"Оружие Возмездия" - читать интересную книгу автора (Дивов Олег Игоревич)

ПЕСНИ И ПЛЯСКИ

в ролях аборигенов-каннибалов – солдаты и сержанты ББМ

– А сегодня будем рвать Колю! – сказал Вася.

Увольнялся наш Коля-Гагауз, тот самый, что едва не угробил метким выстрелом из миномета все управление бригады.

Коля был добрейший парень, большой специалист по молдавскому национальному юмору. «Знаешь, как молдаване убивают мух? – спрашивал он. И сам же гордо отвечал: – Они ловят муху ртом и колотятся головой о стену, пока у мухи не сделается сотрясение мозга!».

Знаток традиций третьего дивизиона, Коля не только надел «на разрыв» старую хабэшку, но и слегка подпорол швы.

– В первом все!

– Во втором все!

– В третьем все! – крикнул Тхя, новоназначенный старшина.

– В четвертом все!

– Во взводе обслуживания и хранения техники незаконно отсутствующих нет!

– А законно?!

– Э-э…

– Ладно, отбой.

– Товарищи солдаты и сержанты!!! – провозгласил Сабонис. – Сегодня уволился в запас младший сержант Драгой!!!

– ААААА!!!

Колю порвали напрочь. Он убежал даже без трусов, в одних сапогах, из которых свисали остатки брюк.

Назавтра выяснилось: младший сержант Драгой уволиться-то уволился, но не уехал. Что-то не складывалось с проездными документами. Похмельный Коля весь день неприкаянно болтался по казарме. Вечером его попросили встать в строй. Так, на всякий случай.

– Отбой третьему дивизиону.

– Товарищи солдаты и сержанты!!!

– Сабонис, падла! – взвизгнул Коля. – Не смей!

– КОЛЯ УВОЛИЛСЯ!!! – заорал весь дивизион.

Коля пытался отмахаться, но сорвавшийся с цепи молодняк задавил дембеля числом. Так ему разорвали «пэша» – любо-дорого смотреть. Ничего не осталось ни от штанов, ни от куртки.

Это отдает дурным анекдотом, но Коля не уехал и на следующий день. Свалить от греха подальше из казармы он тоже не имел права. А вот уклониться от вечерней поверки мог вполне. Но не тут-то было.

– Традицию надо соблюдать, – сказал ему Сабонис, едва ворочая языком после вторичной «отходной». – Ты где-нибудь видел такую традицию?.. И я не видел. Молодые имеют право отвести душу. Ведь ты их дрючил? Вот пускай они тебя рвут сколько влезет. Значит, встанешь в строй как миленький. Ясно?!

– Мне не в чем, – пожаловался Коля, зябко кутаясь в больничный халат. – Только «парадка» осталась. Дай хабэшку какую-нибудь.

– Лучше я налью тебе сто грамм для храбрости.

– Лучше по сто грамм за каждый раз.

На поверку Коля вышел, глупо улыбаясь. В халате.

Бригада выла и стонала.

Коле порвали даже сапоги.

Когда увольнялся Сабонис, то он, пижон, так поработал над своей формой, что едва его ухватили за бока, мгновенно треснул ровно напополам, одна пилотка осталась. Вынырнул из ошметков и величественно удалился в каптерку.

А Орынбасар Кортабаевич Арынов до того всех достал, что начальство оказалось вынуждено отправить его от греха подальше на гауптвахту. Прошла информация, будто дивизион намерен разорвать Арынова на прощанье как Сабониса – пополам, – только вместе с организмом. Прожил Арынов на «губе» аж до самых холодов, вернулся оттуда очень маленький, вежливый и совершенно потерянный. И уволился, когда дивизион стоял в наряде.

И больше у нас никого не рвали.

Разумеется, в Вооруженных Силах СССР были некие единые правила общежития, равно исполняющиеся что на территориии ГДР, что в монгольских степях. Но количество вариаций на тему и частных случаев не поддавалось описанию. Например, в знаменитой артиллерийской Мулинской учебке батарея управления соревновалась, кто дольше не почистит сапоги. А в такой же Черниговской учебке матерый дед из такой же батареи управления был у меня на глазах бит прапорщиком за курение в туалете.

