"Первый меч Бургундии" - читать интересную книгу автора (Зорич Александр)

ГЛАВА 9 WYRD

Весь следующий день занимались разной ерундой.

Неимоверный град выродился в самый обычный густой снег, истово обелявший неприглядное черное пятно на месте сожженного лагеря лотарингцев.

Карл и Рене с кавалеристами ездили переговорить с муниципалитетом Нанси. Карл гарцевал на лошади напротив пешей делегации, которая рискнула показаться в распахнутых воротах, но не отважилась опустить подъёмный мост и перейти через ров к бургундам. Карл был короток и строг:

- Сдайте город немедленно. Тогда я сохраню вам жизнь и имущество. Я поставлю у вас небольшой гарнизон, размещу по домам своих больных и раненых и никого не трону. Но завтра будет поздно. Завтра я истреблю на ваших глазах французов, как истребил вчера швейцарцев, и тогда Нанси будет взят и разорен по праву войны.

Горожане юлили, ссылаясь на свои обязательства перед Рене Лотарингским. Карл пожалел, что свеликодушничал, отпустив раненого герцога, чью свободу можно было спокойно обменять на город, и ещё раз повторил ультиматум через глашатая, повелев прибавить, что ожидает до вечера, а потом капитуляция приниматься не будет. Покончив с этой абсолютно бессмысленной процедурой, бургунды ускакали прочь.

Было не очень холодно и Карл сильно упрел в длиннополой собольей шубе. С другой стороны, из-под седла поддувало и в целом получалось довольно дискомфортно. Вернувшись, он приказал нагреть две бочки воды и устроить из войлока полноценную купальню. Ещё Карл приказал зажарить ему мяса, обязательно свежего мяса, хоть конины на худой конец, и потребовал найти крепкого сладкого вина.

А вот приличных девок на этот раз в его войске вовсе не было. По Бургундии ползла неведомая срамная болезнь и драконовским указом Карла всякий солдат, застигнутый за женоложеством, должен был - фьюить! - приблизиться к небу на пяток футов, влекомый петлею.

Пока с Карла стягивали ненавистные шестьдесят четыре элемента белых доспехов, он прикидывал, как бы получше укрепить свою душу-страдалицу перед неизбежной битвой. Где здесь вообще могут быть девки? Какие-то были в лотарингском лагере, но тех всех разогнали. Или нет? Или одну-двух-пять-пятнадцать-двадцать пять любвеобильные пехотинцы утаили? А ведь могли утаить, канальи! Могли, впрочем, побояться. Не приведи Господь им оказаться чересчур законопослушными!

Вода ещё только грелась. Так-так-так... Карл сложил руки лодочкой, уперев их указательными пальцами в подбородок, и хитро улыбнулся. Теперь об исполнителях. Дело чересчур щепетильное, тем более что сам ведь запретил... Впрочем, Лотарингия не Бургундия, сюда срамная болезнь никак добраться не могла...

Тут Карл себя одернул. Это что же получается? Он хочет разыскать какую-нибудь солдатскую шлюху, которую уже отваляли сегодня ночью по полной программе? Так он, герцог, хочет, да?

Да, он, герцог, очень и очень хочет разыскать какую-нибудь солдатскую шлюху, которую уже отваляли сегодня ночью по полной программе.

Эх, был бы здесь Луи, он бы мигом всё обстряпал. Сейчас, через восемь лет, без малого, конечно, образ Луи приобрел в его сознании отчетливые иконографические черты. Карл был уверен, что Луи достал бы девку из-под земли. А нет - так сам грянулся бы оземь и на время обернулся обольстительной гурией. Причем без обид!

Ну что же - в наличии только капитан Рене и Жануарий. Рене может обыскать все солдатские палатки. А Жануарий - как обычно. Тоже обыскать. Но не выходя из шатра. Он обыщет, а Рене приведет, набросив на голову девки мешок, словно на арестованного за мародерство. Солдаты ничего не заподозрят. Отменно.

Карл кликнул Жануария.

Жануарий поначалу отнекивался, но Карлу, который сам поражался своему красноречию и нежному обращению с безродным магом, по которому, не исключено, лет сорок как плакали все авторитетные аутодафе Европы, за семь минут удалось доказать, что затея его достаточно безобидная и никакого равновесия в сферах не нарушит. На восьмой минуте Жануарий мягко улыбнулся и сказал:

- Простите, монсеньор, но я смогу лишь обнаружить палатки, из которых исходит женский дух. А вот установить, какая из женщин, так сказать, прекраснейшая, мне будет не под силу. Следовательно, Вы пожелаете увидеть их всех и отобрать самую, м-м-м... достойную. Таким образом, Вам станут известны все нарушители Вашего указа и, с другой стороны, в Ваших руках окажутся все, м-м-м... жрицы любовных услад. Поэтому я хотел бы услышать от Вас честное слово дворянина, что ни один из нарушителей не понесет кары, а пленницы, буде они пожелают, смогут остаться в лагере.

- Я не дворянин, а государь, - поправил Жануария Карл. - Поэтому я даю тебе честное слово государя в том, что никто не пострадает. Более того, "так сказать прекраснейшая" получит от меня хорошие подарки. А вот остальных девок придется из лагеря погнать.

- Монсеньор, это жестоко. В такую зиму выгонять несчастных женщин в местность, разоренную войной, значит обрекать их на поругание и насильственную смерть.

- А если от них по войску пойдет дурная болезнь? - заупрямился Карл. - Ты же знаешь, Жануарий, какие здесь свиньи. Они будут втихаря меняться девками, проигрывать их в кости и давать в долг. У нас в войске, в конце концов, немало содомитствующих того рода, которые не различают между женщинами и мужчинами. Заразился один - значит заразятся десять. А десять означает сто. Разве это не жестоко - обрекать своих солдат на дурную болезнь?

- Монсеньор, французы на подходе, - напомнил Жануарий.

"Да, правда. Что это меня так понесло? Быть может, послезавтра на этом самом месте этих же самых девок будут пользовать уже совсем другие солдаты, до которых мне нет никакого дела."

- Ну и что с того?! - рявкнул Карл. - По-твоему, у французов есть хоть один шанс на победу из ста?!

- У них семь шансов из восьми, монсеньор. А если Рыцарь-в-Алом не убьет Гельмута сразу - все восемь.

- Ты хочешь сказать - если Рыцарь-в-Алом убьет Гельмута сразу?

- Монсеньор, вода уже нагрета и скоро начнет остывать.

Карл знал, что когда Жануарий доходит до такого несусветного хамства, это означает полный и безнадежный отказ от прежней темы разговора. И тут уже мирская власть бессильна.

