"Солженицын на мифотворческом фоне" - читать интересную книгу автора (Николсон М)

5

Именно на этом фоне в 1987 году появился роман Владимира Войновича "Москва 2042"[38], который в России знаменит намного больше всех упомянутых ранее романных текстов, ни один из которых, насколько мне известно, не был переведен на русский язык. В романе Войновича мы сталкиваемся с самым развернутым сатирическим портретом Солженицына, который на сегодняшний день имеется в литературе[39]:

Сим Симыч Карнавалов — превозносящий самого себя русский графоман и агрессивный националист, живущий в роскоши в ссылке в Канаде, где он прячется от мира и работает над "глыбами" огромного опуса. Параллельно он становится идолом растущей подпольной монархистской партии в Советском Союзе и ежедневно в полдень отрывается от своих важных занятий для того, чтобы прорепетировать тот момент, когда, взгромоздившись на своего коня Глагола, он пересечет границу СССР, откушает хлеб-соль, искоренит "сатанических заглотчиков и плюралистов" и займет свое почетное место царя и спасителя России.

Войнович считает грубым упрощением ставить знак равенства между Сим Симычем Карнаваловым и Солженицыным, однако его герой в не меньшей мере "Солженицын", чем Соколовы, Ветровы, Кубячевы и Кулецыны. И в самом деле, если за карикатурным портретом, созданным Войновичем, не узнавать факты биографии Солженицына, то абсурдистский юмор утратит едва ли не всю свою соль. Так, вне этой реальной аналогии прибытие Карнавалова на Запад превратится просто в фарс: ни одна из стран не желает его принять, и поэтому ему дают парашют и сбрасывают с самолета над Голландией, голландцы же безуспешно пытаются вытолкнуть его через границу в Бельгию. Сатирическая сила этого эпизода предполагает в читателе способность припомнить те сложности, которыми впоследствии изобиловала эмигрантская жизнь Солженицына с его насильственной депортацией в аэропорт Франкфурта. То же можно сказать и о приходе Симыча к власти в России, когда он проходит криогенную заморозку, обманув таким образом смерть, отменяет преподавание точных наук, заменив их теологией, и вводит обязательное изучение словаря Даля, а также собственных трудов.

Войнович, конечно же, прав: это не Солженицын, — но сатирическое впечатление во многом зависит, как и во всех иных случаях, от сложной игры (искажение — узнавание), а введение в сюжет многих подробностей, имеющих прямое отношение к Солженицыну, только подтверждает сознательность замысла.

Карикатура на Солженицына, в особенности в первых главах романа, безжалостна и изобретательна, что абсолютно закономерно в рамках этого жанра. Комическая сила этой карикатуры спасает роман, антиутопический сюжет и повествовательная перспектива которого в ином случае были бы намного менее запоминающимися. На страницах, посвященных Сим Симычу, возникает эффект, на который всегда и рассчитывает сатирик, не очень заботясь о справедливости и взвешенности собственного высказывания. От автора сатирической фантасмагории трудно ожидать, поскольку это противоречит закону жанра, подробных объяснений относительно того, есть ли привычка Симыча, пришедшего к власти, распинать коммунистов всего лишь шутка, не имеющая в виду никакой конкретной личности, или проекция реальных взглядов реального человека.

Однако литературные произведения появляются и живут в рамках определенного контекста. К началу 80-х предположения о том, что Солженицын ведет переговоры с представителями правительства и КГБ в отношении собственного возвращения и места в каком-то зловещем националистическом движении, высказывались вполне серьезно (точно так же впоследствии эмигранты отводили Солженицыну ведущую роль в движении общества "Память"). Одновременно с этим, после относительно умеренного тона, принятого даже в полемических работах о Солженицыне на протяжении 70-х годов, стали появляться неуважительные или попросту оскорбительные высказывания (некоторые из них упоминались выше). В 1981 году свет увидело 1000-страничное издание Флегона с безвкусными картинками, изобилующими всевозможными скабрезностями, непристойными монтажами и попросту личными оскорблениями[40]. Сравнительно безобидной на этом фоне выглядит опубликованная Багричем Бахчаняном разношерстная коллекция фотографий, в которой, как утверждалось, были приведены снимки, изображающие якобы "Сто однофамильцев Солженицына"[41]. В 1986 году, к моменту выхода роман Войновича, появилось в неформальном парижском "информационно-просветительском листочке "Вечерний звон"" еще одно сатирическое и довольно грубое описание встречи честного повествователя с напыщенным Солженицыным в имении последнего (очерк Эдуарда Лимонова "Кавендиш, штат Вермонт").

