"Мир вашему дому!" - читать интересную книгу автора (Верещагин Олег)ГЛАВА 1 ИГОРЬ МУРОМЦЕВ И ДРУГИЕ25 июня кончались школьные экзамены. Я всей душой ненавидел это число. Если бы я рассказал кому-то о своей ненависти, меня сочли бы сумасшедшим, наверняка. Любой мальчишка — от шести до пятнадцати лет — твердо знает, что нет ничего лучше этого числа, потому что этот день означает завершение девятимесячной каторги и обещает долгих три месяца самого лучшего времени года — каникул. Иные мнения не рассматриваются. Сам я так тоже думал. Еще каких-то три года назад… …У нас очень хорошая школа. Это даже не школа, а Императорский Лицей — одно из тех заведений, которые патронирует не Министерство Образования, а лично Его Величество. В таких лицеях — это все знают — готовят военную, политическую и экономическую элиту Империи. Ну, вы видели, в половине всех приключенческих стерео если нужен не совершеннолетний герой, то он обязательно учащайся или выпускник одного из Лицеев. Конечно, в стерео наворочено много всякой, ерунды, а кое-какая правда даже не упоминается, но это понятно. А в целом — все верно, у нас девять лет готовят из отборного материала отборных людей, за которых еще до окончания школы начинают тихо драться все имперские министерства и службы. И наши выпускники без работы не сидят, еще и выбирать могут, в профессиях, как в сору, роются. Смешное выражение… Когда мне исполнилось семь лет и я окончил начальную школу, отец подарил мне диск со старинными мультиками — моно, нарисованными от руки (!) еще до Третьей Мировой, а теперь восстановленными. Там был мультфильм про волшебное кольцо, где царица вот так говорила — "как в сору, роемся"… Диск цел до сих пор. Только я его не смотрю. Не могу. Ну так вот. Наш лицей — Селенжинский — один из самых старых. По неофициальной легенде — даже самый старый. Точно известно, что его построили еще до Галактической Эры, в годы Безвременья, там, где в Байкал впадает река Селенга. И был он тогда никакой не Императорский Лицей, а просто школа-интернат для сирот, который основал бывший генерал федеральной армии Белосельский. Ну, вы знаете историю. И про войну, и про то, какая, была ядерная зима, и как вымерли, целые страны, и как все развалилось, и про банды, и как уцелевшие стягивались в Сибирь и Канаду, и про эпидемии, и сколько было сирот — вообще все это в школах проходят, и хороший художественно-документальный сериал "Хроники Безвременья" вы смотрели, конечно… Это уже потом он стал лицеем, когда его выпускники помогли — ну, его и других таких интернатов, которых объединило движение «РА» — Петру Романову в Серых Войнах, когда он восстанавливал нашу страну. И это уже потом сюда стали принимать отборных. Таких, как я. Я никогда не задирал нос, что я — «отборный». Но вот уже больше двухсот лет — все с того же Безвременья — Муромцевы получили дворянство и служили в армии. Первым, кто стал дворянином, был Игорь Борисович Муромцев (меня назвали в честь него!), который пять дет оборонял от банд Владивосток и сберег там часть океанского флота. Там он и погиб, не дожил до подхода подмоги, и Петр Романов посмертно присвоил ему наследственное дворянство, а его сына и дочь послал учиться в лицеи… У нас дома есть Портретная Галерея, где висят портреты — настоящие, красками, не голографии — всех мужчин нашей семьи. Четверть из них — в оранжево-черных «георгиевских» рамках. В знак того, что эти люди погибли за Россию. Еще три года назад я думал, как это здорово. Я гордился этим. Я и сейчас горжусь. Но я только… …В нашем лицее очень интересно учиться. Но я всегда ждал с нетерпением экзаменов и каникул, потому что пять лет подряд я проводил их с родителями. Это было как закон. Чаще всего — с мамой, но три раза отцу удалось так подгадать свой отпуск, что и он оказывался с нами, и это было интересней и веселей всего. Мы отправлялись в походы по тайге. Мы были на берегу Московского Моря, навсегда скрывшего от людских глаз руины древней столицы. Отец жалел, что его опередили — не он научил меня стрелять и охотиться. Мы ездили в Петроград и в сам Великий Новгород. Были в Англо-Саксонской Империи. Путешествовали по заповедникам Южной Америки, Африки и Азии. И конечно, летали в космос. Трижды. Первый раз, когда я был еще совсем мелким, отец лечился на курортах Зеленого Шара — я тогда был в восторге и даже не знал, что отца ранили; там я первый раз увидел живых инопланетян — и Вассалов, и Союзников, и Нейтралов, и даже Чужих. И фоморов среди последних. Но тогда — тогда я ничего еще не мог знать… …Потом мы были на Океаниде, где жил дядя Женя и где я познакомился с Пашкой. Оттуда я вернулся загорелым до цвета черного кофе и переполненным впечатлениями. Я еще побывали на Брэссудзе — планете шэни, одной из нейтральных рас, где поразительно красивое небо и прозрачные башни парящих над лесами городов. Диски со снимками и фильмами я иногда смотрю до сих пор. Тогда — три года назад — мы тоже должны были лететь в космос. Я так и не узнал — куда. Мне, дураку, вдруг показалось, что я уже не маленький — мотаться с родителями. Наш класс летел в Амазонию, и я сказал в разговоре по видеотектору, что полечу с ребятами. Если бы я знал… Если бы только знал — я бы все бросил, я бы помчался домой, я бы вцепился руками, ногами… чтобы вместе. Пусть до какого угодно конца. Но вместе. А я отказался. В Амазонии было весело, здорово. В начале сентября я вернулся в лицей, чтобы собраться и оставшиеся три с небольшим недели провести с мамой — меня немного покусывало изнутри, что я не захотел в этот раз лететь с ней, а с отцом вообще не поговорил. Вот тогда я все и узнал. Сразу… …Когда 202 года назад люди вышли в Галактику, то на целых четверть века началась череда войн. Оказалось, что в космосе довольно тесно, как это ни смешно. Выходили соперничающие империи — наша, Русская — и Англо-Саксонская, но про соперничество тут же пришлось забыть, потому что на людей набросилась сразу восемь рас, каждая из которых владела собственной империей — но уже звездной. Мы победили. С тех пор за землянами установилась негласная слава самого драчливого, отважного и сплоченного звездного народа. За два века мы, русские, освоили шесть планет с собственной разумной жизнью (такие называли Вассалами), восемнадцать — пригодных для жизни, но без собственных цивилизаций и еще двести тридцать семь Лун — планет, на которых добывались полезные ископаемые, а атмосферы либо не было, либо она была ядовитой. У англосаксов те же показатели составляли четырнадцать, шестнадцать и двести три соответственно. Семь мощных звездных рас числили себя Союзниками человечества. Пять — либо слишком слабые, либо достаточно сильные, либо себе на уме — оставались нейтральны. В принципе, Галактика была достаточно велика, чтобы без особой нужды не сталкиваться в конфликтах, и наш выход на звездную сцену — с грохотом и взрывами, эффектный — даже уменьшил количество конфликтов между расами. Но были еще и Чужие. Были нэйкельцы и джаго — доминировавшие в прошлом, они не могли простить землянам потери лидерства и оставались достаточно сильными, чтобы временами щупать нас на прочность. Были поразительно внешне похожие на нас, землян, сторки — жестокие, надменные, таящие на нас злобу за разрушение их рабовладельческой системы и за борьбу с пиратством, которым они промышляли. Были дайрисы — совершенно непонятные, с нечеловеческой логикой существа, не признававшие — или не понимавшие — дипломатии, недоступные в своих чувствах и побуждениях нашим лучшим ксенологам. Неясно было даже, чем мы их задели, но нападали они регулярно. И были фоморы. Они появились не так давно — лет десять назад. "Черт побери, это же натуральные фоморы!" — успел передать офицер с исследовательского судна «Квест» Англо-Саксонской Империи, первым вступившего в контакт с новой расой. Офицер имел в виду одноглазых существ из древних легенд Британских Островов. А название «Квест» стало для землян символом мщения. Корабль захватили, уничтожив экипаж с варварской жестокостью, развернули его в сторону наших миров на автопилоте. Так раньше, говорят, отсылали головы послов тем, с кем не может быть мира. Война получилась короткой, хотя и тяжелой. Я плохо ее помню — мне ещё и шести не исполнилось. Фоморы упрямо прорываюсь к обитаемым планетам. Казалось, они поставили себе целью не уничтожение вражеских кораблей, а истребление как можно большего количества людей — не важно, военных или гражданских. Они высаживали десанты, не считаясь с потерями — десанты из каких-то своих то ли союзников, то ли рабов, мы даже сейчас этого точно не знали. Помню, что мама запретила смотреть репортажи с одной из отбитых после короткой оккупации планет, но я посмотрел тайком и потом долго боялся спать по ночам. После первой короткой растерянности за оружие взялось население пограничных планет. Вражеским десантникам пришлось воевать не только с регулярными частями гарнизонов, но и с решительным и многочисленным ополчением. А самое главное — наш флот оказался лучше подготовлен к войне. Специалисты решили позже, что фоморы, наверное, уже долго не встречали хотя бы приблизительно равного по силам врага и «растренировались», так сказать. В 192 году Г.