Карл подошел к Жануарию вплотную и, вперившись в его мраморные глаза, сказал:

- Клянусь, что все прошмондовки до последней останутся в лагере, если сами того пожелают. Только ищи их скорее, Симон Маг доморощенный.

- Монсеньор, Вы добрый человек, - просиял Жануарий. - А Симон Маг - это лишнее.

Жануарий и де Ротлен со своей военной полицией (восемьдесят ганзейских немцев, которые заменили с некоторых пор швейцарских меченосцев) управились на удивление быстро. В шатре у Карла стало тесновато. Как-никак - сорок три девицы!

Светлой памяти бабник де Брийо говаривал, что ему легче по ошибке сорвать берет перед десятью шлюхами, чем проявить неучтивость хоть к одной благородной даме. Карл церемонно поклонился. Некоторые девицы с перепугу жеманно захихикали, более сдержанные вежественно закивали, склоняя растрепанные головы так низко, что стали видны их вполне мытые лебяжьи шеи.

В целом гостьи герцогского шатра оказались куда презентабельнее, чем того ожидал Карл. Впрочем, из докладной де Ротлена, вшептанной капитаном в герцогское ухо, выяснилось: почти все присутствующие девки были извлечены из рыцарских шатров. В то время как простые солдаты герцогского гнева боялись не на шутку и ослушников сыскалось лишь девятеро, а именно... "Нет-нет, Рене. Забудь о болванах навсегда и если ты сгоряча взял их под стражу - объяви герцогскую амнистию." "Но их уже вешают, монсеньор", - пробормотал Рене. "Тогда беги и вынимай их из петли. Немедленно!"

- Ну что же, милые дамы, - строго начал герцог, обводя свою добычу взглядом барчука, завернувшего в фешенебельный бордель. - Каждая из вас, кроме одной, сейчас сможет вернуться к прерванным занятиям. А прекраснейшей будет оказана честь послужить Великому герцогу Запада. Разумеется, на чести супа не сварить, поэтому моя избранница будет щедро вознаграждена.

Девицы мгновенно повеселели и осмелели. Поднялся гвалт.

- Сеньор, возьмите меня!

- Меня, меня!

- Нет, сир, лучшая - я!

- Клянусь Кровью Христовой, у меня самый гибкий стан во всей Лотарингии!

Ещё много было неразборчивого по-немецки.

- Тихо! - Карл покраснел до корней волос. "Сейчас, наверное, с меня весь лагерь покатывается."

- Ты! - Карл ткнул пальцем в высокую черноволосую тихоню, которая всё это время простояла, озадаченно прикусив губу крепкими белыми резцами и нервически поглаживая край богатого платья. Платье с прорезными рукавами было отделано мехом и сдержанно расшито жемчугами по краям собольих врезок. Такой кутюр стоил хороших денег и это предопределило выбор Карла.

Неловкость всё-таки возникла. К тому моменту, когда шатер покинули все разочарованные шлюхи до последней вкупе с Жануарием, Карл и девушка, представившаяся Доротеей, сами собой заняли взаимоневыгодные позиции.

Он, Карл, облокотившись о край огромной банной бадьи с горячей водой, стоял в наглухо зашнурованном колете и шерстяных кавалерийских штанах, плотно облегающих и ноги, и чресла, и всё не мог взять в толк, как бы это поизящнее раздеться.

А она сидела в центре шатра, затаив дыхание и ожидая дальнейших указаний.

Карл подумал, что после горячей воды он начнет зябнуть ещё больше и тем подвел черту под намерением искупаться. Взгляд Карла упал на столик с вином и жареной кониной, которая благодаря стараниям герцогских кулинаров приобрела вид вполне аппетитного жаркого.

- Выпей вина, - сказал Карл, наливая и девушке, и себе. - Хочешь есть?

Герцог только сейчас сообразил, что никогда раньше не брал продажных девок. Все его женщины, включая жен, могли трахаться с ним небескорыстно, однако за секс с него никогда не требовали денег.

- Благодарю, сеньор, - сказала Доротея, покорно подходя к столику и подымая кубок, - но я не голодна.

Ни стеснения, ни напускной развязности Карл в её голосе не уловил, и это ему понравилось.

- А я, признаться, пока ездил болтать с этими занудами из Нанси, проголодался как зверь, - говоря так, Карл притащил два низких креслица и составил их рядом перед столиком. - Садись. Составишь мне компанию.

- Может, я пока искупаюсь?

- Хорошо. Только сначала выпьем за твою улыбку, которой я ещё не видел.

Доротея улыбнулась.

Карл выпил всё, Доротея едва пригубила.

- Нет, до дна. Твои губы - как роза в утренней росе. За такие губы надо пить до дна.

- Сеньор, я очень быстро пьянею.

Карл первый раз посмотрел на Доротею внимательно. Широкие скулы, нос с горбинкой, густые брови, едва приметный черный пушок над верхней губой - и, странным диссонансом, голубые нордические глаза. Лицо не то чтобы по понятиям Карла красивое, но привлекающее своей живостью и двумя умными морщинками в межбровье.

- Медленно пьянеют только чугунные лбы, - сказал Карл и поцеловал Доротею.

Когда прошло положенное время, Карл отстранился, недоумевая отчего ему всё это неинтересно, хотя умом немного приятно. Он отнял ладонь от её груди и деланно пригладил волосы.

- Ну, ты пожалуй действительно искупайся, а то вода будет холодная, - пробормотал Карл, отворачиваясь и подсаживаясь к мясу.

- От меня дурно пахнет, да? - разочарованно спросила Доротея.

- Нет, что ты, что ты! - бурно запротестовал Карл. Он поспешно обернулся и обнаружил прямо перед своим носом обнаженные груди Доротеи. И когда только она успела спустить платье с плеч?

- Нет, пахнет от тебя чудесно! (В точности как от К*** - вот что его на самом деле насторожило.) Просто и правда ведь вода остынет.

Доротея пожала плечами и сбросила платье на пол. Ноги у неё были весьма шерстистые - здесь Доротея явно пренебрегала модой.

Карл деликатно отвернулся и только вслед за тем сообразил, какой это идиотизм: смущаться наготой проститутки.

Доротея за его спиной вздохнула и полезла в воду. Карл съел кусок, второй, третий уже не лез. Что-то не так. Ни аппетита тебе, ни плотского порыва... Карл с трудом дожевал и, через силу сглотнув аморфный мясной ком, вновь обернулся. Доротея неподвижно сидела в жидких клубах пара, понурив голову. Кажется, герцог её напугал.

- Послушай, я не из тех, кому трудно с женщинами безо всяких гнусностей. Я не стану обряжать тебя монашенкой, пороть кнутом и требовать, чтобы ты вопила "Помилуйте, отче!" или "Вставь же мне скорей, бычара!"

