его уже сегодня.

– Вчера он нацарапал что-то на бумаге, пытался даже говорить, но получилось неважно; Нэнси Эванс сказала, что он расстроился… Еще бы, правая рука-то плохо слушается.

– Да, с ней предстоит повозиться… Спасибо, Сэнди, мы обсудим сегодня все его проблемы. А пока пусть он спит.

Ханна с удовольствием разбудила бы его сейчас, чтобы лично удостовериться в том, что «огонек вновь горит», как образно выразилась Сэнди О'Рурк. Для обожженного то был добрый знак. Медицина до сих пор не дала четкого объяснения, почему такие пациенты первые дни, а то и недели, проводят в состоянии прострации, близком к коме. Ни один врач не квалифицировал бы их полузабытье как кому, но родные в первую очередь предполагали именно это. Комы и боялась Кэрри Юбэнкс, глядя на своего лежащего в беспамятстве мужа. Джон был безучастен ко всем и ко всему, кроме боли, хотя получал огромные дозы болеутоляющих.

В таком состоянии пациенты обычно находятся до тех пор, пока не удалены первичные струпы.

«Кожа отмирает и травит тело. А когда струпы сняты, то и кровь оживает», – говорили старые санитарки в лондонской клинике, где начинала работать Ханна. Объяснение антинаучное, но приемлемое.

В ожоговом центре жизнь шла своим чередом. Выписались Крис Гарднер и Гленн Эйс, скоро поедет домой Шон Кэролл. Всем троим, конечно, еще придется вернуться в клинику для заключительных операций. Но это будет спустя лишь несколько месяцев.

У Ханны, помимо обожженных, было много и других пациентов. Пластическая хирургия помогает людям с косметическими недостатками, корректирует пороки развития гениталий, ликвидирует старые рубцы от неудачных операций. Пациентов у доктора Ханны Ломбард с каждым днем становилось все больше; к ней направляли больных из других городов и даже регионов.

Рассталась наконец с отделением и Дженис Питерс. Ханна и Хартфилд могли гордиться своей работой, хоть она и твердила, что поедет в Калифорнию, где ей сделают лицо фотомодели. К счастью, Ханне не без помощи Анны Галлахер, с которой Питерс очень подружилась, удалось убедить пациентку не тратить на это деньги. Расстались они тепло.

Оставался Джон Юбэнкс – совсем другой человек, совсем другая история. Этот тридцатипятилетний преуспевающий бизнесмен, точнее его организм, проявлял похвальную волю к жизни. И вот сегодня появились веские причины, чтобы удалить интубационную трубку и зонд, через который его кормили весь этот месяц. Хартфилд, на совещании узнав об этом, задумчиво сказал:

– Может, и пора. Безусловно, это укрепит его душевное состояние, стимулирует жизненные процессы, вот только сможет ли он нормально питаться?

Часто пациенты ожоговых отделений страдают отсутствием аппетита, что совершенно недопустимо, так как пораженный организм требует в сутки удвоенного, если не утроенного количества калорий.

– Джон разумный и покладистый человек. Мы объясним ему необходимость обильного питания. Жизненную необходимость.

– Надо поговорить об этом с Линдой Йоргансен. Она сумеет убедить его. Линда – прекрасный диетолог, – заметил Иден.

Ханна непроизвольно прищурилась и взглянула на Хартфилда. Она давно поняла, что диетолог Линда ценит в Идене не только блестящего хирурга… а он, интересно? Впрочем, какое мне дело? – рассердилась на себя Ханна и отогнала эту мысль.

– Семейных проблем у Джона, по-моему, нет, – продолжал Иден. Во всей клинике, пожалуй, только в ожоговом отделении персонал позволял себе неформально общаться с больными. Ведь люди, месяцами находясь в руках медиков, становились больше, чем просто пациентами.

– В семейной жизни ему повезло, – согласилась Ханна. – Керри, его жена, бывает здесь каждый день, часто и утром и вечером. А если не она, то обязательно приходят брат Джона или его кузен. Керри записывает на магнитофон голоса детей, включает ему их «концерты». На стенах висят их картинки. Видел?

