"Фольклор в ветхом завете" - читать интересную книгу автора (Фрэзер Джеймс Джордж)

Глава III ИАКОВ И КОЗЬИ ШКУРЫ, ИЛИ „ВТОРИЧНОЕ РОЖДЕНИЕ“

В предыдущей главе мы привели некоторые доводы в пользу предположения, что Иаков, как младший сын, в силу древнего обычая имел преимущественное право наследовать отцу своему Исааку. Уловки же, к которым Иаков будто бы прибегнул, чтобы лишить старшего брата Исава права первородства, представляют собой не что иное, как попытку историка объяснить причину предпочтения младшего сына старшему — обычая, уже давно вышедшего из употребления и казавшегося странным современникам историка. Исходя из этой предпосылки, я намерен в настоящей главе остановиться на том коварном приеме, который, по словам библейского автора, Иаков употребил по сговору с своей матерью Ревеккой, чтобы обмануть отца и обратить на себя самого отцовское благословение, предназначенное для старшего брата. Я предполагаю, что это предание отразило в себе пережиток древней церемонии, которая впоследствии, когда право первородства в общем уже вытеснило прежний минорат, иногда еще применялась в тех случаях, где требовалось заменить старшего сына младшим в качестве наследника своего отца. Когда право первородства, или наследование старшего сына, получило силу твердо установленного правила, всякое отступление от него должно было рассматриваться как нарушение традиционного обычая. Подобное нарушение могло быть узаконено не иначе как путем Применения некоторого чрезвычайного обряда, имевшего целью перевернуть порядок рождения сыновей либо охранить младшего сына от опасности, возникавшей для него вследствие отстранения от наследства старшего брата. Нет нужды предполагать, что Иаков на самом деле проделал этот обряд, чтобы предъявить права на отцовское наследство: ведь если обычай минората еще сохранял в его время полную силу, то он и без того был законным наследником, не было необходимости совершать какую-то особую церемонию для сообщения ему тех прав, которыми он пользовался уже в силу своего рождения. Но когда в позднейшее время минорат уступил место праву первородства, биограф Иакова, быть может, счел нужным как-нибудь оправдать предание о полученном его героем наследстве и приписал ему совершение обряда, который в современную ему, биографу, эпоху служил иногда средством узаконить наследование младшего сына. Еще позднее библейский редактор, которому означенный обряд был чужд, мог проглядеть его прошлое юридическое значение и представил все событие просто как некую хитрую махинацию, предпринятую Иаковом по наущению матери, чтобы перехватить отцовское благословение, принадлежавшее по праву старшему брату. Вот в этом-то последнем виде, по нашей гипотезе, и дошел до нас рассказ книги Бытие, основанный на неправильном понимании и искажении фактов.

Я хотел бы обратить внимание читателя на два пункта этого рассказа: во-первых, на подмену старшего сына младшим и, во-вторых, на средства, с помощью которых эта подмена была осуществлена. Младший сын выдал себя за своего старшего брата, переодевшись в его одежду и обернув руки и шею козьими шкурами, чтобы придать себе сходство с косматым братом. На такой обман подтолкнула Иакова его мать, принявшая к тому же активное участие в обмане тем, что собственными руками перерядила своего сына. Таким путем Иакову удалось перехватить отцовское благословение, предназначенное для старшего брата, и сделаться наследником отца. Возможно, что в этом предании, как я уже сказал, сохранился отголосок обряда, при помощи которого младший брат занимал место старшего как законный наследник отцовского имущества.

В Восточной Африке живет группа племен, обычаи которых имеют некоторые любопытные черты сходства с семитическими обычаями и могут служить средством для распознания и объяснения последних. Медленный ход общественной эволюции оставил эти африканские племена далеко позади семитических народов и способствовал сохранению у них в чистом виде таких следов первобытных обычаев, которые в других местах были более или менее стерты и изжиты под влиянием роста культуры. Племена эти занимают так называемый Африканский Рог, то есть примерно всю территорию от Абиссинии и Аденского залива на севере до горы Килиманджаро и озера Виктория на юге. Они не принадлежат ни к чистой негроидной расе, живущей в Западной Африке, ни к настоящим банту, населяющим почти всю Южную Африку — от экватора до мыса Доброй Надежды. Правда, среди этих восточноафриканских племен имеются такие, как акамба и акикуйю, которые говорят на языках банту и, возможно, принадлежат к этой семье племен. Но даже относительно упомянутых племен трудно сказать, являются ли они подлинными банту или же произошли от смешения таковых с племенами чужой расы. Вообще, в этой части Африки господствующей расой следует считать ту, которую современные этнологи называют эфиопской, а самый чистый тип ее представляет народ галла. Наиболее выдвинулось к западу пастушеское племя багима, живущее в округе Анколе в Уганде. Среди других племен этого народа наиболее известны масаи и нанди, о которых имеются две превосходные монографии английского этнолога Холлиса, где мы читаем следующее о родстве этих племен с народом галла: „Я полагаю, что до настоящего времени не была достаточно принята во внимание та роль, которую сыграл народ галла в образовании племен масаи, нанди-лумбва и других, в том числе, вероятно, багима в Уганде. Происхождение многих из этих племен от галла часто сказывается в их внешнем облике, религии, обычаях, а также, хотя и в меньшей степени, в их языке“. Но родина галла в Африке отделена лишь узким морем от Аравии, колыбели семитических народов, и между этими двумя странами и их народами существовали, по-видимому, оживленные сношения уже в глубокой древности. Вот почему, хотя это, пожалуй, покажется на первый взгляд странным, у данных народов могли обнаружиться сходные обычаи. Расстояние от горы Сион до Килиманджаро, конечно, велико, но оно могло быть преодолено благодаря промежуточным пунктам вдоль побережья Аравии и Африки. Говоря так, я не имею в виду высказать определенное мнение по вопросу о том, каким образом надо объяснить сходство между семитическими и эфиопскими обычаями — происхождением ли обоих от одного общего источника, или влиянием одинаковых условий, действовавших самостоятельно на умы различных народов. Я только указываю на гипотезу об общем происхождении таких обычаев — гипотезу, которую не легко опровергнуть.

Эти замечания я счел нужным сделать, чтобы читателю не показалось, будто я сопоставляю факты, разделенные друг от Друга слишком большим расстоянием. Приведу теперь некоторые из этих фактов, наводящих на мысль о существовании древнего обряда, который лежит в основании предания об обмане, учиненном Иаковом по отношению к своему отцу.