Доротея прыснула.

- Что Вы, сеньор. Я о бургундах самого высокого мнения. Рядом с немцами вы очень воспитанны.

- Вот как? - оживился Карл. И, не удержавшись:

- А как тебе манеры бургундских лучников? Наверное, наши бородачи затмевают собою самого Ланселота?

- Возможно, иногда затмевают. Но вчера ваше мужичьё вознамерилось залезть мне под юбку в самой хамской манере и если бы за меня не заступился один ваш благородный рыцарь - мне пришлось бы худо.

- Эту ночь ты, конечно, провела с ним, откуда и твои суждения о бургундском вежестве, - тоном из разряда "всё понятно" констатировал Карл.

- Да. И день бы провела тоже, если бы не Вы. Ой, простите.

- Прощаю. Благородный рыцарь заступился за тебя, подарил тебе дорогие духи и такое роскошное платье. В то время как злой герцог Бургундский пока ещё даже не затащил тебя в постель.

- Платье мне подарил герцог Рене, - гордо возразила Доротея, пропуская "постель" мимо ушей. - А духи - правда, тот самый благородный рыцарь.

- Ещё бы не он, - ощерился Карл, пропуская в свою очередь мимо ушей "герцога Рене". - У этого рыцаря два высокоученых мавра-парфюмера на службе и вторые такие духи не сыщешь во всем белом свете. Ему тридцать семь лет, у него на гербе крепостная башня и дубовые листья, а имя его Ожье де Бриме, сир де Эмбекур.

- Да, Ожье, здесь Вы правы. А теперь отвернитесь, - деловито потребовала Доротея.

Пока она, поднявшись в полный рост, ополаскивала водой причинные места, Карл с горя жевал остывшую конину. Да, угадал, не ошибся, надо же! Забавной веревочкой повязаны мы с сеньором д'Эмбекуром, презабавной. В Дижоне - К***, это ладно. Но здесь, под Нанси, где само слово "женщина" ещё вчера казалось столь же неуместным, как "yratoxilon" (что это, кстати, такое?) - вдруг какая-то шлюха, и на шлюху-то непохожая! Ясно, по крайней мере, что одной К*** между ним и д'Эмбекуром более чем достаточно, второй веревочке не свиться вовек.

- Я выхожу, - пропела Доротея. - И очень хочу есть.

Карл завернул её в свою шубу и усадил рядом.

- Ты на меня не рассердишься, если я скажу, что ты очень непохожа на шлюху?

- А Вы на меня не рассердитесь, если я скажу, что парфюмеры у Ожье неважные?

- Что мне? Пускай Ожье сердится.

- Лучше бы Вы спросили "С чего ты взяла?" или "Да что ты в этом понимаешь?" А я бы ответила, что понимаю в духах многим больше Вашего, потому что я не шлюха, а гетера.

- Кто-кто?

- Гетера. Просвещённая куртизанка, которая умеет усладить своего возлюбленного не только телесно, но и духовно. И, поскольку Вы явно не расположены отхлестать меня кнутом и даже просто осыпать мои прелести жгучими поцелуями Вы не собираетесь, иначе давно бы уже это сделали, заказывайте услады духа или отпустите меня к Ожье. Он по мне с ума сходит.

- По тебе несложно сходить с ума, - серьезно кивнул Карл. - А какие у тебя в запасе услады духа?

- Понимаешь, - торопливо добавил Карл, не дав Доротее и рта раскрыть, - я совсем не хочу мучить ни тебя, ни д'Эмбекура, но мне очень... одиноко. Если бы ты ещё поговорила со мной немного, я был бы тебе очень благодарен. И можешь говорить мне "ты" - у меня отчего-то такое чувство, будто бы мы только что переспали друг с другом.

- Приятное, должно быть, чувство, - как бы невзначай заметила Доротея. - Ну а что до услад духа, выбирай: могу спеть, сыграть тебе на лютне, если найдется, конечно, могу предложить партию в шахматы, станцевать любой танец, могу поговорить о поэзии, алгебре, философии или о повелевании стихиями, могу рассказать тысяча и одну занимательную историю.

- А что такое "алгебра"? Какая-нибудь арабская непристойность?

Доротея рассмеялась.

- Да, что-то вроде того. Это наука о числах и о том, как одни превращаются в другие.

- Нет, не надо. Превращения чисел я и так себе представляю: сперва у тебя сто тысяч экю, а потом нет ни хрена. Или наоборот: сперва тебе десять лет, а потом сорок, - мрачно подытожил Карл. - Давай лучше историю номер тысяча два.

- Такой истории нет, - уверенно сообщила Доротея.

- Неправда, есть. Ты мне расскажешь про себя и это мне будет интересней всего. Должен же я знать, каких женщин предпочитают мои маршалы?

- Слушай, может мы лучше всё-таки оправдаем переход на "ты"?

- Нет, и это вовсе не потому, что ты мне не нравишься. Хочу твою историю - и точка. Ты ведь итальянка, да? Из Италии всегда самые интересные истории.

- Нет, я наполовину немка, наполовину мавританка. А вот мать моя была чистокровной мавританкой и жила в Гранаде.

- Ух ты! Интересней итальянских историй - только испанские. Рассказывай про мать.

- Хорошо, расскажу что знаю, хотя ты мой первый мужчина, - Доротея усмехнулась, - который проявил интерес к моей матери.

"Моя мать родилась в Гранаде. Это мавританское королевство в Испании, ты знаешь. Кто были её родители, она сама толком не помнит, потому что ей было всего лишь три года, когда на их городок устроили набег христианские рыцари ордена Калатрава. Маленький гарнизон, сам понимаешь, перебили, городок сожгли, а мою крохотную мать какой-то добрый латник выхватил из-под копыт рыцарского коня, который ей тогда показался сплошь выкованным из железа и огнедышащим - это она запомнила на всю жизнь. Возможно, так оно и было, как знать?

Латник хотел продать её на невольничьем рынке, но появились монахини, усовестили его, и в конце концов солдат уступил им мою мать за бараний бок и бутыль вина. Монахини крестили её под именем Исидоры и несколько лет воспитывали в монастыре. Настоятельница там была на удивление не дура и никогда не настаивала, чтобы мать приняла постриг. Мать и не тянуло. Она хлопотала вместе с другими монахинями по хозяйству за пищу и кров, как будто поденщица, а когда ей исполнилось четырнадцать лет, захотела увидеть и услышать что-нибудь, кроме грязной утвари и песнопений.