У Юбэнксов было двое детей – шести и восьми лет, но в отделение их не допустили бы ни в коем случае. Детям до шестнадцати запрещалось бывать здесь. Может, слишком суровое правило, но для их же блага.

– Может быть, Керри будет готовить ему? – предположил Иден. – Наверняка у Джона есть любимые блюда, и он скорее захочет питаться по-домашнему, чем…

– Я уверена, что она будет готовить все, что мы скажем. Хоть три, хоть десять раз в день.

– Решено.

Через час Элисон Стедвуд освободила больного от паутины трубок; Иден Хартфилд отправился на плановую операцию, а Ханна пошла на амбулаторый прием в соседнее здание. Во внутреннем дворе царил безмятежный покой: яркий, мягкий газон, щебечут в кустах птицы… Вряд ли сейчас у Хартфилда безмятежно на душе, подумала Ханна. Ему предстояло оперировать Джоан Тейт, пожилую женщину, еще одну жертву злосчастной авиакатастрофы. Ожоги у этой больной были не так глубоки и обширны, как у Юбэнкса, но опасения внушало общее состояние ее организма: шалило сердце, барахлила печень, то и дело давали сбой почки. Пересадку кожи Джоан делали как бы маленькими шажками, ибо каждое хирургическое вмешательство грозило тяжелыми осложнениями.

Не успела Ханна попрощаться с последним пациентом, который побывал у нее на приеме, раздался звонок от Нэнси Эванс. Неужели Джоан Тейт? Нет, сюрприз преподнес Джон Юбэнкс.

– Он очень беспокоен. Требует зеркало. Сдернул трубку капельницы, – с тревогой говорила Нэнси.

– Что, специально?

– Нет, случайно. Он так метался… Я его еще не видела таким.

– Он начинает осмысливать, что с ним произошло, – задумчиво произнесла Ханна. – Он человек знающий, образованный. Тем хуже…

– У него множество вопросов, доктор Ломбард.

– Еще бы. Я немедленно иду к вам.

Нэнси Эванс встретила Ханну в приемном отделении.

– Успокоился немного, – сообщила она. – Капельницу мы поставили снова. Он даже извинялся. Но… зеркало по-прежнему требует.

Юбэнкс не шевельнулся, когда Ханна вошла в палату, казавшуюся тесной из-за аппаратов, мониторов и датчиков. Головная часть кровати была приподнята, Джон находился в полулежачем положении, так что мог смотреть доктору прямо в глаза. Казалось, он хотел именно таких прямых взглядов и прямого, откровенного разговора.

– Вы пришли меня увещевать и успокаивать, так? – сходу начал Юбэнкс, будто опасаясь, что ему не дадут сказать. Речь его была не совсем отчетливой, так как ожоги захватили нижнюю часть лица, шею, голову. Волос почти не осталось. Да, нескоро еще его лицо приобретет обычный цвет, не один сеанс пересадки кожи предстоит перенести, не один рубец иссечь… Но человек жив. Он сознает это. Он рад этому. Однако…

– Все зависит от вас, – доброжелательно отозвалась Ханна. – Вы уже проявили завидную выдержку и благоразумие.

– Нэнси так не думает.

– Главное, что думаете вы.

– Я в каком-то странном состоянии пребываю. Сколько дней прошло с того столкновения? Я ведь здесь уже порядочно?

– Несколько недель, – подсказала Ханна. – И это было не столкновение, а авиакатастрофа.

– Да? Самолет, что ли? Ах да, я же летел в Дабо… Только мне казалось, что до аэропорта мы не доехали…

– Не мучайте себя, – посоветовала Ханна. – Ваш разум щадит вас. Он не хочет, чтобы вы вспоминали страшные минуты.

– Мне здорово досталось.

– Да уж.

– Я кое-что помню… обрывками. Мне говорили, что будет больно, но я верил, что это для моей же пользы, старался терпеть… я знал… Я понимал, что все это… – Он запнулся и неловко указал рукой на медицинское оборудование.

