"ЛЧК (Записки старого человека)" - читать интересную книгу автора (Маркович Дан)2. День рождения БлясоваВ тот же день после обеда я сидел в кресле и читал. Кто-то бухнул в дверь кулаком, она распахнулась, и в комнату вошел огромный толстяк в галифе и сапогах, в легкой рубашке с короткими рукавами, без нескольких верхних пуговиц, так что видна была розовая грудь, поросшая седыми волосами. Седые, торчащие во все стороны усы придавали ему сходство с большим светлым котом, правда, глазки - маленькие, острые, серые отличались от кошачьих. Это его я видел утром с коляской... - Здравствуйте, я Блясов Роман, - вежливо и тихо сказал толстяк, на это его хватило - и тут же он заорал во весь голос: -Ты что же это, живешь не живешь, не ешь не пьешь, что ли?.. Купи полсвиньи, недавно зарезал. Я ответил, что денег нет и пока буду обходиться супом и немногими овощами, которые росли сами по себе на окрестных полях. - Денег нет - вещи я тоже беру.. - И вещей нет. - Тогда помоги мне как-нибудь с травой или с очистками, и будем в расчете. Вот варить надо, Аугуст не справляется один... Моя бедность и нежелание что-то сделать, чтобы жить получше, были ему непонятны, но он не злился, что я совершенно бесполезное для него существо, а стоял и разглядывал меня серыми заплывшими глазками. - Ты как здесь оказался? - Поменялся с Крыловым. - А! Наш научник сдрейфил, все жаловался - кот тут один, Феликс, приходит и смотрит на него. - Его зовут Феликс? - Ну да, здесь все его знают. - И что, он приходит... смотрит?.. - Не знаю... но он может... - Уж не он ли шел за вами утром? - Он и есть. Видишь, недовольны они, довели до сведения - овраг твои хрюшки подтачивают и ночью визжат, плохо кормишь, значит. - Кто недовольны? - Кто, кто... ясное дело, коты. А хрюшки-то ни при чем: вода стала не вода, и земля - не земля, и овраг сам по себе растет, а коты все свое твои свиньи... то хрустят по ночам, то визжат, то подрывают. Попробуй им объясни, они нашей жизни понять не могут... Ну, да ладно. Приходи в субботу вечером, день рождения у меня. Я здесь под лестницей, в подвале, живу. - Отчего же в подвале, когда квартиры пусты? - Гертруда, подлец, Анемподисту наплел, а тот: "Света не дам, тепла не дам... наживаешься..." - а сам свининку жрет ничего себе, даром что инвалид. И не дал, выжил из квартиры. Хорошо, котики в подвал пустили. - Могли и не пустить? - Они народ особый: поругаешься - и что-нибудь свалится на голову... или недавно - пошутил ведь только! - и ось сломалась, а где новую тачку возьмешь? Вот с детской коляской теперь... слезу утираю. - Это вы серьезно, Роман? - Ну уж и пошутить нельзя. Однако береженого Бог бережет. Может, и есть что в этих, черных... Будь здоров, приходи. Он хлопнул дверью и тяжело затопал вниз. За столом Когда я пришел в подвал, гости уже были в сборе. Помещение согревалось и освещалось огнем факелов и огромным пламенем в очаге, который сложил сам Блясов. Собрались почти все жители нашего подъезда, люди и коты, не было только Крылова - он не ел свинины и не любил песен, таинственного кота Феликса и Люськи, кошки, которая жила у Коли. Про Крылова кто-то заметил, что наш книжник, видимо, занят, все пишет, о его нелюбви к свинине и песням промолчали, где Феликс, никто не мог сказать, а Люську Коля не взял с собой, да и она сама бы не пришла, если б знала, что будут два черных кота - Крис и Вася-англичанин, с которыми у нее были весьма сложные отношения. Люська не выносила мужиков - ни людей, ни собак, ни даже котов, и ни разу в жизни не родила ни единого котенка. Ее покровитель Коля дважды в день спускался ко мне в своих бесшумных носках - потолковать о "р-рыбе", о жизни в Сибири, где, говорят, не слыхали еще о нынешней власти, хотя ей скоро уж триста лет, о погоде и этих проклятых микробах, которые разучились сбраживать "продукт". За Колей шла Люська, просовывала в дверь свою симпатичную мордашку, брезгливо нюхала воздух и пробовала лапкой пол... после этого она пятилась и уходила... Колин интерес к процессу брожения был не бескорыстным - он доставал выпивку, говорили, что у жэковцев. Возвращаясь к своей Люське пьяный, Коля обязательно падал с лестницы, и тут верную службу служили его нос и вся голова, которые брали на себя удары. В непрочных стенах оставались вмятины, похожие на следы от пушечных ядер. Я видел, как летит Коля и врезается в стену. После удара он лежал тихо, глаза были открыты и не мигали. Я наклонился над ним - кажется, все... Тут он еле слышно прошептал: "Очки, очки..." Рядом лежали очки, ничего им не сделалось, - их напялили на разбитый нос алкаша. Коля сразу ожил, как будто и не падал. Рассказывали, правда, что после этого он крепко спит день или два, а потом снова ходит по лестницам, говорит о "р-рыбе" и вольных сибирских поселенцах... Соседи называли его "дядей" и вот почему. Несколько лет тому назад к нему привезли на лето родственницу, девочку лет шести. Родители, узнав про запасы мясного супа, просили подкормить девчонку. Коля перестал пить, бегал счастливый по этажам, стирал крохотные детские носочки... Пришла осень, девочку увезли. Коля бродил по дому и рассказывал всем, что его ждут, и он бы, конечно, уехал отсюда - "не город, а кладбище" - да вот не с кем оставить эту бешеную Люську, с ней никто не справится, кроме него... Девочка звала его дядей, и с тех пор так и пошло дядя и дядя... Теперь "дядя" сидел тихо, следил жадными глазками за Блясовым, которого все звали Блясом, а Бляс крутился вокруг огромной свиньи и не давал ей покоя, свинья, в свою очередь, поворачивалась над пламенем, но не сама, а как хотел этого толстяк Бляс. О Коле и Люське я говорил много, так что пора описать остальных. Рядом с Колей разместились друг подле друга двое - муж и жена, старик и старуха. Он - маленький, худой, с безносым лицом, изрытым шрамами. Она - большая, тяжелая, с грубыми руками, лицо длинное, мужеподобное, пакля светлых волос свешивается на плечи. Маленький человек - наш дворник Антон, а его жена Лариса, художница. Их кот Вася сегодня рядом, и Лариса счастлива, что наконец вся семья в сборе. Антон давно не отходит от нее, а приручить Васю ей все не удается - он своевольный и независимый кот, то и дело куда-то исчезает, потом появляется как ни в чем не бывало, поест и снова убегает. Вася не похож на местных котов, и потому его прозвали англичанином. Он совершенно черный, только в ушах серебристый пух и глаза голубые, очень тонкий, а когда выгибает спину, то кажется совсем плоским, держится с большим достоинством, все время молчит. Когда он дома, то обычно сидит на балконе, на перилах, и молча смотрит вниз. Лариса стонет - "Бесчувственный какой, на меня не взглянет, поест, поспит - и опять на перила, а потом и вовсе удерет на неделю..." Антон понимает Васю и не пристает к нему. Он убирает вокруг дома и в подвалах, а Лариса собирает разный пух и перья и наклеивает их на картон - получаются своеобразные картины, никому они не нужны и висят у них дома. Антон - бывший ученый... но это было давно... Напротив меня старый эстонец Аугуст, с морщинистым загорелым лицом и светлыми упрямыми глазами. У Аугуста отрублена кисть правой руки. Он еще крепкий старик и помогает Блясову ухаживать за свиньями. Рядом с Аугустом его жена Мария, с красивыми восточными глазами старуха, с ней падчерица Анна, женщина лет пятидесяти, полная блондинка, и тоже видно, что когда-то красивая женщина. На коленях у Анны Серж - аккуратный, черный, с белым галстучком, немного скучный, но добрый кот. Около