Э. в сражении у Веги фоморы потерпели страшнее поражение. Наш адмирал, Бакланов заманил их армаду в ловушку и почти полностью уничтожил, а затем последовательно и безжалостно стер в пыль две десантные эскадры. Потом в космос бросили сеть из крейсеров и методично вылавливая спасшиеся корабли врага. Было взято множество пленных и, хотя даже командиры кораблей почти все требовали истребить их, адмирал сказал, что не позволит нарушать правила и законы войны. Фоморам дали несколько грузовиков и проводили под конвоем до границы. Но фоморы не успокоились. Она не только заблокировали очень перспективное направление нашей экспансии, но и то и дело организовывали налеты и провокации, снюхивались с Чужими — все такое прочее. Вот и тем летом, когда я пел песни у костров в Амазонии и продирался через джунгли… Отец уже два года командовал своим кораблем — корветом «Буря». В том году у них с мамой не совпали отпуска, и, когда я отказался от поездки, мама улетела к отцу. Говорят, на базе шутили, что женщина на корабле — к несчастью, была когда-то такая примета, ещё во времена древних парусных флотов. Если бы я согласился лететь, с ней — она бы не оказалась на той базе. Мне сказали, чтобы я не смел об этом думать, но мысль эта проползает сквозь блокировку, как змея. Не оказалась бы. Рейдер сторков напал на рудовоз одной из союзных рас. Отцовская «Буря» и. еще два корвета ушли на помощь. На базе остались только полдюжины истребителей. Что они могли сделать против линкора фоморов? База продержалась шестнадцать часов. Этого времени хватило корветам, чтобы разобраться — их просто выманили подальше. Они даже успели вернуться. Вот только база была уже почти полностью разгерметизирована и почти вся горела. Линкор не успел уйти просто так. Корветы бросились на него, как бросаются на огромного хищнике маленькие зверьки, отчаянно защищающие свое гнездо. Был бой. Все три корвета получили тяжелейшие повреждения. Но и те подонки на своем разбойничьем корыте еле убрались за границу. Мой отец, капитан-лейтенант Императорского Военно-Космческого Флота Вячеслав Андреевич Муромцев, пал смертью храбрых на боевом посту. Ракета попала прямо в боевую рубку. Там ничего не осталось. И никого. Маму не нашли. Уцелевшие рассказали, что она была в скафандре, но отдала его раненому стажеру-кадету — у того скафандр распороло в нескольких местах — а себе взяла простую кислородную маску для внутренних работ по кораблю и комбинезон. Что такое маска и комбинезон, когда со скрежетом лопается борт, визжит рвущийся наружу воздух, и внутрь вваливается абсолютный нуль с искрами звезд? Что такое маска и комбинезон, когда, хлюпая, текут расплавленные адским жаром переборки? Что такое маска и комбинезон, когда почти в упор, как в планетарном бою, избивают борта станции импульсаторы фоморов? Тот кадет — на четыре-пять лет старше меня тогдашнего — прилетел ко мне сам и все рассказал. Помню, как я прошёл мимо него. Вышел в коридор. А там было никак. Первый раз в жизни я потерял сознание. Это было три года назад. Поставив пятки на край скамьи и обхватив колени руками, я сидел на самой окраине Парка Памяти, недалеко от берега Байкала. Огромное багровое солнце вставала над озером, над отрогами Приморского хребта. Ровный сильный ветер — знаменитый баргузин, — казалось, раздувает солнце, как уголь, чтобы оно поскорей засияло вовсю, чтобы поскорей настал настоящий день… …Вот так я остался сиротой. Конечно, я не один такой был в нашем лицее. Почти у четверти не было отцов, человек у десяти матерей, а двое иди трое, как говорится, вообще круглые сироты. Да и «сирота» в наши дни — это на то, что в древние, времена. Ясно было, что меня не бросят ни лицей (а значит, — сам Его Величество!), ни Флот, да и вообще… Тут же начались телевизиты сперва нашей родни, потом — полузнакомых и вовсе незнакомых людей, которые предлагали опеку, помощь, просто сочувствовали. Пашка с Океаниды прорвался и сообщил, что его родители готовы оформить опекунство, он уговорил… Ребята — и одноклассники, и из других классов — подходили с чем-то похожим — я, если честно, толком не помню, кто… Конечно, опекунство оформил лицей и для меня в жизни, казалось, ничего не изменилось… кроме одного. С тех пор после 25 июня мне некуда стадо собираться. И не к кому. Понимаете? Нет? Хорошо, что нет. Сперва я хотел покончить, с собой. Такое право есть у любого человека. Если вдруг почему-то он понимает, что жить больше не имеет смысла — его никто не осудит. Это бывает. Редко, но бывает… Но в школе меня научили разбираться в себе и анализировать свои поступки и их причины. Я понял, что это просто растерянная тоска — и остался жить. Но я словно бы замерз изнутри. Нет, я не сидел, сложа руки на коленях и уставившись взглядом в никуда, как человек, побывавший в плену у джаго, которому стерли память и которого надо собирать по кусочкам, как расколотую вазу. Я продолжал учиться, занимался спортом, ходил на факультативы, играл в лицейском театре, разговаривал и даже иногда смеялся. Но я чувствовал — внутри меня сидит острый ледяной кристалл. Временами мне казалось, что я сам постепенно превращаюсь в такой кристалл — как расхотевший жить дайрис. Папа видел их пленных и рассказывал, что у них так бывает. Так я прожил год. Помню, что утром 25-го я проснулся в солнечном настроении, потому что сегодня… Так было всего одну секунду. Потом я все вспомнил. Я встал, привел себя в порядок. Собрался. Предупредил всех, что уезжаю на каникулы. Меня проводили до станции — и я уехал в Верный, где вот уже два века стоял наш родовой особняк. В Портретной Галерее я увидел портрет отца, заключенный в георгиевскую рамку. Я повернулся к Василию Андреевичу, нашему управляющему. Я хотел закричать, чтобы он не смел, чтобы он снял немедленно, чтобы… А вместо этого шагнул к нему, уткнулся в его мундир — и захлебнулся слезами. Первый раз с шести лет, когда меня увозили в лицей. Я плакал навзрыд, забыв, что на мне лицейская форма, что я мужчина, что мне тринадцать лет и недавно я получил право носить оружие. А старик гладил меня по голове и шептал: — Плачь, Игорь, плачь… Сейчас плакать не стыдно… Все воины плачут, когда уходят отец и мать… все воины плачут, когда погибает друг… все воины плачут, когда ранят в живот… плачь, мальчик, плачь… Я плакал долго-долго. А когда затих, совсем обессилев — понял, что мне стало… легче. Словно растаял и вышел слезами тот страшный кристалл, разрывавший меня изнутри весь тот год. Больше я дома не был. На следующих каникулах я улетел на Марс. К геологам. А следующий год был последним… … Я спустил ноги со скамьи, нашарил туфли, но вставать не стал, а просто оглянулся. За моей спиной, среди разбросанных в кажущемся беспорядке кустов и деревьев Парка, возле хаотичных дорожек, стояли в траве люди. Неподвижные. Много… Такой Парк есть в каждом лицее и даже в некоторых обычных школах. В нем устанавливают стабильные голограммы выпускников — или даже учеников — которые прославили себя, школу и Империю. На войне иногда, а иногда в мирное время, в науке, исследованиях, работе… Не статуи, а именно голограммы, безо всяких постаментов — так, что кажется, что просто живые люди стоят и любуются на зелень, небо, птиц… Там есть мой пра-пра-прадед, Радослав. Его проще называть по имени, потому что он был совсем молодым, когда погиб, даже пра-прадед еще только должен был родиться. Радослав Игоревич Муромцев открыл две Луны и планету Рада. Вернее, тогда еще ее не назвали Радой… Это была большая и красивая планета как раз того типа, что больше всего подходит людям. Но буквально через неделю после высадки для первичного исследования на нее — тогда еще просто номерную — опустились два рейдера сторков. У них было в двадцать раз больше бойцов, чем на корабле пра-пра-прадеда. В таких случаях надо отступать, и сторки даже были готовы предоставить Радославу такую возможность. Но он уже поднял над планетой черно-золото-белое знамя России. И он сказал на коротких переговорах: "Никогда не будет спущен русский флаг там, где он поднят единожды." Говорят, он не сам придумал эти слова, их сказал их первым какой-то древний адмирал еще земного, морского флота. Но разве это важно? Важно то, что, когда через две недели эскадра Флота пришла к номерной планете, флаг еще развевался над выжженной, оплавившейся, раскуроченной посадочной площадкой, подтверждая право этой земли именоваться РУССКОЙ. Тело пра-пра-прадеда. вырезали из оплавленной земли — в обугленных доспехах, с искореженным оружием в черных руках. И