У галла распространен обычай усыновления детей бездетными супругами. Усыновление создает такую крепкую связь, что если впоследствии у супругов рождаются собственные дети, то усыновленный тем не менее сохраняет все права первородства. Передача ребенка от его родителей к усыновителям сопровождается следующей церемонией. Ребенка, обыкновенно в возрасте около трех лет, отнимают у матери и отводят или уносят в лес. Здесь отец формально отрекается от ребенка, объявляя, что отныне последний умер для него. Затем убивают вола и кровью животного обмазывают лоб усыновленного; шея же его обкладывается салом, а руки покрываются куском шкуры убитого вола. Сходство этой церемонии с переряжением Иакова бросается в глаза: в обоих случаях руки и шея соответствующего лица покрываются шкурой или салом убитого животного. Но самый смысл обряда здесь еще не выступает наружу; раскрыть его поможет нам рассмотрение некоторых аналогичных обрядов, соблюдаемых по разным поводам у восточноафриканских племен.

У этих племен существует всеобщий обычай приносить в жертву животное, обыкновенно козу или овцу, сдирать с нее шкуру, резать на куски и обертывать этими кусками кисти рук или пальцы того, чьи интересы имеются при этом в виду. Обряд совершается для исцеления больного, предупреждения болезни, ритуального очищения или для сообщения человеку сверхъестественной способности. Так, у акамба при рождении ребенка убивают козу, сдирают шкуру и вырезают из нее три полосы, которые кладут на кисти рук младенца, матери и отца. У акикуйю по случаю такого же события режут овцу, берут кусок шкуры, снятой с передней ноги животного, и надевают его в виде браслета на кисть руки ребенка, чтобы отвратить несчастье или удалить ритуальную нечистоту, которая, по понятиям этого племени, присуща всякому новорожденному младенцу. Аналогичный обычай соблюдается у акикуйю при любопытном обряде так называемого „вторичного рождения“, или „рождения от козы“, которому каждый ребенок-кикуйю раньше подвергался перед обрезанием. Возраст ребенка, над которым совершается обряд, зависит от средств, которыми располагает отец, чтобы приобрести требуемую для ритуала козу или овцу. Обыкновенно обряд „вторичного рождения“ совершается над ребенком в возрасте десяти лет или несколько раньше. Если отца или матери нет в живых, то их замещает другое лицо, мужчина или женщина; последняя в таком случае в дальнейшем заменяет ребенку родную мать. После полудня убивают козу или овцу и сохраняют ее желудок и внутренности. Церемония происходит вечером в хижине в присутствии одних только женщин. Берут кольцо, вырезанное из козьей или овечьей шкуры, и пропускают его через плечо и под мышку противоположной руки подвергающегося повторному „рождению“ ребенка; таким же образом желудок животного надевают на другое плечо и под мышку другой руки ребенка. Мать или занимающая ее место женщина сидит на полу на разостланной шкуре с ребенком между коленями. Ее обматывают кишкой козы или овцы, и свободный конец кишки протягивают к животу ребенка. Мать стонет, как при родах, и другая женщина перерезает кишку, изображающую пуповину, а ребенок при этом кричит, подражая новорожденному. Пока мальчик не подвергся имитации „вторичного рождения“, он не может участвовать ни в погребении умершего отца, ни оказывать помощь, когда отца уносят в пустыню умирать. Некогда обряд „вторичного рождения“ был связан с обрядом обрезания; теперь оба обряда совершаются самостоятельно.

Таков странный обряд „вторичного рождения“ в том виде, как он практикуется или практиковался у акикуйю и как его описали супругам Раутледж туземцы, освободившиеся от своих традиций и подвергшиеся влиянию христианства. Они крайне неохотно говорили на эту тему, и английским исследователям, невзирая на все их убеждения и посулы, никак не удалось добиться позволения присутствовать при совершении церемонии. Все же ее общий смысл достаточно ясен и сам по себе, в особенности из другого названия „рождение от козы“, какое акикуйю дали обряду. В самом деле, церемония, по существу, есть фикция, превращающая мать в козу, которая рожает козленка. Этим объясняется, почему ребенка заворачивают в шкуру и желудок козы и почему козьи кишки обматываются вокруг матери и ребенка. Поскольку дело касается матери, ее уподобление животному выступает, может быть, яснее в другом самостоятельном описании обряда, принадлежащем Гоблею, хотя здесь мать подражает не козе, а овце, самый обряд называется, в буквальном переводе, „вторичное рождение“. По словам Гоблея, акикуйю подразделяются на две ветви — кикуйю и масаи, у каждой из них церемония имеет свои некоторые особенности. Если родители ребенка принадлежат к масаи, то торжество совершается следующим образом. Приблизительно через восемь дней после рождения младенца — безразлично мальчика или девочки — отец его убивает барана и приносит мясо в дом матери, которая ест его вместе с соседями из того же племени масаи. К концу пиршества берут шкуру, снятую с левой передней ноги и плеча барана, и покрывают ею мать от кисти левой руки до левого плеча; она носит на себе эту шкуру в течение четырех дней, после чего шкура снимается и расстилается на кровати матери, где остается лежать некоторое время. В день совершения церемонии у матери и ребенка сбривают волосы на голове. Вся церемония не имеет ничего общего с наречением имени ребенка, которое происходит в самый день его рождения. Здесь имеется в виду уподобить мать овце; для этого именно ей дают есть баранину и надевают на нее баранью шкуру, которую затем кладут на ту самую постель, где восемь дней тому назад она родила ребенка. Нужно обратить внимание на то, что при этой форме обряда симуляция родов следует за действительным рождением ребенка всего лишь через несколько дней.

Если родители принадлежат к кикуйю, то ритуал „нового рождения“ в южной части их страны совершается так. „На следующий день после родов режут барана и, перетопив в горшке часть его сала, дают пить матери и новорожденному. Точно не установлено, стоит ли этот обряд в связи с интересующей нас церемонией, но описание последней начинается с упоминания о таком обряде. Церемония над ребенком совершается в возрасте от трех до шести лет. Отец его убивает барана, и через три дня после этого на „новорожденного“ надевают часть шкуры животного и требуху. То и другое прикрепляется к правому плечу мальчика или к левому плечу девочки; при этом для мальчика полагается шкура левого плеча и левой ноги барана, а для девочки — шкура правого плеча и правой ноги. Ребенок остается в этом наряде три дня, а на четвертый день отец вступает в супружеское сношение с матерью. Большое значение придается тому, что, прежде чем облечь ребенка в баранью шкуру, его заставляют ложиться рядом с матерью в ее кровати и кричать, как новорожденный. Только после совершения этой церемонии ребенок может быть подвергнут обрезанию. Через несколько дней после обрезания ребенок возвращается в хижину матери; отец же, прежде чем вернуться, должен убить овцу и дать ребенку выпить немного крови; кроме того, он должен вступить с женою в супружеское сношение“.