В одном полку дух – общая собственность. Кто его припахал, тот и молодец. В другом все духи окажутся строго расписаны по дедушкам, и попробуй чужого тронь. В третьем полку общему пользованию подлежат исключительно русские духи. В четвертом национальный вопрос не стоит, потому что власть забрали московские гопники, а они интернационалисты – ни своих, ни чужих не жалеют.

Где-то по казарме ходят исключительно в тапочках.

А я после армии полгода отучался стряхивать пепел на пол.

Где-то офицеры встают в строй пьяные до синевы.

А у нас только замполит.

Где-то перевод в черпаки действительно осуществляется двенадцатью ударами по голой заднице кухонным черпаком.

А в ББМ – пряжкой ремня, да со всего размаху!

Но не каждого выдерут, а того, кому захотят напоследок всыпать.

А кому не захотят, тому просто скажут. Как мне Сабонис буркнул в затылок на вечерней поверке – чего у тебя погон криво пришит, непорядок, черпак все-таки. Громко буркнул.

Забыл, как «переводили» Вову Тхя. Сам не застал, только слышал. То ли ему просто руку пожали, то ли перед отходом ко сну побили подушками.

По общевойсковым меркам это, конечно, профанация и порнография. Но ББМ плевать хотела на то, что о ней думают другие. Бригада Большой Мощности недаром считалась самой «неуставной» частью в Белой Церкви.

Вообще, этикет и мода могут разниться в пределах одной войсковой части. Даже такой маленькой, как наша.

Вот, в первом дивизионе ББМ тельняшка и кожаный ремень – знаки принадлежности к касте избранных.

А буквально через стенку уже не котируются тельняшки и кожаные ремни. Потому что сержант Андрецов напялил офигенные семейные трусы ярко-желтого цвета. И все сразу поняли, кто действительно крут. Вы можете себе представить какого-нибудь американского морпеха в таких трусах?!

Уязвленная верхушка первого дивизиона спешно переодевается в цивильные трусы типа «плавки».

И тут я прохожу по казарме в белоснежной нижней рубахе, а поперек плеч у меня натрафаречено фломастером: «КЛУБ ОХОТНИКОВ НА БИЗОНОВ».

В ББМ, видите ли, офицеров почему-то «бизонами» зовут.

А меня как раз собрались разжаловать за грубость и нетактичное поведение.

И целую неделю те деды, что поддерживают мою инициативу, пишут на исподнем всякие провокационные глупости. Когда дружно намалевали «Спасибо товарищу Брежневу за наше счастливое детство!» (поясняющий рисунок: ухмыляющееся солнышко с высунутым языком), и так продефилировали перед дежуркой, то сами немного испугались. Время было еще хмурое, перестройка за забором ощущалась, а в казарме – ничуть.

Впрочем, дежурный тоже, нашу демонстрацию увидев, образно говоря, зассал.

Потом деды начинают вечерами фланировать по казарме в мягких домашних тапочках и больничных халатах.

И всем очень весело.

И с утра до ночи на заднем плане кого-то бьют, бьют, бьют. Ты просыпаешься и засыпаешь под звуки ударов по живому. Под оплеухи, пинки, шлепки, затрещины, иногда грохот падающих тел.

Ты вспоминаешь, как били тебя, и клянешься никогда не поднимать руку на невиновного. Увы, далеко не все экс-битые приходят к таким же выводам. Значит, надо вести среди сопризывников разъяснительную работу. Нарываться на неприятности. Мобилизовать друзей из других подразделений.

Потом ты гордишься тем, что в твоем дивизионе не колотят молодых без причины, для удовольствия.

Потом выясняется, что ты два года просидел в форменном зверинце, а где-то молодых нормально считать за людей.

Слушая мемуары рядовых пограничников, все люто завидуют и далеко не все им верят.

Хотя один друг, служивший в аэродромном обслуживании, задвигал красивые сказки, которым не поверил пограничник.

А я им обоим такого нагнал, что они меня попросили заткнуться. Решили, я вру. Потому что подобные ужасы им в кошмарах не снились.

Потому что ничего подобного не могло быть в Советской Армии.

