"Собрание стихотворений" - читать интересную книгу автора (Адамович Георгий Викторович)

Из книги «На Западе» (1939)

* * * (У дремлющей парки в руках, Где пряжи осталось так мало…) Нет, разум еще не зачах, Но сердце… но сердце устало. Беспомощно хочет любить, Бессмысленно хочет забыться… (И длится тончайшая нить, Которой не надо бы длиться.) * * * Навеки блаженство нам Бог обещает! Навек, я с тобою! — несется в ответ. Но гибнет надежда. И страсть умирает. Ни Бога, ни счастья, ни вечности нет. А есть облака на высоком просторе, Пустынные скалы, сияющий лед, И то без названья… ни скука, ни горе… Что с нами до самого гроба дойдет. 1921 * * * Рассвет и дождь. В саду густой туман, Ненужные на окнах свечи, Раскрытый и забытый чемодан. Чуть вздрагивающие плечи. Ни слова о себе, ни слова о былом. Какие мелочи — все то, что с нами было! Как грустно одиночество вдвоем… — И солнце, наконец, косым лучом Прядь серебристую позолотило. * * * Летит паровоз, клубится дым. Под ним снег, небо над ним. По сторонам — лишь сосны в ряд, Одна за другой в снегу стоят. В вагоне полутемно и тепло. Запах эфира донесло. Два слабых голоса, два лица. Воспоминаньям нет конца! «Милый, куда ты, в такую рань?» Поезд останавливается. Любань. «Ты ждал три года, остался час, Она на вокзале и встретит нас». Два слабых голоса, два лица. Нет на свете надеждам конца… Но вдруг на вздрагивающее полотно Настежь дверь и настежь окно. «Нет, не доеду я никуда, Нет, я не увижу ее никогда! О, как мне холодно! Прощай, прощай! Надо мной вечный свет, надо мной вечный рай». * * * 3а все, что в нашем горестном быту, То плача, то смеясь, мы пережили, За все, что мы, как слабую мечту, Не ожидая ничего, хранили, Настанет искупление… И там, Где будет кончен счет земным потерям — Поймешь ли ты? — все объяснится нам, Все, что мы любим и чему не верим. * * * Ложится на рассвете легкий снег. И медленно редеют острова, И холодеет небо… Но хочу Теперь я говорить слова такие, Чтоб нежностью наполнился весь мир, И долго, долго эхом безутешным Мои стихи носились бы… Хочу, Чтоб через тысячи глухих веков, Когда под крепким льдом уснет, быть может, Наш опустелый край, в иной стране, Иной влюбленный, тихо проходя, Над розовым, огромным, теплым морем И глядя на закат, вдруг повторил Твое двусложное, простое имя, Произнося его с трудом… И сразу, Бледнее неба, был бы он охвачен Мучительным и непонятным счастьем, И полной безнадежностью, и чувством Бессмертия земной любви. * * * Чрез миллионы лет — о, хоть в эфирных волнах! — Хоть раз — о, это все равно! — Померкшие черты среди теней безмолвных Узнать мне будет суждено. И как мне хочется — о, хоть бессильной тенью! — Без упоения и мук, Хоть только бы прильнуть — о, только к отраженью! — Твоих давно истлевших рук. И чтоб над всем, что здесь не понял ум беспечный, Там разгорелся наконец Огромный и простой, торжественный и вечный Свет от слиянья двух сердец.
* * * Куртку потертую с беличьим мехом Как мне забыть? Голос ленивый небесным ли эхом Мне заглушить? Ночью настойчиво бьется ненастье В шаткую дверь, Гасит свечу… Мое бедное счастье, Где ты теперь? Имя тебе непонятное дали. Ты — забытье. Или, точнее, цианистый калий — Имя твое. * * * Еще переменится все в этой жизни, — о, да! Еще успокоимся мы, о былом забывая. Бывают минуты предчувствий. Не знаешь, когда. На улице, дома, в гостях, на площадке трамвая. Как будто какое-то солнце над нами встает, Как будто над нами последнее облако тает, И где-то за далью почти уж раскрытых ворот Один только свет бесконечный и белый сияет. * * * Если дни мои милостью Бога На земле могут быть продлены, Мне прожить бы хотелось немного, Хоть бы только до этой весны. Я хочу написать завещанье. Срок исполнился. Все свершено. Прах — искусство. Есть только страданье, И дается в награду оно. От всего отрекаюсь. Ни звука О другом не скажу я вовек. Все постыло. Все мерзость и скука. Нищ и темен душой человек. И когда бы не это сиянье, Как могли б не сойти мы с ума? Брат мой, друг мой, не бойся страданья, Как боялся всю жизнь его я… * * * На Монмартре, в сумерки, в отеле, С первой встречною наедине, Наспех, торопливо, — неужели Знал ты все, что так знакомо мне? Так же ль умирала, воскресала, Улетала вдаль душа твоя? Так же ль ей казалось мало Бесконечности и бытия? А потом, почти в изнеможеньи, С отвращеньем глядя на кровать, Так же ль ты хотел просить прощенья, Говорить, смеяться, плакать, спать? * * * Он еле слышно пальцем постучал По дымчатой эмали портсигара И, далеко перед собою глядя, Проговорил задумчиво: «Акрополь, Афины серебристые… О, бред! Пора понять, что это был унылый, Разбросанный, кривой и пыльный город, Построенный на раскаленных скалах, Заваленный мешками с плоской рыбой, И что по этим тесным площадям, Толпе зевак и болтунов чужие, Мы так же бы насмешливо бродили, Глядели бы на все с недоуменьем И морщились от скуки…» * * * Граф фон-дер Пален! — Руки на плечах. Глаза в глаза. Рот иссиня-бескровный. Как самому себе! Да сгинет страх! Граф фон-дер Пален! Верю безусловно. Все можно искупить: ложь, воровство, Детоубийство и кровосмешенье, Но ничего на свете, ничего На свете нет для искупленья Измены. * * * Невыносимы становятся сумерки, Невыносимее вечера… Где вы, мои опоздавшие спутники? Где вы, друзья? Отзовитесь. Пора. Без колебаний, навстречу опасности, Без колебаний и забытья Под угасающим «факелом ясности», Будто на праздник пойдем, друзья! Под угасающим «факелом нежности», Только бы раньше не онеметь! — С полным сознанием безнадежности, С полной готовностью умереть.