"Посылка от Марта" - читать интересную книгу автора (Федоровский Евгений Петрович)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Побег

— Да очнитесь же! Вы понимаете по-русски?

— Что вы говорите? — спросил Пихт.

— Куда нас везут? — брызгая слюной, повторил офицер в эсэсовской полевой шинели без погон.

— Не знаю.

— Я немного понимаю. Вас допрашивали?

— Нет еще.

— Вы из эскадры «Удет»?

— Да.

— Нас расстреляют, — эсэсовец приблизился к самому лицу Пауля. — Эсэсовцев и асов они расстреливают еще до лагерей.

Невдалеке шел бой. За березняком поблескивали синие всполохи. Не умолкая, бил пулемет. С тугим шелестом пролетали мины и взрывались где-то позади. Солдаты, охраняющие Пауля и эсэсовца, робко втягивали головы в плечи. Полуторка с потушенными фарами неслась на большой скорости, подскакивая на ухабах.

— Эй, не дрова везешь! — прокричал старшина, склонившись к кабине шофера.

— Опасное место надо проскочить, немцы слева и справа, — отозвался шофер.

— Да этих мы и здесь можем прикончить!

— Слышите, «прикончить»? — прошептал эсэсовец.

— Кажется, они и вправду нас собираются расстрелять, — проговорил Пихт.

— О, бог мой! — простонал эсэсовский офицер.

Машина нырнула в лощину и, обо что-то ударившись, встала. Шофер побежал вперед.

— В ручей залетели, елки-моталки! — заругался он.

— А ты куда глядел? — крикнул старшина.

— Так ведь темень, будь она проклята!

Шофер потоптался у мотора:

— Придется вытаскивать. Давай двое мотайте в лес, рубите слеги.

— А этих куда? — старшина кивнул на немцев.

— Да никуда они не денутся!

Эсэсовец крепко сдавил локоть Пихта. Двое солдат спрыгнули на землю и пошли в лес. Один остался, прижавшись к кабине. Шофер возился у мотора.

— Бежим. Не все ли равно, где убьют? — тихо сказал Пихт.

— А солдат?

Пихт приподнялся и с силой ударил солдата в лицо. Тот повалился, даже не охнув. Эсэсовец схватил автомат, перемахнул через борт. За ним спрыгнул Пихт.

Ветки хлестали по лицу, ноги натыкались на вывороченные пни, цеплялись за кочки. Минут через пять сзади послышалась стрельба. Эсэсовец, было приустав, подпрыгнул, словно его ударили хлыстом. Вскоре березняк кончился. Началась степь. Бой шел справа. Там взлетали ракеты, строчили пулеметы.

Эсэсовец упал на землю — его душила одышка.

— Где мы находимся? — спросил его Пихт.

— Знаю, — эсэсовец кашлянул и сплюнул слюну. — Вчера еще здесь были мы.

Он поднялся на четвереньки и пополз. У Пихта перчаток не было. Снег колол и резал пальцы. Через полкилометра эсэсовец остановился и приподнялся на коленях.

— Если не ошибаюсь, где-то здесь должна стоять подбитая танкетка.

— Вот что-то темнеет.

— Кажется, она.

— Как вас зовут? — спросил Пихт.

— Готлиб Циммер.

— Нам надо еще перебраться через русские окопы?

— Ни черта вы, летуны, не понимаете в войне, — ухмыльнулся повеселевший эсэсовец. — Идемте.

Циммер поднялся и, прихрамывая, направился к танкетке.

— Стой! — крикнули из темноты.

— Свои! Командир третьей роты оберштурмфюрер Циммер.

Из-под танкетки выполз солдат в пилотке, обмотанной шалью.

— О, господин оберштурмфюрер! Это я, Отто Ламерс, в секрете. И здесь же Мартин Хобе. А мы думали, попали вы к иванам.

— Был там, да вот с другом еще захотели пожить, — Циммер похлопал по спине Пихта. — Где сейчас командир батальона?

— Идите прямо, потом налево, в трехстах метрах увидите его дзот.

— А почему бой?

— Черт его знает! Иваны что-то взбесились и атаковали первую роту.

…Когда Циммер и Пихт рассказали о своих приключениях, командир батальона так расчувствовался, что сам написал письмо командиру эскадры «Удет» с просьбой наградить обер-лейтенанта Пихта за спасение Циммера, одного из лучших командиров его батальона.

— Гвардия рейха умеет ценить смелых людей, — проговорил он напыщенно. — Я дам вам адъютанта, он проводит до вашей авиагруппы.

…На аэродроме уже похоронили Пихта. Но когда он появился перед Вайдеманом в сопровождении эсэсовского офицера, у того полезли на лоб глаза от удивления.

