"Лидер «Ташкент»" - читать интересную книгу автора (Ерошенко Василий Николаевич)

Два августовских дня

Тридцатое августа… Вчера мы снова пришли с транспортами в Одессу, и у нас был здесь горячий и успешный боевой день. «Ташкент» подавил вражескую дальнобойную батарею, которая в последнее время держала под обстрелом порт, а накануне потопила буксир, нанесла повреждения эсминцу «Фрунзе».

В штабе базы я встретил командира «Фрунзе» капитан-лейтенанта П. А. Бобровникова. Китель на нем внакидку, под кителем видны бинты. Оказывается, Бобровникова задело осколком, пролетавшим через мостик. Его хотели прямо из штаба отправить в госпиталь, но капитан-лейтенант решительно воспротивился: «На мостике ранило, на мостике и вылечусь. Разве сейчас до госпиталей!».

Глядя на него, я вспомнил, как и у нас над мостиком пронеслись осколки, когда разорвался у воды бризантный снаряд, и как я подавил тогда инстинктивное желание нагнуться. Небось и Бобровников так. А ведь, пожалуй, нагнуться в подобном случае не так уж зазорно…

Вот эту батарею нам и поручили вчера привести к молчанию. Перед самой съемкой со швартовов к лидеру подошел меднотрубый катерок крейсера «Коминтерн», и на борт к нам поднялся контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко: «Хочу поглядеть, как стреляете!» «Ташкент» вышел из гавани под флагом командира Отряда поддержки Северо-Западного района.

Батарея первой открыла огонь по кораблю — сразу, как только мы миновали боновые ворота порта. Сперва у нее получались недолеты, а следующие снаряды легли в кабельтове-двух за кормой лидера. Батарея закончила пристрелку, переходит на поражение. Нам же ее не видно — ни одной вспышки орудийных выстрелов на берегу заметить не удалось…

Артиллерийским зигзагом вывожу корабль из зоны обстрела. По вызову контр-адмирала Вдовиченко из гавани — она совсем близко — идут стоявшие наготове эсминец «Смышленый» и два катера-охотника. Они прикрывают «Ташкент» дымовой завесой.

Все это отнюдь не означало выхода из боя. Когда батарея умолкла, лидер снова начал приближаться к ней. С дистанции 80 кабельтов наши башни открыли огонь по площади предположительного места батареи. Она ответила нам и опять довольно быстро пристрелялась. Пришлось снова прибегнуть к зигзагу и отойти подальше. И еще раз командир «Смышленого» капитан 3 ранга В. Тихомиров-Шегула, смело маневрируя под обстрелом, поставил для нас завесу.

Задача оказалась куда труднее прежних, но отступаться мы не собирались. Немного выждав, делаем еще один, третий, заход. Подойдя на милю ближе, чем в прошлый раз, возобновляем обстрел того же квадрата. Первые ответные залпы противника ложатся с недолетом… И не успевает батарея пристреляться, как дальномерщик Подгорный (тот, что недавно первым разглядел в море сбитого летчика) засекает легкий оранжевый отсвет, скользнувший в складках берегового склона.

Так мы узнали, где скрыта батарея. Вспышки следующего ее залпа увидел и Николай Спиридонович Новик. Стрельба, начатая по площади, продолжалась уже по наблюдаемой цели. Ведя огонь, мы приближались к берегу — теперь это было оправдано.

Когда дистанция сократилась до 54 кабельтов, батарея замолчала. Уже несколько минут за нею наблюдал не видевший ее раньше корабельный корпост. «Противник в панике, солдаты бегут от разбитых орудий», — передал по радио лейтенант Борисенко. Но Новику довелось взглянуть на результаты своей работы собственными глазами: и накрытие цели, и то, как разбегались уцелевшие фашистские артиллеристы, было хорошо видно нашим дальномерщикам и управляющему огнем.

На девяносто седьмом снаряде (считая и те, что выпустили по площади) стрельба была окончена. Еще в районе огневой позиции контр-адмирал Вдовиченко объявил экипажу лидера благодарность за отличное выполнение боевой задачи.

Когда мы входили в порт, по кораблям, стоявшим в Одессе, передавался лестный для нас семафор командира Отряда поддержки: «Учитесь стрелять и вести себя под огнем у моряков лидера» Ташкент «.

Так закончился этот памятный августовский день. А нашим корректировщикам, прежде чем они вернулись на корабль, пришлось выдержать бой с группой фашистских автоматчиков. Был момент, когда гитлеровцы почти окружили корпост, но моряки отбились — выручил пулемет Чащина.