Марии сидит Крис. Это черный без изъяна могучий зверь, забияка и крикун, от возбуждения он зевает, поглядывает на тушу - ему не терпится отведать свининки. Его розовая глотка вызывает у меня зависть... и зубы тоже, и зубы!.. А серого кота Аугуста давно нет, с ним у старика много огорчений, он где-то шляется или, как говорится здесь вежливо, странствует... Мясо готовилось, шел ленивый разговор. - Бляс, не боишься в подвале, крысы сбегутся?.. - Не-е... нас вот кот бережет... кот - бережет - стихи, а?.. - Ты Феликса, что ли, мясом купил?.. - Феликса не купишь... - Ну, Криса... - Крис у них голоса не имеет, Феликс все решает... Блясов ткнул свинью огромной двузубой вилкой и зарычал: "А-аа, вот и мясцо..." - взял тушу за ножки и бережно, как ребенка, легко перенес на огромное блюдо на столе. Началась еда. Хрюшки у Бляса много гуляли по оврагу и были сухопары, настоящие горные свиньи, а это мясо самое вкусное. Бляс упивался: - Это вам не вермишель в пакетах - сушеные черви, это животное свободное, ешь - будешь пьян без вина... - Бляс, не жмоться, налей, - прохрипел Коля, глаза его налились кровью. - Молодец, Бляс... - Да я таких слабаков могу прокормить сотню, навались, ребята... - Да-а, завтра у тебя не допросишься... - канючил все тот же Коля. - А ты отработай - и будет все, поработай, "дядя"... Эх, забываю я, что с вас взять, кожа да кости - старики. И сам я туда же смотрю... все вокруг истлело, кончается... пустыня наша жизнь... Когда-то Роман, Мария и Николай перебрались сюда из окрестных деревень, чтобы строить институт и город. Сначала жили в бараках под горой, потом получили квартиры вот в таких панельных домах. Мария тогда была красавицей, и ее любили многие, вот и Бляс был влюблен, и с Гертрудой у нее что-то было, а потом приехал Аугуст из далекой Эстонии и застрял здесь тоже влюбился, а потом появилась стена, и он остался навсегда... Над лежанкой хозяина висел дорогой ковер, на нем длинноствольный пистолет с рукояткой, отделанной желтоватой костью. Бляс перехватил мой взгляд и сказал с гордостью: - Старинный... из такого вот поэта Пушкина убили, слыхал?.. Вот послушай, как он сказал. Он проглотил кусок и встал, надулся, покраснел - приготовился читать... и вдруг сморщился, согнулся, как будто его кто-то ударил в живот, сел - "нет, не могу..." - и тут же торопясь выкрикнул высоким голосом: - Выхожу! один! я! на дорогу! - и заплакал, почти шепотом ругаясь: Ах, ты, бля... представляешь - выхожу!., я?., один... на дорогу... а дальше забыл... эх, какая тут дорога... - Бляс, не жмись, налей,- умолял Коля. - Ах, ты, пропойца... завтра отработаешь?.. Коля был готов на все - "да, да, да...". Блясов полез куда-то в угол и вытащил на свет, мерцающий багровый свет факелов, огромную бутыль, на дне которой плескалось несколько литров темно-коричневой жидкости. - Пустырник! - ахнули все восхищенно. Остатки былой роскоши, изрядно потрепанные в течение зимы запасы. Коля получил авансом полный стакан, остальным в честь дня рождения разлили по рюмкам. Я смотрел на этих людей в мрачном низком подвале с фантастическим средневековым освещением, на их радость и думал - как мало нужно человеку, чтобы воспрянуть душой... вот немного тепла, и опять люди как люди... - Ты что не пьешь,- заорал Блясов,- ты что именинника обижаешь?.. Я выпил. Разговор оживился. Каждый почти из присутствующих имел свою теорию, объясняющую те события и явления, которые беспокоили его. Теория Блясова касалась неохотного произрастания злаков и всякой всячины, пригодной для еды. Бляс считал, что все дело в многочисленных сотрясениях почвы, неизбежных при военных действиях. От них теряется прежнее устройство земли, и растения бесполезно ищут покоя и нужного им питания, которое "аннулируется", потому что почва "сворачивается от мелкой тряски" слипается и не выдает своего добра прорастающим семенам. На этой почве они схватились с Ларисой, которая утверждала, что все дело в изменениях свойств воды - из-за поворота рек в обратную сторону, под влиянием человека или самовольно, по причине каких-то непонятных нам недовольств природы. У Коли была теория, объясняющая таинственное нехотение разных ничтожных тварей сбраживать "продукт" - производить спиртное. Он видел в этом явную контрреволюцию и саботаж, распространившиеся на микромир. У Аугуста была своя точка зрения на все социальные катаклизмы - он объяснял их нежеланием людей работать добросовестно, вследствие чего у них освобождалось время на революционные и прочие глупости. "Рапо-о-тать на-а-та",- говорил он, округляя свои прозрачные глаза. "Во-о, работать", - поддакивал ему "дядя", имея в виду суматошных микробов. А у Марии теорий не было, вернее, когда-то у нее была теория - как вести себя с мужчинами, но она настолько не вязалась с практикой, что к середине жизни забылась, а теперь потеряла всякое значение - рядом был верный Аугуст, наконец Мария оценила его... а может, просто никому больше не была нужна... А вот Антон молчал. И все поглядывал на Ларису, кивал головой - во всем соглашался. Иногда он улыбался ей, хотя трудно было назвать улыбкой то, что происходило на его лице, и все же как-то светлело над этой изрытой воронками пустыней... Что он за человек, как попал сюда? Пусть эти славные люди еще поспорят, им есть о чем поговорить, а мы расскажем об Антоне... и о Ларисе, потому что отдельно говорить о них просто невозможно. Антон и Лариса Полвека назад молодой человек, бывший студент-физик Антон Бруштейн, приехал в столицу из Чебоксар. Здесь он написал диссертацию по каким-то вопросам биологии, в которую физики тогда несли свет, опьяненные своими успехами в области молекул малых и неодушевленных. Все оказалось сложней, физики скоро отвалили, и в биологии остались по-прежнему биологи, правда, немало почерпнувшие от нагловатых пришельцев. Антон в столице не удержался, уехал в маленький новый город, выросший вокруг гигантского Института искусственной крови. С пылом он принялся за работу, трудился день и ночь и преуспел сначала, а потом его странная фамилия стала мешать продвижению... и город начал хиреть, и люди, работающие в институте, старели, а новых все не было, и денег не стало никаких, и оборудования... В конце концов делать эту кровь оказалось совершенно невыгодно и решили покупать японскую - за нефть, так что все здесь пришло в упадок. Антон пытался что-то делать, а потом махнул рукой, получал зарплату и отчитывался кое-как в конце года. А жаль... Он был человек довольно умный и тонкий, талантлив в науке-умел связывать между собой далекие явления, находить аналогии. Кроме того, у него было пристрастие к перевертышам-стихам и предложениям, которые читаются одинаково с обеих сторон, и он неустанно выдумывал и писал такие стихи. Некоторые его предложения были своего рода шедеврами, и была даже небольшая поэма, в которой он описывал город и институт. Все это хотя и важно, но не главное об Антоне, а главное вы начинали понимать сразу, как только подходили к нему поближе. Когда он стоял рядом с вами, то постоянно тонко вибрировал, наклонялся, пританцовывал, всплескивал коротенькими ручками и все время старался угадать ваши дальнейшие слова и движения и весь последующий ход вашей мысли, чтобы никакому не противоречить. Сама мысль о возможности противоречий была для него настолько мучительной, что он отточил свои органы чувств до невиданной тонкости именно в направлении угадывания, о чем хочет сказать или даже подумать его собеседник. Разговариваешь с ним - и как будто