– Да, Джон, вас очень легко лечить. Вы идете навстречу помощи, навстречу врачу, – похвалила его Ханна.

– Но ведь как было больно… Я кричал? Мне давали какие-то средства, так? Наркотики? Может, поэтому все в тумане? Доктор, может, надо снизить дозу? Я не хочу…

– Джон, боль еще долго не отпустит вас. Героического терпения не нужно ни вам, ни нам. Боль изматывает организм, замедляет выздоровление.

– Керри приходит, да?

– Каждый день.

– Керри, Керри… И что она думает, глядя на все это безобразие? Ведь у меня все лицо обожжено, так? На теле одни бинты… Я же чувствую. Дайте зеркало. Я хочу знать, я хочу видеть, какие же… клочья… сохранились на мне. – Он помолчал. – Вы здесь единственный лечащий врач?

– Нет, но…

– А что за мужчина ко мне приходит? Темноволосый, светлоглазый…

– Это доктор Иден Хартфилд. Он врач нашего отделения. Хирург. Он занимается вашими руками. У вас пострадали не только кожа, но и сухожилия, и мышцы. Доктор Хартфилд будет вас оперировать, чтобы восстановить двигательные функции.

– Я хочу поговорить с ним! Это возможно?

На какое-то мгновение Ханна рассердилась. Раз она женщина, значит, с ней и говорить не стоит! Ничего себе! И вдруг она поняла, что Юбэнкса волнует совсем иное. Да, он выжил. Но останется ли он полноценным мужчиной, не рухнет ли его супружеская жизнь – вот о чем хотел знать Джон Юбэнкс. Его не устраивали бесцветные дежурные фразы, что ожог захватил лишь определенные части тела и что физиологических трудностей в сексуальной жизни быть не должно. Ему нужен был откровенный разговор, разговор с мужчиной. Иначе не избежать неловкости, а следовательно, недоговоренности.

В дневной смене в тот день работал фельдшер Алан Хэммет. Ханна спокойно могла бы обратиться к нему. Алан был добросовестный работник и вообще славный малый, но, увы, простоват и фамильярно-грубоват. Его манера могла только усугубить тревожное состояние Джона Юбэнкса. Безусловно, ему нужен только доктор Хартфилд.

– Разумеется, вы можете поговорить с ним, – сказала Ханна, – но не сейчас. В настоящее время он в операционной. – Она заметила откровенное огорчение на его лице и поспешно добавила: – Зато пока вы можете встретиться с вашей женой.

– С Керри? Я не хочу видеть ее.

– Но почему…

– Повторяю, я не хочу видеть ее!

Голос прозвучал жестко. Джон резко повернулся, вскрикнул, ибо движения все еще причиняли ему боль… Мгновенно запели датчики, фиксируя возбуждение пациента. В дверях появилась Нэнси Эванс. Покачав головой на ее недоуменный взгляд, Ханна сама подошла к Джону, поправила капельницу, проверила повязки. А он тем временем чеканил слова:

– Прошу принять к сведению следующее: Керри Юбэнкс не должна появляться в этой палате вплоть до моего разрешения. Я требую встречи с поверенным. Я аннулирую банковскую доверенность, выписанную мной на имя Керри Джейн Юбэнкс. Все счета, предъявленные ею, отныне недействительны.

– Не беспокойтесь, мистер Юбэнкс. Я немедленно свяжусь с вашим адвокатом, – невозмутимо отозвалась мудрая и опытная Нэнси Эванс. И ей, и Ханне знакомы были и не такие «причуды» их пациентов. Выход из ожогового шока сопровождался не только физиологическими, но и психическими нарушениями. Бывали случаи потери памяти, речи, шизоидные или параноидные расстройства. Такие состояния длились недолго, особенно если не усугублялись неправильной реакцией персонала или родственников. Чаще всего уже на следующие сутки больной полностью забывал об этом. Эх, бедняга Джон! А каково Керри…

Юбэнксу сделали успокаивающий укол, и он наконец перестал отдавать свои жутковатые указания.

