"Паоло и Рем" - читать интересную книгу автора (Маркович Дан)ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПАОЛО И РЕМ.* * * Сначала он подумал - подмалевок, настолько все убого, небрежно - и темно, темно!.. Потом разглядел основательность и выписанность главного похоже, эскиз?.. Но постепенно, глядя в унылую черноту, он начинал видеть в ней последовательность, и замысел. Это была работа мастера, но настолько чуждого ему, что он передернул плечами. -Это никогда не купят!.. Он снова поймал себя на этой мысли! Разве в купле дело, творчество не продается, он десять тысяч раз говорил это ученикам, привык говорить. -Но картина должна продаваться, как же... А кому интересна эта мазня? * * * Какая разница, крокодилы или волки... Да, волки, он вспомнил, охота на волков. Значительное лицо этого зверя, его спокойное достоинство... Он тогда был потрясен. Но ему сказали как-то, намекнули, что тема популярностью не пользуется, богатые покупатели давно ездят охотиться в Алжир, на те берега. Львы, крокодилы... Какая разница, сказал он, но при этом ощутил неприятный осадок. Он слишком хорошо помнил волка, его глаза, а крокодил был ему чужд и неприятен. Но он вник, и в крокодиле нашел мощь и красоту зверя... Потом ему уже довольно твердо заявили - покупатель любит, чтобы природа была не эта, а та, ТА. Он подумал, тряхнул головой - какая разница, и там природа, и здесь природа, была бы на месте моя живопись. И живопись была... только чуть-чуть похолодела. Потом он увидел... уже сам, никто не подсказывал ему, что всадники одеты слишком просто, нужны красивые ткани, покупатели любят, чтобы красиво... Он подумал, тряхнул головой - какая разница, ткани так ткани, вот вам! И еще лучше - разнообразней, фактура, а рисунок изощренный и тонкий, попробуй изобразить на складках, да на ветру... И кони эти... и бегемот... все это он уже придумал сам, никто не подсказывал. И получилась великая вещь, великая, - он сказал с горячностью. И вспомнил другие слова: - ... Холодная, роскошная - никого не жаль... Так говорил его неприятель, бывший ученик, с ехидненькой улыбкой, что он теперь делает в своей Германии - чахоточные юноши с черепами, кисть руки в щегольском ракурсе... не так уж и сложно, если постараться. Вообразил себя великим. Это Франц говорил, да, он сам слышал как-то, незаметно подошел... что он, Паоло, предал свою живопись, продался богачам. Что за ерунда, он продавал картины, а живопись его осталась неподкупной! * * * Да, простое дело, и печальное - все состоит из света и тьмы. О свечении, слабом, но упорном, из самой тьмы, из глубины отчаяния и страха, говорил этот парень, Рем . А Паоло не хотел - мечтал только о свете. Всю жизнь. И создал - да!.. сияющую гениальную поверхность огромных холстов, пустоту, населенную мифами и героями с тупыми лбами! Нет, нет, не так... Он еще раз посмотрел на холст. Этот парень его достал! Мазня! * * * Нет, не мазня, он уже знал. Композиции, правда, никакой. Устроено с убогой правдивостью, две фигуры почти на краю, у рамы, остальное пространство еле намечено широкими мазками, коричнево-черными, с проблесками желтизны... Помещение... в нем ничего!.. Вот пол, вдалеке стены, там узкая щель двери... Старик стоит лицом, но толку... лицо почти опущено, только лоб и нос, и то как-то все смазано, небрежно, плывет... плывет... словно время останавливается... Перед ним на коленях парень в драном халате, торчат огромные босые пятки... Понятен сюжет - блудный сын, он сам писал его, оборванец возвращается в богатый дом отца. Но и лохмотья можно показать с лучшей стороны, чтобы смрад не пер так в нос! Зачем! Тема достойная, но этот нищий возвращается в такую же нищету и... Он смотрел, и с него слетала, слетала шелуха этих слов, и доходило все значение сцены, вся эта плывущая, уходящая в вечность атмосфера, воздух, отчаяние