"Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг." - читать интересную книгу автора (Семанов Сергей Николаевич)

САВИНКОВ Борис Викторович (1879–1925)

Про таких людей, как Савинков, принято говорить: не жизнь, а роман. Уточним все же: для романа как эпического произведения этот герой никак не подходит — мелковат, болтлив. А вот на уровень героя оперетты он как будто специально создавался. Пример? Пожалуйста: классическая оперетта прошлого века «Корневильские колокола», кокетливый граф исповедуется:

Да, таков и был Савинков в жизни — «герой», ни разу не выстреливший из пистолета, в ссылке побывал не дальше Вологды, да и то ненадолго, из тюрьмы в Севастополе, где ему должна быть уготована скорая виселица, как-то очень легко бежал; загримировавшись, посещал в Петербурге самые изысканные салоны и дорогущие рестораны; «писатель», сочинивший пару искусственных повестей, которые, однако, имели шумный успех; герой (уже без кавычек) многочисленных любовных приключений, но оставшийся «верным» своей супруге-еврейке, — перечислять все приметы опереточного графа было бы долго и скучно.

Внешняя канва его жизни после разоблачения Азефа тоже весьма пестра. Бежал за границу, жил во Франции довольно безбедно, на досуге от заговорщических дел баловался беллетристикой. С началом мировой войны вступил в армию Франции, союзницы России в войне с Германией. Он всюду утверждал, и ему верили, что во французскую армию он пошел добровольцем, за ним эту версию повторяют авторы, о нем писавшие (хвалившие или бранившие его — все равно).

На самом деле было не совсем так. По соглашению российского правительства с французским все военнообязанные граждане России обязаны были подлежать мобилизации в армию союзной Франции. Савинков загодя узнал об этом и поспешил в «добровольцы», что давало немалые преимущества: под огонь он не попал, но два года занимался пропагандой «войны до победного конца» — в Париже заниматься этим было вполне безопасно…

Сразу после Февраля он оказался в Петербурге и получил назначение — стал комиссаром Временного правительства при Ставке. Карьера его стремительно взлетала вверх — уже летом того же года он стал заместителем военного министра Керенского, а одновременно — доверенным лицом мятежного генерала Лавра Корнилова. Интриганская натура Савинкова не могла не сказаться, он запутался, попал впросак. Эсеровский ЦК тут же торжественно и всенародно (как и в случае с Азефом!) исключил его из партии.

Во время гражданской войны метания Савинкова были так разнообразны, что одно перечисление их заняло бы слишком много места. Итог тот же, эмиграция, на этот раз в соседнюю Польшу — самую, пожалуй, враждебную страну против Советской России (и России вообще). И тут началось самое для него страшное: авантюриста начали быстро забывать. Этого тщеславный Савинков пережить никак уж не мог. И тогда решился на новую авантюру — оказалось, последнюю в своей жизни.

Чекисты действовали не так, как благопристойная российская полиция недавних времен: у той, бывшей, сыскался один Азеф, а у новой — легион Азефов. Таких и подпустили к Савинкову, даже подобрали для экзотики «чеченского князя». Задурили голову стареющему заговорщику, соблазнили, что в России его ждут не дождутся множество людей, готовых под его началом свергнуть большевиков. Перешел он советско-польскую границу, а тут «чеченский князь» со товарищи взял его под белы руки.

А дальше — посмешище и позор. Оказавшись в крепкой Лубянской тюрьме, Савинков раскис совсем. Начал каяться, выдал всех, кого только знал, умолял лишь оставить в живых.

Оставили. На суде бил себя кулаком в грудь, торжественно заявил, что признает Советскую власть. Помиловали. По-советски, конечно, то есть дали десять лет. Но в Сибирь не повезли, оставили в Москве, во внутренней тюрьме на Лубянке.

О последних днях Савинкова рассказываем со слов писателя Теодора Гладкова, много работавшего над историей советских спецслужб. Тому в страшной той тюрьме создали «двухкомнатную камеру», обставили ее как хороший гостиничный номер, даже любовницу очередную к нему допускали. Ну, и не такое бывало для особо важных узников, но Савинков и тут переплюнул всех: его даже выпускали из секретнейшей тюрьмы на волю, поразвлечься. Разумеется, не одного, а в сопровождении видного чекиста Григория Сыроежкина, отличавшегося огромным ростом и крепким сложением.

«Развлекались» они обычно неподалеку — в гостинице «Савой», выпивали и закусывали. Однажды Сыроежкин так перебрал, что не мог идти, сел на тротуар и склонил буйну голову. Щуплый Савинков, конечно, не смог поднять гиганта, пришлось ему звонить от швейцара на Лубянку и вызывать машину. По-видимому, это был единственный в криминальном мире случай такого рода…

Однако Савинков был ничтожен духом и вскоре снова это доказал. Стал у лубянских хозяев проситься на волю, обещая заняться для них чем угодно. Ну, это было уже слишком, о чем ему вежливо сказали. И тогда он поступил по давнему примеру Иуды-предателя: покончил с собой, выбросившись в пролет.

В смутное время «перестройки» поднялась было шумиха, что его убили, что чуть ли не Сталин Иосиф Виссарионович, превозмогая давний недуг в левой руке, сам его толканул, и т. п. Пошумели, да и бросили вскоре: дураку ясно, что смерть его для ГПУ была совсем не нужна, даже наоборот. Добавим попутно, как и самоубийство приблизительно в то же время Маяковского, тоже связанного с лубянским ведомством.

А вот сын Савинкова во время гражданской войны в Испании добровольно поехал на защиту Республики и служил переводчиком… у того самого Сыроежкина, который развлекал его отца в ресторане гостиницы «Савой». Савинков-младший так и не узнал об этом до самой своей кончины во Франции. И наконец: самого Сыроежкина расстреляли при Ежове. Что ж, кто замаран злом, от зла и заканчивают дни свои грешные.