В это время на границе Гранады и христианской Испании объявился один молодой человек. Ему не было и двадцати пяти, он был весьма учтив, имел, судя по всему, немало денег, и заявлял, что намерен устроить лучший госпиталь во всей Испании, где будут лечить всех страждущих - и христиан, и мусульман. Он искал помощников, но они не спешили объявляться - кому охота даже за хорошие деньги ходить за чумными и тифозными? Прослышав об этом, моя мать поняла, что это её единственный шанс покинуть монастырь. Она упросила настоятельницу отпустить её к этому человеку.

И вот она пришла туда, где в это время каменщики уже ставили стены госпиталя, а землекопы рыли колодец, и где этот человек жил в шатре вместе с двумя своими слугами. Оказалось, моя мать первая, кто откликнулся на его зов. Место, выбранное для госпиталя, было уединенным, безжизненным и пустынным, ибо только такая земля по всему миру никому не нужна и только такая была по карману Жануарию, как называл себя молодой пришелец.

Когда госпиталь был достроен, а в колодце черным зеркалом легла вода, кроме моей матери и двух слуг в распоряжение Жануария себя предоставило только семейство разорившихся виноделов. Бедолаги боялись чумы меньше, чем голодной смерти. Кстати, их восьмилетний сын мучился золотухой, но не прошло и трех недель, как его кожа стала гладкой, словно колено святого Иакова. Его исцелил Жануарий.

Некоторое время в госпиталь никто не заглядывал. Все бездельничали. Моя хорошенькая мать пыталась флиртовать с Жануарием, но тот с непреклонной вежливостью отказывался от её ласк, как ты сейчас от моих."

Карл и Доротея лежали на просторной и низкой герцогской кровати, заваленной шкурами и шубами. Одетый Карл лежал, заложив руки за голову и изучая сквозь приспущенные веки блеклую изнанку шатра над головой. А обнаженная Доротея, укрывшись шубой, вела рассказ, свернувшись калачиком сбоку от герцога и упокоив ушко на его медлительно вздымающейся груди. Они вели себя очень целомудренно, если не считать того, что Доротея немного потела и тем бередила рассудок Карла запахами-воспоминаниями о К***.

- Не отвлекайся, - сказал Карл не своим голосом, подтягивая левую ногу. - Мне очень интересно. Правда.

- Я хотела проверить, не заснул ли ты.

- Не заснул и не засну. Рассказывай.

"Тогда она - наверное, назло, возможно - из любопытства, а скорее вообще без особых соображений, отдалась слуге Жануария по имени Виктор. И, знаешь, ей очень не понравилось. Очень-очень. Чего не скажешь о Викторе. Он продолжал домогаться моей матери, и тогда Жануарий по её просьбе строго предупредил Виктора, а когда это не помогло - выдворил вон из госпиталя.

В тот день, когда Виктор, затаив обиду, пересекал каменистую пустошь, окружавшую госпиталь, на горизонте показались всадники. Очень много всадников - человек двести или больше.

Они гнали лошадей во весь опор - их преследовал многочисленный неприятель. Беглецы оказались сбродом рыцарей-грабителей под знаменами Алькантары и Калатравы. А их преследователи - мавританами из знатнейших гранадских родов Зегресов и Абенсеррахов.

Погоня промчалась мимо госпиталя, причем несколько рыцарей, раненных сарацинскими стрелами, не сочли за бесчестие укрыться в приюте Жануария. А вечером прискакали ещё и мавры: Али из рода Зегресов и Альбаяльд из рода Абенсеррахов. Эти двое потеряли много крови из-за ран, полученных ими в бою с рыцарями Алькантары и Калатравы, которых маврам удалось-таки нагнать и истребить в ущелье Белых Маков.

Вот тогда у Жануария и появилась первая настоящая возможность показать своё искусство, а у моей матери - поглядеть на могущественных и владетельных воинов Гранады вблизи.

Жануарий вылечил всех - и мавров, и христиан, которые, кстати, в стенах госпиталя вели себя друг с другом довольно учтиво. Зато между собой на разные лады ссорились и те, и другие. Испанские рыцари препирались из-за того, по чьей вине на них лег позор поражения. Мавританские - из-за моей матери. Не знаю - то ли она им вправду полюбилась, то ли они просто петушились, чтобы поскорее выздороветь.

Потом рыцари поправились и разъехались каждый своей дорогой. Они распустили по всей Гранаде правдивые слухи о целительском искусстве Жануария. Через две недели госпиталь был переполнен страждущими, а за его пределами стояло множество палаток для тех, кому не хватило крова.

Жануарий был как вода и как пламя - изменчив, непредсказуем, порою жесток. Он никогда не просил денег у пациентов, но и не отказывался от того, что исцеленные предлагали ему из благодарности - золота, утвари, одежды, плодов и животины.

Однажды ему подарили серебряную чашу. Моя мать - женщина очень любопытная - в щелку двери подглядела, как среди ночи Жануарий поставил эту чашу на стол в своей комнате, взял молот, замахнулся, потом выругался и опустил его. Так он делал четыре раза, но так и не решился сокрушить ничем не примечательный сосуд. Наконец он запер чашу в одном из своих многочисленных тайников. В общем, этот Жануарий был очень и очень себе на уме и с каждым днем нравился моей матери всё больше и больше.

Слава о приюте святой Бригитты разнеслась по всей Испании. А однажды к Жануарию приехала не кто-нибудь, а Королева."

- Королева? Какая королева, испанская? - Карл встрепенулся, ибо ему показалось, что он действительно заснул. Не в том было дело, что он не верил рассказу Доротеи, нет. Наоборот, он верил её словам, и теплу её щеки, и её аромату, которым, казалось, теперь затоплен весь шатер. Но это доверие было доверием сновидца к собственному сну, где правдоподобным может представиться говорящий полоз. И когда Карл поймал себя на этом, "королева" показалась ему перебором.

- Нет, не испанская. Моя мать так и не поняла, откуда она была, и назвала её для себя просто Королевой. И сама Королева, и её огромный кортеж, который стал лагерем неподалеку от приюта Святой Бригитты, были облачены в одежды смиренных богомольцев и возвращались из паломничества в Сантьяго-де-Компостела. Королева пришла к Жануарию и пять часов кряду говорила с ним при закрытых дверях.

- А с чего твоя мать взяла, что эта знатная богомолка вообще была королевой?

- Так объяснил Жануарий. И ещё он сказал, что это очень несчастная женщина, но ничего больше он сказать не может, иначе и его, и весь приют Святой Бригитты постигнет возмездие.

- Хорошо. Королева так Королева, - вздохнул Карл. - Ну и что было дальше?

"После разговора с Жануарием Королева осталась в приюте святой Бригитты на две недели. Моя мать поначалу очень ревновала Королеву, потому что заподозрила её в любовной связи с Жануарием. Но по многим признакам, которые всегда замечает приближенная прислуга, прибирающая в комнатах и стирающая белье, она с облегчением заключила, что ошибается.

