"Аку-аку" - читать интересную книгу автора (Хейердал Тур)

Глава одиннадцатая. Мой аку-аку говорит

В верховьях долины Тайпи стоял запах дикой свиньи. Но глаз не улавливал признаков жизни — ни людей, ни животных. А услышать что-нибудь было физически невозможно: могучая струя воды, шипя, срывалась с уступа надо мной и, пролетев в воздухе двадцать метров, с грохотом обрушивалась в чашу, где я купался. С трех сторон высилась и рост водопада каменная стена с толстой зеленой обивкой холодного и вечно влажного от водяной пыли мха; покачивались, роняя хрустальные капли, листья папоротника и еще каких-то растений. Обрамленные радугой бусинки падали с листа на лист и в глубокую заводь, а затем, поплясав в божественной влаге, стекали через край, исчезая в просвете среди плотно сомкнутых крон девственного леса.

В долине стояла невыносимая жара. В такой день истинное блаженство освежиться в холодной заводи. Я понырял, утолил жажду и теперь, расслабившись, лежал на воде, обхватив руками камень. Отсюда открывался великолепный вид на зеленый полог леса. Вон там я карабкался, прыгал с камня на камень, шел по воде, поднимаясь по руслу, протискиваясь сквозь сплетение живых и мертвых деревьев, обросших мхом, папоротником и паразитами. Наверно, здесь после открытия Маркизских островов европейцами еще ни разу не работал топор.

В наши дни люди живут лишь в устье самых больших долин, под кокосовыми пальмами на берегу моря. И так не только тут, на Нукухиве, а на всех островах архипелага. Считается, что ко времени первого появления здесь европейцев коренное население насчитывало сто тысяч. Теперь маркизцев осталось от силы две-три тысячи. Прежде всюду обитали люди. По пути наверх мне попалось немало обросших зеленью стен. Но сейчас я был один в воспетой Мелвиллом долине Тайпи;[5] деревушка на берегу залива, в котором стояло наше судно, укрылась за последним попоротом.

На склоне горы, на расчищенной нами большой прогалине в лесу стояло одиннадцать кряжистых красных фигур. Восемь из них так и встретили пас стоя, когда мы пришли в заросли. А остальные три поднялись на ноги на прошлой неделе и впервые увидели крещеных людей. Много десятилетий — с той поры, когда еще был обычай приходить в храм под открытым небом с жертвенными дарами и молитвами, — они пролежали, уткнувшись лицом в землю. Подняв одного из великанов канатом, мы с удивлением увидели двуглавое чудище. Нигде больше в Тихом океане не находили таких статуй.

Пока Эд наносил на карту развалины, Билл приступил к раскопкам, надеясь определить возраст истуканов. Как ни странно, мы одними из первых организовали настоящие археологические изыскания на богатых древностями Маркизских островах.

Биллу посчастливилось. Под платформой, на которой стояли идолы, он нашел поддающийся датировке древесный уголь. Теперь можно было установить, когда изваяли здешних истуканов, и сравнить их возраст с возрастом великанов острова Пасхи. И кроме того, нам оставил здесь свой привет один из длинноухих. Может быть, его похоронили с почестями. Может быть, принесли в жертву богам и съели. А остались от него только две огромные «серьги» да истлевшие кости в погребальной камере в толще каменной кладки.

Радиоактивный анализ найденного угля в лаборатории показал, что старшие статуи Маркизского архипелага были воздвигнуты около 1300 года нашей эры, или лет через девятьсот после того, как на Пасхи впервые поселился человек. Так что отпадает догадка некоторых исследователей, будто низкорослые маркизские идолы — предки великанов острова Пасхи.

Пока мы работали в лесу на острове Нукухива, Арне и Гонсало с отрядом рабочих трудились под пальмами Хиа-Оа в том же архипелаге. Таким образом, мы посетили и исследовали все места в Тихом океане, где найдены статуи.

Еще раньше на Раиваэваэ Арне и Гонсало нашли много неизвестных небольших скульптур. И провели интересные раскопки культовых сооружений и жилищ. На Хива-Оа они искали данные для датировки тамошних идолов и сделали слепок с самой большой из маркизских статуй. Впрочем, после острова Пасхи нам этот 2.5-метровый истукан показался карликом. Арне и Гонсало получили последние мешки из нашего трехтонного запаса зубоврачебного гипса. А большая часть ушла на форму десятиметрового пасхальского идола, его копию мы задумали установить в музее «Кон-Тики» в Осло над моделью пещеры с каменными «ключами» и диковинными скульптурами.