скупые детали без признаков времени, везде, навек, намертво, навсегда... ... Пока не схватило за грудь и уже не отпускало. Не в раскаянии и прощении дело, хотя все это было показано с удивительной, безжалостной простотой. Дело в непоправимости случившегося, которую этот художник, почти ребенок, сумел угадать. Ничто нельзя вернуть, хотя можно и простить, и покаяться. Дело сделано, двое убиты насовсем. Нет, этого он не мог принять. * * * Он даже готов был простить этому Рему темноту и грязь, запустение, унылость даже!.. И то, что раскаяние и прощение показаны так тихо, спокойно, можно сказать - буднично, будто устали оба страдать, и восприняли соединение почти безучастно... Паоло знал - бывает, но это ведь картина! Искусство условно, всего лишь плоскость и пигмент на ней, и из этого нужно сотворить заново мир, так создадим его радостным, светлым... Что-то не звучало. Ладно, пусть, но здесь сама непоправимость, это было выше его способности воспринять. Он сопротивлялся всю жизнь, всю жизнь уходил, побеждал, убегал, откуда это - непоправимость случившегося... А ведь случилось - что? - его жизнь случилась. Выбирал - не выбирал, она случилась, непоправимо прошла. Истина догнала его, скоро догонит, и картина это знала. Он отодвинул холст. Парень сошел с ума. Кому это нужно, такая истина на холсте... * * * Далее был портрет старухи, получше, но снова эта грязь!.. Руки написаны отлично, но слишком уж все просто. Что дальше? А дальше было "Снятие с креста", тут он не выдержал. Пародия на меня, насмешка, карикатура, и как он посмел принести!.. Убогий крест - вперся и торчал посредине холста, бездарно и нагло перечеркивая всю композицию, тут больше и делать нечего! Грязь и мерзость запустения, помойка, масляная рожа и брюхо в углу... две уродки, валяются у основания. И сползающий сверху, с тощим отвислым животиком, и такими же тощими ляжками Христосик... Где энергичная диагональ, где драма и ткани, значительность событий и лиц, где мощь и скорбь его учеников?.. Умение посмотреть на себя со стороны помогло ему - он усмехнулся, ишь, раскудахтался, тысячи раз облизывали тему до полного облысения, не вижу умысла. Написал как сумел. Кстати, откуда у него свет? Нет источника, ни земного, ни небесного... А распределил довольно ловко. Нет, не новичок. Зловредный малый, как меня задел... И не отрываясь смотрел, смотрел... * * * Какая гадость, эта жизнь, если самое значительное в ней протекает в грязи и темноте... Он удивился самому себе, раньше такие мысли не приходили ему в голову. Жизнь всегда была, может, и трудной, но прекрасной. -Последние месяцы меня согнули.. -Ну, нет, если есть еще такие парни, я поживу, поживу... -Чего-то он не знает, не учили, наверное, - общему устройству, сейчас я набросаю, а завтра просвещу. Способный, способный мазила, меланхолик, грязнуля... из него выйдет толк, если поймет равновесие начал. -Все дело в равновесии, а он пренебрегает, уперся в драму! -Пусть знает, что жизнь прекрасна! -Не-ет, он ошибается, он не должен так... он молодой еще, молодой, что же дальше будет?.. -Не все так печально, нельзя забывать о чуде, теплоте, о многом. Да... Он вдруг понял, что говорит вслух, все громче, громче, и дыхания ему не хватает. Тяжело закашлялся, задохнулся, замолчал, долго растирал ладонями грудь.. - Нет, нет, все равно так нельзя, он должен, должен понять!.. * * * Пересиливая боль в плече, он поднял руку и взял со стола небольшой лист плотной желтоватой бумаги, свое любимое перо, макнул его в чернильницу, до этого дважды промахнувшись... и крупными штрихами набросал кисть винограда с несколькими ягодами, потом еще, потом намеки на ягоды, крупный черенок... и с одной стороны небрежно смазал большим пальцем. Гроздь винограда. Картина как гроздь, свет к свету, тень к тени... Пусть этот любитель ночи не забывает про день! И