В этой форме ритуала, как и в описанной супругами Раутледж, церемония „вторичного рождения“ откладывается на несколько лет после физического рождения, но, по существу, обряд тот же: это фикция, где мать представлена в виде овцы, рожающей ягненка. Следует, однако, отметить некоторую непоследовательность, состоящую в том, что в этой предписанной обычаем фикций употребляется баран, а не овца.

Описав церемонию „вторичного рождения“ в обеих формах ее применения у двух подразделений племени акикуйю, Гоблей переходит к описанию другого обряда кикуйю, похожего на церемонию „вторичного рождения“ и обозначаемого сходным, но не тождественным названием (Ku-chiaruo kungi вместо Ku-chiaruo ringi). Это — обряд усыновления, напоминающий, как говорят, суахильский обряд ndugu Kuchanjiana. „Если у кого-нибудь нет ни родителей, ни братьев, то он, естественно, ищет покровительства богатого человека и его семьи. Тот, кто согласился усыновить его, а также усыновляемый доставляют каждый по барану. Собираются старейшины и режут обоих баранов, затем сдирают шкуру с правой ноги и груди каждого животного и вырезают из нее полосы, которыми обматывают руку у обоих участников обряда, причем полоса, вырезанная из шкуры одного барана, дается хозяину другого. С этих пор бедный человек считается сыном богатого, и последний в случае надобности расплачивается своим скотом, чтобы купить жену для усыновленного“. В этой церемонии едва ли может идти речь об имитации „вторичного рождения“, так как оба участника — мужчины, но по аналогии с вышеописанными обрядами можно смело предположить, что каждая сторона, то есть усыновитель и усыновляемый, изображает из себя барана.

Далее, подобный ритуал соблюдается у кикуйю перед обрядом обрезания. Накануне обряда утром убивают козла посредством удушения, сдирают с него шкуру и разрезают ее на полоски, которыми обматывают запястье и покрывают тыльную сторону правой руки у каждого подлежащего обрезанию мальчика, сделав в полосках отверстия, через которые мальчики просовывают указательный палец. Аналогичный обычай существует у вашам-бала, другого племени в Восточной Африке. Прежде чем приступить к обряду обрезания, духу одного из предков приносится в жертву коза, а из шкуры ее вырезают лоскутки для ношения на запястье и раздают их подвергающимся обрезанию мальчикам, а также их родителям и родственникам. Принося в жертву козу, отец мальчика обращается к предку с такой молитвой: „Мы пришли сказать тебе, что сын наш сегодня будет обрезан. Охрани наше дитя и будь милостив, не гневайся! Мы принесли тебе козу“. Здесь члены семьи, которые надевают полоски шкуры, по-видимому, хотят этим уподобиться козе, приносимой в жертву предку. У вачева, живущих у горы Килиманджаро, подростки спустя два месяца после обрезания собираются в деревне вождя племени; тут же присутствуют колдуны или знахари. Убивают несколько коз, и подростки вырезают ремешки из козьих шкур с отверстиями, сквозь которые продевают средний палец правой руки. Тем временем колдуны изготовляют снадобье из внутренностей козьего желудка, смешанное с водой и каким-то магическим составом. Вождь окропляет мальчиков этим снадобьем для того, может быть, чтобы довершить их мистическое, или сакраментальное, отождествление с козой. На следующий день отец каждого мальчика задает пир своей родне. Режут козу, и каждый гость получает кусочек козьей шкуры, надеваемый на средний палец правой руки. Для сравнения можно привести церемонию, соблюдаемую по случаю достижения совершеннолетия у племени борана, принадлежащего к народу галла. Церемония называется ада, то есть „лоб“, но название это поясняется Другим словом — „джара“, означающим обрезание. По поводу этого события в специально для этого построенной хижине собираются молодые люди, в честь которых устраивается торжество, вместе со своими родителями и старшими родственниками. Здесь приносится в жертву вол, и каждый из присутствующих обмакивает палец в его кровь, которой дают стекать прямо на пол. Мужчины смачивают себе этой кровью лоб, а женщины горло. Потом женщины мажутся салом убитой жертвы и надевают себе на шею узкие ленты воловьей шкуры, которые не снимают до следующего дня. Мясо жертвенного вола съедают на пиру.

Сходный с этим свадебный обычай употребления шкуры жертвенного животного существует у некоторых африканских племен. Так, у ваванга (в округе Элгон, в Восточной Африке) часть свадебной церемонии состоит в следующем. Убивают козла и из содранной с живота шкуры вырезают длинную полосу. Отец жениха или кто-нибудь другой из его пожилых родственников-мужчин делает в полосе разрез по всей длине и надевает ее на голову невесты так, что полоса свешивается ей на грудь, и при этом говорит: „Вот я положил шкуру на твою голову; если ты покинешь нас и уйдешь к другому, то пусть эта шкура отвергнет тебя и пусть ты станешь бесплодной“. Точно так же у племени ва-гирьяма, принадлежащего к семье банту, на следующий день после бракосочетания муж убивает козу и, вырезав со лба ее кусок шкуры, делает из нее амулет и передает жене, которая носит его на левой руке. Мясо козы съедают присутствующие. В описанных случаях козья шкура употребляется только для невесты, но у нанди (в Восточной Африке) и для жениха. В день свадьбы отбирают из стада здоровую и крепкую козу, натирают ее жиром и убивают посредством удушения. Внутренности вынимаются, и по ним совершают гадания. Затем сдирают шкуру животного, наскоро выделывают ее и отдают невесте для ношения, а женщины тем временем жарят и едят мясо. Кроме того, из шкуры изготовляются кольцо и браслет. Кольцо надевает жених на средний палец правой руки, а браслет — невеста на запястье левой руки.

При заключении договора о взаимной дружбе на пальцы договаривающихся лиц также надеваются кольца из шкуры жертвенной козы. Таков общепринятый обычай у племен Восточной Африки. Например, у вачева „дружественный союз освящается церемонией, состоящей в том, что с козьей головы снимается кусок шкуры, который через сделанный в нем разрез надевается на средний палец в виде кольца“. Подобным же образом у акамба дружественный договор скрепляется обменом колец, сделанных из шкуры жертвенного животного, причем мясо съедают сообща участники договора.