Сегодня тоже стреляем с корпостом. В паузы между залпами наших башен доносится орудийный гул с другой огневой позиции — от Большого фонтана.

— Это «Красный Крым»! — улыбается Балмасов и тут же докладывает: — Корпост просит перенести огонь на новую цель. Координаты у штурмана…

Захожу на минуту в рубку к Еремееву. Штурман склонился над картой, рассчитывает точку залпа. Я тоже нагибаюсь к карте. И в этот момент слышу голос сигнальщика Гордиенко:

— Самолеты противника в зените!

Выскочил из штурманской рубки, командую: «Право на борт!» Сам подбежал к машинному телеграфу, чего обычно не делаю, и дал обеим машинам «самый полный вперед». Набирая ход, корабль начинает крутую циркуляцию. Пытаюсь разглядеть самолеты, но вижу в небе лишь сплошные разрывы снарядов — наши зенитчики ведут шквальный огонь. А самолеты, должно быть, очень высоко. Может, просто летят куда-нибудь через нашу позицию?

Но тут засвистели бомбы. Справа и слева поднялись огромные, выше мостика, водяные столбы. Успел заметить, что самым близким был столб воды, взметнувшийся с правого борта у кормы. Оттуда и пришел вместе с грохотом взрывов принятый всем корпусом корабля страшной силы гидравлический удар. Такой, что «Ташкент» словно подпрыгнул.

Но машины продолжают работать. Сильного крена или дифферента не ощущаю. Первая мысль: ничего катастрофического не произошло, прямого попадания нет. Однако в корме все-таки неладно…

— Командир, я туда! — крикнул Сергеев, метнувшись к трапу.

Из энергопоста — командного пункта Сурина — поступает первый доклад:

— Пробоина по правому борту в районе сто двадцать пятого шпангоута. Пятый кубрик затоплен. Вода поступает в четвертый. Прошу сбавить ход!..

По радиотрансляции передано приказание: «Личному составу проверить помещения в районе своих боевых постов». Повреждений, кроме уже известных, во внутренних помещениях не обнаруживается. Только рулевой доложил, что корабль стал хуже слушаться руля.

Ход уменьшен до малого. Самолеты нас больше не бомбят. Аварийная партия во главе с воентехником 1 ранга Колягиным отстаивает четвертый кубрик, укрепляя подпорами переборку, отделяющую его от затопленного пятого. Сурин, который также в корме, сгоряча попробовал было осушать пятый кубрик, но это оказалось безнадежным делом — пробоина слишком велика. Уточнены наши потери: убиты машинисты-турбинисты Степан Пирогов и Яков Лысенко, бесследно исчез краснофлотец Василий Лаушкин, тоже машинист-турбинист. Несколько человек ранено.

Такова обстановка через четыре-пять минут после обрушившегося на корабль удара. «Ташкент» поврежден, но сохранил ход. Невредимы и наши машины, и оружие. Экипаж стоит по боевым постам.

Приоткрыв броневую дверцу КДП, Николай Спиридонович Новик спокойно и деловито спросил:

— Товарищ командир, разрешите продолжать огонь?

Да, мы можем продолжать бой. Корабль на огневой позиции, корректировщики указали новую цель, точка залпа рассчитана. Подавив все сомнения, приказываю возобновить стрельбу. Отплатим врагу за сегодняшние бомбы, за наших погибших товарищей! И пусть залпы башен ободрят всех, кто сейчас с тревогой ждет, что же будет дальше. Раз корабль стреляет — уже хорошо!

И снова гремят наши орудия. Борисенко передает очередные поправки. Корректировщики еще не подозревают, чем вызвана задержка с перенесением огня на новую цель.

А на корабле постепенно выясняется, что повреждения есть не только там, где пробоина. На полубаке появился поперечный гофр: сталь собралась в складки, когда корму подкинуло взрывом. С этим шутки плохи — гофр таит в себе угрозу надлома корпуса.

Что касается руля, то поврежден, очевидно, гидравлический привод. Пока перешли на запасное управление с кормового мостика. В районе пробоины положение стабильно: большой пятый кубрик, пересекающий корабль от борта к борту, полностью затоплен, но угрозу затопления четвертого аварийная партия предотвратила. Жизнь всех раненых вне опасности. Нигде не могут найти пропавшего Лаушкина. В затопленном кубрике его нет.

Сурин прибежал с кормы на мостик, чтобы лично объяснить, почему нельзя давать ход больше двенадцати узлов. Механик опасается за кронштейны гребных валов: нельзя ручаться, что там нет трещин или других повреждений, а выяснится это лишь при детальном осмотре корпуса в базе.

Мы заканчиваем галс, и Новик командует в башни: «Дробь! Орудия разрядить!».

