"Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха" - читать интересную книгу автора (Перро Жиль)

Охота продолжается

В Берлине Клудов и его студенты, не отрываясь, работают над расшифровкой радиограмм. Из трехсот текстов, которыми они располагают, девяносто семь зашифровано по книге Терамона «Чудо профессора Вольмара». Функабвер так никогда и не узнает, что «Тридцатилетняя женщина» Оноре де Бальзака служила для шифровки остальных радиограмм.

Уже с июня 1942 года бригаде Клудова удавалось расшифровать ежедневно по два- три сообщения РТХ. Их содержание? Клудова и его людей это мало интересует. Как правило, дешифровщики, слишком пристально вглядываясь в слова, не обращают внимания на их смысл. Их задача — пробить «броню» радиограмм, прочесть скрытый под нею текст; то, что эти радиограммы свидетельствуют о провалах немцев, их не касается.

Это дело разведки. И шефы абвера пришли в ужас. Они отправлялись на службу, замирая от страха при мысли о текстах, которые добродушный Клудов вручит им с торжествующей улыбкой. Существование подпольных передатчиков в Берлине вызывало тревогу. Показания Риты Арну и немецкие документы, найденные на улице Атребат, — удручающие факты. Но расшифрованные радиограммы указывали на то, что катастрофа превосходит все допустимые размеры. Фактически не осталось ни одного участка в политической, экономической и военной области, который не был бы известен русским во всех подробностях. Третий рейх — одно из самых грозных полицейских государств всех времен — уподобился стеклянному дому, в который заглядывает Москва.

В середине июня из Кранца сообщают, что снова заработал какой-то брюссельский передатчик. Абвер настроен решительно: плевать на скрупулезное расследование, которое когда-нибудь позволит добраться до сердца сети, времени нет. Через несколько дней — 28 июня 1942 года — танковые дивизии вермахта двинутся в решающее наступление. Операция «Голубая линия» должна вывести их к Сталинграду и открыть доступ к нефтяным скважинам Кавказа. После неудач зимней кампании, после того как потоки немецкой крови пролились на русский снег, в Берлине каждый знает, что все зависит от предстоящего наступления: исход войны будет решен между Воронежем и Сталинградом. Нельзя допустить, чтобы в эфир проскочили донесения, быть может раскрывающие Москве тайны жизненно важной «Голубой линии». Франц Фортнер рассказывает:

«Когда из Берлина поступило сообщение, что в Брюсселе снова заработал передатчик, для нас, естественно, это было неприятным сюрпризом. За передатчиком, спрятанным в гараже Матьё, никто не пришел, значит, наша ловушка не сработала и надо было начинать с нуля, как на улице Атребат.

Бригады технических специалистов вернулись в Брюссель, и я снова встретился с унтер-офицером, работающим с переносным пеленгатором; он был по-прежнему уверен в себе. В первые дни функабвер проводил проверку по различным районам города. Это может показаться невероятным, но передатчик работал всю ночь, как на улице Атребат, что, конечно, облегчало нашу задачу. Признаюсь, я никогда не понимал поведения русских… Неужели радисты были так перегружены работой? «Пианист», редко выходящий на связь, все же нужнее «пианиста» арестованного. Мне кажется, они просто не предполагали, какого уровня совершенства достигла наша пеленгационная техника. Я не нахожу другого разумного объяснения. Если, конечно, радистов не приносили холодно в жертву…

Передатчик продолжал работать ночью, как обычно, по пять часов подряд, и мы в конце концов обнаружили дом, где он был спрятан. Это было высокое здание, расположенное между лавкой торговца дровами и каким-то магазином. По мнению работавшего со мной специалиста, передатчик, судя по всему, находился на одном из верхних этажей. Ему было трудно определить это с большей точностью. В любом случае мне надо было действовать.

Я назначил операцию на три часа ночи 30 июня.

В три часа мы начинаем. На каждом этаже — по два полицейских, остальные — в резерве. Бегом поднимаемся по лестнице. Вдруг с чердака доносятся крики: «Сюда! Сюда! Это здесь!» Бросаюсь на чердак. Он разделен на маленькие отсеки. Бегу туда, где горит свет, вижу двоих моих полицейских—и больше никого! Я приказываю им обыскать все отсеки и быстро осматриваю помещение. На маленьком столе—еще не остывший передатчик. Около него—стопка документов на немецком языке. Вокруг валяются десятки почтовых открыток, присланных из разных немецких городов. Такое вполне могло сразить наповал. На полу—куртка и пара ботинок. Этот тип, видимо, чувствовал себя в полной безопасности: удобно устроился. Но как он мог ускользнуть? Я поднимаю голову и вижу приоткрытое слуховое окно. Просовываю голову, чтобы осмотреть крышу. Паф! Выстрел! Я молниеносно отстраняюсь и слышу крики с улицы: «Осторожно! Он засел у трубы!»