похоронили его там же, недалеко от флагштока, с которого так и не спустили флаг. А планету назвали Радой… …Когда мне было десять лет и нас впервые возили в Великий Новгород на День Поминовения, меня вдруг начал мучить один вопрос. Меня, как и остальных, заворожила печально-гордая церемония, похожая то на тихий снегопад в лесу, то на ослепительную зимнюю бурю, воющую и кружащуюся, то на январский солнечный день — в серебряном блеске… А когда Его Величество сказал — и голос громом раскатился над полем — "Так мы будем чтить наших погибших!" — я почувствовал, что у меня мокрые глаза, но это был не плач, нет, а гордость, и глаза моих товарищей тоже блестели, и глаза взрослых тоже… Но потом — потом возник этот вопрос… ЗАЧЕМ? Мы с отцом были на катке Медео, когда я задал ему этот вопрос. ЗАЧЕМ? Ведь те, кто погиб, не услышат торжественных горнов, не увидят световых мечей в небе! Для них нет даже просто закатов и рассветов, росы на траве и дыхания! Какой для них-то смысл в победах и торжественных речах?! Зачем мы убиваем, например, нэйкельцев, а нэйкельцы нас? Ведь космос огромен… Помню, что я говорил сбивчиво и нескладно, совсем не как ученик лицея. Но отец понял. Он долго молча, задумчиво глядя на меня, а потом спросил: — Игорь, ты знаешь, почему погибла прежняя цивилизация? — Конечно, знаю, — удивился я. — Была ядерная война. — Нет, — покачал головой отец. — Война — это только итог. Как боль — итог ранения. Цивилизация погибла из-за того, что люди исказили смысл слов и понятий. Они, как и мы, хотели жить лучше. Но они хотели жить лучше даром. Ничего не отдавая, кроме слов. Они поверили, что хорошую жизнь можно получить голосованием. Они убедили себя в том, что обо всем и со всяким можно договориться. Они без конца придумывали законы вместо того, чтобы выполнять заветы предков. Были даже целые организации, занимавшиеся изобретением законов — и тут же существовали другие, помогавшие эти законы обходить. Их женщины занимались политикой вместо того, чтобы рожать детей. Их мужчины болтали вместо того, чтобы делать. А тех, кто не хотел жить так, называли опасными… Тогда думали одно, говорили другое, делали третье, хотели четвертого, а получалось вообще пятое — и те, кто имел власть, поощряли в людях слабость и пороки, потому что слабыми и порочными легко управлять. Вот тебе кажется естественным, что, когда ты в прошлом году заблудился в Петербурге, то просто лег на скамейку в парке и спал, пока тебя не нашли. А в те времена в твоем родном городе, например, — он тогда назывался по-другому, на одном вымершем языке "Отец яблок", но стоял там же — были целые районы, куда опасно было заходить даже взрослым. Люди кричали, что они свободны — и прятались за бронированными дверями квартир. И если бы тогда ты вздумал ночевать в парке, тебя бы украли или убили. Хотя везде говорили, что все лучшее — детям! в конце концов, — отец положил руку мне на плечо, — самые наглые и сильные потребовали, чтобы им подчинился весь мир. Они уже привыкли к тому, что им не перечат, им всегда уступают. Уступили бы и в этот раз, и мы бы сейчас жили в таком же мире, как сторки — с бессловесными рабами и жестокими рабовладельцами, в мире, где одни владеют всем, а другие даже собой не могут распоряжаться. Но у нас, в России, нашлись те, кто не захотел отступать. Они начали войну. Так отрубали когда-то пораженную гангреной конечность, чтобы выжил сам человек. — Это называлось ампутация, — вспомнил я. Отец кивнул: — Да, и ампутация оказалась болезненной — мы едва не погибли. Но выжили. И выздоровели. С тех пор мы живем по правилу: даром — НИЧЕГО! В принципе, человек может получить все — все, что пожелает. Если только согласен заплатить за это настоящую цену, Игорь. А цена иногда оказывается — жизнь… — Но я об этом и спрашиваю! — помню, что я даже встал, вскочил от возбуждения. — Зачем человеку то, за что он сражался, если он мертв?! Ведь его больше нет! И не будет! — А ты? — тихо спросил, отец. И взглянул мне прямо в глаза. Пристально и с улыбкой — не на губах, не на лице даже, а в глазах, в их глубине: — А ты, Игорь? А вы, дети? Конечно, отступить можно всегда… почти всегда. Космос ведь велик; не эта планета — так другая, пусть чуть похуже, зато без борьбы… Или просто Луна — в конце концов, можно построить на ней искусственные купола, зато не будет крови… А потом у твоих правнуков — во имя мира и согласия! — потребуют: откажитесь от колонизации вообще и заодно ограничьте рождаемость. Зато не будет крови… А к пра-правнукам придут и скажут: отдайте то, чем владели пра-прадеды, вы же все равно вымираете. За это мы позволим вам дожить спокойно. И не будет крови… А начнется все с того, что я спрошу себя: зачем мне эта победа? 3ачем она мне, если ради нее придется умереть? И, когда я так спрошу, Игорь — я ограблю тебя. И твоих детей. Я представил себе то, о чем он говорил — и у меня даже волоски на шее и руках зашевелились, так это было страшно. А отец продолжал: — Когда наши предки вышли в космос, то потеряли в Первой Галактической Войне две трети населения. Больше миллиарда. Но я и ты есть благодаря тем погибшим… Запомни, Игорь, — он положил ладони мне на плечи, — никогда не отступай. Ты землянин. Больше того, ты — русский. А если придется умирать — умри лицом к цели. И знай, что ты своей смертью продолжаешь жизнь. Вот и вся философия… …Я взял и перелистал лежащую рядом на скамейке книгу. Это была книга из нашей библиотеки — я забрал ее тем летом; настоящая книга, не микрофильм на диске и даже не на пластиковых листах, как лет сто пятьдесят назад, а на бумажных. Ее выпустили еще до ядерной войны и Безвременья, этот сборник стихов поэта Белянина. Отец любил эту книгу — и я полюбил тоже, хотя началось все просто с того, что я, листая ее потрепанные страницы, наткнулся на жирно обведенное кем-то, — может, и отцом — стихотворение… Вот оно. Я отложил сборник и начал громко читать — по памяти, все равно никого не было рядом… Я помню, как обрадовался, услышав эти стихи, как песню в стерео о той, самой древней, России — в «Побратимах». Словно привет от отца прозвучал с экрана. "Как мы верили в жизнь! Но никто не боялся и смерти," — подумал я. Я понял в этот момент, что буду делать, дальше. Отчетливо и ясно понял. — Игорь! — окликнули меня. Я обернулся. По тропинке над речным берегом ко мне поспешно шагал Денис Карташов. С Денисом Карташовым мы не были друзьями. У меня вообще не оказалось в лицее близких друзей — так бывает, и я не очень страдал, потому что товарищами были мы все, и это — на всю жизнь. По-другому просто не может быть. Но неделю назад, на «выживании», так получилось, что я спас Карташову жизнь. Из нашего класса — из двадцати мальчишек — двое погибли, и Денис не стал третьим только благодаря мне. Я если честно, об этом уже и думать забыл. Но он помнил, естественно. Денис был уже, конечно, не в лицейском мундире, но и не в строгой «тройке», в каких мы гуляли на балу и какую я не успел снять. Ну да, подумал я, все, наверное, разъезжаются… — Привет, — Денис подошел, помедлил, присел на спинку скамейки. — Вот ты где… А я спрашиваю — никто не знает… — Едешь поступать в Гагарин? — я откинулся назад, раскинул руки по верхней планке. Денис кивнул. Он всегда мечтал стать штурманов во Флоте, и, когда в числе прочего ему предложили попробовать поступить в Академию, он тут же отмел все прочие приглашения. Мне тоже предлагали. Я тоже мечтал, только о пилотском пульте. Мечтал… три года назад. А недавно понял, что служба в космосе, где погибли отец и мама, будет для меня пыткой. Какая уж там нормальная работа… — Удачи. — Ага, спасибо… — он сверху вниз искоса посмотрел на меня: — А ты?.. Ты согласился? Я понял, что он имеет в виду. Позавчера со мной беседовал очень вежливый и обстоятельный господин из Отдела Внешней Информации Военного Министерства. Проще говоря — из военной разведки. Он в самых обтекаемых фразах предложил работу у них — сперва стажером при какой-нибудь миссии, потом обучение и офицерский чин — ну и так далее. "Нам очень нужны такие," — несколько раз повторил он. Такие — это геологи, информколлекторы, полевые врачи и пилоты малых космических кораблей; именно такими были освоенные мною профессии. Я попросил разрешения подумать, и человек немедленно согласился, сказав, что они могут ждать весь ближайший год, понимают, как я устал на экзаменах и вообще, поэтому пусть я отдыхаю и думаю, а когда приму решение — свяжусь с ними по коду… — Согласился, — кивнул я, не став объяснять, что окончательно решил это какие-то минуты назад, здесь, над озерным берегом, когда читал стихи древнего поэта. И пусть фоморы поберегутся моего решения. Это не слова. Это клятва. — Жаль, — вздохнул Денис, и я посмотрел на него удивленно, но он кивнул, подтверждая сказанное: — Я думал, ты все-таки решишь в Гагарин… тогда бы мы вместе… — Ты же не