– Пойду поговорю с Керри, – решила Ханна. – Она, наверное, ждет в приемной. Эта вспышка у Джона спровоцирована страхом, что Керри бросит его, как неполноценного. Он хотел поговорить с доктором Хартфилдом об этом… Может, действительно связаться с ним? – вслух рассуждала она.

– А он уже идет, – сообщила Нэнси, услышав ее слова. – Джоан Тейт перевели из послеоперационной, он хотел осмотреть ее.

– Нэнси, если я не встречу его в вестибюле…

– Не волнуйтесь, я все передам, – заверила ее медсестра.

Выйдя из отделения, Ханна сразу увидела Керри Юбэнкс. Эта миловидная миниатюрная брюнетка сразу поднялась навстречу.

– Здравствуйте, доктор Ломбард! Ну как, мне уже можно?

Голос у нее был добрый и почти жизнерадостный, несмотря на тяжелейшие переживания последнего месяца. Керри вся так и светилась любовью к мужу. Тем тяжелее было Ханне выложить ей последние новости.

– Пожалуй, сегодня вам не стоит видеться с Джоном, Керри, – мягко сказала Ханна.

– Как? – ахнула женщина, мгновенно бледнея. Ханна взяла ее под руку и помолчала, не зная, с чего начать.

– Джон чувствует себя неплохо. Есть определенный прогресс, но предупреждаю, что вам сразу трудно будет поверить в это.

– Он вчера был такой бодрый…

– Он и сегодня бодрый. Даже слишком оживлен. В этом-то все дело: Джон вступил в краткую фазу послешокового психоза. Подчеркиваю, это обычное и временное явление.

– Что с ним – депрессия? Потеря памяти?

– Нет. Назовем это параноидальным синдромом. Он очень переживает за вас и из-за вас, он боится за ваши отношения, он сознает, насколько тяжело поражен. Это спровоцировало гиперреакцию по типу враждебного отчуждения. Он велел не допускать вас к нему, пожелал связаться с банком и аннулировать совместный счет и все доверенности.

Керри в отчаянии мотала головой.

– Керри, это временное явление, – повторила Ханна. – Но не надо забывать, что в глубине души Джон действительно страдает. Сегодня вам лучше не видеться. Но скоро, возможно даже к вечеру, он придет в себя. Вот тогда и постарайтесь убедить его, что ваши чувства неизменны.

– О, Господи, да что же я могу сделать? – слезы мешали Кэрри говорить. – Что еще, доктор? Мои чувства… Но я здесь с самого начала… Может, он не знал? Думал, что я не бывала у него?..

– Что вы, Керри, что вы. – Ханна сама растерялась и расстроилась, не зная, как помочь этой симпатичной несчастной женщине. – Просто вам стоит… как-то… откровеннее выражать свои чувства…

– Я даже… я не знаю, как… – всхлипнула Керри и вдруг зашлась в рыданиях.

Ханна обняла ее, чувствуя, что сама на грани срыва. Но сейчас ее долгом было успокоить Керри, привести ее в чувство. В этом нуждались и она, и Джон. Ханна повела женщину к лифту. Она не заметила стремительно прошедшего через вестибюль Хартфилда.

– Позвоните сюда вечером. В любое время. Сестры дадут вам самую полную информацию. А сейчас надо успокоиться. Не вздумайте садиться сразу за руль. Побудьте внизу, в кафетерии, выпейте кофе…

Заплаканная Керри кивала. Она немного успокоилась. В приемной находились и другие посетители – муж Джоан Тейт, мать Шона. Все они знали друг друга, знали врачей, сестер, санитарок, часто вели общий разговор, но сегодня никто не решился трогать Керри. Каждый понимал, что не всегда человеку нужно общество.