Блаженствуя в заводи, я мысленно повторил весь наш рейс, и остров Пасхи представился мне в виде господствующего центра. Одиннадцать маленьких причудливых фигур в долине Тайпи да горстка статуй в долине Пуамау на Хива-Оа — они казались какими-то случайными и жалкими рядом с полчищами гордых великанов раннего и среднего периодов острова Пасхи. Так сказать, крошки со стола богачей. Такое же впечатление производили единичные скульптуры Питкэрна и Раиваэваэ.

Остров Пасхи с его высокой культурой хочется назвать краеугольным камнем в древней истории восточной части Тихого океана.

Один современный исследователь объясняет все, что происходило на Пасхи, климатом. Дескать, сравнительно прохладная погода не располагала к любовным утехам и праздности, как на других островах. А отсутствие леса заставило островитян обратить свое рвение на камень. Но если говорить о любви, то кое-кто из нашей команды никак не соглашался с этим исследователем. И если каменные идолы должны появляться там, где холодно и нет леса, то после викингов в Исландии должны были остаться огромнейшие скульптуры. Вообще ни одна из древних культур Северной Европы и Северной Америки не знала антропоморфных монолитов. Даже эскимосы не занимались ваянием. Зато каменных истуканов находят от Мексики до Перу, в том числе в жарких лесах Центральной Америки.

Видно, не так уж это естественно, чтобы человек, взяв рубило, принялся долбить гору. Нигде, даже в холодных горах Новой Зеландии, никто не наблюдал полинезийцев за таким занятием. Для столь грандиозных работ нужен, как правило, долгий, накопленный в веках опыт. И нужны люди фанатического трудолюбия и творческого пыла вроде бургомистра острова Пасхи. Этого окаянного упрямца я никак не назвал бы типичным полинезийцем. Мне вспомнилось, как он стоял на пороге, и позади него лежали на полу десятки диковинных скульптур. А рядом подле левого колена — незримый аку-аку…

Мне стало зябко, я вылез из воды, лег на горячий камень и задремал под лучами тропического солнца. Водопад кропил меня мельчайшими капельками, я чувствовал себя превосходно. В мыслях я был на острове Пасхи. Мысли — мой аку-аку — летели по моему хотению в любой конец так же быстро, как аку-аку бургомистра переносился в Чили и другие далекие страны.

Как представить себе аку-аку бургомистра? Вряд ли Педро Атан сам сумел бы четко описать его невидимую оболочку. А суть аку-аку, наверно, составляли собственные мысли дона Педро, его совесть, интуиция — все то, из чего слагается понятие о незримом духе. Что-то крылатое, бесплотное, способное вести тело на удивительные дела, покуда оно живо. И сторожить пещеру после того, как владелец ее исчез и кости его истлели…

Обращаясь к своему аку-аку за советом, бургомистр стоял так же смирно и безмолвно, как при переговорах с покойной бабушкой. Стоило мне тогда заговорить и нарушить ход его мыслей, как бабушка пропала. Да, погрузившись в раздумье, он вопрошал свою совесть, прислушивался к собственной интуиции — говорил со своим аку-аку. Назовите как хотите все то в человеке чего не измеришь метрами или килограммами. Бургомистр называл это аку-аку. И обычно помещал его у своей левой ноги. А что тут такого? Ведь этот аку-аку вечно скитался в самых удивительных местах!

Бедный мой аку-аку — целый год ходит за мной на привязи, и не дают ему вольно постранствовать. Мне показалось, что я слышу, как он ропщет.

— Ты мельчаешь, — сказал он. — Кроме сухих фактов, уже ни чем не интересуешься. Что бы тебе поразмыслить о всех тех удивительных вещах, которые происходили на здешних островах в далеком прошлом. О разных людях, которые здесь жили. Обо всем том, чего не увидишь, роясь в земле.

— У нас научная экспедиция, — ответил я. — Большая часть моей жизни прошла среди ученых, и я затвердил их первую заповедь: задача науки — чистое исследование. А не догадки. Не попытки что-то доказать.

— Преступи заповедь, — сказал аку-аку. — Растормоши их.

— Нет, — решительно возразил я. — Я уже сделал это в тот раз, когда мы дошли до Полинезии на плоту. Теперь же речь идет об археологических раскопках. Аку-аку фыркнул.