Штаб базы, уже получивший радиограмму о наших делах, приказывает немедленно возвращаться. На сердце невыразимо тяжело. Отвоевались? Конечно же нет! Но почему-то это обидное слово вертится на языке, и заранее неприятно, что кто-нибудь тебе его скажет.

У Воронцовского маяка встречают портовые буксиры. Первый еще издали семафорит: «Прошу застопорить ход, будем вводить в гавань».

Наш ответный семафор гласит: «Благодарю. Входить буду сам. На всякий случай держитесь поблизости».

Знаю, что Павел Петрович Сурин это не одобрит. Он, кстати, заранее потребовал обойтись при швартовке без заднего хода. Об этом я помню, но очень уж не хочется, чтобы полгорода видело, что наш красавец лидер тяжело ранен. Пусть и враг не догадывается, насколько серьезно он поврежден.

Ходовая вахта постаралась, и «Ташкент», благополучно подходит к стенке без посторонней помощи. На причале уже ждут базовые инженеры. Подходит водолазный бот, спускают водолазов… Повреждений в подводной части корпуса нигде, кроме кормы, они не находят. Но корме досталось крепко. Диаметр пробоины чуть не шесть метров. Кронштейны осели на гребные валы… Базовые специалисты заглянули с Суриным в корабельные чертежи и уехали в штаб.

На юте «Ташкента» лежат Яков Лысенко и Степан Пирогов, накрытые корабельным флагом, под которым они верно служили Родине. Два черноморца четвертого года службы, два комсомольца, первыми из нашего экипажа павшие в борьбе с врагом…

Обстановка не позволяет «ташкентцам» проводить погибших товарищей до кладбища. За их телами пришла машина одесского госпиталя, и на юте возникает сам собою короткий траурный митинг. Выступают политрук Смирнов, старшина 2 — й статьи Якимов из команды машинистов-турбинистов. От имени всего экипажа они дают слово отомстить врагу за боевых друзей.

— У нас с комиссаром уже решено посмертно представить Лысенко и Пирогова к награде.

Мне пора в штаб, но сперва хочется заглянуть хоть на минутку в санчасть к раненым. Особенно тяжелых среди них нет, и у всех одна просьба — не отправлять с корабля: «Мы тут скорее вылечимся вместе с «Ташкентом»!»

— Что на это сказать? Еще неизвестно, где и как будут «лечить» наш корабль…

Идя в штаб, заранее волнуюсь: что-то решат там о ремонте? Ведь «Ташкенту» необходим док.

В штабе приглашают к командиру базы контр-адмиралу И. Д. Кулешову. Доложив об обстоятельствах атаки бомбардировщиков и состоянии корабля, я высказываю мнение, что «Ташкент» способен своим ходом следовать в главную базу для ремонта на севастопольском Морзаводе. Выслушав меня, командир базы говорит, что ему уже все известно от специалистов штаба.

— А в Севастополе вам делать нечего! — неожиданно заканчивает он. — Решено ремонтировать «Ташкент» в Одессе. Здесь это будет сделано за несколько дней.

Можно было ожидать чего угодно, только не такого решения, явно непродуманного, да и просто невыполнимого, если учесть объем работ и обстановку в Одессе. Но я понял, что говорить сейчас больше не о чем, и лишь попросил командира базы доложить мое мнение командующему флотом.

На пути в порт меня застала бомбежка. На темной улице какая-то женщина с повязкой схватила за рукав, потянула к убежищу: «Вы что, с ума сошли? Надо переждать!» Я с досадой вырвался и пошел дальше. Где-то рвались бомбы. Щелкали о мостовую мелкие осколки зенитных снарядов. Но было не до этого. Охватила обида за корабль, за наш экипаж.

Войдя в каюту, почувствовал, как устал за день. Решил немножко посидеть в кресле, а уж потом обсуждать с Сергеевым и Орловским наши печальные перспективы. Через несколько минут постучался Фрозе. Сразу понял, в каком я настроении.

— Не расстраивайтесь, товарищ командир, на войне, знаете, ведь и убить могут!.. — Это была его обычная шутка, и почему-то все ее любили. — А у нас новость, — продолжал Сергей Константинович. — Лаушкин нашелся!

— Живой? — недоверчиво спросил я.

— Совершенно живой!

— Где же он был? Давайте его сюда!

— Товарищ командир, он уже спит. Может быть, завтра?..

С машинистом-турбинистом Василием Лаушкиным приключилось то, что и в богатой разными необычными случаями морской жизни можно считать из ряда вон выходящим.