положил бумажку на холст. Что у него еще там?.. * * * Несколько графических работ. Он небрежно рассыпал их по полу, глянул и внутренне пошатнулся. Мощь и смелость его поразили, глубоко задели. Опять наброски, где разработка? Но это был комариный писк. - Невозможно, невозможно... - твердил он, - так легко и небрежно, и в то же время безошибочно и сильно. Вот дерево, листва, что он делает! Не подражает форме листа, не пытается даже, а находит свою смелую и быструю линию, которая ничуть не похожа, но дает точное представление о массе листьев и нескольких отдельных листьях тоже. А здесь смазывает решительно и смело, здесь - тонкое кружево одним росчерком, а тут огромный нажим, а эт-то что?... пальцем? ногтем? щепкой? Черт знает что, какая свобода в нем!.. Он вспомнил своих учеников. Айк - умен, талантлив, все понимает, но маломощный, и будет повторять за ним еще долго, а, может, никогда не вылезет на свою дорогу... Франц - сильный, своевольный, но глупый, самодовольный и чванливый, а ум нужен художнику, чтобы распорядиться возможностями... Есть еще Йорг, тот силен, но грубоват, и простоват... в подражании мне доводит все до смешного и не замечает. Хорошие ребята, но этот сильней, да... * * * -Парню нужно доброе слово, поддержать, поддержать!.. Ровесники недоброжелатели, завистники, загрызут, заклюют от зависти. -Но совсем непримирим, совсем, это несчастье, он не понимает, темная душа... -Говоришь, а завидуешь. -Мне нечему завидовать, делал, что хотел. -Устроил себе праздник, да? -Может и другие повеселятся. -Короткая она, жизнь-то, оказалась, как выполз из темноты, так и не заметил ничего, кроме радости. -Бог мне судья. -Пусть тогда лучше Зевс, мы с ним поладим... -Душой не кривил, писал как жил, делал, что мог. -Ну, уступал, уступал... так ведь ерунду уступил, а на деле, что хотел, то и делал. -Может, недотянул?.. -Прости себя, прости... -Все-таки печально кончается... Не хотел этого видеть, да? -Ну, не хотел, и что? -А вот то, повеселился - плати... -А, ладно... Он устал от своих слов. Ладно, да, да, да... Ну, и пусть. -Пусть... -А парню скажу все как есть, может, польза будет. * * * Теперь он был доволен. Нашел, что сказать. Всегда готовился к разговорам с учениками, это главное - внимание... Хотя говорил вовсе не то, а что возникало в его быстром уме сразу перед картиной. Этот парень... он мне подарок. Вот как бывает, а мог бы его не знать. Значит не все уж так плохо, есть художники, есть... И я еще пригожусь, не все забыто. Ведь он ко мне пришел, ко мне... совсем молодой, а не к кому-нибудь из новых, да. Он почувствовал себя почти здоровым, встал и отошел в угол, где за небольшой ширмой стояла удобная кушетка. Здесь он раньше проводил не одну ночь, после того, как заканчивал картину или уставал так, что идти в дом не хотелось. Он лег и затащил на ноги тяжелый шотландский плед, который подарил ему Айк. "Хороший парень, но нет в нем мощи... изыскан - да, но я был сильней... А этот.. как его, Рем?.. -Сделает как надо... -Живопись, все-таки, излишне темна, грязновата... -Но какая смелость!... -И если избежит... -Если избежит, да. -Не надо больше об этом, хватит... - Сам-то?.. А что?.. Прошелся по жизни как ураган. -Но многое только краем, краем... -Не угождал, нельзя так сказать... -И все же... -Ну, и что? -А то!.. Оказалось куда печальней, чем думал. -Справедливо оказалось... -И еще хочешь, чтобы красиво кончилось? Не много ли?.. Что делать, он хотел жить, и это было главным. * * * И хотел приспособить свой талант, чтобы сильная живопись осталась, но все же, все же... -Надо парню сказать - нельзя так сурово... -Пусть помнит, люди слабы, они другое видеть хотят... -Это не в ущерб, не в ущерб, если с умом... -Может, и в ущерб... Теперь он снова не знал, что сказать. Не про живопись, с ней у парня наладится, все еще ахнут... -Вот был бы