"Эрминия" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)VI БЛИЗОК ЛОКОТОК, ДА НЕ УКУСИШЬПроснулся Эдуар в совершенном убеждении, что он безумно влюблен в Эрминию. Он давал себе обеты верности и молчания и думал лишь о той счастливой минуте, когда снова предстанет перед ней. Во второй раз все произошло так, как накануне. Разве что Эдуар, отчасти уже натренировавшись, шел по мосту с изумительной быстротою и беспечностью. И на третий день — та же любовь, та же вера. Шло время, и каждую ночь все повторялось сызнова, так что к концу недели уж не было в Париже человека, могущего столь же ловко ходить по доске, как Эдуар. Продлись это дело год — он бы стал, пожалуй, одним из самых замечательных акробатов столицы. Первые десять или двенадцать дней промелькнули для Эдуара незаметно. Все они были наполнены воспоминаниями о прошедшем свидании и ожиданием вечера; тем не менее по временам ему стало казаться, что дни все больше делаются какими-то пустыми, и он ощутил потребность вновь видеться со старыми друзьями, которых совсем забыл ради своей новой любви. Что до Мари, легко примирившейся, казалось, с бегством своего любовника, то она очень хотела бы знать, что с ним сталось, и даже была бы не прочь, если бы случай как-нибудь отомстил ему за нее; но, как ни старалась, она ничего не смогла выведать: Эдуара не видели нигде — ни на прогулке, ни в театре, и уже начали подумывать, не бросился ли он, точно Курций, в какую-нибудь бездну. Тут-то он и появился на бульваре — месте ежедневных встреч его приятелей. Одним из первых он увидел Эдмона, по-прежнему искавшего квартиру и любовницу и, разумеется, не находившего ни того, ни другого. — Ах, мой дорогой! — говорил он Эдуару. — Мне нужна такая женщина, как Мари, и такая квартира, как твоя! — Так Мари не хочет тебя любить? — Увы! — Как она тебя принимает? — Иногда плохо, но чаще очень плохо. — Найди к ней особый подход. — Я не знаю особого подхода. — Что мне в таком случае тебе посоветовать? Жди. — Если б еще я мог перебраться на другую квартиру! Но найти ее невозможно. Тебе вот как-то быстро удается! — Ищи. — Я только этим и занят. Если надумаешь оставить свою, уступи ее мне. — Не надумаю. — Ну так прощай. — Прощай! Той же ночью, в двенадцать часов, Эдуар вновь ступил на воздушную дорогу, по которой шел накануне и которой должен будет пройти завтра. Однако жизнь его становилась несколько однообразной. Не однажды уже он отказывался от развлечений, на которые прежде, двумя неделями ранее, с охотою согласился бы и которых теперь был вовсе не чужд, несмотря на свое новое состояние. Он видел, что все его приятели продолжают жить той же жизнью, которой некогда жил и он, и уж находил их более счастливыми. Первое упоение прошло, он стал раздумывать о нелепости своего положения, и прежние мысли о том, что с ним происходило, вернулись к нему, только более настоятельные и отчетливые, чем вначале. По временам у него выдавался свободный вечер, оттого что Эрминия отправлялась на бал и посвящала платьям, цветам и танцам время, которое ежедневно должна была отдавать ему. Как читатель уже убедился, Эдуар не был влюблен серьезно, однако рассуждал так, как если бы был, и сердился на Эрминию за то именно, что весьма часто доставляло немалую радость ему самому. Итак, хотя удовольствие было велико, но тяготы огромны, и то ли оттого, что он не мог выносить ночных бдений, то ли из-за требовательного характера Эрминии, но Эдуар заметно скучал. Балы шли своим чередом. Эрминии очень хотелось бывать на них, и в то же время она не желала, чтобы свободные вечера ее любовник занимал чем-либо иным, нежели мечтаниями о ней, а поскольку в лице той женщины, которая непременно сопровождала ее в Оперу, она имела отличную полицию, в случае, если бы до нее дошло, что Эдуар провел ночь вне дома, она на следующий же день устроила бы ему сцену упреков и ревности. И Эдуар чувствовал, что, чем дальше, тем менее сносным будет становиться его положение, и малейшая случайность сделает его с его доской постыдно смешным в глазах друзей. Множество раз он пробовал коротать с Эрминией часы уныния, и прежде наступавшие в его душе, но с некоторых пор участившиеся. Он