Хотя я припомнил всего-навсего как меня «запускали в космос». И про «ночное вождение» ещё (сам не участвовал, только видел). А также про отработку команды «воздух» и игру в немецко-фашистский концлагерь.

Это, в принципе, забавные истории (кроме концлагеря). Все веселее, чем про то, как вашего покорного слугу пытались втроем ногами замесить, или как стригли маникюрными ножницами.

Ой, да ну.

Зато у Бригады Большой Мощности была неповторимая манера приветствовать начальников.

Нет, дело не в тексте. Ну, подумаешь, орет младшая половина бригады «Здра-жла-тарщ-ковник!», а старшая в том же ритме скандирует «Па-шел-на-хуй!»… Это, можно сказать, в порядке вещей. Это еще не стиль.

Теперь представьте картину. «Здрасте, тарищи!» – рявкает полкан, поднося руку к виску. По всем правилам бригада должна глубоко вдохнуть и на счет «три» ответно заявить, что, мол, тоже рада его видеть. А фиг там.

В первый раз я просто обалдел. В ответ на приветствие командира, ББМ, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, начала с жутким сипом, хрипом и свистом засасывать в себя воздух. Секунд пять. Потом бойцы застыли, раздувшись, словно токующие тетерева. Наконец один из дивизионов прорвало – в чем и заключалась игра, – и остальные подхватили его нечленораздельный рев.

Однажды на полигоне мы чуть не облажались. Назначили общее построение ракетных войск и артиллерии окружного подчинения, на полторы тысячи человек. Генерал выкрикнул свою реплику, ББМ начала по привычке раздуваться… И тут остальные тысяча триста пятьдесят рыл как положено грохнули. В наступившей тишине раздалось шумное «П-ф-ф-ф!»: сконфуженная ББМ стравливала избыточное давление.

Нам даже за этот фортель ничего не было – так все ржали.

А уже на закате моей службы случился конфуз иного рода. Прибыл новый командир бригады, который нам сразу активно не понравился. И вот, первое построение с его участием, комбриг четко произносит: «Здравствуйте, товарищи!», ББМ набирает полную грудь воздуха… И стоит. Дивизионы косятся друг на друга, ожидая, как обычно, кого первым прорвет. А никого. Не хотим мы с этим деятелем здороваться. Он только пришел, буквально час назад, а уже успел пообещать, что меня разжалует и посадит. Потому что у меня, понимаете ли, шли в строю люди с расстегнутыми крючками на воротниках.

Короче, ББМ стоит навытяжку и ни фига не дышит. У комбрига глаза лезут на лоб от изумления. Наши офицеры тихо рычат. Секунд через десять – пшшшшш… – общий выдох.

«Что-то я не понял, – сказал комбриг. – Давайте попробуем еще раз».

Со второго раза вроде получилось. Что, впрочем, никого ни в чем не убедило и ни от чего не спасло. Эта нормальная человеческая реакция («Попробуем еще раз») оказалась первой из двух нормальных человеческих реакций, проявленных новым комбригом за недолгий период его владычества в ББМ.

Второй нормальной человеческой реакцией было то, что этот завязавший алкоголик через пару месяцев сорвался и капитально запил. Прямо в разгар проверки ББМ окружной комиссией.

Мы даже знали, кто, где и когда ему налил первый стакан. В нужное время и в нужном месте. Это была конечная фаза сложной многоходовой операции, спланированной по всем правилам артиллерийского искусства. С предварительной разведкой, выявлением уязвимых сторон и привязкой к местности. А потом из засады – хрясь! Комбрига мастерски взяли в «клещи» на марше, подбили и столкнули в канаву, заметая следы. После чего, как положено самоходчикам, мгновенно свернулись и дали дёру.

Недаром наш начальник штаба готовился поступать в Академию. Я бы ему после такого финта сразу диплом выдал. И послал бы вражеских генералов нейтрализовывать. Силами тех же двух прапорщиков, которых он на комбрига навел.

И вот, при таком, казалось бы, здоровом прагматизме, начальство объявило меня подрывным элементом за внедрение в массы истинно артиллерийской строевой песни. Из мультфильма «Бременские музыканты». Ну, той, где «…Если близко воробей, мы готовим пушку!».