прорываешься в пустоту, встречаешь постоянное одобрение, кивки - "да, да, да...", но стоит ему удалиться или просто зайти за угол, как его подхватывает следующий прохожий человек, и снова начинается - "да, да, да...". Так уж он был устроен. Не то чтобы давить на него - просто трогать словами было невозможно, да и не только словами - взглядом, самим присутствием... Так и чувствовалось, что пространство вокруг него искривляется и он находится под влиянием невидимых никому силовых полей, его тело изгибается сложным образом, а потом по-другому-и так всегда... А с виду он был неплох, такой небольшой, хорошо сложенный худощавый котик, мужественное лицо с карими глазами, лоб Карла Маркса, чем не мужчина... Вот такие, если мягко сказать, неопределенность и страх перед противоречиями в сочетании с умом и порядочным воспитанием причинили нашему герою немало неприятностей. Может быть, так было бы в любое время, ведь все наши беды мы носим в себе, и все-таки многие вопросы решились бы по-другому, если б жизнь была чуть помягче к людям... просьба загадочная, конечно, но, по сути, довольно простая. Не до этого было - третье столетие великой утопии за окном, митинг следовал за митингом, одна революция сменяла другую, но главное не менялось, потому что укоренилось в людях: насилие из средства сделать людей счастливыми давно уж превратилось в форму и суть жизни. Никто не понимал, что надо жалеть друг друга, не выкручивать руки, не переделывать человеческую природу, чего-то там лепить новое из людей... а просто помогать им жить, чтобы лучшее в них проявилось, к этому уже никто не был способен. Лихорадочно искали виновных, клялись в верности, восторгались своей решительностью и непреклонностью. Те немногие, кому это было противно, прятались в свои норы, становились нищими, юродивыми, уходили на самые простые и грязные работы... Антона, зная его постоянное "да, да, да", редко замечали, но иногда и его начинали допрашивать с пристрастием, верит ли он в то, во что нужно было верить, и, странное дело, тогда он напрягался и, весь дрожа, в поту, с туманом перед глазами, начинал плести весьма неглупо о том, на что похоже одно и на что другое, с чем можно сравнить это, а с чем то... а припертый к стенке, вздыхал - и снова говорил о том, к чему это все относится, какие имеет черты, и близкие и далекие... Мало кто мог дослушать до конца, и его оставляли в покое, считая полупомешанным теоретиком. Такие разговоры дорого ему обходились, он, обессиленный, приползал домой и долго потом прислушивался к ночным шагам... Он уже подумывал о месте вахтера или дворника, нашел за городом кусочек ничейной земли и стал выращивать овощи. Вечерами он сидел дома и читал. Лет до двадцати пяти он женщин не знал и боялся, хотя мечтал о них. Он тайно хотел, чтобы они сами укладывали его в постель и сами уходили, когда ему захочется остаться одному. С Ларисой он был знаком с незапамятных времен, она влюбилась в него еще в Чебоксарах, где он выступал с лекциями, - столичный аспирант, перед студентами художественного училища - о современных достижениях его новой науки. Лариса бросила все и последовала за ним, работала художницей в институте, иногда приходила к нему в гости, а он, как всегда, был робок и вежлив... и все тянулось годами совершенно без надежды на будущее... Эта Лариса была костистая крупная девица с длинным унылым лицом, вялыми космами волос, всегда нечесаных, при этом у нее была тяжелая крупная грудь и большой зад, что сыграло значительную роль во всей истории. Она была неразвита, некрасива, с туманными речами, ее вид наводил тоску на Антона. Она смотрела не на человека и его живое лицо, а в гороскоп и верила слепо книгам, предсказывающим судьбу, она не понимала никаких тонкостей и подменяла их путаными длинными умозаключениями. Она была - Весы, и он был Весы... он был ее судьбой - и не понимал этого, потому что не был до конца духовным человеком, она так говорила и во время своих приходов старалась его как-то воспитать и облагородить... а ему хотелось, чтобы она скорей ушла... И тут случилось событие, которое сломало медленный ход истории. Кто-то познакомил Антона с гречанкой Миррой, пылкой южной женщиной. Мирра пришла к нему как-то вечером, обняла и потянула на себя - и он покорился, подчинился ее страсти, а через некоторое время сам завывал и скрежетал зубами, подражая ей... Мирра вытеснила всю его тихую жизнь, поселилась у него, притащила кастрюли, страсти чередовались со скандалами - она выгоняла его из собственной квартиры... потом тоненьким голосочком - по телефону - звала обратно, он бежал, барахтался в ее объятиях... и так прошло несколько лет... Потом он надоел Мирре, и в один день она исчезла, оставив ему кастрюли и тарелки, и он больше никогда не видел ее. После этого нашествия Антон прибрал свою квартирку, ежедневно мыл пол, снова полюбил тишину... одинокая чистая жизнь - это так прекрасно... Но прошло немного времени, и он с ужасом обнаружил, что женщина все-таки нужна. В конце концов он как-то устроился, стал ездить в райцентр, прогуливался по вокзальной площади, здесь его находила какая-нибудь добрая женщина и вела к себе. Он приезжал домой на рассвете, в трепете - страшно боялся заразы - тщательно мылся и ложился спать... Лариса нашла его и одолела удивительным образом. Он был дома и мечтал об очередной поездке, последние дни эти мысли не давали ему покоя и подавляли страх перед инфекцией. И тут, уже в сумерках летнего дня, он увидел на балконе... Ларису?.. Нет, какую-то совсем новую для него женщину, со страстными, горящими от возбуждения глазами... прильнув к стеклу, она наблюдала, как он в трусах, почесывая редкую шерсть на груди, перемещается по комнате. Он увидел ее и застыл... Как она попала туда, взобралась на седьмой этаж?! Остолбенело он смотрел на высокую грудь под слабым летним платьем, на толстые оголившиеся ляжки... Как это кстати... Утром через головную боль проник ужас - она спала на его чистенькой кроватке, высунув из-под одеяла толстую ногу, раза в два толще его ноги. Она повернулась - и он со страхом и отвращением увидел ее широкую спину и тяжелый зад, рядом с ним - тонким, хрупким, нервным... Он скатился с кровати, она и не пошевелилась. Как вытурить ее, как изгнать?.. Он придумал страшную историю с гибелью друга где-то в Сибири, а сам уехал в столицу и отсиживался у знакомых несколько дней, потом вернулся, тайно пробрался к дому... В окне горел свет - она здесь! Он ждал целый день на улице и, когда она вышла куда-то, забрался в квартиру и заперся. Она пыталась открыть дверь ключом - он нажал на собачку. Тогда она снова залезла на балкон и бесновалась там, пока не выдавила стекло. Пришлось звать на помощь соседа-алкаша, который, несмотря на обещанные две бутылки, как-то нехорошо улыбался... Лариса исчезла, но почти сразу же появилась Рива. Умная, с красивой маленькой головкой, она на все знала ответы, была холодна и тщеславна. Случайно заехала в провинцию, столичная художница, и этот красивый и молодой талантливый ученый, занимающийся чем-то сложным и непонятным, ударил Риву по тщеславию - ученых у нее еще не было. А он трепетал от каждого движения ее бровей - и отчаянно устал от собственного трепета, что с ним редко случалось. Наконец она убедилась, что за мужественной внешностью какая-то бесформенная масса, немного побесилась, помучила его и исчезла через три месяца, не оставив даже адреса и забыв хорошую книгу Фромантена "Старые мастера", которую он потом долго читал и