Ханна попрощалась с Керри. Лифт уехал. Не помешает и мне чашечка кофе, решила она, взглянув на часы. Времени и на парочку бисквитов хватит. Надо только умыться… Но стоя около умывальника, Ханна поняла, что не в состоянии выйти на люди и спокойно отправиться в кафетерий, не в состоянии думать о больных, говорить с их родственниками, смотреть результаты анализов, не в состоянии пить, есть, ходить… Она находилась в какой-то прострации. Почему эта встреча с Керри так вымотала ее? Ведь не первый раз люди плачут у нее на руках. Наверное, стресс, переутомление сказываются: перелет из Лондона, новая работа, новый коллектив, Джина, Стив, авиакатастрофа, бессонные ночи в клинике… и Хартфилд. Ханна поняла, что немедленно должна выйти из этих стен. Хотя бы ненадолго. Ей нужен глоток свежего воздуха.

– Вот ты где! – услышала она вдруг голос Идена.

Почему она не заметила, как он вошел? Ханна не успела вытереть руки, не говоря о том, чтобы одеться и выйти…

– Я… я собиралась спуститься в кафетерий, – пробормотала она. Голос почему-то дрожал. – Но передумала.

Иден стоял совсем близко, и это волновало Ханну больше, чем она хотела бы.

– Миссис Юбэнкс ушла? – спросил он.

– Да. Она здорово расстроилась.

– Я видел вас в вестибюле.

– Ты был у Джона? Говорил с ним? – поинтересовалась Ханна, хотя вовсе не хотела обсуждать это сейчас.

– Да. Уверил его, что физиологических трудностей не будет. Сказал, что большее беспокойство доставит чисто эмоциональное состояние. Предупредил, что прежнего психологического статуса достичь будет не так просто. Сообщил, что это нормально для человека, побывавшего в такой передряге, как он. А потом…

– Что же потом? – вяло бросила Ханна.

– Потом я показал ему его лицо.

– Что-о?!

– Ему необходимо было увидеть себя. Насколько я понял, он ожидал худшего. Он же цивилизованный, просвещенный человек. Сказал, что ему приходилось видеть однажды тяжелые ожоги у человека, сказал, что боялся обширного поражения, уродства. Но ведь он не так плох! Половина лица вообще не тронута. Короче, Нэнси принесла зеркало.

– Ну и?..

– Нормально. Даже пошутил, вспомнив, что Керри всегда восхищалась его профилем, который, как он выразился, цел на 99 процентов.

– Он не вспоминал о своем приступе ярости?

– Вскользь. Сказал, что хочет извиниться перед тобой и Нэнси за несдержанность, сожалел, что потерял контроль над собой. Интересовался, когда придет Керри, хотел звонить ей. Я не говорил ему, что утром он категорически отказался видеться с ней.

– Ясно, – со вздохом сказала Ханна.

– Ты что, устала?

– Да нет. Впрочем, устала немного.

Ей вдруг стало тесно, душно.

– Смотри, у тебя блузка влажная.

– Это Керри плакала, – через силу улыбнулась Ханна, только сейчас заметив темное сырое пятно на плече.

– Постой-ка. – Иден оторвал бумажное полотенце, приложил к плечу девушки. – Сразу не высохнет, конечно, но…

– Спасибо, не надо.

Ханна мягко, но настойчиво отстранила Хартфилда и потянулась к вешалке за халатом.

Его участие, его заботливые движения растревожили ее в один момент… Нельзя идти на поводу своих слабостей, думала Ханна, стараясь поглубже зарыться в себя. Но как ни странно, это только ухудшило ее состояние.

Иден так и стоял с мятым полотенцем в руках. Он смотрел на Ханну пристально, но во взгляде его была неуверенность. Это качество не свойственно ему, подумала Ханна; показалось, наверное, решила она и вдруг очутилась в теплых, сильных мужских объятиях. Мятая салфетка валялась на полу.

– Не надо так, Ханна, – молвил Иден, губами касаясь ее волос. – Я боюсь за тебя. Скажи, что случилось? Что? Ты вот-вот сорвешься…

– Нет-нет, ничего. Ерунда…

Что она могла сказать? Главное, чтобы он не уходил…

Хлынули слезы. Но не они были главной бедой, а всепоглощающее душевное изнеможение, которое лишало и физических сил. Если бы не Иден, Ханна, пожалуй, рухнула бы «в объятия» умывальника.