Спускаюсь вниз, захватив документы. Мои ребята заняли улицу, но укрылись в подворотнях: беглец их обстреливает. Отчетливо видно, как он перепрыгивает с крыши на крышу. В каждой руке у него по револьверу, и перед очередным прыжком он стреляет. Я чувствую, что моя молодежь теряет терпение, что радиста вот-вот убьют, но я предупреждаю: «Главное, не убивайте его! Надо взять его живым».

Мужчина уже на крыше последнего дома, дальше бежать некуда. Но он разбивает слуховое окно и исчезает. Слышно, как какая-то женщина зовет на помощь. Мы кричим ей с улицы: «Что там такое?» Она отвечает, что какой-то человек ворвался в ее комнату и выбежал на лестницу. Мы бросаемся к дому и осматриваем все этажи: никого! Я уже начинаю терять надежду. Но мои ребята спускаются в подвал, приподнимают перевернутую ванну и находят спрятавшегося под ней человека. В пылу и ярости они начинают избивать его прикладами. Я приказываю им прекратить и отвожу арестованного в одно из помещений тайной полиции.

Через некоторое время я объявляю, что должен допросить его и установить его личность. Он беспокойно поглядывает на полицейских, находящихся в моем кабинете. Я приказываю им выйти, снимаю с него наручники и говорю: «Начнем, нам никто не мешает, мы одни, и вы можете быть абсолютно откровенны». Явно расслабившись, он сообщает мне, что его зовут Иоганн Венцель и что он родился в 1902 году в Данциге. Немец? Но он продолжает: «Предупреждаю вас, я не из тех, кого можно сломить. Не ждите от меня никаких признаний, никаких доносов!» «Ну-ну, — отвечаю я, — это неблагоразумно!» Но ни слова от него добиться уже не удалось. И я решил посадить его в тюрьму Сен-Жиль.

После того как увели Венцеля, я отправился с докладом к начальству. Новость немедленно передали по телефону в Берлин. Через двадцать минут — ответный звонок из Берлина, и нам с необыкновенным восторгом объявляют: «Вы арестовали крупнейшего деятеля довоенной компартии Германии, одного из руководителей подпольного аппарата Коминтерна». Его арест казался им такой огромной удачей, таким чудом, они никак не могли поверить, что речь идет именно об этом человеке.

Чтобы завершить рассказ о Венцеле, добавлю, что через несколько дней гестапо приказало доставить его в Берлин. Он страшно испугался, ведь у гестаповцев наверняка были с ним старые счеты. В Берлине Венцель попал в руки Гиринга и его парней.

Но вернемся к той памятной ночи 30 июня. Я пришел домой около семи часов утра, совершенно разбитый. Документы, найденные рядом с передатчиком, я взял с собой. Это были радиограммы — одни Венцель собирался передавать, другие только что принял. Они были очень длинные и, разумеется, зашифрованные, но две или три радиограммы были записаны открытым текстом. Несмотря на усталость, я не смог сдержать любопытство и заглянул в них. В одной упоминался очень важный берлинский адрес, который немцы не должны были никоим образом обнаружить. Москва не употребляла слова «немцы», а называла нас «фрицами», или «бошами», или как-то еще. Когда я прочел остальное, мне было уже не до сна. Невероятно!

Здесь были приведены очень точные данные о производстве немецких самолетов и танков, о наших потерях и резервах. Последним ударом была радиограмма, описывающая в мельчайших подробностях план наступления на Кавказе. Наши войска только что выступили, они сражались еще за сотни километров от намеченной цели, а все планы операции были уже изложены, при этом указано число задействованных дивизий, рода войск, уровень их материально- технического обеспечения — короче, там было все. Настоящая катастрофа».

Радиограмма с берлинским адресом произвела на руководство абвера и гестапо сильное впечатление. Это был адрес одного высокопоставленного военного из люфтваффе. Действительно ли он был указан там? По некоторым сведениям, все было сложнее. В радиограмме приводились чрезвычайно секретные данные о немецких самолетах, которые могли быть известны только трем офицерам министерства авиации; быстрое расследование помогло бы разоблачить виновного. Со своей стороны, Фортнер настаивает на том, что адрес в радиограмме был.

В конце концов это не столь существенно: известно, что радиограмма привела гестапо туда, куда нужно. Да и сам текст не так уж важен: через несколько дней Клудов нанесет берлинской сети более сокрушительный удар.

Сначала дешифровщики работали над донесениями, которые Кент передавал в Москву. То ли устав от удручающих «открытий», которых становилось все больше, то ли просто-напросто он был похитрее других, но один из руководителей абвера посоветовал Клудову расшифровать радиограммы, принятые Кентом, в надежде, что обнаружатся сведения о структуре подпольных организаций.

14 июня 1942 года Клудов разрушает берлинскую «Бастилию» советской разведки — он расшифровывает роковую радиограмму, полученную Кентом от Директора 10 октября 1941 года: «Встреча срочно Берлине трем указанным адресам» и т. д.

Зондеркоманда «Красная капелла» начинает охоту.