перечитывал, лежа в ванне, пока один раз не заснул там - и книга превратилась в слипшийся ком, пришлось ее выбросить... Теперь его чистенькая квартирка постепенно зарастала грязью. Сначала он складывал мусор в пакетики и выкидывал их в мусоропровод, который был рядом, на лестнице, но потом эти пакетики стали его раздражать, и он начал сбрасывать мусор прямо на пол и ногой сгребал его в кучу. Такие кучи в полметра и даже метр высотой стояли на кухне, как муравейники. Он рассеянно перешагивал через них, по пути смахивал со стола неизвестно как попавший туда сапог, носки лежали рядом с недопитым стаканом чая... Постепенно он перебрался в комнату, стал там есть и пить, сначала стыдился редких гостей, а потом привык и обнаружил, что так жить ему гораздо приятней. Объяснить такую склонность, наверное, можно недостатком воспитания и тем, что ребенок видит в родительском доме. Интересно, что более поздние навыки и привычки в какой-то момент как ветром сдуваются... Но думаю, что могло получиться совсем по-иному - видя вокруг себя чистую спокойную жизнь, он нашел бы смысл в чистоте у себя на кухне и во многом другом... но что об этом говорить... Он сидел, пил чай среди мусорных куч - и думал о женщинах... Но он боялся пуще прежнего. Он трепетал перед Миррой, потом его одолела Лариса, потом Рива... и вот, напуганный постоянным насилием, он стал все же думать... о Ларисе. Он не был по-настоящему нужен ни Мирре, ни Риве, а Ларисе-то он был нужен, он это знал - и чувствовал себя уверенней с ней, мужчиной, эдаким котом отчаянным... это теперь он так себе представлял. Но он помнил и ее унылые космы, занудство, гороскоп, странные спутанные речи... и все эти безумства с лазаниями по балконам... Ему было стыдно за нее перед немногими приятелями, и он многократно предавал ее насмехался над ней в угоду им, и все это накопилось... И все-таки в этих лазаниях по балконам и в дикой страсти, которая совершенно преобразила ее, было что-то притягательное... он вспоминал грудь и толстые ноги, тогда на балконе, и потом... и забывал про свой ужас утром следующего дня... Потом страх снова пересиливал. Подходя к своему дому, он оценивал высоту окон - седьмой этаж! - и пытался представить себе, как она лезет в его окно. Ему казалось, что она превращается в серую кошку и, цепляясь длинными когтями, ползет вверх по водосточной трубе... И он поспешно устремлялся в свое убежище, где один, среди мусорных куч, разбросанных повсюду книг, со своими мыслями, перевертышами, далекий от институтских дрязг, от лозунгов и собраний, он чувствовал себя в безопасности, что-то писал свое, пил чай, жарил картошку, бережно доставал из конвертика пластинку любимого Баха, сидел у окна, смотрел на закат, а потом ложился, долго читал, лежа на спине, и никто не говорил ему, что это вредно, повторял строки Бодлера и Мандельштама, которого особенно любил, - и был счастлив... * * * Но мысль о Ларисе не исчезла, а лишь коварно притаилась и ждала своего часа. Он не мог никого завоевывать, добиваться, делать какие-то усилия прибрать, выкинуть мусор, пригласить женщину, очаровать умными речами или мужественным приставанием... Он не мог - и как бабочка с хрупкими крыльями, порхал, порхал... а потом взял да и полетел в огонь... А Лариса, оказывается, по-прежнему жила рядом, снимала крохотную комнатку, работала художницей... Он легко нашел ее среди примерно такого же мусора, как у него. Она была, как всегда, полуодета, что-то малевала большой щетинистой кистью... отбросила кисть - и они упали тут же на пол... пока не раздался настойчивый стук - стучали по трубе сверху или снизу - стол, к ножке которого она привалилась, таранил и таранил стену... В тот же вечер она притащила к нему свою раскладушку и поставила на кухне - чему-то она научилась за эти годы и старалась не нарушать его жизнь... а он на следующий день уже с ужасом смотрел на эту раскладушку пришел в себя, захотел остаться один и попытался избавиться от Ларисы, хотя понимал свое вероломство и был еще слабей, чем обычно. Несколько недель продолжалась борьба. Она приходила в ярость от его намеков, заталкивала его в угол, задавливала сверху подушкой, тащила, потного, задыхающегося, в постель, раздевала... и когда он приходил в себя, видел перед собой голую женщину, которая пыталась что-то сделать с ним, то в конце концов его одолевал мрачный восторг от своей ничтожности, от ее похоти, от их общности, побеждающей страх и замкнутость перед лицом враждебного мира...- и они сливались в одно существо, со стонами, скрежетом зубов... и на миг он побеждал ее - она стихала, а он уже с ужасом чувствовал, что никогда, никогда не останется один, и всегда, всегда вместе с ним будет эта странная женщина, которой нужен он, он и только он. И почему-то с ней у него все прекрасно получалось, он не стеснялся ее... Она еще долго стелила себе на кухне, еду готовила отдельно, держала в своих кулечках, а он - в своих, и часто они не могли найти эти кулечки среди мусорных куч, но постепенно стали объединяться... и вот уже все чаще он говаривал мечтательно: "Сварили бы вы, Лариса, варенье..." А она ему: "Деньги на сахар дайте". Он был скуп, но варенье пересиливало, и он вытаскивал деньги... Лариса с годами не менялась. Она по-прежнему говорила о духовности, а он по-прежнему был в ужасе от ее напора, от глупости, постоянной болтовни, курения до одури и бесконечного просиживания за столом... от всего, всего, всего... И он вспоминал то, что она кричала ему в ярости, тогда, вначале, безумная почти что женщина: "Вы не человек еще, вы полузверь... вы не любите никого..." Может быть, она думала, что, насилуя его, приучит к любви и добру... и научит любить себя? Кто знает, может, за этой нелепостью что-то было... Он не мог этого понять, чтобы ее понять - ее следовало полюбить, а он смотрел на ее зад и ноги с любопытством и интересом иногда, а в остальное время - со страхом и недоумением, как маленький восточный мальчик, откупоривший старую-престарую винную бутылку, и в то же время, взрослый человек, он понимал, что непростительная слабость души и тела привела его и поставила на колени перед ее яростной любовью. Но приходил вечер, и что-то другое он начинал видеть в ней. Он снова видел ее большой серой кошкой... а он уже был котом, таким вот симпатичным коричневым котиком... Потом снова приходило утро, и он, маленький и тонкий, со страхом смотрел на ее мускулистую спину, на крупную ногу, поросшую толстым светлым волосом. Все, что вчера вызывало особое вожделение, утром казалось отвратительным... и эти ее разговоры о гороскопе, гадания, и полное непонимание всего, что он так ценил в минуты трезвости разума наука, искусство, его палиндромы, книги и марки... Самых интересных людей она отвратила от его дома... (а может, они сами исчезли?). Столичные знакомые ценили его, он считался человеком мягким, интеллигентным и понимающим в искусстве. Бывало, собирались у него гости - приходил в кожаной куртке известный театровед, не у дел, потому что единственный театр закрыли, пел иногда певец голосом хриплым и отчаянным, были и другие - и все рассеялись, исчезли... Жизнь становилась лихорадочной и мелкой, были еще интересные смелые люди, но не стало среды развития и воздуха... а народ жил привычными трудами, промышлял кое-какую еду, растил солдат, возводил здания... Да-а, с переездом к нему Ларисы люди стали появляться совершенно иные. Одной из первых приехала красавица Зара в золотистом платье - главная телепатка и прорицательница, лечившая