— Пауль, живой! — бросился он обнимать Пихта.

Потом разорвал пакет, пробежал по строчкам.

— Узнаю своих! — воскликнул он. — Немедленно доложу командиру эскадры, черт возьми! А я тоже тогда едва унес ноги.

— Поздравляю. Но что-то мало вижу своих ребят. Вайдеман помрачнел.

— Шмидта помнишь? Погиб в том же бою. Потом Грубе, Миттель, Любке, Гюртнер…

— Дают жару?

— Как видишь. — Вайдеман развел руками.

Пихт снова включился в работу. Истребители по-прежнему сопровождали транспортные самолеты, дрались с ЯКами. Но с каждым днем к «котлу» летало все меньше и меньше самолетов. Участь окруженной армии была решена. Верховное командование немецкими армиями в России принял Эрих фон Манштейн-Левински.

К рождеству пришел приказ командира воздушной эскадры «Удет» откомандировать Вайдемана, Пихта, механика Гехорсмана и еще нескольких летчиков обратно в Германию на испытательный аэродром в Лехфельд.

Холодный фронт, ворвавшийся в Европу из арктических областей, вконец испортил погоду. Дожди расквасили полевые аэродромы, дороги и тропы, по которым просачивались войска. В ночном небе не гудели самолеты, не блуждали прожекторы. Наступило временное затишье. Только однажды пост противовоздушной обороны засек пролетевший на большой высоте самолет. Радары долго вели его, но потом потеряли.

…Первое, что ощутил Семен Бычагин, был удар — тугой поток швырнул его в сторону, под стабилизатор. Во тьме он успел заметить два красных языка от моторов и тень от самолета.

«Четырнадцать, пятнадцать… двадцать… Пора!»

Семен дернул кольцо, распахнулся ранец, зашелестел купол и рванул его вверх.

Звезды исчезли. Семен почувствовал на лице капли. Попал в тучи. Ему показалось, что он висит и никуда не движется. Поудобней устроившись на брезентовой лямке, он посмотрел вниз. Сплошная мгла обнимала его со всех сторон. «Не ошибся ли штурман?» — подумал Семен с беспокойством, вспомнив маленького веснушчатого штурмана, шмыгающего носом — болел гриппом.

Вдруг он услышал ровный глуховатый гул и улыбнулся. Это шумел внизу лес. «Что ж, для начала неплохо…»

Шум леса слышался все сильней и сильней. Бычагин поджал ноги, руки положил на привязные ремни. Где-то вдали мелькнул огонек. Ветки больно хлестнули по лицу. Упав на землю, Семен быстро подтянул стропы. «Хорошо, что не повис на дереве». Саперной лопаткой он стал рыть под стволом яму. Пока рыл, взмок окончательно. Опустил руку в яму — глубоко, не меньше метра. В парашют сложил перчатки, шлем, лопатку, комбинезон, завернул в брезентовый чехол и все это зарыл. Утоптав землю, он натаскал прошлогодних листьев и разбросал их вокруг. На мгновение посветил фонариком — кажется, следов не осталось.

Из второго ранца Бычагин вынул шинель, деньги, кепи и трость. «Если штурман не ошибся, надо идти на север». Достал компас. Фосфоресцирующая стрелка показала направление.

«Nun, Ich mochte gerr gauptshturmfüгег Seiz kennenlernen»,[7] — подумал он и двинулся в путь.

Несколько раз он попадал на одинокие хутора в лесу. Собаки поднимали неистовый лай, тогда приходилось делать крюк. Наконец уже перед рассветом Бычагин вышел на автостраду. Идти стало легче. Ни попутных, ни встречных машин не попадалось. Немцы проводили время в приятных сновидениях. Из предрассветных сумерек выплыли кладбищенские кресты из серого песчаника и могилы мертвых пилотов с воткнутыми в землю самолетными винтами. «Вот и Лехфельд», — догадался Бычагин.

Городок был знаком ему по многочисленным фотографиям, которыми в свое время снабдил его Пихт. Он узнавал кирки, замок Блоков, пивные, дорогу, ведущую к авиагородку.

В семь утра Бычагин остановился перед особняком Зейца, осмотрел себя, тщательно вытер с ботинок налипшую глину и позвонил.

Зейц брился. С удивлением он оглядел незнакомца и отступил в глубь комнаты.

— Простите за раннее вторжение, гауптштурмфюрер, — нагловато произнес Бычагин, бросая в угол ранец. — Лейтенант Курт Хопфиц.

— Слушаю вас.