ученик! -Поздно его учить, разве что слегка подтолкнуть... -Мое время прошло. Впервые он сказал эти слова без тяжести в груди, спокойно и безучастно. Закрыл глаза и забылся. * * * Перед рассветом ему снова привиделся сон, который бывал не раз, пусть с изменениями, новыми лицами, но кончался всегда одним и тем же. Он стоял на балконе, с ним его ученики - тонколицый тихий Айк, громкий смешливый толстозадый Йорг, и даже опальный Франц был рядом, усмехался, язвительный и самоуверенный... И его вторая жена, Белла, любимая, она тут же, в голубом платье с кружевами... но на него не смотрит, и он почувствовал - не видит его!.. И никто его не видел, что-то новое в этом было. Он посмотрел вниз невысоко, метра два или три, под балконом снова трещина, надо бы распорядиться, пусть заделают, ведь опасно... Перила куда-то делись, и он соскользнул вниз, быстро и плавно, и ногами... стал увязать, но ему не было страшно, потому что все рядом, близко, он чувствовал, что может выбраться, стоит только сделать небольшое усилие. Но не делал его, стоял и смотрел. Рыхлая почва с крупными комками поднялась до колен, а он не чувствовал, что погружался... * * * Наконец, он, осознав опасность, сделал усилие, и тут кто-то огромной чугунной крышкой прихлопнул сверху голову, шею, часть спины... Непомерная тяжесть свернула его, сложила пополам, настолько превосходила его силы, что он не мог даже шевельнуться, и стал врастать в почву, врастать, врастать, и задыхался, плакал от бессилия и ледяного страха, и задыхался... И все- таки, и тут надеялся, что произойдет чудо, он вырвется, или его спасут и вытащат, или... он проснется теплым ярким итальянским утром, молодой, сильный, начинающий...в широком окне - бухта, залив, темно-синяя вода... И все тяжелое и страшное, оказывается, только приснилось! Над ним наклонилось лицо. Белла, она узнала его! -Ты счастливый человек, Пауль, у тебя хватит силы сказать ей - нет... Нет! - он думал, что кричит, никогда так громко не кричал, даже на своих картинах: Нет! нет! нет!.. И ему снова повезло. А может и не повезло, может так и должно было быть, да? * * * Вдруг все изменилось - то ли эти христианские мудаки на небесах растерялись, не зная, куда его определить, с такой привязанностью к жизни, то ли его любимые греческие боги вспомнили о нем, наверное, все-таки вспомнили, хочется в это верить... Тяжести как не бывало, его легко и весело подбросили, и он полетел вверх и вбок, все набирая скорость и не удивляясь этому. Далеко внизу он увидел сине-черную с проблесками розового плоскость, а над ней - ярко-голубую, тоже с бело-розовыми штрихами и пятнами. Море и небо, облака, теплынь... Так и должно быть, подумал он, ведь это Италия!.. Только чего-то не хватает для полного равновесия, земли, наверное... Он глянул направо и за спиной вместо земли обнаружил третью вертикальную плоскость, она была светло-коричневой, с желтизной, и на ней до боли знакомые неровности. Грунт, догадался он, мой любимый кремовый!.. Вот оно что, конечно, грунт!.. Он стремительно летел ввысь, а холст за спиной все не кончался. Вот это поверхность, вот это да! Он ничуть не испугался, его мужества не сломить. Сейчас, сейчас... Он уже знал, в правой руке любимая толстая кисть, с широкой плоской щетиной, стертой по краям от ударов по твердым от клея узелкам, он звал ее "теткой", а его ученик и предатель Франц насмешливо говорил о ней - "как его бабищи..." Ученичок, скурвился, уперся в свой любимый ракурс... * * * Я знаю сюжет. Надо переделать, переписать весь мир! Вечный рай, вместе - звери и люди. Только мир, свет, тепло и красота. Паоло глянул - кисть при нем!.., теперь осталось залететь повыше и махнуть рукой, оставить на холсте первый его знаменитый длинный, мощный и свободный мазок, начать все заново... И на этом все, все кончилось, его время истекло. |
||
|