выжившего из ума важного старика. За ней стали приезжать все новые пророки и маги. Одни лечили теплом своих рук, другие ловили и концентрировали какую-то энергию, которая разлита всюду и приходит к нам со звезды, они говорили - с какой точно. Потом были такие, кто знал досконально о тайной силе различных нервных узлов и об энергии, которую они излучают и переливают друг в друга. Йоги были долгим увлечением, многие часами стояли на голове и почти перестали дышать... а потом начали прыгать под музыку, нескольких человек вынесли без сознания, остальные продолжали, пока не приехал следующий волшебник, сказал, что надо бегать и голодать. Здесь тоже появились свои фанатики, потом голодалыциков сменили ныряльщики в проруби, и скоро все смешалось... Еще хуже обстояло дело с питанием. То говорили, что есть надо только растительные жиры, то это убедительным образом опровергалось, то голодать - то не голодать, то есть сахар, то его не есть, то вредно есть часто, то-полезно - и за всем этим надо было успевать и, кроме того, ничего не есть из магазина, потому что все отравлено... И за козьим молоком бегали куда-то через лес, в любую погоду, и овощи везли из райцентра, потому что местные ядовиты, и воду пить стало нельзя, и ничего нельзя... Лариса за всем успевала, но и она стала уставать, а Антон совершенно замотался и мечтал, чтобы наконец или все стало нельзя, или все разрешили. Теперь он точно знал о себе - он любил поесть и выпить. Но он был рад тому, что Лариса занята, а он может иногда полежать в темноте и ни о чем не думать, на все наплевать... К сорока годам все казалось исчерпанным... Что дальше?.. Он не знал. И кажется, мало кто знал, ведь эта суета вокруг своего здоровья и неуклюжие попытки поверить хоть во что-то среди сползающей к полному хаосу страны... они скрывали растерянность людей и непонимание ими жизни, которые были во все времена, но теперь стали всеобщим явлением... может быть, потому, что с невиданной силой от них требовали подчинения - и восхищения этим подчинением, а будущее отняли: вера в рай на земле сама по себе рассеялась, а вера в бессмертие души не вернулась. Зато многие стали говорить о душе и ее свойствах, о биополе и различных лучах... говорили о всемирном разуме, а один человек, Либерман, твердил, что бог есть гигантская вычислительная машина, от нее все и пошло... Тем временем филиппинские хирурги удаляли аппендикс голыми руками, и стали появляться пришельцы - об их приметах были написаны книги, которые бережно передавались из рук в руки и переписывались. Пришельцы делились на синеньких и зелененьких, их классифицировали также по размерам и числу отростков... Наконец, обнаружили своего пришельца на балконе одной квартиры. Пришел домой муж и обнаружил это существо. Жена утверждала, что это пришелец, а он тем временем совершил гигантский прыжок и скрылся в кустах внизу. Все сошлись на том. что это был действительно пришелец, поскольку он был в форме пограничника, а откуда могут взяться пограничники в городке за тысячи километров от границы... и потом, его прыжок был совершенно нечеловеческим и привел бы к увечью любое земное существо... Затем пошли снова гороскопы, столь близкие сердцу Ларисы, гадания по старинным книгам... Или это было раньше?.. Сейчас уже трудно восстановить порядок, в каком все распространялось. Но за гаданиями уж точно было вызывание духов, столы с блюдцами, странные сдавленные звуки в темноте, которые долго обсуждались и расшифровывались... Наконец, эти встречи в темноте пришлось прекратить, потому что стали пропадать вещи... Подозрение пало на основателей кружка, в числе которых была Лариса. Она рыдала и требовала от Антона, чтобы он кому-то набил морду, но это было настолько нереально, что она сама отступилась и прибегла к старой тактике - залезла на балкон своего недруга и страшно перепугала всю семью... На этом все и кончилось... Но возникли новые увлечения... От всего этого мельтешения Антон иногда все же взбрыкивал. После очередной сходки телепатов сидел мрачно за кухонным столиком, справа носок, слева - кусок хлеба с маргарином, и говорил Ларисе: - Скорей бы война, тогда я избавлюсь от вас... А она ему в ответ тоненьким голосочком: - А я к вам в вещевой мешок сяду и поеду с вами... И он верил, что действительно - сядет... А потом приходила ночь, и Лариса была ему нужна... И так все шло и плыло... Все распадалось, и эти кружки распадались. Институт закрыли, Антон стал работать в совхозе налаживать счетные машинки... И тут началась эта потасовка, эти "наши неурядицы", как только и можно было говорить не оглядываясь. Но о них пусть лучше напишет старик Крылов... * * * Антона взяли почти сразу, и в столкновении с невидимым в тумане противником его ударило плотной волной воздуха - и отбросило, и он, не потеряв сознания, с облегчением подумал: "И это все?" - но волну догнала другая, которая не пощадила его, смяла, начала бить о землю, о камни, а он все не терял сознания... потом его с невозможной силой ударило лицом обо что-то - и он исчез для себя... Он выжил, сохранил крохи зрения в одном глазу - и вернулся домой. И эта изрытая ямами и воронками поверхность вместо лица ничуть не смутила Ларису, я боюсь сказать - обрадовала... нет, но что-то от радости было теперь в ней, потому что он стал принадлежать ей полностью и навсегда. И Антон понял, что только с ней ему жить. Люди отняли у него все, что могли, и его бесхребетное тело нужно было только этой женщине. Он стал дворником и работал в подвалах, ему нравилось кормить котов, с ними было легко и спокойно. Он понял, что от общения с людьми перестает быть собой, дрожит, теряет опору. А коты не заставляли его подчиняться, уважать их или восхищаться ими, как это делали люди, и любить тоже не заставляли - и он полюбил их, впервые в своей жизни свободно. И они его любили и не смотрели ему в лицо - они знали тысячи других его признаков. И тогда, тоже впервые в жизни, он занял твердую позицию - стал кормить этих животных и спасать их, хотя это было опасно... В результате ранения, лишившего Антона губ и передних зубов, его речь стала плохо понятна людям, зато коты понимали его хорошо - ведь для них урчащие, хрустящие, сопящие и шелестящие звуки таят в себе такие тонкости, о которых мы - голосящие и звенящие, даже не догадываемся. С тех пор как Антон вернулся к Ларисе без лица, все беды обходили их стороной. Рядом умирали люди от ран и голода, исчезали... а эти двое жили, как раньше, и казалось, что их почти невозможно истребить, так мало им нужно было от мира... Пир продолжается Блясов выбрал большой мягкий кусок свинины, положил его на блюдечко и пошел к двери в глубине подвала. Он заглянул в темноту и сказал: - Филя, Филюня, возьми, черненький, поешь... За дверью начинались подземные коридоры, проходили гигантские трубы, питавшие когда-то институт водой... туда уже никто не заходил, кроме котов... Все веселились. Блясов, потный и красный, схватил Марию и пытался танцевать с ней что-то несуразное, брюхо его прыгало, космы седых волос падали на лицо. "Дядя", пользуясь моментом, утащил бутыль в угол и деловито опустошал ее. Антон, Лариса и Анна пели старинную песню. Вдруг свет факелов разом дрогнул, пламя отклонилось в сторону черной щели. Блясов подошел к двери. Щель увеличилась, вот и сквозило, а мясо исчезло, и кота не было тоже. - Вот дьявол,- пробормотал Бляс, вытирая пот,- все слышит, все знает... а как исчезает - чудеса... - Никакого чуда он не делает, старый несчастный кот... Бог