Аналогичная, но более сложная церемония соблюдается у акикуйю, когда кто-нибудь выбывает из своего округа и формально вступает в другой. В таком случае как он сам, так и представитель округа, к которому он присоединяется, доставляют по овце или по волу, если им позволяют средства. Животных убивают и „сдирают по куску шкуры с живота и с одной ноги каждого из них. Затем собирают кровь одного из убитых животных на одном древесном листе, а кровь другого — на другом листе; внутренности обоих животных кладутся на особый лист. Из содранных четырех кусков шкуры старшины делают четыре браслета, одна пара их с одного животного надевается на правую руку того, кто доставил другое животное, и наоборот. Затем старшины берут оба листа с кровью, каждая сторона подставляет свои руки, и старшины выливают немного крови на все четыре ладони, после чего кровь переливается из рук одного в руки другого. Все присутствующие приглашаются быть свидетелями смешения крови, провозглашается, что отныне оба участника — единокровны“. Этот пример поучителен, так как ясно показывает, что смысл обряда в том, чтобы превратить договаривающихся лиц в людей одной крови. Отсюда следует заключить, что таким же образом объясняется обычай надевания на кисти рук в виде браслетов кусков кожи, взятой от тех же животных, от которых берется кровь для обряда.

У ваванга считается обязательным совершить ряд жертвоприношений, прежде чем приступить к посеву проса. Помимо всего прочего, перед хижиной матери князька убивают черного барана посредством удушения и тушу переносят в эту самую хижину, где ее помещают рядом с кроватью, головой к изголовью. На следующий день тушу барана выносят и разрезают, а князек, его жены и дети обвязывают себе пальцы полосками бараньей шкуры. Ньяму, смешанное население Восточной Африки, орошают свои поля посредством канав, вырытых во время сухого сезона. Перед тем как открыть плотину и пустить воду по канавам, приносится в жертву овца особой масти через удушение, а вход в канаву и вода окропляются растопленным салом, навозом и кровью животного. Потом открывают плотину и едят мясо жертвенной овцы. В течение двух следующих дней человек, совершивший жертвоприношение и принадлежащий обязательно к одному определенному клану, должен ходить с головой, обвязанной овечьей шкурой. Позднее, если посев дал плохие всходы, прибегают снова к жертвоприношению. Двое старейшин из того же клана, обслуживающих нужды культа и напоминающих еврейских левитов, обходят поля вместе с двумя старшинами от каждого из остальных кланов. Они берут с собой овцу той же самой масти, что и раньше; зарезав ее и съев мясо, они делают себе из содранной шкуры головные повязки, которые носят в течение двух дней. Затем они разделяются на две группы и расходятся в разные стороны, обходя поля и окропляя их жиром, медом и навозом, пока не встретятся на противоположной стороне.

Масаи часто приносят богу жертвы за здоровье людей и животных, в некоторых местах почти ежемесячно. В загоне для скота зажигается огромный костер из хвороста, куда подбрасывают листья, кору и опилки, дающие душистый запах и столбы густого дыма. Бог на небесах вдыхает сладкий аромат с великим удовольствием. Затем выводят большого черного барана, поливают его медовым пивом и обсыпают опилками, после чего животное убивают посредством удушения, сдирают шкуру и разрезают мясо. Каждый присутствующий получает кусок мяса, который он жарит в золе и съедает. Кроме того, каждому дается кусок шкуры, из которого он делает кольца — одно для себя, а остальные для членов семьи. Кольца эти служат амулетами, предохраняющими от всякого рода болезней. Мужчины носят их на среднем пальце правой руки, а женщины прикрепляют к своим ожерельям из железной проволоки в виде спирали, которыми они украшают или, вернее, уродуют свою шею.

Такого же рода жертвы приносят и в случае болезни. Например, у ваванга, если больной произносит в бреду имя какого-нибудь умершего родственника, болезнь приписывается действию духа, и тут же принимаются решительные меры против него. Какой-нибудь бедный старик берет на себя за плату опасный труд откопать тело покойника, после чего кости сжигаются над гнездом красных муравьев, а пепел собирают в корзину и бросают в реку. Иногда отделываются от духа иначе. Вместо того чтобы выкопать кости мертвеца, родственники забивают кол в изголовье могилы и для вящего спокойствия выливают еще туда кипяток. Расправившись таким образом с духом, убивают черного барана и натирают себе грудь калом из кишок животного, а также надевают полоски из его шкуры на кисть правой руки. Затем глава семьи, где появилась болезнь, обматывает свой указательный палец правой руки ремешком из той же шкуры, а больной такой же ремешок надевает себе на шею. В этом случае нельзя рассматривать принесенного в жертву барана как средство успокоить и умилостивить духа, которому только что забили кол в голову и ошпарили кости кипятком. Здесь надо предположить, что жертвоприношение имеет другое основание: родственники опасаются, как бы принятые серьезные меры не оказались все же недостаточными, чтобы обезоружить дух покойного; поэтому и сам больной, и друзья его предохраняют себя от возможных нападений со стороны духа посредством шкуры жертвенного животного, служащей им амулетом.

У того же племени человек, обвиненный в краже, отправляется иногда вместе с обвинителем к дереву особой породы (Erythrina tomentosa), в которое оба вонзают свои копья, после чего одного из них, обвиняемого или неправильно обвинившего, должна постигнуть болезнь. Причина появления болезни не указана, но мы можем догадаться, что в этом случае дух дерева, оскорбленный ударами копий, обладает завидной способностью распознать виновного и только на нем одном вымещает свою обиду. Единственное существующее для такого дурного человека средство избавиться от болезни это выкопать дерево целиком с корнями, ибо иначе, надо думать, никак невозможно свести счеты с духом дерева. Поэтому друзья потерпевшего идут к дереву и выкапывают его из земли; в то же время они приносят на этом месте в жертву овцу и съедают ее мясо, приправленное некоторыми целебными снадобьями. Потом каждый надевает на кисть правой руки полоску из овечьей шкуры, а больной, ради которого совершается церемония, наматывает себе на шею такую же полоску и натирает грудь пометом убитого животного. Здесь опять-таки жертва не имеет искупительного характера; назначение ее в том, чтобы оградить больного и его друзей от мести негодующего древесного духа на тот случай, если окажется, что принятых мер недостаточно для его уничтожения.