– Ну-ну, не надо, все будет хорошо, не надо, – шептал он ей на ухо, медленно поглаживая плечи и спину.

Спрятав лицо у него на груди, Ханна вдыхала слабый запах мужского одеколона, щекой ощущала легкое покалывание его волос, пахнущих шампунем. Она чувствовала упругую силу его рук, она впитывала его энергию… и возвращалась к жизни.

Теплые ладони приподняли ее лицо, и она встретила его поцелуй с облегчением и радостью. Мужественность и нежность, робость и настойчивость… Долгожданной сладостью наполнилось женское естество, когда на спине, на талии, на груди Ханна ощутила его руки. Легкие прикосновения пальцев будто зажигали на ее шелковистой коже тысячи огней.

Но это не могло продолжаться вечно. И не потому, что у них было лишь несколько свободных минут. И даже не потому, что в любой момент их уединение мог нарушить посторонний человек, открывший дверь. Текли минуты, расцветал поцелуй, а Ханна все еще находилась во власти своих иллюзий о случайности их отношений. Но руки и губы Хартфилда разрушали шаткую постройку, в которой она пыталась укрыться, уверяя себя, что рождена для медицины, что навек «обручен со своей работой» Иден.

Легко было говорить себе это, но как трудно было жить последние шесть недель… Сорвалась поездка за город, рухнул самолет в аэропорту, и начались тяжкие дни бесконечных дежурств, операций, совещаний, споров, страхов… Они с Иденом были рядом постоянно, они работали рядом, ели рядом, переживали рядом. Рядом – но не вместе. Все эти шесть недель они ни словом не обмолвились о Стиве, Джине или Салли. За эти шесть недель они успели спасти несколько человеческих жизней, но не успели подумать друг о друге.

Я сама себя дурачила, осознала Ханна. Я думала, что подавила в зародыше свое чувство, а оказалось, оно расцвело под этим прессом, да как! Этот поцелуй выпустил джинна из бутылки, захлестнул предчувствием счастья в сто раз сильнее, чем тот, первый.

Наконец девушка заставила себя оторваться от его губ. Иден безумно потянулся было за ней в неиссякшем чувственном порыве, но тут же взял себя в руки, когда она отстранилась и высвободилась из его объятий. Ханна стояла, прислонившись спиной к умывальнику, смотрела в пол и прерывисто дышала. Она хотела сказать что-то такое, что избавило бы ее от опасности под именем Иден, но слова не шли.

– Я опоздаю, – единственное, что сумела она произнести.

– Я уже опоздал. На пятнадцать минут, – молвил Хартфилд.

Ханна взяла халат и пошла к двери. Иден двинулся за ней. Но ему надо было на десятый этаж, а ей снова через двор в другое здание. Значит, им не придется ехать в одном лифте. Она нажала кнопку «вниз», он – другую. На мгновение руки их встретились – и все.

– Увидимся на вечернем совещании! – ровным голосом произнес Хартфилд на прощание. Открылся его лифт, и он шагнул туда, с облегчением, как и Ханна, что все вновь становится ясным и однозначным; с неудовлетворенностью, как и она, что эта беспокойная, но манящая надеждой неоднозначность уже позади…

– Сегодня я обстоятельно поговорила с Джоном, – доложила Линда Йоргансен, эффектно откидывая назад свои пышные рыжие волосы. – У него очень широкий диапазон вкусов. Он, например, хочет попробовать самые разнообразные блюда.

Линда принялась листать свои записи, собираясь продолжить сообщение.