ему помоги... - хрипло сказал Аугуст. - Бог, Бог... - засмеялся Коля,- Аугуст, ты дурак, Бог людей забыл, что ему коты. Я подсел к Аугусту и узнал много интересного, вперемешку с эстонскими ругательствами, впрочем, довольно бесцветными, и русскими - в наиболее ответственных местах. Жить долго, а рассказать жизнь, как это ни обидно, можно за час. Но я узнал не все, рядом плюхнулся Бляс, и разговор пошел в другую сторону. У Бляса была еще одна теория, объясняющая всю картину жизни. - Вот слушай, - он наклонился ко мне, от него исходил жар, ощутимый на расстоянии, - наш разум - моргает... а тело... - он шлепнул себя по месту, где грудь без подготовки переходила в живот, - тело живет непрестанно... Лицо его улыбалось, а глаза не шутили, смотрели цепко и бодро. - Ну, как в кино... или глаз - моргает, а ты все видишь, - пояснил он. - Быстро, что ли?.. - Ну да... разум моргнул - человек мертвый, смотрит - человек живой... И так все время, мертвый - живой, мертвый - живой... понял?.. - Ладно, Бляс, - сказал Коля, поглядывая на остатки пустырника,- мы-то живые... - Когда мы мертвые - не знаем, не помним ничего, а потом снова живем, и живое с живым сливается, как одна картина, ясно? - Он снисходительно смотрел на Колю. - Я смотрю на тебя, Бляс, - ты все время живой, - робко заметил Аугуст. - Чудак, когда я мертвый - и ты мертвый - не можешь меня видеть. - А тело что, а тело? - закричал "дядя". - Тело непрестанностью своей опору дает, вот разум и возвращается. - А если человек мертвый? - спросил я. - Он мертвый, когда я живой... сбивается все, понимаешь?.. - Но мы-то хороним его, он разлагается, труп?.. - решил я поспорить с ним. Я хотел понять, зачем ему нужно это. - Так он со всем миром живым в ногу не попадает, вот и всего. Никто его живым не видит, а он живой. Оказывается, он не верил в смерть, славный парень... - Ты что, шкилетов не видел? - полез на него Коля. - Так ты, может, тоже скелет, когда мой разум моргает, - спокойно осадил его Бляс. - Ну, Бляс, ты удивительный человек...- восхищенно покачал головой Аугуст. - Он двадцать лет уехамши был, приехал - и также моргает... откуда он знает, а? - тыча в Аугуста пальцем, закричал Коля. - Разум его все знает, помнит,- как ребенку объяснил ему Бляс. - Не докажешь! - решительно заявил Коля. - Ну, спроси у Антона. Все повернулись к бывшему ученому. - Эт-то интересно... - промямлил застигнутый врасплох Антон. - Ну вот, интересно! - торжествующе сказал Бляс и в честь своей победы налил всем мужчинам пустырника. Коля не стал больше спорить, моргал он или не моргал, а пустырник видел всегда. Все немного устали и приутихли. И вдруг неугомонный Бляс заорал: - Аугусто, что приуныл?.. - И ко мне: - Я зову его Аугу-сто, а раньше звал Пиночетом. Аугусто Пиночет. Он у меня Марию отбил. Ну, не отбил, но все равно... Я даже бить его собирался, но он же ее до смерти бы не оставил, а убивать его я не хотел. Аугусто - хороший парень, даром что эстонец. - Что ты понимаешь... - начал багроветь Аугуст. - А кто такой Пиночет? - спросила Лариса. - Это красный командир, - ответила Мария. - Не красный, а белый, - сказал Аугуст, он уже остыл и не злился. - Пиночет, кажется, черный полковник,- робко сказал Антон. - Ой, как Гертруда,- засмеялась Мария, но тут же посмотрела на Аугуста. - Гертруда черный не того цвета, - авторитетно заявил Бляс, - он кошкист, а раньше их не было. - Ну, хватит вам, лучше спойте,- сказала Анна, она не любила политику. - Аугусто, что, нашу любимую? - спросил Бляс. Аугуст кивнул - давай... Бляс разинул пасть и заревел: В нашу гавань заходили корабли... Ба-а-льшие корабли из океана... Аугуст подхватил сиплым баритоном: В таверне веселились моряки... И пили за здоровье атамана... Песню подхватили все, кроме меня и Антона, - я не слышал ее раньше, а Антон каждый раз забывал слова... Наконец дошли до слов: "Вдруг с шумом распахнулись двери..." - Аугуст подскочил к двери, а Бляс, изображая старого атамана, встал посредине комнаты и набычился... В дверях стоял наездник молодой... Его глаза как молнии сверкали... Наездник был хорош собой... Пираты в нем узнали ковбоя Гари... дружно пропели все. О, Мэри, я приехал за тобой... О, Мэри, я приехал с океана... удачно используя свой акцент, завыл в полную силу Аугуст, протягивая руки к Марии. О, Гари, рассчитаемся с тобой... Раздался грозный голос атамана... и Бляс стал надвигаться на молодого ковбоя Аугуста. - Ив воздухе сверкнули два ножа... - Бляс схватил кочергу, вторую кинул Аугусту, тот лихо поймал ее левой рукой и приготовился к бою. Все пели, и страсти разгорались. Атаман и ковбой стали фехтовать, не на шутку разгорячась... "Мастер по делу фехтования", старый атаман Бляс сначала побеждал, теснил молодого ковбоя...- "тот молча защищался у перил, и в этот миг она его любила..." Я посмотрел на Марию - ее глаза сияли, она была совсем нестарой теперь... ...Наконец "прошла минута - рухнул атаман..." - тут Аугуст изловчился и ткнул Бляса кочергой в брюхо. Тот зашипел от боли, но сдержался и продолжал игру - картинно выронил оружие и стал падать. Он падал долго и красиво, но у самого пола как-то ловко вывернулся, удержался на ногах - и, тяжело дыша, бухнулся на стул. Представление закончилось. Ковбой со сверкающими глазами подскочил к своей Мэри. Все аплодировали. А я подумал - ведь они не играли. Бляс-то, может, и играл, а вот Аугуст... Аугуст и Мария "О, Мэри, я приехал за тобой"? И так и не так. Он приехал в командировку, сопровождал какой-то груз, а Мария работала в жэке. До этого она работала буфетчицей в институте, но об этом как-нибудь в другой раз. Мария в тот момент была одна, в смятении чувств - красивая женщина... два ее серьезных увлечения и несколько полусерьезных кончились неудачно. Видно, время было такое - суматошное, мужчины были или непостоянны - бросали ее, или слабы - погибали, исчезали куда-то... или она бросала их... Аугуст увидел ее и обомлел. Она была совершенно непохожа на крупнокостных прибалтийских женщин. Русская красота удачно сочеталась с восточной. В ней поражали контрасты. Белое лицо - и яркие темно-карие глаза с косым разрезом, талия тонкая - а грудь высокая, и бедра широкие, ноги полные в икрах, а щиколотки стройные, сильные... Он влюбился в нее навсегда. Полюбил? Нет - влюбился, он и теперь был влюблен... ну, есть такие люди... Она стала его любовницей? О, легко... он хотел, чтобы женой, а она смеялась. О своем прошлом не говорила, но скоро он все узнал - городишко как деревня, и ему, конечно, нашептали. Он приходил к ней пришибленный, отравленный очередной сплетней - молчал, отчаянно ревновал, высчитывал ее жизнь с точностью до дней - когда с кем... бесился и растравлял себя: "Этот Гертруд... когда?.." - он видел его мельком, Гертруда исчез, собирал силы кошкистов, метался по району. "А этот? А этот?.. Что было?.." Аугуст молча все пережевывал и страдал. А она его изводила... и жила с ним?.. Ну да, разве так не бывает? Он лежал в постели в ее комнатке на первом этаже... Сюда приходили все?! Ну, не все, но да... приходили... лежали... и он лежал и смотрел на вечернее розовое небо. Но сейчас даже эти мысли - "лежал - не лежал" проходили мимо него: он ждал ее, почти умирая от страха и надежды,- придет или не придет... Ну, послушай, куда она денется - ты в ее постели, а она здесь рядом, моется под душем. И все равно! - она может исчезнуть: накинет платье, бесшумно откроет дверь и скроется. Куда пошла?! Выдумки? - да было и так... и вот он лежит и умирает, смотрит