— Археологи — тоже люди. Спроси меня, уж я-то видел… Я велел ему замолчать и брызнул водой на комара, который отважился залететь в облако распыленной влаги, окружающее водопад. Но мой аку-аку не унимался.

— Откуда, по-твоему, на Пасхи появились рыжеволосые люди? — спросил он.

— Помалкивай, — ответит я. — Мне известно лишь то, что они были там, когда остров впервые посетили европейцы. И что бургомистр происходит из рыжеволосого рода. Кроме того, все каменные великаны носили красный «парик». Вот и все, что можно сказать, оставаясь на твердой почве фактов.

— Если бы рыжеволосые не покинули твердую почву, они бы никогда не открыли остров Пасхи, — пошутил мой аку-аку.

— Я не хочу строить догадки, — сказал я и повернулся на живот. — Не хочу говорить о том, чего не знаю точно.

— Отлично. Расскажи, что ты знаешь, а я дополню тем, чего ты не знаешь, — предложил мой аку-аку. Кажется, разговор начал налаживаться.

— По-твоему, волосы у них порыжели из-за погоды на острове? — продолжал он. — Что ты об этом знаешь?

— Вздор, — сказал я. — Я отлично знаю, что рыжеволосые должны были быть в числе первых поселенцев. Хотя бы несколько человек.

— А еще где-нибудь по соседству они жили?

— На многих островах. Например, на Маркизских.

— А на материке?

— В Перу. Когда испанцы открыли империю инков, Педро Писарро записал, что среди низкорослых и смуглых андских индейцев выделялся господствующий род — инки, высокие ростом и белокожие, белее самих испанцев. Он особо упоминает белых рыжеволосых людей, которых видел в Перу. А мумии? На тихоокеанском побережье у Паракаса в песчаной пустыне найдены большие усыпальницы, в которых превосходно сохранились многочисленные мумии. Если снять разноцветные бинты, оказывается, что у одних мумий густые жесткие черные волосы, как у большинства индейцев, а у других, хотя они лежали в тех же условиях, волосы рыжие, иногда каштановые, тонкие и шелковистые, как у европеоидов. Высокий рост и длинная голова тоже резко отличают их от нынешних индейцев Перу. Специалисты изучили волосы рыжих мумий под микроскопом и нашли в них все признаки, по которым принято отличать европеоидный тип волос от монгольского или индейского.

— А что говорят легенды? Ведь в микроскоп всего не увидишь!

— Легенды ничего не доказывают.

— Но все-таки, что они говорят?

— Писарро спросил, кто эти белые рыжеволосые люди. И тогда инки ответили, что это последние потомки виракочей, а виракочи — божественное племя белых бородатых людей. Когда в империю инков пришли европейцы, их сразу назвали виракочами, так они были на них похожи. Известно, что именно поэтому Франсиско Писарро с горсткой испанцев беспрепятственно проник в сердце империи, захватил в плен солнце-короля и покорил все его владения. Воинственные полчища короля не тронули чужеземцев, так как приняли их за вернувшихся из Тихого океана виракочей. Ведь одно из главных преданий сообщает, что предшественник инков солнце-король Кон-Тики Виракоча ушел из Перу в Тихий океан со всеми своими подданными. А на высокогорном озере Титикака испанцы увидели самые величественные во всей Южной Америке развалины — Тиауанако. Исчерченная искусственными террасами гора, классическая кладка из великолепно обработанных огромных блоков, множество крупных каменных статуй… Испанцы спросили индейцев, кому все это принадлежало. Знаменитый летописец Сьеса де Леон услышал в ответ, что могучие сооружения Тиауанако были созданы задолго до прихода инков к власти и строили их белые бородатые люди, такие же, как сами испанцы. А потом ваятели бросили свои статуи и стены и во главе со своим вождем Кон-Тики Виракоча ушли в Куско, а оттуда спустились к Тихому океану. Прозвище виракоча, что означает «морская пена», им дали потому, что они отличались белой кожей и исчезли, как исчезает пена на волнах.

— Так, — заметил мой аку-аку. — А ведь интересно, правда?

— Но это ничего не доказывает, — возразил я.

— Ничего, — повторил мой аку-аку.

Мне опять захотелось освежиться в заводи, но, когда я вылез, аку-аку был тут как тут.

— Бургомистр происходит из рыжеволосого рода, — сказал он. — И он, и его предки, которые вытесали огромных истуканов, называли себя «длинноухими». Странно, правда, что они придумали удлинять себе уши, так что мочки свисали до плеч.