устраивался у ее ног и в течение нескольких минут пытался забыть, что она его любовница, и вспомнить, что она могла бы быть еще и его другом; но очень скоро он замечал, что та задушевная беседа, которой предаются люди даже самые счастливые и которая, словно сон, дает отдохновение, совершенно неведома девушке. Ей несвойственно было даже то сочувствие, какое имела Мари, у которой, какой бы сумасбродкой она ни была, исчезала улыбка с розовых губок, когда на Эдуара находила грусть. Раз двадцать уже он брал ее руки в свои и с тем блаженством, которое испытывает всякий мужчина, когда говорит о своей жизни, пусть безразличной для других и однообразной для него самого, он рассказывал Эрминии о своей юности, ища в ее любви продолжение любви материнской. Но никогда ни слова утешения не слетало с уст девушки, ее сердце, пылкое и открытое страстям, казалось наглухо закрытым для простых чувств. Эдуар, пойдя на эту новую и необычную для него любовную связь, хотел привнести в нее как можно больше поэзии; однако он вынужден был признаться себе, что дело это неосуществимое и что он будет счастлив, если его роману с Эрминией придет конец. Итак, случилось то, что должно было случиться: не найдя в этой женщине ничего истинного, кроме страсти, он стал презирать ее и думал теперь только о том, как бы разорвать связь, длившуюся от силы два месяца. В канун четверга на третьей неделе великого поста Эдуар, как и во все предыдущие дни, установил доску между двумя окнами, прошел по ней, убрал, потом вновь установил, прошел и снова убрал — и все это с видом покорности судьбе. — Завтра вы будете свободны, — сказала ему Эрминия. — В Опере последний бал, я хочу на него пойти. Я ведь увижу вас там, не правда ли? Эдуар так долго не ходил на балы, что, словно ребенок, обрадовался дарованному ему позволению и на следующий день поехал в Оперу. Первым к нему подошел Эдмон. — Ну что, — спросил Эдуар, — ничего нового? Нашел квартиру? — Нет. — А женщину? — Тоже нет. — А та, что только что держала тебя под руку? — Это Мари. — По-прежнему непреклонна? — По-прежнему. — Тем лучше для тебя, с женщинами ведь не все выглядит в розовом цвете. — У тебя сердечные огорчения? — Нет, но, признаюсь тебе, я весьма озабочен. — Расскажи. — Ты проболтаешься. — Да нет же, расскажи. И Эдуар, уже давно испытывавший потребность поведать кому-нибудь о своих приключениях и злополучиях, принялся рассказывать Эдмону, пообещавшему все держать в секрете, о том, как познакомился с Эриннией, какие получил от нее письма, о еженощных свиданиях, о странностях ее натуры и, наконец, выложил все причины, побуждающие его разорвать связь. Эдмон слушал очень внимательно. Когда Эдуар закончил, он сказал: — Тебе остается только одно. — Что же? — Уехать. — Я думал об этом. Кстати… — Что? — Если хочешь, я уеду и квартиру оставлю тебе. — Я хотел просить тебя об этом. А когда? — Завтра же. Преимущество серьезных решений в том, что они осуществляются без промедлений. Мне всегда хотелось съездить посмотреть пирамиды. Вот я и воспользуюсь случаем. «Я счастливейший из людей!» — подумал Эдмон. — Ну, уговорились, — продолжал Эдуар. — Мебель я оставлю тебе, пользуйся до моего возвращения. — Превосходно! — Но никому ни слова? — Будь спокоен. — Завтра в полдень у меня. — Я буду, прощай. Эдуар постучался в ложу номер двадцать, где находилась Эрминия. А Эдмон в эту минуту весь искрился радостью оттого, что завладеет вожделенной квартирой. Кто-то в домино взял его за руку. Он узнал Мари. — Эдуар здесь? — спросила она. — Здесь. — Двадцатая ложа, не так ли? Я только что видела его там с женщиной. — Может быть. — Вы ее знаете? — Нет. — Назовите мне только ее имя. — Я его не знаю. — Вы лжете. — Все, что я могу вам сказать, это то, что я переселяюсь в его квартиру. Если вы соблаговолите пожаловать туда… — А куда девается он? — Он уезжает. — Почему? — Ах, не спрашивайте! — ответил Эдмон тоном человека, наполовину посвященного в тайну и делающего вид, что намерен ее хранить. — Мой Эдмондик, — ласково защебетала Мари, — ну, скажите мне почему. — Вы слишком болтливы. — Ну я прошу вас! Я стану вас очень любить. — В самом деле? И вы никому не выдадите