Жануарий что-то втолковывал Королеве на латыни, а иногда сбивался на французский. Ещё моя мать видела как он тычет пальцем в свою левую ладонь, а потом в хрупкие страницы какой-то книги. В середине января Королева покинула приют. Потом всё шло, как и прежде, а в конце августа Королева вернулась. На этот раз её сопровождало куда меньше людей, но все были по-прежнему молчаливы. Королева провела в приюте Святой Бригитты всего лишь одну ночь, а на следующий день уехала вместе со своими людьми, как будто её и не было никогда.

Вот тогда моя мать, которая в том году была произведена Жануарием из экономок в помощницы, не выдержала. Хотя она прекрасно знала, с одной стороны, что между Жануарием и Королевой не было никаких отношений, а, с другой, даже если бы они и были, у неё не было бы никаких прав на претензии, потому что сама она с Жануарием не спала, ей всё-таки удалось разыграть громоподобную сцену ревности. Моя мать заявила Жануарию, что желает знать всю правду о Королеве, иначе она немедленно покинет приют и пойдет торговать своими сохнущими без любви прелестями в самых грязных кварталах Альбайсина.

Жануарий вздохнул и сказал, что если она хочет, то, пожалуйста - пусть идет. Моя мать расплакалась и сказала, что никуда она от него не уйдет, что её испепеляет ревность к этой белокожей сучке и что Жануарий любит только королев, а её, бедную безродную Исидору, которая с утра до ночи возится с гнойными ранами и вонючими микстурами, ни в грош не ставит. Либо правда о Королеве - либо она наложит на себя руки.

Жануарий вновь вздохнул, похрустел пальцами и почесал подбородок, как у вас, мужчин, это принято, и как последняя скотина заметил, что женщина сотворена не из ребра Адама, а из языка змеи и совиных ушей.

Впрочем, добавил он, кое-что Исидора сможет от него услышать, если только проявит терпение до... (Жануарий, полагаю, в тот момент почесал подбородок, а затем и затылок, для пущей важности) ...следующей осени. То есть через тринадцать месяцев, ровно через тринадцать, Исидора удовлетворит своё любопытство и Жануарий клянется в том на Писании. Моя мать подсунула ему Библию и тот, скроив такую рожу, как вы, мужчины, умеете, поклялся."

- Да что ты заладила - "мужчины", "мужчины"... Как твоя матушка из несчастного лекаря клятвы выбивала - так это в порядке вещей. А какие мы рожи кроим - ни ей, ни тебе не нравится, - Карла нисколько не задевало всё то, о чём он говорил. Но вот о том, что вдруг начало его действительно волновать во время рассказа Доротеи о Королеве, он боялся обмолвиться не только Доротее, но и себе.

- Ты дрожишь, - спокойно заметила Доротея, не поднимая головы. - А про мужчин ты сейчас ещё и не такое услышишь.

- Со мной это бывает после вина, - соврал Карл. - Так что там мужчины?

Доротея выпростала руку из-под шубы, обняла Карла и продолжила.

"Тринадцать месяцев пролетели очень быстро. Даже быстрее, чем думала моя мать, потому что через одиннадцать с половиной месяцев в приют святой Бригитты примчался посыльный. Переговорив с ним, Жануарий разыскал мою мать - она в то время как раз морщила лоб над арабской грамматикой - и, схватив её на руки, закружил по комнате. "Получилось! - ликовал Жануарий. - Получилось как по писаному!" Когда моя мать немного пришла в себя, она осведомилась, что же такое у него получилось. "С Королевой получилось", - сказал Жануарий и моя мать словно язык проглотила - так ей хотелось поскорее услышать историю Королевы.

"Женщина, которую ты называешь Королевой, - начал Жануарий, - супруга одного из видных и могущественных владык христианского мира. Она долго не могла произвести на свет наследника для своего мужа, которого, к слову, может быть и не очень любит, но искренне уважает за доброе сердце и отвагу.

Оказавшись в Испании, она прослышала о моих скромных талантах и не поленилась пересечь всю страну ради того, чтобы испросить у меня совета. Через две недели я определил причину немощи её супруга. Где-то недалеко от них был человек, на которого удивительной прихотью судьбы, а может быть и чьим-то злым умыслом, была перенесена печать властвования её супруга.

Единственным шансом для Королевы и её супруга обрести наследника было убить этого человека и возвратить печать властвования. Причем искать его умышленно не следовало - рано или поздно он сам должен был появиться в их жизни.

И вот тогда этого человека надлежало незамедлительно повесить, затем любовно обихаживать то место, куда прольется его семя, а вслед за тем привезти корень мандрагоры, который там произрастет, ко мне.

И, разумеется, хранить истинные причины своих необъяснимых поступков в тайне, дабы о делании не прознал тот, кто может испортить любое деланье. Сказав так, я спросил у Королевы, согласна ли она взять на душу смертный грех убийства невиновного и она ответила: "Ради своего ребенка - согласна."

Тогда я спросил, понимает ли она, что на её сыне будет лежать пусть безмолвное, но жестокое проклятие повешенного. Она ответила, что проклятие лежит на всем роде человеческом со времен эдемских. Я во многом не согласен с Августином, но я не стал спорить. Я спросил, что она даст мне в качестве платы, заведомо зная, что откажусь от всего, что она могла бы предложить мне, ибо невозможно дать то, чем не владеешь, а она не владела тем, что мне хотелось бы иметь. Но она ответила: "Ничего". Тогда я понял, что Королева знает цену своим словам и поступкам, а оттого ей можно доверить судьбу ребенка, над которым будет тяготеть проклятие. Я сказал, что согласен помочь ей.

И вот она уехала к себе на родину, и всё сталось по моим словам. Вернулась она уже с корнем мандрагоры. Я изготовил для неё зелье и научил, как с ним обращаться. Но, признаться, даже после всего этого я не был уверен в том, что наши старания увенчаются успехом и смерть невиновного будет оправдана хотя бы новой жизнью. Но вот сегодня из их государства прибыл добрый вестник - у Королевы родился сын."

Карл пришел к спокойствию. Дрожь, которая под конец истории о Королеве неудержимо пробивала, казалось, каждую клетку его плоти, улеглась. Герцог нежно опустил ладонь на затылок Доротеи.

- Хорошо, наследника они произвели, - тихо сказал он. - Но, всё-таки, что это была за Королева? Может быть, твоей матери запомнилось что-то особое в её внешности, может быть, заячья губа или родинка, или бельмо на левом глазу?

- Какой ужас, - фыркнула Доротея. - Нет, моя мать никогда не описывала подробно внешность Королевы. Говорила только, что у неё были "крупные черты лица", но это всё равно что зайца назвать серым, а ночь темной.