За разрешение дивизиону спеть «Распрягайте, хлопцы, коней» я едва не схлопотал клеймо украинского националиста.

А знаете, что мы должны были петь? Мы несколько месяцев бились за право исполнять «День Победы». Песня хорошая, но когда проорешь ее раз сто, несколько вязнет в зубах. Однако все лучше, чем нижеследующий текст.

И припев.

Патриотично. Но немного, э-э… Утомляет. К сожалению, мне таланта не хватит передать на бумаге, как исполнял эту, с позволения сказать, композицию третий дивизион Бригады Большой Мощности. Скажу лишь, что впервые услышав белоцерковскую кавер-версию песни «За этот мир», я разобрал только три слова – «за этот мир». Остальные сливались в нечленораздельный унылый вой.

Не сразу до меня дошло, что в устах третьего дивизиона это была песня протеста.

Много позже, случайно раскрыв советский песенник, я узнал оригинальное название шедевра – «Песня из телефильма „Возрождение“». Чур меня, чур. Трудно представить то кошмарное преступление, за которое третий дивизион приговорили к этой пытке.

Естественно, мы готовы были драться за «День Победы». Тем более, что в дивизионе имелись отличные певцы. Даже с соответствующим образованием. Поначалу они на радостях заливались просто молодыми кобзонами. И все-таки, все-таки… Можете представить, что такое песня царской охраны из «Бременских музыкантов» с грамотной раскладкой голосов на двадцать пять? Да под строевой шаг? Фразу «Ох, рано встает охрана!» неповторимым отвратительным тенором выпевал наш дирижер. Его сразу хотелось уволить в запас по инвалидности. Потому что слышно было: хреново человеку. Не может он больше.

А вот ночью в казарме по углам четыре приемника играют наутилусовскую «Я хочу быть с тобой». И из угла в угол мечется дежурный офицер, затыкая музыку. Но стоит заглохнуть одному приемнику, три остальных прибавляют звук.

И вся казарма шмыгает носами.

Потому что это песня про нас. И про того, кого уже на «гражданке» забыли, и про того, кого только собираются забыть, и про женатого, и про ни разу не целованного.

И всех хочется уволить к чертовой матери. Потому что никто уже больше не может. Ведь чем дольше служишь, тем меньше понимаешь, зачем ты это делаешь, и тем яснее тебе, что ты не нужен тут совершенно. Ни командирам, ни стране ты на фиг не сдался…

И вдруг из первого дивизиона доносится оглушительный всхрап. А вслед за ним истерический визг, и храпящего начинают лупить по морде тапочком.

Утром ты куришь возле казармы, внутренне весь перевернутый. Рядом стоит капитан Черемисин (орден за Афганистан), жует сигарету, и вдруг говорит:

– У меня одноклассник в Киеве уже директор кооператива. На черной «Волге» ездит. А я… Эх.

– Как вас вообще в армию занесло, тарщ ктан?

Черемисин безнадежно машет рукой.

– А-а… Тр-р-радиция!

Становится окончательно тошно. Ты возвращаешься в казарму и видишь: лежит, уютно замотавшись в одеяло, и сопит носом связист Генка Шнейдер, друг сердечный, умаявшийся после ночного дежурства. Повесил на спинку кровати свежие портянки. А рядом присел художник Витя Михайлов и на эти два девственно чистых холста недобро смотрит.

Вешать портянки на спинку кровати – странный поступок. Чувствуется в нем некий вызов общественности. Поэтому ты уверенно берешь портянки и протягиваешь их Вите.

– Думаешь? – спрашивает Витя. – Мне вот тоже кажется – зря он их на спинку повесил. Давай его обрадуем. Чисто по-дружески. Сообразишь текст?

Через пять минут на портянках нарисованы гуашью огромные магендовиды и написано: «Kiss me, I'm Jew!». Шнейдер формально твой подчиненный, и ты хочешь поднять ему настроение, чтобы лучше служил. Пусть хоть кому-то в дивизионе будет весело. А то застрелиться впору.

Шнейдер так и понял: ему хотели поднять настроение.

Жаль, конечно, что это были его единственные портянки.