Когда у борта разорвалась бомба, Лаушкин находился в пятом кубрике. Все, кто там был, кроме него, оказались либо убитыми, либо ранеными. Лаушкина же, совершенно невредимого, каким-то образом выбросило через огромную пробоину за борт. Причем, не попал он и под гребные винты, что в данной ситуации было проще простого.

Краснофлотца, вынырнувшего за кормой, с корабля не заметили — было не до того. Лаушкин держался на воде часа три. Он разделся до трусов, но оставил при себе сумку от противогаза, в которую переложил из кармана робы комсомольский билет. Краснофлотец потихоньку плыл в сторону порта, пока его не подобрал сторожевой катер. Узнав, что Лаушкин с «Ташкента», моряки катера наперебой предлагали ему кто брюки, кто тельняшку, кто обувь…

Фрозе рассказал, с каким восторгом встретила Лаушкина команда. Все знали, что о нем уже и по начальству доложено как о пропавшем без вести. И, провожая в последний путь двух своих товарищей, моряки мысленно прощались и с третьим.

— Ну, теперь тебе, Вася, уж не утонуть до самой смерти! — радовались друзья «воскрешению» удачливого турбиниста.

Да, возвращение Лаушкина — большая радость. Сразу как-то и усталость забылась. Потянуло заняться делом, отложив неприятные переживания до другого раза.

Пошли с помощником по кораблю. Везде тихо — команда отдыхает. Спят и размещенные по всем кубрикам обитатели затопленного пятого, специалисты электромеханической боевой части. Но аварийная партия Колягина бодрствует, никому не передоверяя присмотр за подпорами, расставленными и в четвертом кубрике, и в румпельном отделении, и у дизеля. В корме возникла особая вахта, не регламентированная пока никакими расписаниями, но едва ли не самая ответственная на корабле. И нести ее теперь надо до тех пор, пока «Ташкент» не станет на кильблоки дока.

Не до сна, конечно, и старшему инженер-механику. Его застаю за письменным столом в каюте. Рядом, на диванчике — комиссар. Сурин без кителя, в одной майке, но снять тяжелую кобуру с наганом, видно, забыл, сидит при оружии. На столе развернуты «Таблицы непотопляемости».

— Можем идти своим ходом, можем! — решительно говорит Павел Петрович, вставая мне навстречу. — Но предельный ход двенадцать узлов. Больше нельзя: корма лежит на гребных валах. А на ремонт — не меньше месяца. Даже при самых благоприятных условиях…

Не успел я досказать комиссару и механику о том, что нас собираются ставить на ремонт в Одессе, как с вахтенного поста у трапа донеслись четыре коротких звонка — условный сигнал о прибытии большого начальства. Кто бы это мог быть в такой час? Недоумевая, спешу к трапу.

На борт уверенно поднимается высокая фигура в темном кожаном реглане. Присмотревшись, узнаю вице-адмирала Гордея Ивановича Левченко, заместителя наркома. Я слышал, что он прибыл в Одессу с какими-то поручениями от высшего командования, но увидеть его на корабле не ожидал.

— Показывайте, командир, где пробоина, — сказал адмирал, и я повел его прямо от трапа к местам повреждений.

Гордей Иванович с полчаса ходит по кормовым помещениям, выясняет у меня и у подоспевшего Сурина разные подробности. На «Ташкенте» он впервые, но ориентируется легко. Может быть, потому, что долго служил на эсминцах. Закончив осмотр, спрашивает:

— Что предполагаете делать, командир?

Я доложил свои соображения насчет дока в Севастополе, а также решение командира базы.

— Уверены, что доведете корабль до Севастополя? Отвечайте и вы, командир, и вы, инженер-механик!

Мы оба подтвердили: уверены, что доведем; Чувствуя, какой оборот принимает дело, Сурин, еще минуту назад непроницаемо мрачный, до того повеселел, что, к моему удивлению, даже пошутил:

— В крайнем случае, товарищ адмирал, вся бэче-пять вставит весла в иллюминаторы, а ход будет!

— Значит, решено, — заключает Левченко. — В охранении, очевидно, пойдут «Смышленый» и два катера-охотника.

— А решение командира базы? — напоминаю я.

— Это предоставьте мне. Ваша забота — до рассвета выйти из Одессы.

Уже прощаясь, Гордей Иванович спросил:

— Так с какой высоты вас бомбили?

— Не меньше четырех тысяч метров. Может быть, больше.

— По самолетам стреляли?

— Да.

— И что дало?

— Ничего…

У трапа Левченко остановился, вслушиваясь в тишину ночного порта.

— А здорово вы ту батарею накрыли! — вспомнил он вдруг про вчерашнее. Для базы это много значит.