- Да уж, - согласился Карл. - Ну а кольца, браслеты, вот что-нибудь такое? - герцог возложил на свою грудь перед глазами Доротеи перстень с "Тремя Братьями".

- Нет, нет, пожалуй, - неуверенно ответила Доротея, думая о чём-то своём.

Она помолчала несколько секунд, во время которых Карл так и не решился назвать себе истинное имя Королевы, зловеще просвечивавшее сквозь рассказ Доротеи. А затем сказала:

- Была одна подробность, которая когда-то меня очень насмешила, но потом забылась. У Королевы, разумеется, была лошадь. Превосходная породистая лошадь из Туниса. Так вот. Лошади королева пожаловала титул - "маркиза Нумидийская". И имя - "Софонисба". Маркиза Софонисба Нумидийская, каково, а?

Карлу было никаково. Потому что мир взорвался.

Расстались они, как и встретились, в сумбуре. Обнажив меч и сверкая выразительными гасконскими глазами, именем маршала Бургундии пробившись через ганзейцев де Ротлена, в шатер ворвался д'Эмбекур.

- Ваша Светлость! Прошу простить мою дерзость, но эта женщина всё-таки добыта мною силой меча на бранном поле и по праву войны принадлежит мне!

- Успокойся. Сядь. Выпей вина. Дерзость прощаю. Она пойдет, когда полностью расскажет, - слова обычного французского языка давались Карлу не без труда.

Герцог поднялся с кровати. Он был бледен, почти зелен, словно бы только что очнулся от тревожного, послепохмельного бреда.

- Кажется, мои рассказы Его Светлости не идут впрок, - заметила Доротея вмиг погрубевшим голосом, удаляясь за бочку, чтобы одеться.

Д'Эмбекур сразу как-то сник.

- Извините, сир. Показались французы и я подумал, что если сейчас придется идти в бой, не повидавшись с Доротеей, смерть мне будет чересчур горька.

- Понял. Почему не сыграли тревогу?

- Сыграли, сир, сразу же сыграли. Вы, наверное...

- Наверное. Вот твоя Доротея. Жду тебя во дворе.

Карл снял с оружейной стойки меч и дагу и пошел прочь из шатра - кликнуть валетов, потребовать коня, доспехи и ехать разбираться с французами.

- Благодарю Вас, сир. Извините, сир.

- Хватит извиняться. Мужчина, не ожидал. С Доротеей я не спал, бывают вещи и поинтереснее.

Карл угрюмо усмехнулся и вышел прочь.

Было три часа дня. Пасмурно и ветрено.

Французы подходили к Нанси с запада, тремя колоннами. Хрум-хрум-хрум, по свежему снегу, под которым ещё не слежался толком ночной град. Хрум-хрум-хрум вместе с кондотьерами, которые прошлым вечером наконец нагнали их на правом берегу Соны.

Шли быстро, молчаливо, очень замерзшие, но свежие, потому что Доминик порекомендовал, Пиччинино поддержал, а Обри одобрил решение сняться с предыдущего лагеря за час до полудня, предоставив солдатам возможность вволю отоспаться. Была вероятность, что Карл нападет прямо на походные колонны, и в этом случае люди и кони должны были быть полны сил.

Из тех же соображений - чтобы оградить себя от внезапной атаки карловой летучей артиллерии, о которой с ужасом поведали двое приблудных швейцарцев - в качестве передового заслона к Нанси были высланы кондотьеры, которым Доминик безо всякого удовольствия, но по необходимости войны составил компанию, прихватив с собой полсотни молодых французских рыцарей.

Французская ратная молодежь боготворила галантного убийцу в алых доспехах как самого Миямото Мусаси. В то время как Пиччинино и, в особенности, Силезио, невзлюбили Доминика с первого взгляда - того первого взгляда, который случился ещё в год похода на Нейс.

Причины? - спрашивал себя Доминик. Разумеется, зависть. Зависть к его счастливому мечу, фавору при Людовике, обаянию ("Если только я обаятелен", - тут Доминика всегда заедала скромность).

Кондотьеров было, как саранчи - больше тысячи человек. Пестро вооруженные и одетые в разномастные бригантины - малиновые, зеленые, оранжевые, черные и небесно-голубые - кондотьеры живописными сворами выскакивали на гребни холмов, просачивались лощинами, высматривали и принюхивались, чем бы поживиться. Доминик совершенно не мог взять в толк, когда успели у одного из кондотьеров появиться два притороченных к седлу свежезадушенных гуся, а у другого на плечах - крестьянский тулуп.

Французские рыцари не сновали, не суетились, держались плотной группой, окружая со всех сторон Доминика так, что стреле негде было протиснуться. Они ехали ровной рысью и надменно косились на кондотьерские своры. В одной из свор выделялись сивая грива Пиччинино и тускло-рыжий бобрик Силезио.

Доминик, привороженный размеренной ездой, не заметил, когда кряжистый холм с крутыми отрогами, поросшими дубками, успел повернуться на девяносто градусов, а перелески слева - расступиться и открыть свободное пространство, где было всё необходимое.

Слева был город. Справа - лагерь бургундов. А прямо перед ними - заснеженная равнина, до времени идеально белая и абсолютно пустая.

Когда Карл наконец влез в седло и подъехал к лагерному валу, под которым мялась бормочущая гурьба лучников, он понял, что единственный благоприятный момент упущен. Если он вообще был - этот благоприятный момент.

На удивление ладно выстроив скошенный фронт, нарядные оловянные кавалеристы неподвижно застыли между Нанси и гнусным лесистым холмом, овраг на восточном скате которого придавал ему отдаленное сходство с копытом.

Карл сразу же опознал в солдатиках итальянских кондотьеров и сплюнул. Значит, Пиччинино вновь подвернулся под ноги. Что он всюду лезет? На какие такие таинственные услады плоти зарабатывает? У старикана ведь уже давно песок из жопы сыплется, на покой пора, мемуары диктовать, а он шастает и шастает, рыщет и рыщет. Ну погоди ужо, моя продолбанная валькирия!

Карл отметил, что итальянцев много, но всё-таки в пределах допустимого - от силы полторы тысячи. Сами по себе кондотьеры никакого интереса не представляли. Их, пожалуй, можно было смять копейным ударом, обрушившись конной лавой с холма. Полчаса назад это ещё имело бы смысл.

Но под прикрытием кондотьеров на поле уже выходили передовые роты французских рыцарей, а севернее их опушка леса была черна от мелких и суетных цацок. Это была королевская пехота и была она в числе немеряном.

Нанси приветливо салютовал французам из двух пушек.