один туда из наших, — усмехнулся я. Денис снова кивнул: — Не один, но я хотел с тобой… Ладно, — он соскочил наземь и расстегнул куртку. — Вот… это тебе. На память, в подарок и все такое. Я обалдел. Действительно обалдел, потому что такого не ожидал. Два года назад, когда нам исполнилось по тринадцать лет, мы получила разрешение на оружие. Многие тут же бросились покупать первое, что попадется; я — нет. Меня вполне устраивал школьный арсенал, а свое собственное оружие выбирать нужно тщательно и тогда, когда в нем и в самом деле будет нужда. Тем более, что отец обещал помочь. А вот Денис оказался исключением. Его двоюродный брат — он был намного старше и служил в десантно-штурмовых войсках — привез Денису РАП ТБ-98. Настоящий ручной автоматический плазмомет «Тула-Баранников», тридцатизарядный, отделанный серебром и самшитом, в полированной кобуре, выложенной изнутри алой кожей. Не штучный образец, а сделанный на заказ! И вот сейчас Денис протягивал кобуру с ТБ мне. Длинный ремень из мягкой коричневой кожи покачивался у его колен. — Ты чего… серьезно? — выдохнул я, не смея поднять рук и прикоснуться к этому чуду. — А чего? — Денис неловко вздернул плечи. — Зачем он штурману, это же планетарное оружие… А ты… если ты будешь в ОВИ… там как раз… Ну, бери, что ли… — Подожди! — я дернулся. — Пошли, я сейчас тебе свою полевку отдам… У меня был отличный полевой нож, настоящий русский, с вытравленным на лезвии девизом «РА» — "РОССИЯ ИЛИ СМЕРТЬ!" И не подделка, а настоящий нож из годов Безвременья. Такими сражались с бандами «витязи» «РА». И я бы сейчас его отдал, не задумываясь, потому что внезапно понял — Денис мог бы быть мне настоящим другом… но он покачал головой: — Не надо, Игорь… Мне для тебя ввек не отдариться… — потом неожиданно обнял меня, отстранился и пошел, оставив кобуру на скамье. Я его окликнул, но он отмахнулся, а потом крикнул на ходу: — Если буду нужен! Один визит — и я у тебя! Где бы ты ни был! И — ушел. Я помедлил. Поднял ТБ, осторожно повесил на плечо. Оттянув его боевой тяжестью, кобура сурово повисла точно под правой ладонью — у бедра. Моя комната была уже нежилой. Отдельно стоял рюкзак с упакованными личными вещами. Отдельно — контейнер с тем, что надо было отправить домой, куда я сам не собирался заезжать. Системы жизнеобеспечения ещё работали, но робот-уборщик уже привел комнату, где я прожил девять лет, в тот стерильно-нежилой вид, который яснее ясного говорил: тут уже нет хозяина. До первого октября, когда сюда вселят тихого, слегка оглушенного первоклашку… Привалившись плечом к косяку и приказав двери закрыться, я вдруг остро и ясно ощутил свою бездомность. Тут я уже чужой. В Верном… в Верном я никогда и не был своим, если подумать. Домом на каникулах для меня всегда были мои родители. Где они — там и хорошо. А что теперь? — А теперь — начинается взрослая жизнь, — громко сказал я в тишину комнаты. И это было правдой. До совершеннолетия мне оставался еще год и номинально лицей сохранял надо мной опекунство. Но реально у нас, «элиты», с этим было проще. В сущности, я мог идти, куда хочется и делать, что желаю. Девять лет обучения и воспитания гарантировали, что я не сделаю глупости и не совершу преступления. Может быть, прямо сейчас нанести визит по коду и принять предложение господина из ОВИ? Я задумался и понял, вдруг, что очень-очень устал. Нас всегда учили, что безделье — это страшный грех, что работать интересней, чем отдыхать, и я верил в это. Да и как было не верить, если Галактика была такой огромной, интересной и зовущей, жизнь — такой долгой, а сделать надо было успеть так много! Но сейчас я не годился для работы. Я знал, что такое бывает у взрослых. Человек вдруг остывает, как брошенный в росу уголек. Это не страшно. Ему просто надо отдохнуть, а там все завертится опять. Наверное, просто все сложилось так, одно к одному — мое одиночество, напряжение последних трех лет, тяжелые экзамены, сегодняшние мысли, мое решение о том, что делать дальше — что мне этот отдых требовался раньше, чем остальным. И я знал, что никто не ткнет в мою сторону пальцем, обвиняя в лодырничестве и существовании за чужой счет. Четыре года назад преподавателю социоистории долго пришлось растолковывать нам смысл слова «бездельник» как социального явления. Проще говоря, мне нужно было место, где никто не знает меня, я не знаю никого, где тихо и не стучатся в двери глобальные проблемы. В конце концов, этот год можно использовать, чтобы написать аспирантскую работу геологии и получить первое гражданское звание… Эта мысль показалась привлекательной. Раньше я не задумывался об этой стороне карьеры, сосредоточив все мысли только на стезе военного. Но ведь масса военных прославились как ученые, исследователи, путешественники… Хотя бы майор Шаменков, у которого я работал на Марсе. Как майора инженерных войск его и не знает никто. А как исследователь Марса он во всех журналах по ареологии есть. Я до потолка прыгал, когда он похвалил мою заметку по аллювиальным почвам высохших рек, напечатанную в "Русском императорском вестнике планетологии". А капитан Паташов? Он же работал на Отдел Колониальной Безопасности Военного Министерства — и прославился как великий зоолог, автор книг по животному миру Сапфира; до сих пор зоологические каталоги по всем планетам так и называют «паташовские». А Белогрудов? Ему же шестнадцать лет было, когда он получил лейтенанта за "обеспечение безопасности поселений перед лицом неконтактных туземцев" — и одновременно защитил сразу кандидатскую по ксенологии. Его "Жители песков Нова-Гоби" я читал, как приключенческий роман, хотя ксенологией в жизни не интересовался за пределами программы! Я представил себе дом на окраине инопланетного леса. Небольшая комната, настольная лампа, уютно горит экран компьютера. Вечер. Я сижу за столом, пью чай и пальцами левой руки набираю текст, записывая сделанные за день походов по местным холмам наблюдения… Здорово. — 9-17, —сказал я в пространство, — дай-ка мне список наименее освоенных планет. — Сделано, — раздался через миг спокойный, доброжелательный голос — и на панорамном окне вид на море сменился столбцом из множества названий. Я впопыхах не конкретизировал, и автомат выдал не только «наши» планеты, а вообще все известные малоосвоенные, но это были пустяки. Не сводя глаз со списка, я присел на диван, положил стукнувшуюся в пол кобуру на колени. Протянул руку, дернул пальцами — из стола выдвинулась клавиатура. У нас стояли лучшие компьютеры в мире — иркутские "Финист+". Не вставая, я представил себе клавиатуру и зашевелил пальцами. Такие фокусы приводили в оторопелый восторг «обычных» ребят с которыми я встречался во время каникул. Ничего особенного, простая телекинетика. В человеке потенциально заложена такая куча возможностей, что диву даешься, почему он вообще выбрал в свое время технический путь развития, а не занялся самосовершенствованием, как некоторые известные нам расы… Остались три «наших» планеты — Багровая и Константина — обе без собственных цивилизаций — и «союзная» Сумерла, открытая перед самой войной с фоморами, каких-то десять лет назад. Подумав, я вывел на экран данные по Сумерле. Какое-то время изучал их. Потом сказал, не сводя глаз с окна: — 9-17, заказ… Двенадцатичасовой струнник до Новосибирска. Дальше подгоняй время. Планетолет Новосибирск — "Восток"/Луна. Лайнер — ближайший с заходом на Адамант. Планетолет Адамант — Озерный/Сумерла. Стратолет Озерный — Прибой. Экраноплан Прибой — Чернолесье. — Заказ принят, — ответил автомат, а через полминуты добавил: — Сделано, — и из щели принтера с шелестом выскользнула в приемный лоток тонкая стопка разноцветных билетов. Птицы встречали рассвет дружным, отвратительно назойливым чириканьем, которое так восхищает людей, ни разу в жизни не встававших достаточно рано, чтобы услышать этот писк во всей его красе. Около кустов крутился туман; между деревьями он уже начал подниматься и висел в воздухе в паре метров над землей плотным ещё, но постепенно развеивающимся пологом. Подальше, где среди вековых деревьев пока стояла неподвижная ночь, угадывалось быстрое, но неслышное движение — спешили в свои логова ночные хищники, а неподалеку, возле реки, протрубил мамонт. Неслышно раздвинув широкой грудью густые кусты, около деревьев появился серый в яблоках южноуралец. Закинув голову, раздувая розовые ноздри нежного храпа, несколько раз покивал, фыркнул. Всадник небрежно похлопал коня по шее и выпрямился, выскользнув из-под нависших веток. Он был еще совсем юн, этот всадник — лет 14, не больше — но во всем — в уверенной, прочной посадке, в широких плечах; в мягкой расслабленности хорошего спортсмена — сквозили спокойная сила и решимость. Почти метра восьмидесяти ростом, мальчишка весил на глаз не меньше семидесяти килограмм — не за счет жира, конечно. Но заметная угловатость, курносый