на розовый закат... Нет, вошла, в тяжелом халате, сама тяжелая... странно, почему так кажется, да? Как мы все придумываем... Вот лениво потянулась... О, толстая кошка... Она медлит, сейчас снимет халат... Снимет? И потянется к лампе?.. Снимает потянулась... он на момент видит ее всю - и становится темно. Он чувствует ее рядом - гладкая, холодная кожа... она равнодушна! Змея!.. Нет, она с ним, губы что-то шепчут, она стонет! В слабом свете зари лицо ее светлеет, светлеет - она любит его, любит! Только его!.. И так до утра - близость, разговоры о близости, шепот, смех... снова все исчезает, кроме ее светлеющего лица... На рассвете он, легкий, идет, постепенно теряет легкость, скользит в свою комнату, стоит у окна и видит ее темное окно... ложится, думает о том, как дожить до следующего вечера. Снова зажжется в том окне уютный свет, он выбежит из дома - по узкой тропинке... поле, кусты - вот ее дом. Входит ее нет, ждет... Она появляется, равнодушная, злая, даже старая, какая-то опухшая, толстая и глупая... нет, темная, пустая... Упреки... говорит гадости, видит все в черном свете, гонит его, гонит... Он стоит, ждет, все терпит, потому что помнит - вчера... Иногда не выдерживает - уходит, бродит вокруг дома, прислушивается, смотрит на тени в окне... кто там?., с кем она?., как будто никто не входил, но кто знает, кто знает... А иногда все меняется, голос мягчеет, она молодеет на глазах, он не может оторвать взгляда, говорит глупости - она смеется, он глупеет от счастья, теряется, ждет позднего вечера - она сядет, закурит, будет смотреть на него спокойно и лениво, в голосе появятся ласковые нотки... что дальше, что дальше... ему тридцать два года, он мальчик с бьющимся громко сердцем, сейчас решится его судьба, его жизнь - да или нет... ему не дожить до завтра, просто не дожить... Она что-то говорит, он что-то отвечает... может быть... все это неважно... когда же мы ляжем, когда?.. Иногда он чувствовал, что погибает и если останется с ней, то будет жить странной жизнью, будет терпеть чужой странный язык и эту страну ужасную, и ее глупые слова, и мелкую восточную хитрость, и вероломство, и обманы... и то, что она просто стерва... Нет, он не прав, ведь можно и Марию понять. Доверчивая была девушка Маша, буфетчица, ее обманул и оставил Гертруда. Потом еще несколько неудач... Ей уже около тридцати... красивая? - пока что... и никому не нужная, нервная уже, злая. Видит, мир враждебен ей, а мужчины все одинаковы: хотят одного, а потом как бы бесшумно удалиться. И тут появляется этот простачок - по-русски говорит смешно, уши лопухами - просвечивают, глаза круглые, рот разинул - люблю! А дальше что?.. Уедет обратно. Она сошлась с ним, для нее в этом трудности не было... но и мучила она его, ну и помучила... Ему говорили дома, советовали: не задерживайся - опасно... а он остался, не мог ее оставить, и с ужасом смотрел на эту дикую страну, на разгорающуюся смуту, на красные и черные заголовки газет, призывающие, угрожающие... И тут границу закрыли. Увлеченный любовью, он не заметил этого вначале... нет, заметил, но событие показалось ему мелким и временным - как закрыли, так и откроют. А когда осознал - перестал спать, лежал по ночам с тяжестью на груди - как посмели?.. Бешенство его мучило и страх. И все-таки он надеялся - огромная страна, можно затеряться, и неужели не будет щелей в этой мифической стене, в которую он до конца не верил. Пробьюсь, пробьюсь, и Марию увезу! "Я увезу тебя, здесь начинается что-то страшное..." Она была не против - осточертела жизнь в этом городе, где все уже исхожено и известно наперед, да и наслушалась о сытой спокойной жизни на его родине. Он поехал один, на разведку, кое-как добрался до Чудского - и увидел стену: красный кирпич, зубцы наверху, раз в десять выше той, которая стояла в Берлине. Откуда только взялся материал, да и построена так основательно, как не строили ничего другого. И почему она здесь, а не на морском берегу?.. Видно, решили, что хлопот будет меньше, а пользы от прибалтов тонкая соломинка, не выдержит все равно... Аугуст облазил все вокруг, подползал по ночам, искал щели, пытался подрывать - все тщетно. От ползания по сырой земле он схватил радикулит и месяц провалялся без помощи в заброшенной сторожке в лесу. Сама Стена была неприступна, а ведь еще и стрелять будут... Нет, тем более с женщиной - ничего не выйдет. В ясные дни он забирался на высокое дерево на опушке, в километре от красной громадины - и смотрел, смотрел... Для маленького народа родина это конкретно... это как дерево в детстве: шероховатость коры, запах, листья - помнишь до конца со все возрастающей четкостью. И Аугуст, истинный эстонец, с тоской смотрел на плоскую и даже вогнутую землю за стеной, на чахлые деревья и болота до горизонта... Все, все, все. Он повернулся спиной к стене и пошел обратно. Он все потерял сразу, осталась только Мария. Он возвращается - и что же?.. Мария в окружении нескольких поклонников, один из которых, кажется ему, преуспел больше других. - Мария??? Она смеется: - Ничего не было... а где ты был целый год?.. - Не ко-от, а три месяцеф-ф... Все его благоразумие испарилось. Только что он решил бесповоротно - "сдесь-сь пу-у-ту жить..." Нет, надо увезти Марию... Она машет руками - "безумно, безумно..." "Не песумно... можно, можно..." И он почти силой увозит ее. Они живут у Стены, в деревне, а потом пытаются - видимо, близость родины лишила эстонца осторожности. Они тут же попадаются, Аугуста ссылают, а Мария?.. Как-то она выкручивается и через несколько лет возвращается домой... Наш эстонец на мерзлоте выращивает овощи и процветает так, что его дважды раскулачивают, он уже всем надоел со своим "рапо-о-тать на-а-та", его ссылают все дальше... так он добирается до Ледовитого океана и там на берегу тоже что-то разводит, и дальше ссылать его некуда... * * * Прошло двенадцать лет. Мария теперь жена управдома, властного и жестокого старика. Она устала, никто ее не любит, она одинока - и вдруг... Аугуст?.. Эстонец все тот же, правда, слегка сгорбился, но светлые глаза сияют: "Мария, Мария..." Они украдкой встречаются, не знают, что дальше, ничего друг другу не обещают... в старом овощехранилище у реки... кажется, теперь любовь взаимна... Но вдруг появляется Гертруда, изрядно потасканный, постаревший мужик и все-таки сильный и красивый еще. Кошкистам тогда приходилось скрываться, считалось, что они отвлекают от истинных врагов. Муж Марии, известный в прошлом кошкист, предал их, и следовало с ним рассчитаться. Но как это сделать? Жэк и дом начальника охранялись. Гертруда вспоминает о Марии, встречается с ней - и она снова без памяти влюблена. А Аугуст?.. Что, что Аугуст... она вовсе не любит его. Нет, он ее привлека-а-л - серьезный мужик... хотя сколько их было, серьезных и несерьезных,- и все исчезали куда-то... Но Аугуст-то, Аугуст среди этого мельтешения всегда оставался столбиком полосатым в тумане - человек, который всегда... Вот-вот, он был добрым, честным и абсолютно верным - это успокаивает... но иногда скучно... А тут Гертруда... Короче говоря, уходя от Марии, Гертруда имел все нужные отпечатки ключей и запомнил расположение комнат. Глубокой ночью заговорщики вошли в спальню. Предатель дремал на высокой подушке и даже пикнуть не успел. Гертруда берет огромными пальцами его за подбородок и поворачивает голову, как будто отвинчивает пробку с резьбой... прием, отработанный на котах. Зря говорили про кошкистов, что они кровожадны, крови ни капли не было