- Лизоблюды, - отчетливо произнес молодой лучник, стоявший в четырех шагах перед Карлом.

Карл повернул коня, собираясь возвращаться к шатру и созывать военный совет.

В этот момент в Нанси снова грохнули пушки. "Это точно, что лизоблюды, - почти не чувствуя раздражения, подумал Карл. - Совсем тронулась немчура."

Он оглянулся. Странное дело: в первый раз французам салютовали с западной башни - той, что была к ним ближайшей. Рядом с ней до сих пор висели два размазанных ветром обрывка грязной ваты. А теперь почему-то свежий пороховой дым был порожден северо-восточной, полностью противоположной французам башней крепости. За каким, собственно, хреном? Кому салютуем?

Выяснилось это через двадцать минут, когда на дороге, проходящей прямо вдоль городского рва, между стенами и густым ельником, показались всадники в длинных белых плащах. На этот раз Карл боялся обмануться до последнего, боялся поверить своим глазам и только когда Никколо, который уже давно был рядом, подтвердил: "Да черные кресты, черные! И орлы у них тоже черные, и вообще такая окаменевшая посадка только у мертвецов и тевтонов", герцог облегченно вздохнул.

- И лизоблюды, и идиоты! - весело крикнул Карл лучнику, который всё стоял, почти не шевелясь, и глазел на тевтонов, которых видел первый раз в жизни. И, не дожидаясь, пока тот обернется и полезет в карман за ответом, погнал коня вдоль вала, чтобы разыскать Рене де Ротлена.

Александр смотрел в спину отцу и думал, что сразу, как только у них дойдет с ним дело до следующего разговора, надо будет поблагодарить его за Жака. Дурака сегодня вздернули из-за бабы, да вовремя откачали.

- Кто?

- Жильбер де Шабанн. Господин Рогир писал меня с супругой. В августе.

- Так Вы забрать работу?

"Ро-о-гир! К тебе пришли-и-и!" - сложив рупором ладони, закричала Изабелла и, усадив гостя, пошла растапливать печку, на ходу собирая волосы в пучок. Наверное, раньше ей было бы неловко, что ещё только стемнело, а они уже залегли спать, словно пастухи. И неловко за свой неряшливый капот, заляпанный воском, из-под которого выглядывает заношенная ночная сорочка. И за ведро для физиологических нужд в условиях мороза, которое гость зацепил ногой, но, слава Богу, не опрокинул. Но это раньше. А теперь - нет.

- Вечер добрый, - голос Рогира. Он в ночном колпаке и в кальсонах. Он продрал глаза и выглянул из спальни, что на втором этаже, затем снова скрылся и, наскоро одевшись, спустился вниз по лестнице.

Жильбер де Шабанн сидел тихо, не смея пошевелиться. Он подозревал, что будет здесь некстати, но рассуждал приблизительно так: если им будет неловко - ему наплевать, они ему не ровня. Но будничные, обыкновенные люди, которых он вытащил из постелей, нисколько не смущенные и не возмущенные, его испугали. Это какая-то новая порода людей - несмущаемые. Это шестая раса - сокрушался де Шабанн.

Он был озадачен: как в такой аморфной среде проявить свой "тяжелый характер"? И матерно крыл государыню Шарлотту, из-за которой он, собственно, занял денег и прибежал сюда ночью как подсоленный. Ей, видите ли, тоскливо каждый раз, когда муж воюет с бургундами. И поэтому ей моча стукнула в голову непременно навестить его с супругой завтра утром. А значит было бы очень кстати повесить шедевр кисти Рогира ван дер Вейден на самую обнаженную стену, а от буржуазного вопроса "сколько?" небрежно отмахнуться, что, мол, не жлобы, на искусствах не экономим.

- Рад Вас видеть. Признаться, был уверен, что Вы сейчас вместе с государем воюете бургундов. Ваш визит для меня, не скрою, сюрприз.

Рогир украдкой бросил взгляд в сторону темного лаза на кухню. Сейчас бы в самый раз чего-нибудь горячительного и печенья. Что это Изабелла медлит? Уголь закончился? Хвала Создателю, шаблоны светского трепа растворились во плоти Рогира, как витамины. Обратно они тоже выходили беспрепятственно и самовольно - он, пожалуй, мог бы брать интегралы и читать по-гречески, пока его губы артикулируют "рад Вас видеть", не то что думать о жене.

- Я, знаете, был бы счастлив быть в Лотарингии, подле государя, под его знаменем биться плечом к плечу с бургундской нечистью, - соврал де Шабанн. - Но, увы, только оправился после тяжелейшего ранения.

- Какое несчастье! - участливо отозвался Рогир и, спрятав в ладонь улыбку, стал припоминать что-то, какую-то сплетню, переданную Изабеллой, как-то подозрительно тихо на кухне, ах да, там замешан тот приятный белокурый мальчик. - Однако, портрет готов и Ваша супруга будет довольна. Вы здесь ещё импозантней, чем в жизни.

- Да уж, - процедил де Шабанн и на глазах помрачнел.

Рогир не настаивал на семейной теме, сколько можно говорить, когда можно чудесно, быстро окончить мучения - обменять картину на гонорар, попрощаться и всё. И не надо никакого горячительного, Изабелла права, это только затягивает коммуникационную агонию. Де Шабанн полностью независимо пришел к тем же выводам и потянулся за мошной, притороченной к поясу.

- Вот остаток, - хмурый, как вурдалак, де Шабанн бросил кошель Рогиру.

- Сами понесете? - поинтересовался Рогир по поводу полотна, на которое де Шабанн, кажется, и не думал смотреть, поскольку он был человек дела, а дело его было в том, чтобы обстряпать куплю-продажу. Любоваться можно и дома, если есть охота.

- Я? - оскорбился де Шабанн. - Я сам ничего не ношу. За дверью ждут мои люди.

Рогир, которому было всё равно, помог ему дотащить полотно до крыльца, запер дверь и только тогда заглянул в кошель. Что ж, это очень кстати.

- Liebchen![24] - позвал он Изабеллу. Так соловей, разжившись упитанным червяком, зовет свою соловьиху.

Никто не отозвался. Почуяв не то чтобы неладное, но что-то ненормальное, Рогир поспешил на кухню.

Каморка, называвшаяся кухней, была не освещена, единственное окошко, в которое мог бы просочиться лунный свет, было закопчено в три геологических слоя и имело прозрачность тонкого листа фанеры.

Огромное брюхо Рогира, не вписавшись в поворот, зацепило стойку с кастрюлями и сковородами. Кстати, Рогир собственноручно скамстролил её, покрыл резьбой и инкрустацией во дни вынужденного бездействия. Она получилась такой же малофункциональной и неустойчивой, как и все прочие призрачно-материальные творения Рогира.