Ничего общего между Флегоном и Войновичем, разумеется, нет и быть не может. Однако эти примеры приведены для того, чтобы показать, что его роман "Москва 2042" появился вовсе не на однообразном фоне хвалебных песнопений Сол-женицыну как неприступному классику. И столь же закономерно, что кое-кому тогда, особенно в России, сочувственно относившемуся как к Солженицыну, так и к Войновичу, роман последнего должен был показаться ошибкой, поскольку он облекает в сатирическую форму издевки над жизненными свершениями другого писателя. Сам Войнович опубликовал личную переписку такого содержания и там же, в рамках публикации, отстоял свою позицию.

Беллетристические конструкции, обзор которых я представил на этих страницах, не поддаются какой-либо однозначности вывода. Мифы продолжают цвести и размножаться, пусть косвенно, представляя собой дань значению и жизненности Солженицына (дань, от взимания которой сам Солженицын, вероятно, предпочел бы уклониться), продолжающего по сию пору провоцировать полемику и возбуждать желание увидеть его в "истинном" свете.

Однако, как я попытался показать, мифотворчество, окружающее Солженицына, не может быть сведено к какому-то одному источнику — ни к одержимости и слепоте его поклонников, ни к грязным проискам левых идеологов, ни к массовой загипнотизированности западных либералов, ни к патологической ненависти недоброжелателей-плюралистов. Мифами неизбежно обрастают люди, чья известность или дурная слава вторгается в рассуждения правительств, будь то на Западе или на Востоке, кочует с континента на континент и набирает силу по воле меняющихся обстоятельств на протяжении десятилетий. Не только брежневское Политбюро столкнулось с делом Солженицына и проявило свою полную несостоятельность. На Западе правительства Вилли Брандта и Олафа Пальме пошатнулись, когда их действия в отношении Солженицына разошлись с общественным мнением. Сменяющие друг друга президенты США недоумевали, как же относиться к Солженицыну.

В тот самый момент, когда я заканчивал статью, АПН передало сообщение. Якобы незадолго до штурма захваченного террористами Театрального центра на Дубровке в Москве в октябре 2002 года "президент России Владимир Путин пал духом и даже решил посоветоваться с 85-летним лауреатом Нобелевской премии по литературе Александром Солженицыным. Президент неожиданно высказал предположение, что, возможно, писателю удастся найти магический рецепт разрешения кризиса. Но помощники все же отговорили Путина от подобного варианта". В заключение сообщения Солженицын выглядит имеющим власть над президентом, подобной той, что некогда обладал Распутин:

Очередной миф? Но даже и за пределами этого экстравагантного сценария всегда казалось, что собственное мнение о Солженицыне было у всех — от Папы Римского до террористов, от бывшего гитлеровского архитектора до наследника британского трона. Премии и почетные награды сопровождали перипетии этой необыкновенной истории на каждом шагу, равно как насмешки и оскорбления. И разумеется, настоящий обзор в свою очередь не может претендовать на олимпийскую объективность и отрешенность от описываемых процессов и эксцессов. Далеко не все тексты, мифологизирующие личность Солженицына, бессмысленны и, напротив, не все мифы одинаково хороши, но даже такие эфемерные и вторичные порождения, как Андрей Соколов или Николай Кубячев, могут пролить частицу света на то, каким в общественном мнении представал этот волнующий воображение образ.