Бычагин из кармана френча достал пакет и передал Зейцу. На пакете был изображен личный гриф штандартенфюрера Клейна, непосредственного начальника Зейца, и штамп: «Секретно. Государственной важности».

Зейц всегда робел при виде этих слов. «Секретно» — означало для него то, что он удостаивался особой чести знать, чего не знают миллионы сограждан. «Государственной» — следовательно, он посвящался в интересы государства, и все, что ни делал, сообразовывалось с политикой рейха. «Важности» — стало быть, все, что в документе излагалось, носило характер высшей целесообразности, оправдывающей любые средства.

Осторожно он разорвал пакет и извлек бланк штандартенфюрера.

Здесь же в пакете были диплом об окончании высшей инженерной школы в Любене и офицерская книжка инженер-лейтенанта люфтваффе Курта Хопфица с указанием частей, где служил он начиная с 1940 года, — Штутгарт, 8-й авиакорпус, Крит, Ростов…

— Вы действительно там служили? — спросил Зейц.

— Думаю, что справки наводить вам не придется, гауптштурмфюрер. — Хопфиц сбросил шинель и без приглашения развалился на диване, давая этим понять, что ему, в сущности, на Зейца наплевать.

«Странно, почему господин штандартенфюрер не известил меня телеграммой», — подумал Зейц, но Хопфиц сам ответил за него.

— Вас, видимо, удивило то, что господин Клейн не известил заранее о моем приезде?

— Признаться, да, — ответил Зейц.

— После дела Регенбаха и некоторых других людей повыше нам дано предписание по возможности ограничить бюрократическую переписку. Из нее агенты черпали любопытные сведения. Кстати, это письмо храните пуще глаза и никому не показывайте, иначе оба мы с треском полетим к праотцам.

— Я же должен как-то объяснить Мессершмитту и Зандлеру.

— Бросьте, гауптштурмфюрер! Кого рекомендует служба безопасности, принимают без малейшей задержки. Сварите мне кофе!

«Все же мне надо связаться с Клейном», — решил Зейц, включая в сеть кофейную мельницу.

Из ранца Хопфиц вытащил бутылку французского коньяка «Наполеон», небрежно сорвал золотистую фигурку императора с пробки и наполнил рюмки.

— От того, насколько мы сработаемся с вами, Зейц, будет зависеть судьба этого самого Марта. А вам чин штурмбаннфюрера и Железный крест не помешают, хотя, между нами, рыцарей рейха орденами не так уж часто балуют.

Хопфиц пригубил и в упор посмотрел на Зейца.

— Вы согласны со мной?

Зейц ухмыльнулся.

— То-то. Теперь расскажите о своих подозрениях. С вашими докладами я знакомился, но хотелось бы из первых уст и без грамматических ошибок.

…Ночью Зейц позвонил в Берлин своему начальнику штандартенфюреру Клейну. Однако телефон в Берлине молчал. Зейц позвонил через час, потом через полчаса. В трубке по-прежнему раздавались продолжительные гудки. Тогда Зейц переключился на телефон оберштурмбаннфюрера Вагнера — заместителя Клейна.

— Почему не отвечает штандартенфюрер Клейн? — переспросил Вагнер. — И не ответит, черт бы вас побрал! Вчера во время бомбежки его машину обстрелял какой-то мерзавец, из Клейна он сделал решето. Сейчас ведем следствие.

— Господин оберштурмбаннфюрер, — выдавил из себя Зейц, — несколько дней назад ко мне был направлен господином Клейном некто Курт Хопфиц…

— Ну и что? — оборвал его Вагнер.

— Так я хотел доложить, что он устроен на работу, и я, со своей стороны…

— Вы умница, Зейц! Продолжайте выполнять приказы так же старательно, — в голосе Вагнера Зейц уловил иронию.

— Но почему-то господин Клейн прислал лишь пакет с личным штандартом, но не известил меня телеграммой о приезде Хопфица.

— Да вы в своем уме! — заорал Вагнер. — Сидите там, как курочки, а здесь не прекращаются бомбежки!

Через несколько секунд Вагнер успокоился.

— Кого, вы говорите, направил господин Клейн?

— Курта Хопфица… С дипломом инженер-лейтенанта и заданием ликвидировать русского агента Марта.

— Курт Хопфиц… — Вагнер, видимо, записал это имя и проговорил. — Хорошо, я узнаю о нем и вас извещу! Хайль!