эту тайну? — Никому, вот увидите. И Эдмон принялся слово в слово пересказывать Мари то, что сообщил ему Эдуар. — Вот так история! — воскликнула Мари. — Но обо всем этом молчок! — Можете на меня положиться. Простите, я увидела знакомого. Под предлогом, что ей нужно с кем-то поговорить, Мари оставила Эдмона, потом покинула бальную залу и стала наблюдать в окошечко за тем, что делается в ложе номер двадцать. Эдуар был еще там, но через несколько минут он вышел. Когда его уже не было в Опере, Мари приблизилась к окошку ложи и, приподнявшись на носки и взявшись руками за проем, сказала: — Доска по-прежнему крепка? Эрминия резко обернулась, словно ее ужалила змея, но Мари, безумно хохоча, уже скрылась. Эрминия немедленно уехала с бала. А тем временем Эдуар вернулся к себе и улегся спать, чтобы назавтра встать пораньше и заняться приготовлениями к отъезду. Поутру он вышел из дому, сбегал взять место в почтовой карете до Марселя, отдал паспорт на визу, сходил за деньгами к нотариусу и в половине двенадцатого возвратился домой. В полдень к нему явился Эдмон. — Так ты едешь? — Как видишь! — ответил Эдуар, показав на частично уложенные вещи. — Я, стало быть, могу распорядиться, чтобы сюда везли мои? — Конечно, можешь. — Я пробуду с тобой до шести и провожу тебя. — Ну и прекрасно. Эдмон, сияя от счастья, принялся осматривать свою новую квартиру. — Ах, так вот эта здоровенная доска! — воскликнул он, войдя в умывальную комнату. — Да. — А-а, понимаю, ты клал ее на оба подоконника и шел по ней. Смотри-ка, счастливый малый! Ты отправлялся в дом напротив в полночь? — Да. — Подавал сигнал? — Нет, я открывал свое окно, она открывала свое — и я шел. — А если бы тебя кто-нибудь увидел? — Ни у меня, ни у нее в окне не было света, к тому же комната, где она меня принимала, отдалена от остальных покоев, а ее тетка живет в другой части дома. Когда все вещи были уложены, оба приятеля вышли из дому. — Я уезжаю, — сказал Эдуар консьержу. — Пока я буду отсутствовать, в моей квартире поживет этот господин. Я вернусь через четыре месяца. Кстати, заплачено за шесть. — Хорошо, месье. Вам только что пришло письмо. — Дайте. Эдуар узнал почерк Эрминии. — Она велит мне не манкировать сегодня вечером, — сказал он Эдмону, пробежав глазами письмо. — Вечером я буду в двадцати лье от Паримо! В шесть часов Эдуар уехал. В полночь Эдмон, устроившись на новом месте, прошел в умывальную и раскрыл окно. Тотчас же растворилось и окно Эрминии. Стоял туман, и противоположной степы не было видно. Взяв доску, Эдмон стал проталкивать ее вперед и вскоре почувствовал, что кто-то взял противоположный конец. «Что за женщина! — думал Эдмон. — Черт меня побери, если на этот раз я не заставлю себя обожать». Он двинулся по доске, и сердце у него учащенно забилось. Через минуту он ощутил, что чья-то рука остановила его, и услыхал обращенный к нему голос: — Вы помните, что я сказала вам в первый раз, когда вас увидела? — Что же? — Что, если вы когда-нибудь расскажете обо мне, я вас убью! Я держу слово! В тот же миг молодая женщина оттолкнула доску, и та, с шумом упав, заглушила последний крик Эдмона. Эдуар возвратился, как и обещал, через четыре месяца. Очутившись на своей улице, он увидел, что дом Эрминии сносят. Он спросил, дома ли Эдмон, и в ответ консьерж поведал ему, что на следующий же день после его отъезда во дворе был найден труп его друга и доска: упав, она размозжила ему голову. — Так и не дознались, что он собирался делать с этой доской, — добавил консьерж. Эдуар все понял и остолбенел. — А почему сносят соседний дом? — наконец проговорил он. — Мадемуазель Эрминия, когда уезжала в Италию, три месяца назад, продала его, а новый владелец взял да и перепродал, чтобы на этом месте могли проложить улицу. Эдуар словно лишился рассудка. Он поднялся к себе, нашел все на прежних местах, увидел окно напротив, которое пока еще оставалось нетронутым, потом вновь оделся, вышел из дому и, поспешив к Мари, застал там все тех же, кто был у нее шесть месяцев назад, когда мы начинали эту историю. Только вместо ландскнехта теперь играли в двадцать одно. Это была единственная перемена в жизни его давней подруги. |
||
|