— Не так уж и странно, — ответил я. — Такой же был обычай на Маркизских островах. И на Борнео. И у некоторых племен Африки.

— И в Перу?

— И в Перу. Испанцы записали, что главенствующие инкские роды называли себя орехонес — «длинноухие», так как им, чтобы отличаться от подданных, разрешалось искусственно удлинять мочки ушей. Причем, когда прокалывали уши, это обставлялось как торжественный обряд. Педро Писарро отметил, что белая кожа была особенно присуща «длинноухим».

— А что говорит предание?

— Пасхальское предание говорит, что этот обычай был принесен извне. Что первый король привез с собой «длинноухих», и прибыл он с востока, шестьдесят дней шел через океан и все время правил на закат.

— На востоке была империя инков. Что говорят там предания?

— Они говорят, что Кон-Тики Виракоча, когда отплыл на запад, вез с собой «длинноухих». Последнюю остановку на пути от озера Титикака к приморью он сделал в Куско. Провозгласил здесь вождем некоего Алькавису и повелел своим преемникам удлинять себе уши. Когда испанцы пришли к озеру Титикака, они и там услышали от индейцев, что Кон-Тики Виракоча был вождем племени «длинноухих», которые плавали по озеру на камышовых лодках. Дескать, эти люди прокалывали себе мочки ушей и вдевали большие кольца из камыша тотора, причем называли себя рингрим — «ухо». По словам индейцев, эти самые «длинноухие» помогали Кон-Тики Виракоча переносить и укладывать огромные, больше ста тонн, каменные блоки, которые можно увидеть в Тиауанако.[6]

— Как же они управлялись с такими махинами?

— Этого никто не знает. «Длинноухие» из Тиауанако не оставили после себя бургомистра или кого-нибудь еще, кто бы мог показать потомкам древние приемы. Но у них были мощеные дороги, как на острове Пасхи. А некоторые из самых больших блоков, очевидно, были перевезены через озеро Титикака, это огромное внутреннее море, на больших камышовых лодках, потому что такой камень есть только в потухшем вулкане Капиа на противоположном берегу, в пятидесяти километрах от Тиауанако. Я сам видел у подножия горы громадные блоки, которые ждали своей очереди. И по соседству — остатки причала, местные индейцы называют его Гаки Тиауанако Кама, или «Путь в Тиауанако». Кстати, соседняя гора называется Пуп Вселенной.

— Кажется, ты начинаешь мне нравиться, — пропел мой аку-аку. — Ты начинаешь мне нравиться…

— Но ведь остров Пасхи тут совсем ни при чем, — сказал я.

— Разве камыш, из которого они вязали свои лодки, не скирпус тотора — тот самый, что пасхальцы откуда-то привезли и посадили в своих кратерных озерах?

— Тот самый.

— А важнейшим растением на Пасхи, когда остров посетили Роггевен и капитан Кук, ведь был батат, который пасхальцы называли кумара?

— Да.

— И ботаники показали, что это растение — южноамериканское и могло попасть на остров Пасхи только с помощью человека? А в Перу индейцы тоже называли его кумара?

— Верно.

— Тогда я задам тебе еще только один вопрос, после чего скажу ответ на задачку. Зная, что инки были мореплавателями, можем мы допустить, что их предшественники в Перу тоже выходили в море?

— Да. Мы знаем, что они много раз посещали Галапагосские острова. И мы знаем, что в доинкских могилах Паракаса, как раз там, где найдены рыжеволосые мумии, лежит много гуар с резной рукояткой. Гуары без паруса не применяются, а парус устанавливают на судах. Так что она гуара убедительнее всех легенд или ученых трудов говорит о развитии морского дела в Перу.

— Так вот, я тебе кое-что скажу.

— Я не хочу тебя слушать. Ты начинаешь делать выводы. Вместо того чтобы придерживаться фактов. У нас научная экспедиция. А не сыскная контора.

— Допустим, — согласился аку-аку. — Но чего бы стоил Скотленд-Ярд, если бы следователи только собирали отпечатки пальцев и не пытались схватить преступника?

Я не нашелся, что ответить, и мой мучитель продолжал:

— Ладно, поговорим о другом. Рыжеволосые длинноухие вытесывали на острове Пасхи длинноухих идолов с красными «волосами». То ли потому, что зябли, то ли потому, что прибыли из страны, где умели переносить большие камни и воздвигать статуи. Но вот появились короткоухие — полинезийцы, которые не зябли и которые нашли на острове достаточно дерева, чтобы вырезывать птицечеловеков и длинноухих бородачей с тонкими горбатыми инкскими носами. Откуда они пришли?