пролито - старик захрипел, забился под простыней, как слабая курица,- и затих. Гертруда скрывается... Настали для кошкистов светлые времена: население поредело, а рая все нет и нет. Похоже, что в самом деле коты... Управдомом становится неподкупный герой Анемподист, возвращается Гертруда, теперь он почетный зам по ЛЧК. Мария?.. Зачем она ему, он присматривает молодую и богатую невесту. Мария снова одна... Нет! Появляется Аугуст, он и не уезжал никуда, жил рядом. "Поженимся!" - в который раз умоляет он Марию. Она соглашается!.. А через месяц Аугуста уводят. Не много ли для одной пары?.. Мария постарела, никого у нее нет. Анна, дочь старика от первого брака, так и не вышла замуж, живет с ней - они подружились. Годы идут, все вокруг теряет ясные очертания. Жизнь становится непонятной. А может, с возрастом так всегда бывает? Вдруг чувствуешь, что не живешь, а доживаешь... смотришь кругом - те же дома, деревья, река течет - все так же, но ни запаха того нет, ни света, ни тепла. Вспоминаешь мелкий теплый песок под ногой... лет пять, наверное, было или шесть... Вот он, пожалуйста, тот самый песок - и уже не тот. Вспоминаешь один какой-то вечер, отчаянное острое чувство... как это можно было вынести!., и что тут было переживать?.. Возможно, что возраст, но и в мире все перемешалось: всё хотят, чтобы лучше было, а непригодных людей, оказывается, полно, и никак они не улучшаются... борются, борются - с людьми, с землей, с водой... теперь вот с котами... Где простой женщине все это понять... Кто утверждал, что так только у нас, кто говорил, что и в других краях, а точно никто не знал, и не писали, и неприлично стало задавать вопросы... Мария работала в жэке, перекладывала какие-то бумажки и получала свой суп не бесплатно. Вспоминала ли Аугуста?.. Никто о нем ничего не знал - пропал человек и пропал, жаль, но что поделаешь, такое было время. И так оно шло и шло, это время... * * * Проходит десять лет. Однажды стучат в дверь, Мария открывает. Кто там стоит в темноте, с мешком за плечами?.. "Мария... это я..." И в темной передней они плачут, плачут... "Мария, Мария... Боже, вам же нечего есть!.." - он развязывает мешок, достает хлеб... хлеб!., сало! еще что-то, суетится, накрывает на стол, говорит, спрашивает... а она смотрит на него и плачет... "Никогда... больше никогда..." А что "никогда", что "никогда"... Приходит Анна, бросается к нему, как к отцу. Вот и все. Квартирный вопрос со временем разрешился: теперь освоение пустующего фонда стало делом чести, доблести и геройства. Поэтому никто не мешал Аугусту занять однокомнатную квартиру рядом с квартирой Марии. Тут же была квартира Анны, и таким образом они заняли целый этаж, отгородились от лестницы, посадили цветы на площадке, постелили половички - и получилась у них одна большая квартира, и в то же время каждый имел свой угол, мечта многих поколений умерших и погибших людей, которые так и не достигли ее. А нашим героям повезло, разве не так?.. * * * Мария к этому дню принарядилась, в сером серебристом платье с полосками меха на рукавах и вороте, она была красива. Этот мех вызывал бурные протесты Криса, но ему намекнули, что он не дома, пусть устраивает скандалы там. Говорили, что Крис уступает старому коту Феликсу, но все равно - он великолепен. У него особенные, какие-то жаркие глаза - они излучают теплый красноватый свет. И голос великолепный - если уж заведет свое длинное яростное "Э-Э-Э-Э-У...", так не спутаешь ни с каким другим котом. Он был сиротой, жил один в подвалах, людей к себе не подпускал, шипел и мог ударить длинными когтями. Мария стала его кормить, и кот постепенно привык к людям, но... он не мог держать хвост трубой и не умел сидеть прилично на коленях - сосал одежду. Наследие печального детства - он самым позорным образом распускал слюни, стоило его только приласкать. А что касается хвоста, то он не хотел держаться, как будто проволока в нем была подрублена у основания. Конечно, там не было никакой проволоки, но так казалось, когда кот крутил хвостом направо и налево - подметал землю... а вот поднять целиком, взметнуть над головой как флаг и держать так держать! - этого он не умел, не мог... Дело не в специальных мышцах, умение держать хвост зависит от состояния души... мы еще поговорим об этом... У Марии Крис познакомился с Сержем. Здесь оба были в гостях и драться не могли, а потом привыкли друг к другу и подружились. Серж славился тем, что умел выбирать самые удобные места для отдыха, а Крис ему завидовал, потому что сидел где попало - не понимал комфорта. Серж нашел старую подушку - и Крис хочет на подушку. Серж развалился на теплом коврике в ванной - Крис косится на него, сидит кое-как на неудобном месте в передней. Уходит Серж - Крис бежит в ванную и бросается на коврик... Со временем он сам научился находить удобные места и на коленях позорился все реже... и еще - стал отлично щурить глаза, сидя у огня, что он сейчас и делает. Споем напоследок Тем временем Лариса разложила свои схемы и карты и очень просто доказала, что Аугуст и Мария созданы друг для друга. Она всегда говорила им это, да они и сами знали, так что не удивлялись предсказаниям. А вот Анна, оказывается, родилась в год Огненной Лошади: известно, что женщины этого года несчастливы в браке - их мужья погибают насильственной смертью. Значит, к лучшему то, что она не вышла замуж. Анна, подумав, согласилась с Ларисой: уж если Огненная Лошадь, то что поделаешь... Вдруг Мария обратилась ко мне: - Скажите, откуда эти кошкисты? И зачем это им - коты?.. Аугусту было неудобно за неграмотность жены: - Я же говориль тебе... - Ну и что, зачем же им коты?.. - Вот вы верите, если черный кот перебежит дорогу, то случится несчастье? - Ну, это если кот чужой, а свой не считается. - Всех же не сделаешь своими... - Почему же... здесь все черные - наши, и никакого несчастья быть не может. Так, не расставаясь со своим суеверием, она нашла простой способ обойти его, и достойный. Конечно, все эти коты - их, и никакого несчастья не случится. - Ну вот, а Гертруда считает, что для счастья надо уничтожить котов. - Но ведь коты были всегда, значит, никогда счастья не было?.. - Выходит, что никогда, говорят, мы только начали строить счастливый мир. - Только начали?! - она была потрясена.- Только начали, и уже людей не осталось... Стали собираться по домам. Лариса с Антоном - на первый этаж, Вася-кот исчез раньше, чем обидел свою хозяйку. Мария с Анной тоже поднялись, и коты с ними, правда, женщины пошли наверх, а коты - вниз, у них были свои планы... Теперь нас осталось трое. Бляс встал и сменил один из факелов на новый, подбросил дров в очаг. Аугуст выглядел усталым и озабоченным. - Слушай, Бляс, отдай ему свинину, не спорь с ним. Видишь, он тебя из квартиры выгнал. Он сказал - Анемподист сделал... он главный здесь. Я понял, что речь идет о Гертруде. Бляс сделал вид, что не слышит, шуровал кочергой в очаге... Потом выпрямился. - А что, споем напоследок? - и взглянул на меня хитроватыми глазками, - Аугусто, не дремли, сейчас пойдешь к своей ненаглядной. Давай нашу, старинную... Какие силы в этом человеке, ночь на дворе, сколько съедено и даже выпито - а он все ревет и ревет. Представляю себе, что думает сейчас почтенный историк! И Аугуст тоже - не отстает. И что они поют! Смотрят на меня, улыбаются, стучат по столу тремя кулаками и горланят старинную песню: Мы кузнецы, и дух наш молод... Куем мы счастия ключи... Вздымайся выше, тяжкий молот... Тра-та-та-та та-та та-та... |
||
|