Зейц положил трубку и уставился на черную пластмассовую коробку аппарата. «Странная смерть… Очень странная смерть господина Клейна, — подумал он. — Конечно, о господине штандартенфюрере давно плачут черти, но все же как бы его кончина не была связана с появлением этого самого Хопфица…»

В Лехфельде жизнь текла своим чередом. Профессор Зандлер назначил Курта Хопфица инженером на «Альбатрос». Несколько дней Пихт не мог встретиться с Хопфицем. Аэродром переводили в лес, спасая его от бомбежек. Наконец выдалась минута, когда они остались вдвоем.

Они пожали друг другу руки, помолчали.

— Заброшен с рекомендательным письмом-приказом к Зейцу от штандартенфюрера Клейна. В Берлине действует группа обеспечения.

— Что должна сделать группа?

— Убить Клейна. Вернее, привести приговор Калининского суда в исполнение.

— Об этом приговоре мог знать Клейн? — спросил Пихт.

— Должен. В нашей печати сообщалось о зверствах его особой айнзатцкоманды СС в Калинине и области.

— Это хорошо. Но если убрать Клейна не удастся, вы обречены.

— Директор приказал угнать «Альбатрос» как можно скорей. У меня есть миниатюрная рация. По ней я должен сообщить день и час вылета.

— День и час… — повторил в раздумье Пихт и, что-то решив, выпрямился. — Все ясно. День и час вам сообщу, Зейца беру на себя. Сойдитесь ближе с механиком Гехорсманом. Кажется, он уже готов нам помочь.

Неожиданно завыла сирена.

— Воздушная тревога! — ворвался в динамик голос диктора. — Воздушная тревога районам Мюнхена, Аугсбурга, Лехфельда, Дахау…

Пихт растолкал Вайдемана, и оба помчались на машинах к аэродрому. Техники дежурных самолетов уже запускали моторы. На горизонте полыхало зарево. Резкие лучи прожекторов метались по небу. Доносился отрывистый лай автоматических пушек, и среди звезд то тут, то там вспыхивали и погасали шарики разрывов.

Набирая скорость, истребители один за одним уходили в небо. Пихт прикрывал Вайдемана. Он следил за его самолетом по красным выхлопам мотора.

— Фальке один, Фальке один, — вызывал Вайдемана пост наведения.

— Слушает Фальке один.

— К району Аугсбурга курсом триста десять на высоте двенадцать тысяч метров направляется большая группа летающих крепостей Б-17.

— Понятно, — отозвался Вайдеман и начал набирать высоту.

— Группа «Л», — через минуту включился он в эфир, — слушай мою команду — идем попарно до высоты двенадцать. Первое звено атакует сверху, — второе — снизу. Новотный, Пихт и Вендель действуют самостоятельно по обстановке.

Пихт пытался в черноте неба отыскать «летающие крепости», но не увидел их и решил пока держаться за Вайдемана.

Вдруг внизу слева замелькали трассы. Их было так много, что они иногда походили на рой светлячков. Вайдеман, видимо, тоже заметил трассы и резко завалил машину в вираж. «Вот они, „крепости“», — подумал Пихт, щурясь от ослепительных трасс, которые неслись навстречу. Стрелки американских самолетов били наугад, пытаясь отогнать немецкие истребители. Вайдеман нырнул ниже. Какой-то прожектор достал длинное брюхо «крепости». Зеленая колючая трасса впилась в самолет. За мотором потянулся дымок, и вдруг яркая вспышка на мгновение ослепила Пихта. Вспыхнули бензиновые баки «крепости».

Бомбовозы, очевидно, начали перестраиваться. Пихт и Вайдеман метались по небу, надеясь отыскать среди огня их пушек лазейку, но повсюду встречали плотную завесу. Где-то сбоку задымила еще одна «крепость». Потом еще одна. Американцы стали сбрасывать бомбы и разворачиваться. В эфире стоял невообразимый гвалт. Кричали все — и американцы и немцы.

Так, точно приклеившись к самолету Вайдемана, Пихт пролетал весь бой. Горючее было на исходе.

— Фальке один, ухожу на заправку, — передал он.

— Ага, Фальке четыре, идем домой, — отозвался Вайдеман и со скольжением на крыло стал проваливаться вниз.

Пихт зарулил на стоянку и побежал к Вайдеману. Тот медленно шел навстречу, держа руками голову.

— Ты ранен? — спросил Пихт.

— Да нет, но голова болит адски, — ответил Вайдеман.

Пихт рассмеялся.

— А ты здорово ссадил «крепость», Альберт, — польстил он. — Я ведь решил прикрывать тебя и все видел…

— Э, черт с ней, с «крепостью», — махнул рукой Вайдеман.

Уже в конце января начались оттепели. По булыжным мостовым потекли мутные ручьи. Мокрые деревья запахли разогретой смолой. На балконах запестрели полосатые перины и матрацы — хозяйки спешили их проветрить после слякотной и пасмурной зимы.