Обычай носить на теле куски шкуры жертвенного животного повсеместно соблюдается у этих восточноафриканских племен как искупительная церемония. Так, у вачева, если муж поколотил свою жену и она возвращается к нему, то он отрезает ухо у козы и делает из него кольца для пальцев, которыми супруги обмениваются. Пока это не сделано, жена не должна ни варить пищу для мужа, ни есть с ним за одним столом. Вачева, как и многие другие африканские племена, смотрят с суеверным ужасом на кузнеца, как на существо, одаренное сверхъестественными способностями, возвышающими его высоко над обыкновенными смертными. Атмосфера чудесного и таинственного окружает также орудия кузнечного ремесла, в особенности молот, которому приписывается некая магическая сила. Поэтому кузнец, манипулируя своим молотом в присутствии посторонних людей, должен соблюдать особую осторожность, дабы не подвергать чужую жизнь опасности, исходящей от этого чудодейственного инструмента. Достаточно, например, кузнецу указать молотом на какого-нибудь человека, чтобы дни его были сочтены, если только не будет совершена особая торжественная церемония для предотвращения беды. Тогда убивают козу и из шкуры ее делают два кольца: одно надевает кузнец на средний палец правой руки, а другое надевает на соответствующий палец человек, чья жизнь подверглась опасности; при этом произносятся очистительные заклинания. Подобное очищение требуется и в том случае, когда кузнец указал на кого-нибудь клещами, а также когда случайно в кого-нибудь попали куски окалины железа.

Аналогичные искупительные церемонии применяются у ваванга. Если, например, в хижину входит чужой человек и при этом шкура, в которую он одет, спадает на землю или же если он входит окровавленный после драки и капли его крови упадут на пол, то кто-нибудь из жильцов хижины непременно захворает. В таких случаях принимаются особью предупредительные меры. Виновник несчастья должен доставить козу; ее убивают и сдирают с ее груди и живота шкуру, которую разрезают на полоски. Эти полоски погружают сперва в содержимое козьего желудка, а потом каждый из обитателей хижины обматывает ими кисть правой руки. Если кто-нибудь из них заболел раньше, чем была принята эта предохранительная мера, то ему надевается на шею кусок шкуры, и он натирает себе грудь козьим пометом. Половину козы съедают жильцы хижины, а другую половину — виновник несчастья в своей собственной деревне. У тех же ваванга, подобно многим другим дикарям, имеется поверье, что женщина, родившая двойню, подвергается великой опасности. Требуется целый ряд очистительных церемоний, прежде чем она сможет переступить порог хижины; иначе нет такой беды, которая не могла бы приключиться с нею. Между прочим, предписывается поймать крота и убить его, загнав ему деревянный клин в затылок. Потом вскрывают живот крота и вынимают из желудка содержимое, которым натирается грудь у матери и младенцев. После этого сдирается шкура, полосками которой обертывают кисти правой руки у двойни и шею у матери. Полоски остаются на теле в течение пяти дней, по прошествии которых мать отправляется к реке, где умывается и бросает куски шкуры в воду. Крота зарывают в яму под верандой хижины, против двери, и на могилу ставят горшок кверху дном с пробитой в нем дырой.

Наконец, следует отметить аналогичное употребление шкур жертвенных животных у некоторых из восточноафриканских племен в ритуале торжественных праздников, устраиваемых через долгие промежутки времени, соответствующие продолжительности возрастных периодов, по которым группируется все население. Например, племя нанди подразделяется на семь таких возрастных групп, и означенные праздники происходят здесь через каждые семь с половиной лет. На каждом из этих праздников управление страной передается людьми одной возрастной группы людям следующей, младшей возрастной группы. Церемония начинается с того, что убивают белого вола, которого доставляют для данного случая молодые воины. Мясо съедают старики, а каждый из молодых людей делает из кожи маленькое кольцо, которое надевает на палец правой руки. Затем происходит формальная передача власти от старших к младшим; первые снимают с себя воинские шкуры и надевают подбитую мехом одежду для стариков. У акикуйю соответствующая церемония совершается через каждые 15 лет, и перед тем, как возвратиться домой, каждый надевает на кисть руки ремешок из шкуры убитого козла.

Общий обзор приведенных выше обычаев дает нам право заключить, что надеваемый на тело человека лоскуток жертвенной шкуры следует понимать как желание уберечься от реального зла или угрозы и шкура, следовательно, играет роли амулета. Такое толкование применимо, вероятно, и к тем случаям, когда обряд является средством утверждения договора, поскольку и здесь договаривающиеся стороны предотвращают опасность, проистекающую от возможного нарушения договора. Подобным же образом странный обряд „вторичного рождения“ или рождения от козы, предшествующий обряду обрезания у акикуйю, имеет, по-видимому, целью оградить его участников от какой-нибудь могущей приключиться беды. Что касается того, каким именно путем желаемый результат достигается столь специфическим средством, то можно предположить, что ношением на теле куска шкуры жертвенного животного человек отождествляет себя с последним. Животное является как бы буфером между человеком и злыми силами — потому ли, что их отвлекают хитростью от человека, побуждая обрушиться вместо него на животное, или потому, что считается, что кровь, мясо и шкура жертвы обладают некоторой таинственной силой, отпугивающей враждебных духов. Наиболее ярко отождествление человека с животным проявляется в обряде нового рождения у акикуйю, где мать и дитя имитируют козу и новорожденного козленка. Исходя из этого, следует заключить, что в каждом из описанных обрядов употребление куска жертвенной шкуры, надеваемого на тело человека, есть упрощенная форма облачения в целую шкуру, имеющая целью отождествление человека с животным.

Странный библейский рассказ о перехваченном благословении — это сплетение обмана и предательства со стороны коварной матери и лукавого сына по отношению к престарелому супругу и отцу — предстает в ином свете, гораздо более благоприятном для героев рассказа, если мы допустим, что библейский автор напрасно скомпрометировал их, не поняв настоящего смысла описанного им происшествия. Последнее, если я не ошибаюсь, есть не что иное, как юридическая фикция вторичного рождения Иакова в образе козы, понадобившаяся ему для того, чтобы считаться старшим сыном своей матери, а не младшим. Мы видели, что у племени акикуйю, вероятно арабского и во всяком случае семитического происхождения, практикуется подобная фикция рождения от козы или овцы и играет важную роль в его социальной и религиозной жизни. Упомянутая гипотеза подтверждается рядом фактов, показывающих, что имитация повторного рождения от женщины или животного была у других народов средством, к которому прибегали в тех случаях, когда по той или иной причине человеку нужно было расстаться со своей прежней личностью и присвоить себе другую, чтобы начать новую жизнь. Короче говоря, на первоначальной ступени истории права юридическая фикция вторичного рождения часто служила способом отметить изменения в социальном положении человека. Нижеследующие примеры иллюстрируют эту общую мысль.