– Вопрос о том, сохранится ли его энтузиазм, когда он отведает эти блюда, исполненные в больничном варианте, – сдержанно заметил Хартфилд, но его слова неожиданно внесли разрядку в серьезную атмосферу, которая сложилась на ежедневном «большом консилиуме». Уставшие к концу недели врачи и сестры с удовольствием воспользовались шуткой, заулыбались, расслабились. А рыжеволосая Линда реагировала так, будто в жизни не слышала ничего более остроумного. Не переигрывает ли эта красавица, с неприязнью подумала Ханна и тут же одернула себя. Однако в следующее мгновение заметила, что Линда наклонилась к Хартфилду, показывая ему свою папку, и нарочито серьезно спросила:

– Это слово «телятина», нет? Я уже не разбираю собственного почерка. Кошмар!

Да что это со мной?! – подумала Ханна, почувствовав острую неприязнь к Линде. Обычный деловой разговор!

К сожалению, для делового разговора диетолог слишком тесно прижалась грудью к доктору Хартфилду…

– Значит, вы настоящий доктор, Линда. Плохой почерк – неотъемлемое свойство нашей профессии. Так уж сложилось исторически.

И снова на сдержанно-ироничное замечание Линда ответила неуместным взрывом смеха.

Еще бы ей не хохотать! Она ведь знает, что смех у нее мелодичный и звонкий… Все, довольно, остановись, Ханна…

– Ханна, а что беспокоит тебя? – обратился к ней Иден, заметив нахмуренные брови и колючий взгляд.

– Нет-нет, ничего! – Ханна заторопилась придать себе благожелательный вид. – Я только хотела спросить у Линды, обращалась ли она к миссис Юбэнкс за консультацией и помощью.

– Конечно. Из списка, который составил Джон, она обещала приготовить несколько блюд. Я предупредила, что ему требуется только высококалорийная пища с большим количеством легкоусвояемых жиров. В понедельник узнаем, как у него с аппетитом.

Большая часть врачей, стажеров, студентов перешла к изучению лабораторных данных за неделю, а Ханна с одним из практикантов стала обсуждать историю болезни Терри Макнамары. Терри тоже пострадал в той авиакатастрофе, но ему повезло больше других, сейчас, всего полтора месяца спустя, встал вопрос о его выписке. Практикант должен был готовить эпикрик; Ханна проинструктировала его, ответила на вопросы и с облегчением вздохнула. Для нее рабочая неделя заканчивалась. И хорошо, что позади этот консилиум. Сегодня ей было особенно тяжело ощущать рядом присутствие Хартфилда. Господи, какая усталость… ноги в туфлях горят, спину ломит, в голове ритмично пульсирует тупая боль, так что невыносимо смотреть на свет.

Но впереди долгожданные выходные. Конечно, ее могут вызвать на срочную операцию, к тому же в воскресенье она должна проведать дома одного пациента, но хотя бы завтрашний день ей обеспечен. Буду делать что захочу… или ничего не буду делать, предвкушала Ханна, радуясь хотя бы такой скромной роскоши – одному дню полного отдыха.

Она настолько углубилась в свои мысли, что не заметила, как очутилась в одном лифте с Линдой и Хартфилдом. К реальности ее вернуло звонкое щебетание:

– Что вы делаете в выходные, доктор Хартфилд?

– О, планы грандиозные! – ответил он. – Пикник, потом обед в узком кругу. Старые друзья неожиданно навестили меня. Потом я должен помочь в саду своей родственнице. И, конечно, обработать очередную партию медицинской литературы. Это уже неизменное правило на каждый уик-энд.

– Надо же! – только и сказала Линда, явно ошарашенная таким подробным расписанием. – А я думала, вы собираетесь на фестиваль кустарей и ремесленников в Тарве. Я обязательно поеду… Впрочем, вам вряд ли удастся выкроить время.