От щебета воробьев и теплого влажного воздуха, от тошнотворной слабости и пронзительного крика мальчишек, играющих в войну, у Коссовски закружилась голова. Он забрел в сквер и опустился на скамью в мелких бисеринках брызг. Шеф-врач госпиталя посоветовал Коссовски найти более спокойную и менее опасную работу. Но разведчик и контрразведчик, к сожалению, расстается со своей работой только в случае смерти. Другого выхода Коссовски не видел.

За четыре месяца госпиталя он много передумал, на свои места расставил события, разработал новую систему поисков загадочного Марта. Зейц сказал, что стрелял в него Эрих Хайдте. Версия правдоподобная. Хайдте следил за домом Зандлера, когда Ютта вела передачу. Озлобленный провалом, он мог выстрелить в оглохшего от взрыва гранаты Коссовски. Но почему изъятый у него после перестрелки на границе парабеллум стрелял ровно столько, сколько оказалось гильз на земле?..

Не верил Коссовски в то, что Март и Хайдте — одно и то же лицо. Он снова и снова возвращался к Швеции, к Испании, Парижу, наконец, к дням неудач в Лехфельде и Рейхлине, и постоянно перед глазами возникали трое — Зейц, Пихт, Вайдеман. Только кто-то из них мог быть Мартом.

Под руководством Марта работали Ютта и Эрих Хайдте. Кто-то из них внес поправку в чертежи двигателя, и «альбатрос» потерпел аварию в ноябре 1941 года. Он или его помощники подложили мину в самолет в Рехлине. В материалах по делу брюссельской радиостанции Коссовски обнаружил кличку «Март». Значит, Март пользовался дублированной радиосвязью. Если Март — это Вайдеман, тогда понятно его поведение в Рехлине, когда погиб не он, а его заместитель Франке. Перед тем полетом Вайдеман был с Пихтом… Если Март — это Пихт, то, естественно, Пихту выгодно сохранить мнимого друга Вайдемана, от которого, надо полагать, он и узнает секретные данные. Если Март — это Зейц, то вообще ему все известно из первых рук…

Из агентурных данных Коссовски узнал о работах над реактивной машиной в Англии, США и Советском Союзе. И он заметил существенную деталь — союзники форсировали исследования в области реактивной техники.

Коссовски тяжело поднялся и побрел к себе в кабинет. На фронтоне здания на Вильгельмкайзерштрассе тяжело колыхалось огромное красное полотнище со свастикой. «Нет, не долго мы продержим тебя, Германия, — подумал он и глухо застонал, сжав зубы, отчего шрам на лице побелел еще больше. — Я должен поймать тебя, Март. Только поскорей надо собраться в Лехфельд».

Начинались полеты с новой площадки. Воздух сотрясался от грохота запускаемых моторов. Летчики забирались ввысь, выделывая там головокружительные фокусы. «Альбатрос» летал. На заводах в Аугсбурге Мессершмитт готовился запускать его в серию.

Солдат-эсэсман вскинул винтовку на караул. Зейц козырнул и прошел в запретную часть аэродрома, опоясанную колючей проволокой. Сильно и крепко пахло лесом. Сквозь молодую зелень буков пробивалось солнце, ложилось косыми лучами на прелую землю. Зейц свернул с бетонной дорожки и пошел к стоянке напрямик, давя сапогами первые летние цветы, вдыхая чистый лесной воздух. Лес давал ему сейчас такое властное ощущение жизни, что хотелось просто идти и идти, ни о чем не думая, никого не подозревая.

За свою жизнь Зейц убил одного, и то своего. Тень подполковника Штейнерта, который сгнил у Толедо, иногда посещала его. Она напоминала о себе так ощутимо, что Зейц однажды проснулся в холодном поту. Штейнерт, как и тогда в Испании, в отчаянии теребил ворот своего зеленого комбинезона и спрашивал: «Неужели вы не верите мне? Проводите меня до Омахи, и вы убедитесь в моей правдивости. Только до Омахи, это же всего десять километров!» В это время слева теснила марокканцев пехота интернациональной бригады, в лоб шли анархисты, справа заходили республиканские танкетки. «У нас нет времени провожать вас, Штейнерт», — сказал Коссовски. «Тогда отпустите меня». — «У нас нет оснований верить вам, Штейнерт». Коссовски наклонился к Зейцу и шепнул: «Убей его». «Хорошо, идите», — сказал тогда Зейц.