Прежде всего к фикции вторичного рождения прибегали естественным образом в случаях усыновления с целью превратить усыновленного в кровного ребенка усыновляющей матери. Так, историк Диодор Сицилийский рассказывает, что, когда Геркулес был возведен в ранг богов, его божественный отец Зевс уговорил свою супругу Геру усыновить незаконнорожденного Геркулеса и признать его своим родным сыном; сговорчивая богиня легла в постель, прижала Геркулеса к своему телу и уронила его на пол из-под своей одежды, имитируя тем настоящие роды. Историк добавляет к этому, что в его время варвары применяли такую же процедуру при усыновлении мальчика. В средние века подобная форма усыновления соблюдалась в Испании и других местах Европы. Усыновитель или усыновительница брали усыновляемое дитя себе под мантию, а иногда пропускали его под складками свободных одежд. Вот почему усыновленные дети назывались „дети мантии“ (mantle children). „В некоторых рукописных текстах так называемой Cronica general^{29} содержится рассказ о том, как в тот самый день, когда Мударра был крещен и посвящен в рыцари, его приемная мать надела поверх платья очень широкую рубаху, рукав которой натянула на рыцаря и пропустила его через ворот рубахи, чем признала его своим сыном и наследником“. Этот обряд служил, как полагают, обычной формой усыновления в Испании, имеются также сообщения, что он распространен и у южных славян. Например, в некоторых частях Болгарии мать помещает усыновляемого ребенка у своих ног и затем пропускает его оттуда под платьем к груди. У турок в Боснии мать „просовывает усыновляемое дитя через свои шаровары и таким образом имитирует роды“. Вообще, „у турок усыновление составляет обычное явление, а обряд состоит в том, что усыновляемый должен быть пропущен через рубаху усыновителя; поэтому понятие усыновления по-турецки обозначается выражением „пропустить человека через рубашку“.

На острове Борнео „клемантаны (бараваны и лелаки на Бараме) соблюдают любопытный символический обряд при усыновлении чужого ребенка. Уговорившись между собою относительно усыновления, муж и жена в течение нескольких недель до церемонии воздерживаются от всего, что возбраняется в последние месяцы беременности. Запрещаются также некоторые действия, способные вызвать представление о трудных или продолжительных родах. Нельзя, например, просовывать руку в узкое отверстие, чтобы достать какую-нибудь вещь; не полагается вбивать куда-либо деревянные гвозди; нехорошо задерживаться на пороге при входе или выходе из комнаты. В назначенный день приемная мать полулежит у себя дома, закутанная в пелены в позе женщины, собирающейся родить. Ребенка проталкивают сзади между ее ног, и если это младенец, то она дает ему сосать грудь. Потом ему дают новое имя. Узнать о том, что данный ребенок не родной, а приемный, почти не представляется возможным. Это объясняется не столько желанием скрыть подобные факты, сколько самим ритуалом усыновления, после которого родители не делают различий между собственными и приемными детьми, и даже в языке отсутствуют слова, выражающие такое различие. Особенно это относится к тем случаям, когда приемная мать вскормила грудью усыновленное дитя“. Следует обратить внимание на то, что оба родителя принимают участие в юридической фикции вторичного рождения; мнимые отец и мать соблюдают все принятые у этого племени правила на предмет облегчения настоящих родов; оба так серьезно разыгрывают свою роль в этой маленькой семейной драме, что почти перестают отличать воображаемое от действительного и едва ли сумеют выразить словами разницу между усыновленным и прижитым в браке ребенком. Сила самовнушения не может идти дальше этого.

По обычаю пастушеского племени багима, в Центральной Африке, человек, у которого остались на руках дети умершего брата, подводит их одного за другим к своей старшей жене и прикрывает краем ее одежды, а она поднимает детей и заключает в свои объятия, чем признает, что считает их своими родными детьми. После этого муж берет ремень, употребляемый для стреноживания норовистых коров во время доения, и затягивает его вокруг талии жены наподобие того, как это делают повивальные бабки с роженицами. По совершении этого обряда дети принимаются в семью для воспитания и становятся членами семьи. Обряд этот, стало быть, представляет имитацию родов, которая выражается в прикрывании детей одеждой матери, а также в затягивании ремня вокруг ее талии.

Фикция вторичного рождения имела место, кроме того, в тех случаях, когда человека ошибочно считали умершим и совершали во время его отсутствия похоронные обряды для успокоения его духа, который без того стал бы бродить, не находя себе места, и мог бы, чего доброго, явиться к родственникам и потревожить их. Возвращение в родную семью таких мнимоумерших производит переполох, так как по правилам подражательной магии они считаются теоретически мертвыми, хотя бы фактически оставались в живых. Возникавшее отсюда затруднение разрешалось в Древней Греции, а также в Древней Индии при помощи юридической фикции вторичного рождения: возвратившийся после долгого отсутствия человек должен был подвергнуться торжественной церемонии мнимого повторного рождения от женщины. До совершения обряда греки считали таких лиц нечистыми, отказывались от всякого общения с ними, устраняли их от участия в религиозных церемониях; в частности, им строго возбранялось входить в святилище фурий. Прежде чем быть восстановленным в правах гражданина, человек должен был быть пропущен через женское платье, потом повитуха обмывала его и заворачивала в пеленки, и, наконец, ему давали сосать грудь. Некоторые думали, что обычай этот возник благодаря некоему Аристину, которому в его отсутствие были устроены похороны. По возвращении на родину Аристин увидел, что все граждане отворачиваются от него, как от отверженного; тогда он обратился к Дельфийскому оракулу, который посоветовал ему совершить обряд повторного рождения. Другие высказывали весьма правдоподобное предположение, что обряд существовал раньше эпохи, в которую жил Аристин, и возник в очень отдаленные времена. В Древней Индии при подобных обстоятельствах мнимоумерший должен был провести первую ночь по возвращении на родину в кадке, наполненной жиром и водой. Отец или ближайший после него родственник произносил над погруженным в кадку человеком известную формулу, после чего последний, по народному поверью, превращался в зародыш во чреве матери. Пока он таким образом сидел молча в кадке, со сжатыми кулаками, над ним совершались всякие религиозные обряды, предназначенные для беременных женщин. На следующее утро он выходил из кадки через дно, и над ним повторялись одна за другой все церемонии, объектом которых он был в течение всей прежней жизни, начиная с самого детства; в частности, он вновь вступал в брак с другой женщиной или с прежней женой с соблюдением обычного ритуала. Этот древний обычай до сих пор еще не совсем вышел из употребления в Индии. В области Кумаон безнадежно больного человека, которого считают умирающим, выводят из дома, и ближайший родственник совершает над ним обряд отпущения грехов. Если же больной впоследствии выздоравливает, то он должен вторично проделать все церемонии, какие были совершены им от самого рождения, как, например, надевание священного шнурка или вступление в брак хотя бы, как это иногда бывает, с прежними женами.