— С других островов Полинезии.

— А туда?

— Судя по языку, они дальние родичи низкорослых людей с плоскими носами, обитателей Малайского архипелага, что лежит между Азией и Австралией.

— Как они оттуда попали в Полинезию?

— Этого никто не знает. Ни в самой Полинезии, ни на других островах на пути к ней не найдено никаких следов. Мне думается, они прошли по течению вдоль берегов Азии до Северо-Западной Америки. Здесь, на островах у побережья, обнаружены очень интересные следы. И здесь строили огромные двойные палубные лодки, которые могли — опять с ветром и течением — доставить людей дальше, на Гавайский архипелаг и другие острова на юге. Одно очевидно: они последними, быть может всего лет за сто-двести до европейцев, достигли острова Пасхи.

— Если длинноухие пришли с востока, а короткоухие с запада, значит, в этих водах можно плавать в обе стороны?

— Конечно, можно. Да только в одну сторону сделать это куда легче, чем в другую. Взять первые плавания путешественников из нашей части света. Европейцы утвердились в Индонезии и по берегам Азиатского материка, но еще долго ни одно судно не пыталось выйти оттуда в Тихий океан. Ведь ни ветер, ни течение этому не благоприятствовали. Только после того как Колумб — по ветру и течению — достиг Америки, португальцы и испанцы уже оттуда вышли с ветром и течением дальше и постепенно узнали острова Великого океана. Полинезия и Меланезия были открыты испанцами, которые следовали описаниям инкских мореплавателей и шли по течению от берегов Перу. Микронезия, включая Палау и другие острова у берегов Азии, тоже была сперва достигнута из Южной Америки. А пройти обратно тем же путем испанцам не удавалось. Так было сотни лет. Из Мексики и Перу каравеллы шли до Азии в тропическом поясе, когда же надо было возвращаться, следовали до Америки с течением Куросио через пустынные воды к северу от Гавайских островов. Почему от малайских пирог или от бальсовых плотов и камышовых лодок инков мы должны требовать больше, чем от европейских каравелл? Помнишь француза де Бишопа, который собирался выйти на бамбуковом плоту с Таити, когда мы туда заходили? Однажды он задумал пройти на примитивном суденышке из Азии в Полинезию. Ничего не вышло. Тогда он стартовал из Полинезии в Азию — и развил отличную скорость. И вот теперь он задумал достичь Америки на бамбуковом плоту из Полинезии. Ему придется уйти далеко на юг, в холодное антарктическое течение. Может быть, он, европеец, и выдержит холодные штормы тех широт. Но если даже он благополучно подойдет к берегам Южной Америки, самое трудное ждет его на последнем отрезке, потому что течение круто поворачивает на север и его надо пересечь. Не справится — его понесет обратно в Полинезию, по тому же пути, каким шел «Кон-Тики», а потом и одинокий американец.[7]

Одно дело плыть на пароходе. Одно дело путешествовать по карте карандашом. Совсем другое дело — выйти в океан на первобытном суденышке.[8]

Я остановился, ожидая, что скажет мой аку-аку. Он уснул.

— Так на чем мы остановились? — заговорил он, когда мне удалось его растормошить. — Ах да, мы говорили о короткоухих, дальних родичах малайцев.

— Вот именно. О дальних родичах, потому что это не были малайцы. На пути через океан они явно где-то задержались. Там отчасти изменился их язык, но еще больше — физический тип. Антропологи различают полинезийцев и малайцев по всем признакам — от формы головы и носа до роста и типа крови. Только лингвисты видят между ними родство. Вот что странно.

— И кому же мне, бедненькому, верить?

— Тем и другим, пока речь идет о фактах И никому из них, когда они, пренебрегая друг другом, порознь составляют мозаику. В этом сила чистого исследования, — ответил я.

— И в этом его слабость, — сказал мой аку-аку. — Большинство специалистов сознательно ограничивают свой кругозор, зарываются все глубже и глубже каждый в свой шурф, пока совсем не перестают видеть друг друга. А что добудут, аккуратненько складывают наверху. Вам не хватает еще одного специалиста, который оставался бы на поверхности и обобщал результаты.

— Работа для аку-аку, — заметил я.

— Нет, работа для ученого, — сказал мой аку-аку. — Но мы могли бы ему кое-что подсказать.