Изабелла, однако, никогда это глупое нечто, похожее на молодую сосенку без хвои, не критиковала, но лишь терлась носом о сивые бакенбарды Великого Фламандца, выдавая пособие по безработице из своих душевных щедрот.

Спустя доли секунды всё, что было на стойке скобяного, потеряло равновесие, было подхвачено демонами гравитации, загремело и задребезжало. А всё, что могло катиться - покатилось. Когда скобяной перезвон утих, Рогир позвал жену снова.

- Я тут, - отозвалась наконец Изабелла из-под правого локтя Рогира. - Нечего беспокоиться.

Голос Изабеллы казался мумифицированным. Он был как шелест газеты, от первой полосы до последней наводненной некрологами. Это был голос русалочки, которая некогда заплатила за красоту немотой, а теперь поменялась обратно и, глядя на себя в зеркало, не может взять в толк, кто, когда и, главное, зачем сделал её такой уродливой рыбой.

- Что-то болит? Хочешь воды? Почему ты сидишь в темноте? - начал Рогир стандартное в таких случаях интервью.

Глаза привыкли к вязкому сумраку и он уже стал различать свою первую и, кажется, последнюю жену, которая сидела на табурете, сложив руки на разделочном столике и водрузив голову сверху. Так любят сиживать очень старые псы и запертые в тесных клетках обезьяны. Можно было подумать, что она плачет.

- Хочешь, я мигом сбегаю и куплю пирожных? Деньги теперь есть, и это следует обмыть.

Никакой реакции.

- Хочешь, прямо сейчас позовем соседей и устроим пирушку? Может, доктора?

- Не хочу, - выдавила Изабелла, не меняя позы.

- Послушай, ну ты хоть чего-нибудь хочешь? - сдался Рогир.

- Хочу стать шмелем. Хочу полететь в Лотарингию. Хочу посмотреть на Карла, как он теперь. Хочу увидеть Александра - это его сын, но только я против него всегда возражала. Хочу посмотреть, как Людовика обмажут дегтем, обваляют в перьях и посадят на кол, а Обри утопят в бургундских испражнениях. Хочу увидеть Мартина, в конце концов.

- Какого это Мартина? - выпытывал у памяти Рогир.

- Помнишь молодого рыцаря, что заказывал тебе барана на алом поле?

- Ты хотела сказать козла?

Всю ночь Гельмут не смыкал глаз. Ближе к утру, затемно, один, не взяв даже Жювеля, он отправился на самый высокий окрестный холм, прописанный на картах прусского Oberkommando[25] Копытом.

Туника его была черна, плащ бел, черный крест на левом плече делал Гельмута отличной мишенью даже ночью. Впрочем, стать жертвой шальной стрелы гроссмейстер Тевтонского ордена не опасался. Гельмут был язычником и потому был уверен, что Господь не приберёт его и не пошлет его войску поражение, загодя не предупредив. Он, Гельмут, шел за предупреждением, а не на рекогносцировку, как полагали наивные братья.

Гельмут был ещё и христианином, а потому верил в бессмертие души и в Бога единого, в Пресвятую Деву, подменявшую ему разом и Фрейю, и родную мать, которая оставила его во младенчестве, и женщин, которых он мог бы любить, но как-то не довелось, а потому мысль о смерти его скорей печалила, чем манила малиновыми протуберанцами Вальхаллы. Иногда такое называют двоеверием, иногда эклектикой, сам Гельмут не называл это никак.

Лесок со следами отчаянного браконьерства горожан Нанси покрывал склоны холма, двумя волнами спускавшиеся на равнину. Побродив по снежной тонзуре в центре Копыта, Гельмут остался недоволен и продолжил прогулку, пока не очутился в том месте, где впору ставить триангуляционную вышку. Он выбрал самый удачный ракурс - чтобы ветви кустарника не заслоняли обзор - и сел на снег.

Поле в январе. Это его стол. Лагерь бургундов, влившийся в него лагерь тевтонов и лагерь французов - его камни. Его камни - это его руны. Его руны - это его знание. Вуаля.

Серело. Лагерь, к которому никак не клеилось сравнение с муравейником, приходил в движение. Снулые, промерзшие до самых махоньких извилин костного мозга, люди кормили коней, матерились и подбрасывали в костры хворост. Трубачи расставляли подле костров трубы, чья медь жглась хуже льда и коварно прилипала к губам. Скоро трубить общий сбор, а потом - наступление. Ещё были кусты, они создавали зловещие тени. Были сугробы, они были вместо туч. Гельмут закрыл правый глаз и чуть прищурил левый. Ему не нужны детали, ему нужны линии, в которые соединяются эти детали, и руны, в которые соединяются эти линии. Сытому коршуну не нужно высматривать сусликов, укрывшихся в траве, ему нужно знать направление полета.

Первой он увидел великую руну победы, TIR.

Она выглядела как обыкновенная стрелка на указателе "туда". Как вектор, направленный в страну военного счастья. Если бы Гельмут был младше самого себя лет на двадцать, он, пожалуй, обрадовался бы. А так он лишь одернул себя, что это не SIEGEL (печально известная впоследствии как эсэсовская молния), предвещающая победу всегда, при любом раскладе, победу без самой возможности поражения, а всего лишь скромница, конформистка TIR, которая может предвещать победу, если с ней рядом есть другие счастливые руны, такие как SIEGEL, а может и предвещать поражение, если с ней есть...

Гельмут сосредоточился. Ментоловый ком скатился по пищеводу и улькнул в желудок, на стенках которого выступила изморозь. Гельмут похолодел, потому что второй он увидел руну ISA, ледяную руну, камень несчастья. Она была похожа на осиновый кол, на I, над которой забыли поставить точку, она была толста и страшна, как резаная рана. Нет, победы не будет. Тем более, что третьей руной была пакостница NIED, "пересечение бездны". Но NIED не переведет через пропасть на другой берег, NIED не праджняпарамита, увы, очень шаткий мостик получается из андреевского креста, наклонившегося попить водички.

Гельмут был мужественным человеком. Он увидел, что NIED сопрягается с WYRD, пустой руной Футарка, на беспорочном поле которой сидели, как он на холме, Урд, Верданди и Скульд - прошлое, настоящее и будущее. Он был очень испуган, но не закололся кинжалом, не бросился на колени, ломая руки и выдирая волосы, не стал молить Норн о пощаде - мужественный человек таким не занимается. Он знает, что если Господь просит Мастера Водана показать сочетание NIED-WYRD, значит никуда не денешься - придется расквитаться с кармическими долгами.

Гельмут, серый, как и небо над ним, встал, отряхнул снег и поковылял вниз, квитаться.