Но в Древней Индии обряд вторичного рождения служил также для других, более священных целей. Брахман^{30} — глава семьи, совершающий обычные двухнедельные жертвоприношения, на время сам становился богом. Чтобы осуществить переход от человеческого состояния к божественному, от смертного к бессмертному, ему необходимо было переродиться. Для этого его окропляли водой — символом семени. Он воображал себя зародышем, и в качестве такового его запирали в специально для этого предназначенной хижине, считавшейся материнским чревом. Под одеждой он носил пояс, а поверх нее — шкуру черной антилопы; пояс изображал пуповину, а одежда и шкура антилопы — внутреннюю и внешнюю оболочки зародыша. Он не должен был чесать себе тело ногтями или палочкой, потому что ему, как эмбриону, такие действия могли причинить смерть. Если он в хижине передвигался, то это потому, что плод шевелится в утробе матери. Если он сжимал свои руки в кулаки, то делал так потому, что неродившийся ребенок делает то же самое. Если он перед купанием снимал шкуру черной антилопы, но оставался в одежде, то это объясняется тем, что ребенок рождается с внутренней, но не с внешней оболочкой. Этими обрядами брахман, наряду с его прежним естественным и смертным телом, обретал новое, одаренное сверхчеловеческими способностями лучезарное тело. Таким образом, посредством вторичного рождения человеческая плоть подвергалась преображению: человек становился богом.

Мы видим, стало быть, что обряд вторичного рождения может иметь различное значение, в зависимости от того, совершается ли он как средство возродить к жизни мнимоумершего человека или же с целью возвести обыкновенного смертного в ранг божества. В Индии обряд этот иногда применялся и продолжает еще применяться как искупительный ритуал, как способ загладить допущенное нарушение прадедовского обычая. Легко представить себе тот ход мыслей, который привел к такому именно применению обряда. Грешник, подвергшийся новому рождению, становится в силу этого новым человеком и перестает нести ответственность за грехи, совершенные им в прежнем состоянии; процесс возрождения есть в то же время и процесс очищения, ибо человек стряхнул с себя старое естество и обрел новое, совершенно иное. Например, у племени корку, принадлежащего к семье мунда или коларийской, в центральных провинциях Индии, обыкновенные преступления против общественного порядка караются обычными штрафами, налагаемыми по постановлению племенного совета, но „в очень серьезных случаях, как вступление в сношения с низшей кастой, совет подвергает преступника вторичному рождению. Его сажают в огромный глиняный сосуд, закрываемый сверху, и когда он оттуда освобождается, то считается вновь вышедшим из утробы матери. Потом его зарывают в песок, откуда он выходит в качестве нового воплощения из земли; затем его помещают в обложенную дерном хижину, которую поджигают; он выбегает оттуда и погружается в воду; наконец, ему срезают на голове клок волос, и он уплачивает 2#189; рупии штрафа“. Здесь, очевидно, церемония вторичного рождения имеет целью снять с виновного всякую ответственность за его прежние преступления путем превращения в совершенно нового человека. В самом деле, на каком основании можно вменить ему в вину поступок, совершенный кем-то другим до его рождения?

Гораздо сложнее и дороже обходится церемония вторичного рождения, когда требуется возродить к новой жизни грешника знатного происхождения или высокого ранга. „В XVIII в. злополучный Рагху-Натх-Райа, или Рагоба, отправил в Англию в качестве послов двух брахманов, которые до Суэцкого перешейка плыли морем, а обратный путь совершили через Персию, причем им пришлось, конечно, переправиться через реку Инд. Когда они вернулись домой, на них смотрели как на отщепенцев, так как во время путешествия по чужим краям они, дескать, жили среди нечистых народов и не могли соблюдать правила, предписанные священными книгами индусов. Вопрос о них обсуждался на многочисленных собраниях; отовсюду стекались ученые-брахманы. Влияние и авторитет Рагобы не смогли спасти его послов. Наконец священное собрание решило, что, принимая во внимание их прежние заслуги и сам мотив путешествия в далекие страны единственно для блага родины, им может быть дано разрешение возродиться к новой жизни и получить вновь посвящение в жреческий сан. Для этой цели полагается сделать из чистого золота изображение женского начала природы в виде женщины или коровы. Лицо, подвергающееся возрождению, помещают внутрь статуи и вытаскивают через обычный родовой путь. Так как подобная золотая статуя надлежащих размеров обошлась бы слишком дорого, то достаточно изготовить изображение йони^{31}, через которое проходит возрождающийся. Рагоба распорядился сделать такое изображение достаточной величины из чистого золота. Послы были подвергнуты обряду вторичного рождения, совершены все церемонии, положенные при посвящении в жреческий сан, розданы бесчисленные подарки брахманам, и наконец послы вновь стали считаться правоверными“. Кроме того, „имеется другой засвидетельствованный факт, что танджурский вельможа, предавший Мадуру и страдавший от этого, был по совету брахманов подвергнут обряду вторичного рождения. Для этого из бронзы отлили огромную статую коровы, внутри которой поместили вельможу. Жена его учителя-брахмана, игравшая в этой церемонии роль кормилицы, взяла его к себе на руки, качала на своих коленях и прижимала к груди, а он пытался кричать, как ребенок“.

Далее, фикция повторного рождения употреблялась в Индии как средство вознести человека низшей касты на такую общественную ступень, на которую он по своему действительному рождению не имел права. Например, махараджи Траванкора принадлежат к шудрам, то есть к низшей из четырех главных индийских каст, но неизменно возводят себя в ранг брахманов, составляющих высшую касту, при помощи обряда вторичного рождения от большой золотой коровы или большого цветка лотоса, сделанного также из золота. В первом случае церемония называется „золотое чрево“ (Hirannya Garbham), во втором „дар чрева лотоса“ (Patma Garbha Danain). Когда Джеймс Форбс посетил Траванкор, местный владетельный князь совершил обряд прохождения через изображение коровы, сделанное из чистого золота, которое по окончании обряда было сломано и роздано брахманам. Впоследствии раджа Мартанда Вурмах в июле 1854 г. устроил такую же церемонию, но на этот раз было отлито изображение лотоса, стоимость которого составила около 6 тыс. фунтов стерлингов. Внутри золотой чаши находилась в небольшом количестве священная смесь, составленная из пяти продуктов — молока, творога, масла, коровьей мочи и помета, из чего видно, что возрождение происходит скорее от коровы, чем от лотоса. Войдя в чашу, его высочество оставался здесь положенное по церемониалу время, в течение которого жрецы отправляли богослужение и читали установленные на сей случай молитвы.