Штейнерт недоверчиво поглядел на обоих. Пихт в это время делал вид, что не прислушивается к разговору. Он безучастно смотрел в бинокль на густые цепи республиканцев. Штейнерт поднялся и вдруг резво пополз по брустверу. Зейц выстрелил из пистолета всего один раз. Пуля попала в затылок Штейнерт остановился, как будто замер, и, обмякнув, свалился обратно в окоп. «Так будет спокойней», — проговорил Коссовски, вытирая платком мокрую подкладку кепи. Эх, если бы знал тогда Зейц, что это «спокойствие» испортит ему всю жизнь!

Потом он стрелял в Коссовски. Но было далеко, и пуля прошла чуть выше сердца…

Зейц вышел к ангарам «альбатросов». Под брезентовым навесом из деревянных брусьев был сколочен стенд. На нем стоял разобранный двигатель «юнкерс», Хопфиц и Гехорсман молча возились с деталями. Зейц остановился и стал издали наблюдать за инженером. По тому, как ловко он действует ключом, Зейц убедился, что Хопфицу хорошо знакома техника. Изредка Хопфиц поворачивался к Гекорсману и что-то показывал механику.

«Нет, он служил в наших частях, — подумал Зейц. — Но почему о нем не знает Вагнер?»

Вечером Хопфиц заметил за собой «хвост». Он омывался в душе, агент дежурил в коридоре, в столовой человек сидел за столиком поодаль, в пивном баре он тоже купил «Штаркбиер» и неторопливо сосал из большой фарфоровой кружки. Выходя, Хопфиц задержался в дверях, и его едва не сбил с ног выскочивший следом агент.

— Поосторожней! — прикрикнул Хопфиц.

К счастью, в этот момент мимо проходила машина-такси из Аугсбурга. Хопфиц сел в нее. В зеркальце заднего обзора он увидел, как агент метнулся к телефону. Выехав за Лехфельд, Хопфиц расплатился с шофером и вышел.

Ровно в девять он увидел «фольксваген» Пихта и вскочил в машину.

— Как дела, Семен? — спросил Пихт по-русски.

— Сейчас я едва оторвался от «хвоста».

— Тогда надо торопиться.

— Мы с Гехорсманом отлаживаем двигатели. Думаю, механик подвесит запасные баки и поможет взлететь.

— Поймет ли он, что его будет ожидать?

— Не знаю… Должен понять.

— По рации надо сообщить о точном дне вылета?

— Да. Центр остановился на Словакии. Туда к партизанам уже заброшен наш товарищ. Он примет меня.

— Если Зейц будет мешать, его придется убрать, — проговорил Пихт. — Я освобожу тебя от Зейца.

— Только ты береги себя, — тоже на «ты» перешел Хопфиц.

— Да, разведчик нужен живой.

Расставшись с Хопфицем, Пихт заехал к Элеоноре. Он решил прокатить ее. В последнее время девушка часто плакала. И сейчас, в машине, он заметил на ее глазах слезы.

Острая жалость заставила Пихта притормозить и свободной рукой прижать Элеонору к себе.

— Эли, если когда-нибудь не будет меня, ты постарайся жить по-другому — лучше, честней, что ли…

— Я стараюсь так жить…

— Наверное, ты переживешь наше чертовски проклятое время, но всегда помни — другие люди, другие народы так же любят, страдают, мечтают, радуются и так же сильно хотят покоя, как ты и я. Этого не хотели знать фашисты, и за это люди растопчут их, как червей.

Пихт говорил и говорил Элеоноре что-то еще, девушка не мешала ему. Он говорил о какой-то новой жизни, которую надо построить, если суметь дожить до нее. Та жизнь, какая была нужна ему, представлялась пока смутно, без реальностей. Он не знал, что потерял и что выиграл, потому что не мог угадать, как бы сложилась она в другое время.

И еще не знал он о том, что в этот вечер он в последний раз видел Эли.

Утром, направляясь в летную комнату, Пихт лицом к лицу встретился с Зейцем.

— Пауль, я ищу тебя по аэродрому, мне нужно поговорить с тобой.

— Это надолго? — спросил Пихт.

— К сожалению, надолго. Но у Вайдемана я узнал, полетов не будет, и я сказал ему, чтобы он освободил тебя на сегодня.

Зейц подошел к своему «мерседесу» и открыл дверцу.

— Садись. День обещает быть жарким, не съездить ли нам искупаться?

— Поедем, я не против. — Пихт почувствовал, Зейц что-то замышляет.

Купальня примыкала к замку Блоков. С одной стороны она упиралась в старый сад, закрывший по берегам воду черными ивами, с другой была огорожена от города высокими деревянными брусьями, возле которых стояли под тентами полосатые брезентовые раскладушки. Здесь же был пляж — чистый, с едва заметной желтизной песок, намытый со дна озера Фишерзее. На четырех бетонных ногах прямо над водой возвышалось кафе. Там посетителям подавали кофе, водку, сосиски и пиво.