профиль, а главное — открытый, весёлый и немного наивный взгляд светло-серых глаз — говорили, что всаднику именно четырнадцать. Мальчишка был одет в охотничью куртку, перетянутую широким кожаным поясом с большой витой пряжкой германской работы, на котором висели широколезвийный топор в петле, фляжка… Потертые джинсы были выпущены на мягкие казачьи сапоги, подвернутые до середины их голенищ, как в стерео "Люди вьюги". Правая штанина сбоку задралась, открыв рукоять засапожного ножа, рядом с которым торчала нагайка-волкобой. Светло-русый густой чуб падал на лоб поверх вышитой цветным бисером туземной повязки. В правой руке — за середину — всадник держал короткую охотничью рогатину с широким пером и перекладиной. Но у правого колена в чехле покачивался КПП ИжС-52 — устаревшая модель плазменного полуавтомата, давно снятая с армейского вооружения, но широко используемая охотниками, ополченцами и иррегулярными формированиями. Без такого оружия вдали от границ освоенных земель появляться было рискованно… Впрочем, Борька Утесов знал леса Сумерлы не хуже местных вабиска. Десять из своих четырнадцати лет мальчишка прожил на Сумерле — в поселке Пять Дубов за Первым Меридианом, а последние два года — в почти такой же станице Черноречье. Отец Борьки — начальник полиции Черноречья есаул Утёсов — и мать, инженер 1-го класса Императорского Гражданского Инженерного Корпуса — всячески поощряли охотничьи экспедиции сына. Именно поэтому он заработал в пионерской организации ранг следопыта (что на лесной Сумерле было непросто), получал профессию лесничего (и астроэнергетика, кстати) и собирался стать лесничим. Старшие сестры Борьки уже окончили школу — одна училась на Земле на врача-регенератора, вторая летала стюардессой на планетолете линии Озерный-Луна 233. Но и сам Борька успел побывать во многих местах освоенной человечеством Галактики — летал на каникулах. Землю он помнил плохо и ни разу не был на прародине с тех пор, как Утесовы покинули ее… Впрочем, мальчишка самодовольно считал: Сумерла — планета геоморфная, а всякие там Кижи и Эрмитажи и по стерео неплохо выглядят… …Сейчас Борька находился в сорока с лишним километрах от границы губернии. И двигал им не охотничий интерес, а обычное любопытство. Зимой этого года экспедиция Войко Александра Драганова, исследовавшая леса между Голубыми Песками и 3-м Меридианом, вышла на заброшенный город. В составе экспедиции были такие знаменитости, как создатель прославленной Группы Поиска Чарли Беннет и гаргайлианец, чьё имя земляне произнести были не в силах — крупнейший в известной части Галактики специалист по городам и цивилизации Рейнджеров. Именно они и определили найденное поселение, как таковой. Ничего из ряда вон выходящего в находке не было — города Рейнджеров, безвестно сгинувшей загадочной працивилизации, встречались на многих планетах. Но не заглянуть в него лично было бы надругательством над человеческой природой… Поэтому Борька Утесов, четырнадцатилетний казачонок из станицы Черноречье, добирался туда вторые сутки. Подняв левую руку с комбрасом — комплексным браслетом-терминалом — Борька сверился с картой. Оставалось километров семь, не больше, и мальчик похлопал коня древком рогатины по крупу: — Давай, солнце моё, — негромко сказал он, — уже недалеко совсем, давай. Между огромными деревьями легко мог бы пройти стандартный джип. Но густющий подлесок катастрофически затруднял движение, порскала из-под копыт животная мелочь, а могло попасться и что-нибудь крупное и опасное. Во всяком случае, медведи тут были. Кроме того, эти леса славились, как вотчина диких племен, не признающих ничьей власти, но умело подогреваемых в ненависти к землянам эмиссарами Иррузая. Ненависть эта густо замешивалась на страхе, а оттого была непредсказуема и опасна. В своих охотничьих экспедициях Борьке приходилось и убивать лесовиков, и меняться с ними, и даже жить в их селениях, поэтому он хорошо себе представлял, на что они способны. Слева за деревьями появилась хижина — приземистая, сложенная из плоских глыб камня-дикаря, проконопаченных основательно мхом, крытая камышом, уже успевшим поседеть от старости. Ее построили германские охотники, заходившие в эти места. Между Борькой и хижиной стояла грубая прямоугольная плита из алого гранита с высеченными на ней солярными знаками и витыми готическими буквами. Плиту окружало плотное кольцо лежащих на земле черепов, на некоторым из которых сохранились «хохлы». Та еще картиночка — германцы ни милосердием, ни пониманием чужих проблем не отличались, философствовать не любили, стреляли быстро и точно, пленными не интересовались, за своих убитых мстили с угрюмой сосредоточенностью, из-за чего постоянно имели неприятности с властями колонии вплоть до генерал-губернатора, что их нисколько не колебало. Временами Борька их жалел и пытался представить себе Безвременье, когда погибло почти всё население Европы, а потомки уцелевших спаслись под покровительство более везучих русских и англосаксов, вот уже третий век упорно и не слишком удачно пытаясь восстановиться, как полноценные народы. Но германцам еще повезло, а вот француза, китайца, негра Борька видел лишь в сохранившихся старых лентах и на фотках — смешных моноплоскостных изображениях… — Хоп, — Борька вновь подбодрил коня. Впереди за деревьями прошли, неспешно обрывая листву с деревьев, несколько длинношеев — похожие на динозавров млекопитающие, они имели жуткую внешность, но для людей и вообще живых существ опасности не представляли — разве что наступят случайно… Да и добираться сюда из южных лесостепей они почти не добирались, предпочитая тамошние места, кишащие разнообразнейшей странной жизнью. — Хоппа, Раскидай! Конь пошел рысью — плавной и мягкой. Борька на ходу отводил от лица древком рогатины тонкие ветви, пригибаясь под толстые. Утоптанная звериная тропа вывернулась живой лентой под конские копыта из-под огромного раскидистого дуба. Борька выпрямился в седле, готовясь пришпорить коня каблуками (шпор он — казак и сын казака — не носил)… но короткий, утробный рык, за вершившийся всхлипывающим "Иххх…", заставил его натянуть повод, и Раскидай встал, как вкопанный. По его шкуре прокатилась волна дрожи, конь захрапел. По тропе неспешно, уверенно трусила полосатая гиена. Очень похожая на своих земных собратьев (как и все геоморфные планеты, Сумерла доводила теоретиков биологии до умоисступления — будь их воля, они бы размазали подобные планеты по космосу тонким слоем вещества и успокоились) гиена вовсе не была труслива. Больше полутора метров в холке, с клыками, легко раскалывающими кости на ноге мамонта, полосатка мало кого боялась в лесу и сейчас, возвращаясь в свое логово, наткнулась на человека. На всадника. Людей гиена не видела никогда в жизни и не была голодна, но это существо шло по ее тропе — этого было вполне достаточно для нападения. Гиена опустила к утоптанной земле большую квадратную голову и снова зарычала. Борька внимательно следил за ее движениями. Встреча была не из приятных. Точнее — встреча была смертельно опасной. Конечно, можно успеть развернуть Раскидая — и гиена с ее ковыляющим галопом вовек не догонит уральца. Можно выхватить "пятьдесят второй"… Но ни бегства ни стрельбы из плазмомета по зверю Борька себе не простил бы. Он размышлял не больше секунды. Потом перехватил рогатину, левой рукой выхватил из-за голенища волкобой и, шенкелями подняв коня на дыбы, выкрикнул: — Ну?!. Полосатка расценила выкрик человека, как вызов. Уже без рыка она — переваливаясь, но быстро — метнулась вперед, целясь в передние ноги жеребца. Тот скакнул в сторону-вперед — оскаленная мутноглазая морда оказалась вровень с коленом Борьки, и тот, обрушив между коротких ушей свистящий удар волкобоя, приподнялся на стременах и метнул рогатину: сверху вниз, усиливая бросок движением подающего тела. Раскидай снова прыгнул. Борька развернул его, раскручивая волкобой и выхватывая изогнутый длинный засапожник…но нужды в этом уже не было. Гиена вертелась на одном месте. Она больше не рычала — лишь недоуменно скулила. Задние лапы — мощные, короткие — волочились по утоптанной земле. Неожиданная и непонятная боль, словно огромная заноза, сидела в теле, и гиена пыталась, изворачиваясь, схватить и вырвать странный предмет, качавшийся меж лопаток. Но от прикосновений к нему боль хлестала еще сильнее. Полосатка слабела. Из пасти и ноздрей у нее лилась кровь, она больше не ощущала запаха человека, гарцевавшего совсем рядом, и почти не видела его. Она еще подняла голову и попыталась зарычать, скаля страшные клыки — но рык захлебнулся кровавым, мучительным кашлем… …Одним ударом! Борька был в восхищении от самого себя. Гиена перестала возиться — соскочив наземь, мальчишка подошел к трупу. Он бы с удовольствием увез домой голову, но не был уверен, что довезет. Рогатина застряла в расщепленной кости — Борька смог вырвать оружие, только раскачав его и налегши в полную силу. Потом — тщательно вытер его. И все-таки, не удержавшись, достал топор — отсечь голову. Как и все города Рейнджеров, город на Сумерле словно бы не замечал окружавшего его леса. То непредставимое количество лет, которое он простоял брошенным, не оставило следов ни на улицах, ни на площадях, как будто город заключил о левом молчаливый договор о взаимном ненападении и не вмешательстве, Но людей эти договоры не касались. Экспедиция Драганова оставила после себя очевидные следы, а после них добавили охотники, военные и просто любопытные, посещавшие город. На окраинной улочке стоял запертый модуль из корабельной брони. Тут же — под колпаками из того же материала — несколько комплексов приборов. А подальше прямо в камень, которым выкладывались улица в дни строительства города, была вплавлена невысокая стелла — в память об экспедиции. Вполне материальные следы человеческой цивилизации в данном конкретном случае Борьку раздражали — он приехал сюда за экзотикой. И эта экзотика располагалась дальше, глубже в город. Борька убрал в петлю рогатину и, достав плазмомет, положил его на плечо стволом. Шутки шутками, но не все шутки смешные… …Высокие деревья с раскидистыми ветвями — такие Рейнджеры сажали возле всех своих городов — давным-давно высохли, превратившись в отполированные временем белесые скелеты. Они были единственным печальным мазком в картине казавшегося спящим города. Словно знаки ушедшей жизни, поднимались они над живой, веселой местной зеленью, заполонившей широкий, когда-то выложенный алыми и серыми гранитными плитками бульвар. Белые дома с открытыми верандами, крыши которых поддерживали колонны, смотрелись сквозь зелень как-то браво и дружелюбно. Но были и следы разрушений — Борька, сын своего счастливого, но неспокойного времени, легко узнал следы воздушных ударов — раны, которые городу не помогло залечить даже время. Война — существо, которое старше, чем человеческий род… Где-то в этом городе, конечно же, скрывались тайны и загадки — то, ради чего надо жить. Недаром Драганов собирается вновь явиться сюда в середине лета уже с долговременной экспедицией. А что может четырнадцатилетний подросток? Ну, кое-что может, конечно. И даже не так уж мало — сколько открытий сделано подростками по всей Галактике? Почему бы не сделать еще одно — здесь и сейчас? Так — довольно самонадеянно — думал Борька, с любопытством осматриваясь по сторонам и начиная жалеть, что не взял камеру — комбрасом много не наснимаешь, да и не удобно. Ну, мы тут не последний раз уж это точно… На фронтонах домов часто встречались трехлучевая звезда и Огненный Цветок — символы прародины Рейнджеров, пока так и не найденной экспедициями, а, может, и не существующей уже планеты. Красивые барельефы, иногда сливавшиеся в бесконечные ленты, перемежалась стоявшими в нишах бюстами — гордые, тонкие лица с нечеловечески правильными чертами спокойно и бесстрастно наблюдали за верховым, медленно едущим по улице. Правители города? Какие-то герои? Письмо Рейнджеров так и не было пока расшифровано, хотя надписи встречались очень часто. И ни надписи, ни барельефы, ни бюсты, ни гулкая, солнечная пустота брошенного города не наводили мальчишку на мысли о бренности всего земного, сик транзит глория мунди[1] и так далее. Он просто смотрел вокруг с живым интересом. Рейнджеры были очень похожи на людей Земли. Их, наверное, можно было бы спутать с землянами "при жизни" — как путают сторков или петти. Не Борька отвлекся от этой мысли, посмотрев вверх. Над городом ажурной паутинкой перекрещивались два гигантских моста, начинавшихся где-то на окраинах. Они были целы и серебристо поблескивали в свете Полызмея, словно никелированная сталь — на головокружительной, километровой, не меньше, высоте. Мосты походили на перекрестье наведенного в небо гигантского прицела, и Борька представил, как с окраин бьют лучи, сходятся в фокусе этого «прицела» — и новый, мощный, ослепительный луч уходит в небо. Как в хрониках и фильмах, где показывают оружия линкоров для подавления планетарной обороны — чудовищные устройства, легко размазывающие целую Луну… И вот звездолет неведомого врага — где-то на орбите — взрывается, распадаясь облаком полной дезинтеграции… Может, так оно и было, и эти мосты — вправду прицел невиданного оружия Рейнджеров? Серебристый смех и быстрые, уверенные шаги послышались Борьке. Он невольно огляделся, вертясь в седле… словно бы кто-то прошел мимо него, он мог бы поклясться, что видел промельк какой-то тени. Мальчишке стало не по себе. Потом впереди, во дворе одного из домов, послышался невнятный голос, словно бы что-то напористо говоривший — слова не различались. Город шутил с человеком — и в одиночку шутить в ответ не следовало. Но Борька упрямо выдвинул подбородок (чуть не прикусив себе язык) и поехал дальше, стараясь не обращать внимания на множащиеся звуки — город словно оживал. На небольшой площади, куда выводила улица, в центре ее, в кольце высохших деревьев, стояла статуя, повторявшая распространенный у Рейнджеров сюжет — держа в правой руке острием вниз длинный меч, воин закрывался от неба большим треугольным щитом. Около его ног, стоя на коленях, женщина прижимала к себе маленького ребенка; на ее лице читались страх и надежда. Осторожный стук конских копыт внезапно заполнил площадь от края и до края. Борька остановил коня — зауми остались и затихли только через полминуты. Не постепенно, а как-то сразу. — Шуточки, — тихо оказал мальчишка, и странные отзвуки несколько раз повторили его голос. Но произносил он совсем не «шуточки», а непонятное, нерусское слово. Стараясь не прислушиваться ко вновь возникшему дикому эху, Борька выехал в другую улицу и, остановившись, спрыгнул наземь, держа полуавтомат в руке. — Подожди тут, Раскидай, — сказал он и, не глядя, коснулся пальцами нежного конского храпа. Уралец фыркнул — от этого простого звука мальчишка почувствовал себя спокойней. И неожиданно понял — очень ясно — что город пуст. Пуст уже сотни тысяч лет, и эхо той жизни, которая была в нем когда-то, уже никому не повредит. Стало вдруг грустно. Борька по-новому взглянул вокруг, показавшись самому себе самовлюбленным дураком, явившимся на кладбище, как в музей… Борька вздохнул, уже по-новому оглядываясь по сторонам. И вдруг увидел далеко-далеко, за лесами, пронзительные вспышки плазменных выстрелов. Длинноногие, короткотелые — нескладные, но быстрые — вабискианские гуххи наметом понеслись прочь, подбадриваемые ударами и воплями, их бурая шерсть быстро сливалась с проламываемым подлеском. Выбежавшие на прогалину шесть или семь германцев, остановившись, стреляли вслед; двое всадников, скакавших позади, вздымая руки, полетели в траву обугленными ошметками. Появившийся следом джип с картечницей открыл вслед исчезнувшим вабиска ураганный огонь — роторы выли, проворачивая два двенадцатиствольных блока, извергавших вольфрамовую картечь со скоростью почти две тысячи метров в секунду. Германцы — в армейской форме с элементами брони, серых кепи — один за другим опускали оружие, лишь картечница продолжала грохотать и реветь. Левее, у деревьев, драка еще продолжалась — четверо пеших вабиска в бронзовых нагрудниках поверх серо-зеленых мундиров и касках с пернатыми гребнями, отбивались ятаганами от тяжелых скрамасаксов троих хеерманнов. — Кончайте с ними! — раздраженно крикнул высокий рыжебородый мужчина, морщины на обветренном лице которого походили на шрамы. — Мне что, самому спускаться к вам?! — он в ярости оскалил крепкие белые зубы, обернулся к поднявшемуся по склону холма хеерманну, который на ходу закрывал контейнер с алым крестом. В ответ на молчаливый вопрос медик так же молча покачал головой. Бородач зарычал, покачиваясь на месте, словно собирался упасть; двое тут же подскочили к нему, готовые подхватить, но он отстранил их и вполне членораздельно сказал: — Без карт мы ничего не сможем сделать. Подошел совсем юный, лет пятнадцати, боец. Перекосив загорелое лицо, он пальцами сжимал края широкой рубленой раны на левом предплечье — кровь текла сквозь них. — Помоги, — коротко приказал бородач медику. Мальчишка, синие глаза которого брызгали гневом и отчаяньем, закричал, не обращая внимания на ленточный сшиватель, который медик прилаживал на рану: — Они нас предали! Она нас подставили! Русские свиньи, проклятые псы! Фриди убит, а эти опять ушли! Тяжёлый удар кулака сшиб мальчишку с ног — он покатился по траве, заливаясь кровью уже из носа. — Херцог! — гневно крикнул медик. — Молчать!!! — взревел бородач. — И ты молчи, недоделок! — это уже мальчишке. — У русских тоже нет карт!.. Связист? Кому я там говорил об этом — соединяй снова! — Не жрет, гадина. В голосе Катьки Островой слышалось напряжение. Весь личный состав биостанции школы станицы Чернореченокая выстроился у бассейна