Позднейшие сообщения об этой церемонии заставляют думать, что махараджи опять вернулись к прежнему, по-видимому, более ортодоксальному способу вторичного рождения, то есть рождению от коровы. Так, в 1869 г. было объявлено, что „в следующем году будет совершена другая, не менее любопытная церемония: его высочество (траванкорский махараджа) пройдет через золотую корову, которая затем будет предоставлена в собственность жрецам“. Из другого источника мы узнаем, что „махараджа Траванкора, штата в самой южной части Индии, только что совершил вторую, и последнюю, дорогостоящую церемонию, так называемое „прохождение через золотую корову“, понадобившуюся для того, чтобы более или менее сравняться по рангу с брахманами, так как махараджа по рождению принадлежит к касте шудров. Первая из этих церемоний называется Thulapurusha danam (по-санскритски thula значит „весы“, purusha „человек“, danam — религиозный дар) и состоит в том, что махараджа становится на одну чашу весов, а на другую кладется равное по весу количество золотых монет, которые потом раздаются брахманам… Вторая церемония называется Hirannya garbham (hirannya значит по-санскритски „золото“, garbham — „чрево“) и представляет собой процедуру прохождения через золотую корову. Изготовляют огромную золотую чашу в 10 футов вышиной и 8 футов в окружности. Чаша наполовину заполнена водой, смешанной с различными молочными продуктами. Брахманы совершают над ней установленные обряды. Вслед за тем махараджа входит в чашу по особой орнаментированной лестнице. Чаша закрывается крышкой, и раджа пять раз окунается в жидкость; тем временем брахманы читают нараспев молитвы и ведические гимны. Эта часть церемонии длится около 10 минут, после чего махараджа показывается из чаши и падает ниц перед изображением божества — покровителя траванкорских князей. Верховный жрец возлагает корону Траванкора на голову раджи, который после этого, как прошедший через золотую корову, становится священной особой. Предыдущая церемония взвешивания золота имеет предварительный характер и дает лишь возможность махарадже совершить более важную и более дорогую церемонию прохождения через золотую корову. Стоимость обеих очень высока, так как помимо золота огромный расход вызывает угощение несметного количества брахманов, стекающихся на праздник в столицу Тривандрум. Однако траванкорские раджи с незапамятных времен регулярно соблюдают эти церемонии, ибо упущение таковых явилось бы в глазах народа тяжким нарушением древних традиций этой страны, являющейся оплотом индусского суеверия“.

Если бы вторичное рождение было доступно исключительно для людей, имеющих возможность соорудить колоссальную корову из чистого золота, то само собой разумеется, что шансы возрождения для человеческого рода вообще были бы совершенно ничтожны и только богатые люди могли бы попасть через эту единственную щель в царство благодати. К счастью, однако, возможность использования настоящей коровы вместо золотой раздвигает рамки применения обряда вторичного рождения и открывает таким образом людям небогатым и простого звания врата рая, которые иначе оказались бы для них наглухо закрытыми. Можно даже предположить с некоторой долей вероятности, что первоначальной формой церемонии было именно рождение от живой коровы и что замена подлинного животного золотым изображением была не более как уступка тщеславию раджей и других особ высокого ранга, которые считали недостойным для себя родиться подобно простым смертным, от обыкновенной коровы. Но как бы то ни было, несомненно то, что в некоторых местах Индии настоящая живая корова служит орудием вторичного рождения. Например, в гималайских округах северо-западных провинций „практикуется церемония повторного рождения изо рта коровы (gomukhaprasava) в тех случаях, когда гороскоп, составленный при рождении ребенка, предсказывает, что он совершит преступление или что с ним случится беда. Ребенка обертывают алой тканью, привязывают к новому решету и проносят под коровой, сперва между ее задними, потом между передними ногами ко рту и затем в обратном направлении, символизируя этим новое рождение. Обряд сопровождается молитвами, окроплением и т. п., и отец обнюхивает своего сына, как корова — теленка“. На этом примере мы видим, что в тех случаях, когда нельзя проделать полную симуляцию рождения — провести ребенка через тело живой коровы, люди ограничиваются возможным и пропускают его взад и вперед между коровьими ногами. Ребенок уподобляется здесь теленку, а отец играет роль его матери — коровы, обнюхивая свое дитя, как корова обнюхивает своего теленка. Подобным же образом в Южной Индии принято, что если человек изгнан из касты по какой-нибудь серьезной причине, то он может быть вновь принят в касту после того, как пройдет несколько раз под брюхом коровы. Хотя автор, сообщающий об этом обычае, не изображает его как обряд повторного рождения, но мы можем, на основании предыдущих примеров, подходить к нему именно с такой точки зрения. Дальнейшее упрощение первоначальной церемонии представляет собой другой обычай, состоящий в том, что хилого от рождения ребенка кладут в корзину возле хорошей дойной коровы с теленком, чтобы корова лизнула ребенка, „отчего последний излечится от своих природных недостатков“.

Если обряд рождения от коровы мог таким образом выродиться в столь упрощенную форму, смысл которой может быть понят лишь благодаря тому, что обряд сохранился в его полном виде, то нет ничего невероятного в том, что церемония рождения от козы со всеми деталями, какие мы встречаем у акикуйю, могла превратиться в весьма упрощенный обычай надевать шкуру животного на руки человека, возрождающегося к новой жизни. В полном согласии с такой гипотезой мы видим, что этот последний обычай соблюдается постоянно в целом ряде случаев у тех же самых акикуйю, которые по поводу торжественных событий прибегают к церемонии вторичного рождения в ее наиболее полной форме. Естественно предположить, что в обыденной житейской сутолоке, не терпящей утомительно-длинных ритуалов, народ сократил это всесильное, разработанное до мелочей средство вторичного рождения, превратив его в простое и удобное орудие, которое в заурядных случаях можно легко и без всякой проволочки применить.

Итак, возвращаясь к тому, с чего мы начали, я полагаю, что предание о том, как Иаков обманул своего отца Исаака, содержит в себе пережиток древней церемонии вторичного рождения от козы, церемонии, соблюдение которой считалось необходимым или желательным в тех случаях, когда младший сын приобретал право первородства в ущерб старшему живому брату; совершенно так же в Индии человек имитирует вторичное рождение от коровы, когда он хочет вступить в высшую касту или быть восстановленным в прежней касте, откуда он был исключен по несчастной случайности или за дурное поведение. Но у евреев, как и у акикуйю, странная церемония со временем, вероятно, свелась к гораздо более простому обряду: достаточно было человеку убить козу и нарядиться в куски ее шкуры, чтобы он почитался вновь рожденным в образе козы. В этой-то выродившейся форме, если только моя гипотеза достаточно обоснована, дошел до нас древний обряд в освещении библейского автора.