Пихт и Зейц взяли плавки и шапочки, вышли к воде. В этот ранний час купающихся было мало. Две девушки читали книги, лежа на раскладушках. Одна парочка забилась в дальний угол и обсуждала какие-то особые любовные проблемы.

Зейц упал на песок, раскинул руки.

— Ты не чувствуешь, Пауль, что мы начинаем уставать? — спросил он, закрыв глаза.

— Лично я — нет.

— А мне иногда просто невыносимо ощущать свое одиночество и бесконечное копание в грязных душах людей.

— Наверное, ты отупел и озлобился, Вальтер.

Зейц стремительно поднялся на локте.

— Да, я озлобился! Я чувствую, кругом много врагов и должен с ними бороться!

— Высокие слова, сказанные высоким стилем, — усмехнулся Пихт.

— Ты знаешь, что вот уже несколько лет не дает мне покоя один человек… Март!

— Не знаю и знать не хочу.

— Так вот к нему прибыл связной — Хопфиц! — Зейц сел и уставился на Пихта, который сквозь темные очки, как всегда, безучастно смотрел на далекие облака. — Что же ты молчишь?

— А что мне прикажешь делать? Ловить шпионов — это по твоей части. Но… Хопфица ты не трогай, он хороший специалист.

— А если он русский?

— Ты правда устал, Вальтер. Возьми отпуск.

— Какой к дьяволу отпуск! Мне кажется, что готовится какая-то жуткая диверсия. Хотя Март молчит, но это затишье перед грозой.

Пихт поднялся и, сняв очки, хмуро поглядел на Зейца.

— Вальтер, я прошу тебя об одном — Хопфица не трогай, он надежный человек.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Я видел его в деле и слышал его суждения только в пользу рейха.

— Если хочешь знать, то оберштурмбаннфюрер Вагнер в Берлине сейчас лихорадочно разыскивает его концы. Вполне может случиться, что русские заслали его от имени Клейна и одновременно убрали штандартенфюрера. Письмо направления я сдал в экспертизу, завтра ответят, подлинное ли оно.

— Ну что ж, — помедлив, сказал Пихт, — сегодня ты откровенен, как никогда. И знаешь почему? Ты хочешь узнать мое настоящее отношение к новому инженеру. Ведь и ты и Коссовски меня подозреваете в измене рейху. Так?

Зейц увильнул от ответа.

— Я бы давно арестовал тебя…

— Тогда в первую очередь ты поставил бы себя под удар.

— Ты снова намекаешь на Испанию?

— Нет, Вальтер. Мне от тебя ничего не нужно, вот разве… Коссовски… когда он узнает, что ты в него стрелял…

Зейц дернулся всем телом.

— Ты не можешь знать этого, — у него пересохло в горле, и проговорил он с трудом — хрипло и тихо.

— У меня есть весьма надежные доказательства, Вальтер. Но, повторяю, мне от тебя ничего не нужно, и я не сделаю тебе плохого до тех пор, пока ты не встанешь на моем пути.

Зейц сделал движение к одежде, где лежал пистолет.

— Спокойно, Вальтер. — Пихт положил свою руку на его одежду, — Ты меня знаешь давно, я умею шутить, но когда говорю серьезно, то серьезно и делаю.

— Т-ты… Март! — прошептал в ужасе Зейц.

— Думаю, мы сработаемся с тобой так же хорошо, как и прежде, — не обращая внимания на Зейца, продолжал Пихт, — если тебе дорога голова на плечах, то пока выполни две просьбы: оставь Хопфица в покое, в случае чего заступись за него перед Берлином и сам постарайся куда-нибудь уехать в ближайшие дни… в целях своей же безопасности.

Зейц уткнулся в песок, его руки дрожали.

«Пожалуй, я погорячился, — подумал Пихт, — ну да теперь все равно. По крайней мере теперь-то я твердо уверен, что Хопфицу надо улететь немедленно».

— Я хочу выпить, — пробормотал Зейц.

Пил он много и не пьянел. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и мрачно смотрел на стол. Лишь к вечеру его стало заносить. Водка сначала согрела душу, сделалось легче. Что-то он забормотал о старой дружбе, вспоминал дни молодости в Швеции. Потом плакал, потом стал дико орать.

«Эх, какое еще будет похмелье!» Пихт с трудом втащил его в «мерседес» и отвез домой. В этот же вечер он зашел к Хопфицу и рассказал обо всем, что произошло в купальне.