и, перегнувшись через бортик, с напряженным вниманием наблюдал за плавающим по сложной траектории озерным щуренком — метровым острорылым поленом. Кусок специального корма медленно уходил на дно. — Я говорил, что он только у Борьки берет" — сказал белобрысый тонколицый мальчишка лет одиннадцати. — Когда его кольцевали, он мне чуть пальцы не оттяпал, а Борька залез в бассейн и закольцевал. — Где твой Борька?! — сердито спросил парень в полной пионерской форме. — Умотал в леса и развлекается, а у нас эта скотина скоро подохнет! — Я визитировала, у них дома никого нет, — сообщила Катька, отводя с висков рыжие волосы. — Вот он всегда так. — буркнул тот, что в пионерском. — Пошлет все, а за него доделывай… — Ну и зря говорить. — флегматично оспорил скуластый, чуть раскосый черноволосый парнишка; он один не повис на заграждении, а стоял, прислонившись к столбу навеса и работал над экраном комбраса. — Много ты доделывал, когда подкинул идейку о комарах, а потом все бросил и удрал на стрелковые соревнования в Озерный. А Борис двое суток над этим делом сидел… …Биостанция — с лабораториями, вольерами и садом — располагалась, как и все станции, около станичной школы. В школе училось почти двести ребят и девчонок — и, несмотря на каникулы, наступившие три дня назад, большинство из них проводили свое свободное время здесь… ну, или в лесу. Кое-кто улетел на каникулы в столицу колонии или вообще на другие планеты, но не многие. Ближайший молодежный центр был во Владимире-Горном — в Прибое только строился… Ребята и девчонки на станции занимались в основном изучением природы Сумерлы и генетическими опытами, иногда выполняя мелкие поручения разных организаций; подобное положение дел было одной из основ земной адхократии — создание не структур, а людей, способных при нужде быстро формировать эти структуры на пустом месте, а по исполнении задания — так же быстро расформировывать их, не давая возникнуть мощной бюрократии. Станция, пионерский отряд, лес и традиционная возможность быстрого перемещения в пределах освоенной части планеты позволяли с недоумением воспринимать слово "скука". Несчастного щуренка предполагалось выпустить осенью в цепь рек и озер, чтобы проследить точно пути миграции по установленному кольцу-маяку. Но рыбина и в самом деле ела только из рук Борьки Утесова — а тот третьи сутки пропадал в лесах на юге-западе. Биологи еще какое-то время вполне бессмысленно изучали щуренка. Потом Катька вздохнула: — Пойду еще визит кину. Вдруг он приехал? Голову гиены Борька упрятал в подвальный морозильник и поднялся к себе, на второй этаж. Следом мчался плоский робот-уборщик — очевидно, сапоги мальчишки оставляли какие-то следы грязи на субатомном уровне. В ящичке телепортатора лежала посылка — судя по коду, от одного их приятелей с Вольного, плавающего города, куда Борька ездил полгода назад, на соревнования по акватлону. Внутри оказалось обещанное—раковины золотых мидий. — Доброе утро, Борис, — энергично сообщил автомат. — День, — поправил Борька, рассматривая ажурное плетение сверкающих нитей. — Для меня с утра есть сообщения? — Дважды наносила визиты Екатерина Острова. Просила передать, что она на биостанции. Наносил визит Андрей Литвиненко. Просил передать, что улетает на дирижабле, а ты должен сдохнуть от зависти. Наносил визит Вальфрид Брахтер. Просил ответно визитировать по оставленному номеру. — Кто такой Вальфрид Брахтер? — пробормотал Борька удивленно. И тут же забыл про неизвестного. Катька его искала… "Катька," — повторил он про себя и задохнулся от сладкого ощущения, охватившего его при одном воспоминании её имени. Они с Катькой познакомились во время перехода в эти места, когда было трудно, и подростки работали зачастую за взрослых, потому что тем приходилось отбивать нападения. Шли пешком, по колено то в снегу, то в ледяной зимней грязи, брели рядом с медленно ползущими фургонами, впрягаясь вместе с лошадьми… Пионерский отряд станицы сформировался именно тогда. «Катька», — подумал он и повторил вслух: — Катька, — задумчиво улыбнулся и начал раздеваться, собираясь идти в душ. Экраноплан оказался списанный и переделанный «ДЭК» компании Рей ТрансРус. Игорь хмыкнул, увидев его утюгообразный силуэт, с откинутыми аппарелями, по которым вместо штурмовиков преспокойно ходили пассажиры. Нижний ярус занимали не люди, а грузы и несколько лошадей — экраноплан бил полугрузовым, и Игорь крепко заподозрил, что добираться до места будет долго. На носу и корме верхнего, пассажирского этажа в шарнирах были установлены роторные картечницы, возле которых сидели егеря из Алых Драгун, из личной гвардии генерал-губернатора. Салон заполняла самая разная публика. Обоего пола, разных возрастов и родов занятий, почти все — с оружием. Игорь устроился по левому борту, рядом с молодым мужчиной — наверное, гражданским офицером какого-нибудь Корпуса или министерского отдела. Он спокойно читал что-то с экрана комбраса, а между ног — без претензий — стоял длинноствольный ИПП "Тула-Дроботов, гражданский образец с надетой на ствол широкополой шляпой. Через проход сипел, поставив ноги в высоких ботинках на рюкзак, еще один — постарше — гражданский офицер, с бакенбардами, какие носят в некоторых гвардейских частях. Подозрения Игоря оправдались. Экраноплан шел не прямо в Чернолесье, а заходил в столицу вассального княжества Ваббам и чуть ли не на все фермы и кордоны по пути. А это значило, что на место Игорь прибудет хорошо если ночью; вероятней — к утру. Но с другой стороны — это позволяло поближе посмотреть планету, где он проведет ближайший год. Мальчик переоделся еще в планетолете, доставлявшем пассажиров с борта лайнера, приземлившегося на Адаманте, в Озерный. Сейчас он тоже скорей выглядел начинающим чиновником администрации — в куртке и мешковатых штанах цвета хаки, высоких ботинках и широкополой шляпе, плазмомёт в кобуре он надел через левое плечо, чтобы тот пришелся точно под правую руку. В столице Ваббама Иппе предстояло стоять час — разгружались какие-то контейнеры, сопровождаемые егерями, с которыми был по-туземному одетый офицер миссии при княжеском дворе. Оставив рюкзак в экраноплане, Игорь отправился осматривать город. Иппа походила на все города народов, внезапно познакомившихся с более высоким уровнем цивилизации и жадно хватающих все ее блага — как реальные, так и сомнительные. Памятники древнего зодчества — изумительно прекрасные фонтаны, выложенные изразцовой плиткой, чьи струи образовывали сияющее кружево — соседствовали с недавно проложенными линиями городского струнника, а шумный и бестолковый рынок — с мальчишками-разносчиками, которые, весело голося, распродавали свежий выпуск местной газеты. Улицы кишели народом — в основном, местными жителями, но встречались земляне, а пару раз Игорь видел представителей других рас. Иппа была красивым городом. Игорь знал, что всего три года назад тут шли бои — восставшие горожане при поддержке отрядов Довженко-Змая, тогда еще не бывшего генерал-губернатором, сражались с оккупационными войсками Иррузая. Но следов тех боев не сохранилось — по крайней мере, мальчишка не заметил ничего, напоминавшего о боях. Игорь, конечно же, явился на рынок, с трудом удерживаясь от покупок, сувениров. Иногда он поднимал камеру и делал снимки — в один из таких моментов Игорь и столкнулся со своим «бакенбардистым» соседом. — Извините, сударь, — опустив камеру, мальчик наклонил голову. Мужчина посмотрел на него вполне благосклонно: — Ничего, ничего… Развлекаетесь на каникулах? Или уже окончили лицей? — Окончил, — кивнул Игорь, отметив, что мужчина легко опознал в нем выпускника лицея. — Но и развлекаюсь тоже. Здесь красиво… — Да, красиво, — согласился мужчина и, прищелкнув каблуками, представился: — Дзюба, Ярослав Ярославович, губернатор Прибойной губернии. — Вы — Дзюба?! — не сдержал изумления Игорь. — Простите, сударь, — пожимая протянутую руку, он представился в ответ: — Муромцев… Игорь Вячеславович. Выпускник Селенжинского… — Я оканчивал Минский, — Дзюба оценивающе оглядел мальчика. — Так вы тут как турист? — Вроде того, — протянул Игорь. — Я еду в Чернолесье. — На самую границу моей губернии? Позвольте спросить — зачем? — Ну… видите ли, я геолог. Хочу собрать материал для работы на аспиранта, — Игорь скрыл причину, первоначально побудившую его забраться в глухой угол. — Хочу исследовать Третий Меридиан и прилегающие земли… У меня есть рекомендации министерства геологии с визой отдела Сумерлы. — Собираетесь ходить в экспедиции? — во взгляде Дзюбы появился какой-то не вполне понятный, но явственный интерес, который он даже не пытался скрыть. — Если будет возможность… В Чернолесье, наверное, есть магазины, где можно купить хорошее снаряжение? — Есть фактория Русской Колониальной Компании, там можно найти все, что угодно… А позвольте полюбопытствовать, какие еще у вас