— Мы говорили о возможной связи между малайцами и «короткоухими», — еще раз напомнил я. — Как ты, аку-аку, рассудишь, если языковеды говорят «да», а антропологи — «нет»?

— Если языковеды скажут, что негры Гарлема и индейцы Юты вышли из Англии, я предпочту послушать антропологов.

— Будем держаться Тихого океана. Только глупец станет пренебрегать данными языковедения. Язык одним ветром не переносится.

— Язык может найти много путей, — ответил мой аку-аку. — И уж во всяком случае он не может переноситься один против ветра. И если физический тип людей не совпадает, значит, что-то случилось в пути, пролегал ли этот путь на севере или на юге.

Далеко внизу показался всадник. Это врач экспедиции привез из долины Таиохаэ полную сумку пробирок с кровью для анализов. На всех островах, где мы побывали, он брал кровь. Вожди, старики и местные власти помогали отобрать тех, кого еще можно было считать чистокровными. С Таити мы самолетом отправили пробирки в термосах со льдом в Мельбурн, в лабораторию стран Британского содружества. Следующая партия будет выслана из Панамы, а самую первую увез «Пинто». Впервые оказалось возможным исследовать кровь туземцев Полинезии по всем наследственным признакам. Прежде были изучены только факторы А, Б и О, причем выяснилось, что в крови полинезийцев нет фактора Б. Но это же отличает аборигенов Америки, тогда как в Азии — Индия, Китай, Малайские острова — и в Меланезии-Микронезии у всех народностей найден этот фактор.

— Интересно, что нам поведает кровь, — сказал я своему аку-аку.

Тогда я еще не знал, что доктор Симмонс и его коллеги после тщательнейшего анализа установят, что все наследственные факторы взятой нами крови говорят за прямое происхождение от аборигенов Америки и резко отличают полинезийцев от малайцев, меланезийцев, микронезийцев и других азиатских народностей. Этого даже мой аку-аку не мог предположить в моих, простите, в своих самых смелых мечтах.

Я озяб и решил одеться. Потом в последний раз посмотрел на скалу, с которой срывался рокочущий водопад, на сбегающие по мху бусинки. Два желтых цветка гибискуса нырнули в заводь, поплясали на поверхности, потом ток воды унес их вниз, под полог леса. Сейчас и я пойду вниз вместе с потоком. По течению легче идти, недаром бегущая вода была проводником для первых путешественников, вела их к океану и дальше, через океан…

И вот мы уже стоим на корабле — кто на мостике, кто на корме. Даже механики поднялись на палубу и благоговейно смотрят на крутые маркизские горы, за которые, как за исполинский занавес, медленно уходит восхитительная долина. Еще видны пышные вечнозеленые дебри, скатывающиеся по склонам к морю. Буйные заросли словно оттеснили тонконогие кокосовые пальмы к самой воде, чтобы они стояли там и приветливо кивали всем, кто приезжает и уезжает. Эти пальмы придавали острову обжитой вид. Без них была бы одна дикая красота. Мы упивались картиной и запахами. Скоро все сольется, превратится в эфемерную голубую тень и уйдет за край неба…

Мы стояли под лучами тропического солнца с прохладными благоухающими цветочными гирляндами на шее. Сейчас, по обычаю, полагалось бросить их в море и пожелать себе вернуться еще на эти очарованные острова. Но мы медлили. Ведь стоит гирляндам лечь на волны, как они станут точками в конце нашей сказки.

Я два раза уже бросал гирлянду в этом фантастическом краю и вот попал сюда в третий раз.

Полетели за борт первые гирлянды… С мостика — от Санне и капитана Хартмарка. С самой высокой мачты — от Тура-младшего и второго юнги. Легли на воду гирлянды от археологов и моряков, от фотографа и врача, от Ивон и меня. Маленькая Аннет взобралась на шезлонг около поручней на шлюпочной палубе. Привстав на цыпочки, она долго возилась со своей гирляндой, потом изо всех силенок бросила ее через поручни.

Я снял Аннет с шезлонга и поглядел вниз. Двадцать три гирлянды, белые и красные, качались на кильватерной струе. Маленькой гирлянды Аннет среди них не было. Она зацепилась за поручни на следующей палубе. Несколько минут я смотрел на нее, потом решительно спустился и сбросил ее в воду. Зачем?.. С чувством выполненного долга я вернулся к своим товарищам. Никто не заметил моей отлучки. Но мне отчетливо послышался чей-то смех.

— Если не поможет, съешь куриную гузку! — сказал мой аку-аку.