Она снова засмеялась, но в этот раз немного натянуто и смущенно, будто боялась обнаружить свой интерес к Хартфилду. Впрочем, это давно ни для кого не было секретом. Только не клюнул на нее Иден, а чтобы отделаться, предъявил развернутый план мероприятий… Ханна со стыдом поняла, что испытывает злорадство, наблюдая за неловкостью Линды, и радость, видя равнодушие Хартфилда к ней. Тут же она начала укорять себя, что надо было поддержать Линду, славную, симпатичную женщину… Нельзя же злобствовать на всех, только потому что сама одинока. Одинока? Ханна вздрогнула. А ведь так оно и есть. В тихой Канберре непросто обзавестись друзьями. Все старые связи потеряны. Бет в Париже. Каролина в Вашингтоне. Морин в Западной Австралии. Лондонские подруги тоже далеко. За два месяца пребывания на родине Ханна просто не успела задуматься о таком «несерьезном» вопросе, как друзья… С коллегами по клинике у Ханны установились дружелюбные, но поверхностные отношения. За исключением, конечно, Идена. Джины нет рядом, и единственный человек, с которым я более-менее близко знакома, это Хартфилд, ужаснулась Ханна. Бред! Кошмар!

Наскоро попрощавшись, она вылетела из лифта, оставив Линде возможность еще «поработать» над Иденом, и через вестибюль помчалась к выходу, затем на улицу, к машине. Рыжеволосая докторша уже преодолела свое смущение и готова была продолжать атаку. Если она проявит должную настойчивость, возможно, у нее есть шанс заполучить Хартфилда…

К черту ревность, приказала себе Ханна. Завтра же обращусь в Христианский Союз молодых, найду какое-нибудь дело. Или запишусь в спортклуб. Или, наоборот, в клуб гурманов.

Ханна почувствовала, что задохнется, если сию секунду не вырвется с территории клиники. Громко цокая каблуками, она вихрем промчалась к машине, швырнула на заднее сиденье сумку, плащ и завела двигатель. Тинк весело заурчал. Ханна глянула на небо. Славный вечер. Будет роскошный закат. И темнеет уже поздно. Скоро лето – ласковое, щедрое, с короткими ночами, с теплым солнцем, с купанием, пикниками… Иден, кажется, говорил, что в этот уик-энд собирается за город…

Она уже собиралась нажать на газ, как в последний момент увидела впереди какую-то фигуру. Мужчина появился совершенно неожиданно, хотя, если честно, она и не смотрела перед собой. Это был Хартфилд.

Ханна быстро опустила стекло и высунулась.

– Иден! Извини, ради Бога, я просто…

– Ты всегда ходишь с такой скоростью? – почти сердито поинтересовался он.

– О чем ты? Я едва не наехала на тебя, а ты, оказывается, недоволен моей ходьбой? – немного неловко пошутила Ханна.

– Если бы ты не оставила меня на съедение Линде и не помчалась как метеор на стоянку, мне не пришлось бы бросаться наперерез твоему серому скакуну, рискуя жизнью. Я орал, махал тебе вслед, перепугал весь народ. Кругом, верно, решили, что я не в себе.

– Похоже на то! – с беспечной улыбкой откликнулась девушка, хотя неожиданное появление Идена привело ее в смятение. Уж слишком необычный был у него вид – запыхавшийся, растрепанный, рубашка у ворота расстегнута… И это уважаемый доктор Хартфилд?

– Вот и мне так кажется, – ворчливо подтвердил он. – Я и правда не в себе. Открой дверь, я сяду. Сзади уже три машины. Ты загородила им путь. Поговорим потом.

– Поговорим? О чем?

– Открывай! – прикрикнул он. Пришлось. Отовсюду доносились нетерпеливые сигналы других автомобилей. Да что это со мной сегодня, недоумевала Ханна, не вижу ни машин, ни людей. И это на стоянке. А что же я устрою на дороге?!

С грехом пополам она припарковалась на свободное место, перепугав при этом пару автомобилистов.

– Не знаю, что ты собираешься сказать мне, Иден, но полагаю, мне стоит задержаться и послушать тебя. Во всяком случае, я немного приду в себя. А то я и до дома не добралась бы!

– Надеюсь, ты сосредоточишься уже сейчас и отнесешься к моим словам со всей серьезностью. – Ханну удивило, что Хартфилд не откликнулся на ее шутливый тон. – Я собирался сказать, что с моей стороны было полнейшим безумием отказаться от нашей поездки за город, тогда, полтора месяца назад. Помнишь? Короче, я предлагаю вторую попытку.