— Я искал тебя сегодня, — сказал Хопфиц — Приехал Коссовски.

Пихт сжал кулаки.

— Вот кого, Сеня, надо бояться больше всего…

Коссовски был достаточно опытен и хорошо знал Вайдемана. Дружеский тон он отбросил сразу же, как только вошел в общежитие. Вайдеман мог выворачиваться, увиливать от прямых ответов, если бы Коссовски снова начал распространяться о давних симпатиях.

— Я к вам по важному делу, господин Вайдеман, — сказал он, козырнув.

Вайдеман удивленно вскинул на него мохнатые брови и насупился:

— Если уж на «вы», то слушаю вас, господин Коссовски.

Коссовски сел напротив, так, чтобы свет от окна падал на Вайдемана.

— Вы отлично представляете, что в наше суровое время, когда Германия, напрягая все силы, воюет на нескольких фронтах, особенно крепок должен быть тыл, — начал он.

— Вы читаете не политграмоту, как сопляку из «Гитлерюгенда».

— И вы знаете, что «Форшунгсамт», так же как и служба безопасности, вот уже два с лишним года охотится за русским агентом, — не обращая внимания на реплику Вайдемана, продолжал Коссовски.

— Я его не видел и ничем не могу помочь.

— Вайдеман, мы с вами не маленькие! Я много думал, соединял вместе, казалось бы, несопоставимые события… Я привел в систему его деятельность в Швеции, Голландии, Франции, и у меня сложилось весьма определенное мнение об этом агенте…

— Черт возьми! Я-то здесь при чем?

— Не нервничайте, Вайдеман. Это вам не к лицу. Выслушайте сначала меня. Я разговаривал с многими людьми, которые так или иначе касались дел люфтваффе и особенно «Альбатроса». Они осветили мне картину деятельности агента, ну, назовем его условно… Март. — Имя Коссовски произнес четко и громко, Вайдеман внешне не среагировал на это, а лишь забарабанил пальцами по столу. — Так что делает Март? Он закрепляет свои позиции в Швеции, Испании, Польше, Франции… Март, прибыв в Лехфельд, присутствует на первых испытаниях «Альбатроса». Он умышленно тормозит работу у Хейнкеля и Мессершмитта. В начале войны встречается с Перро — Регенбахом, связным из Центра, организует похищение радиостанции с самолета Ю-52, выходит на связь. Благодаря своему прочному положению он немало знает о люфтваффе и передает ценнейшие секретные данные своим хозяевам…

Коссовски закурил сигарету и снова уперся взглядом в Вайдемана:

— Ютта, радистка, связанная с коммунистическим движением еще до нацистов, исправно передает телеграммы… Здесь мне не совсем ясна роль Эриха Хайдте. По-видимому, он был связным по линии Перро — Март — Ютта. Помимо информации, Март совершает диверсии. Он придумывает фарс с Юттой. То есть в тот час, когда я видел Ютту в кинотеатре, функабвер перехватил телеграмму за подписью «Март». Ютта сделала просто: когда выключили в зале свет, она пришла домой отстучала телеграмму и вернулась обратно смотреть картину. В Рехлине он закладывает в «Альбатрос» магнитную или тепловую мину. Сам, заметьте, в испытаниях не участвует — погибает другой пилот, Христиан Франке… Наконец, он участвует в Сталинградской эпопее и каким-то образом делает так, что секретнейший истребитель «фокке-вульф-190» попадает к русским, а сам он спокойно возвращается в свою часть… После этого русские направляют Марту помощника. Вы, разумеется, знаете его… Это Хопфиц!

Вайдеман вздрогнул, по лицу пошли багровые пятна.

— Разумеется, я умышленно опустил еще многие детали, так как считаю, что и этих достаточно для того, чтобы обвинить…

— Меня? — спросил, глотнув слюну, Вайдеман.

— Нет. Пихта, — прямо ответил Коссовски.

Вайдеман поднялся и отошел в глубь комнаты.

Коссовски внутренне улыбнулся — атака удалась. «Все правильно, не ты, а Пихт, и только он может быть Мартом. Ты, Альберт, никак не подходишь к роли разведчика, а Пихт ловко воспользовался твоей дружбой и всюду тянул за собой».

— Но откуда ты знаешь, что Пихт работает на русских? — спросил Вайдеман, помолчав.

Коссовски знал первые телеграммы Марта, их содержание вряд ли бы кого интересовало, кроме русских. Но вслух он сказал уклончиво:

— У меня еще нет полной уверенности. Я хочу поймать его с поличным, применив метод его старого приятеля Эви Регенбаха — гамбит… То есть жертвую и на этот раз внезапностью.