профессии? — Полевой врач. Пилот малого космического корабля, — он это выговорил с усилием, вспомнив, как во время полета на лайнере избегал даже появляться на смотровой палубе. — В пионерском отряде занимался видеосистемами и военной инженерией… Еще я информколлектор. Дзюба какое-то время неопределенно молчал. Потом остановился около лавки с местными тканями. Не обращая внимания на суетливую угодливость хозяина, мельтешившего за прилавком вместе с несколькими молчаливыми крепкими приказчиками, развернул угол серого рулона странно поблескивающей материи. Потянул, спросил: — Знаете, что это такое? Игорь провел ладонью: — Шёлк? — Ни к черту! — в голосе губернатора прорвалось непонятное раздражение. — Эта ткань делается из паутины какого-то паука, живущего у экватора. Не мнется. Не рвется. Почти не горит. А что за паук, где живет точно, как добывают паутину, как из неё делают ткань — черт его знает, и не спросишь… Не скажут. Соврут. За четыреста километров от границы ни один землянин не бывал. Они пошли дальше, теперь уже твердо держа путь обратно на вокзал. — Две недели назад, — заговорил Дзюба вновь, — погнались мои соседи, германцы с латифундии Фелкишер Ланд, за отрядом вабиска из Иррузая. И потеряли его в лесу. Хороших карт нет… — Но позвольте, сударь, — больше чтобы поддержать разговор, чем из настоящего любопытства, сказал Игорь, — но разве генерал-губернатор не финансирует экспедиции? А отделы министерств? — Отчего же — финансируют, — кивнул Дзюба и большим пальцем распушил бакенбарды. — Но у них — целая неосвоенная планета. А у меня — только моя губерния. О ней и думаю, и мысли… — он поморщился. — Так себе мысли, скорее — мыслишки. После этого он умолк и молчал до тех пор, пока Иппа не растаяла за хвостом несущегося по просекам и над речками экраноплана. — Послушайте, Муромцев, — сказал он неожиданно — так, что задумавшийся о своем Игорь вздрогнул — Дзюба наклонялся к нему через проход. — Послушайте, Муромцев, ну зачем вам год сидеть в Чернолесье за компьютером? Вы молодой и знающий парень, выпускник лицея — я знаю, что это такое… Вам же написать и защитить работу на аспиранта — это месяц, два — много, верно? — Согласен, сударь, — Игорь невольно улыбнулся и одновременно ощутил интерес. У него возникло совершенно определенное ощущение, что губернатор что-то хочет ему предложить. — Совершенно верно, — ответил Дзюба на его мысль. — Я хочу предложить вам опасную и плохо оплачиваемую работу. — Именно — опасную и плохо оплачиваемую? — серьезно спросил Игорь. — Я уточняю, потому что на другую я в любом случае не соглашусь, ее везде хватает. — Именно опасную и плохо оплачиваемую, — подтвердил Дзюба. — Я хочу вам предложить заняться дальней разведкой. В Прибое у меня находятся три дирижабля Императорского Юношеского Добровольческого Авиакорпуса. Я добьюсь подчинения одного вам лично, Муромцев. Позволю вам пользоваться техникой со складов Народного Ополчения. Разрешу привлекать любых людей, как во время военного положения. В ответ прошу только одного — через девять месяцев дать мне карты земель между моим округом и Третьим Меридианом. Игорь откинулся на мягкую спинку сиденья. Предложение было заманчивым, и он оценивал свои возможности. Это будет классный задел на будущее для карьеры где угодно, в том числе и в спецслужбах. Да, он хотел отдыхать… но что значит — отдыхать? Проводить время так, как это тебе нравится. Так в чем же дело?.. Но, взявшись за эту работу, нужно будет сделать ее от и до с максимальной отдачей. Для Империи, которая дала ему, Игорю Муромцеву, все. Он не обманывался насчет своих умений и дворянства — это тоже был дар России, на который он имел право, пока оправдывал его. "Отец, — подумал он, прикрыв глаза, — ты бы согласился. Ты всегда вызывался туда, где трудно и где ты нужен… — Должен предупредить, что дело опасное, — сказал Дзюба, внимательно следившей за мальчиком. В среде дворян считалось недопустимым проникать в мысли и чувства собеседника, если только это не было обусловлено какой-то крайней необходимостью — например, для спасения жизни. Но Дзюба не мог не видеть, что его юный собеседник раздумывает. — Вабиски Иррузая достаточно высокоразвиты. А сам Иррузай — жестко централизованное теократическое государство, население заражено религиозным фанатизмом, уровень которого очень высок. Наши спецслужбы там почти не работают, мало агентуры, а местные союзники слабее Иррузая по своему развитию — до нашего появления он доминировал на планете… — Дзюба помолчал и вдруг признался: — Я боюсь нашествия. Как во время Фоморианской войны, мне рассказывали… У меня в губернии всего 12 тысяч человек, разбросанных на территория размером с Камчатку. — Ну, я бы считал не так, — вежливо перебил его Игорь, открывая глаза. — У нас нет вшей, а у них, наверняка, по тысяче на единицу — пусть сидят на месте. Губернатор коротко, отрывисто хохотнул. Заметил: — А вы молодец, Муромцев… Но если серьезно? — Ваше предложение для меня новость, — медленно, взвешивая каждое слово, заговорил Игорь. — Я не стану скрывать. У меня… у меня личная трагедия, — он поморщился, ощутив книжность своих слов, но решительно продолжал: — Я не задумывался ни над чем подобным даже в шутку. Я летел прятаться от прошлого. Писать работу, это правда… но и прятаться. Но я согласен, сударь. Я дам вам карты. — Вы согласны?! — искренне и открыто обрадовался Дзюба, но тут же взял себя в руки. — В таком случае, — он легко перешел на древнюю латынь, — я перешлю вам дискету с информацией о Сумерле… и такой информации вы не найдете нигде. Она будет вам полезна. Еще вы получите кредитную карточку Русского Колониального Банка. Там хранятся средства губернии. Обналичить ее, правда, можно только в Прибое — во всей губернии, кроме столицы, подключения пока нет. Сорока тысяч вам хватит? — Вполне, — Игорь кивнул. — У меня с собой моя карточка — Императорского Петроградского, на ней десять тысяч — в Прибое ее можно обналичить? — Конечно, — сказал Дзюба. Игорь вздохнул: — Еще… Мне понадобится золото. Червонцы. Для расчетов с туземцами. — Ого. — Дзюба посмотрел на мальчика с новым интересом. — За прошедшие четверть века в лицеях не стали учить хуже… Тысячи хватит? — Очень хорошо, — Игорь улыбнулся. — Когда устроюсь — заберу… Сударь, — он вернулся к русскому, — а от Чернолесья до Прибоя километров триста? — Триста шестнадцать, — ответил Дзюба. — Не очень много. — Угу… К кому мне обратиться на месте? — Остановиться можно в комнатах над трактиром "Баран и вертел", — обстоятельно начал рисовать обстановку губернатор. — Волостной атаман — Александр Степанович Теньков. Его заместитель — мой тезка, Ярослав, Очкуров Ярослав Павлович. Начальник полиции — есаул Утесов Евгений Олегович. Командир заставы ополченцев — есаул Андрей Сергеевич Андреев. Мировой судья — Хоркин Дмитрий Петрович. Командир отряда пожарного десанта — брандмайстер Вислоусов Олег Валентинович. Местный гражданский транспорт на офицере 2-го класса Горнове Борисе Викторовиче. Строительством руководит инженер 3-го класса Лидия Павловна Одинцова. Медициной — мастер-врач Юлия Юрьевна Гриднева. По лесам старший — капитан Одинцов Петр Владимирович, муж командира строителей. Геологи, кстати, там тоже работают, у них старшим экспедиции — полковник Лиманский… — Зикмунт Викентьевич Лиманский?! — не сдержался, ахнул Игорь. — Он… Знаете? — Еще бы… — Так… На связи — техник 3-го класса Майская Вероника Михайловна. Инженерами руководит инженер 1-го класса Утесова Светлана Григорьевна, жена начальника полиции. Начальник штаба пионерского отряда — Димка Андреев. Наконец, там базируется экспедиция Драганова. они тоже помогут, если что… А вообще-то Чернолесье — типичная казачья станица, там в помощи и добровольцах недостатка не будет. Подальше на северо-запад — латифундия Фелькишер Ланд, германский анклав, херцог — Карл Вальфрид фон Брахтер цу Фельк, упрямая скотина, фанатик германского возрождения и националист — отличный человек… Игорь кивал. запоминая сказанное. Потом осторожно спросил: — В школах сейчас каникулы… К кому из пионеров я могу обратиться как к лучшему следопыту? Дзюба поднял руку с комбрасом. Что-то набрал; — Борис Утесов. Перешел в 9 класс средней школы. — Так… А какие регулярные части есть в вашей губернии? — Алые Драгуны: батальон егерей, 1-й, 4-й, 7-й, 10-й, 11-й, 12-й, 13-й кавалерийские эскадроны, батарея огневой поддержки. И пара рот туземцев с нашими офицерами. — Немало, — заметил Игорь. — Капля в море, — оспорил Дзюба. — А главное, — и он понизил голос, — что-то вокруг всего этого вертится, Муромцев. — Фоморы? — так же тихо и очень спокойно спросил Игорь. Губернатор промолчал. На пейнтбольную схватку приехала команда Водопадного — 20 человек. Чернолесье в денный момент могло выставить только восемь — соответственно, команда станицы оказалась обороняющейся стороной, Команду Водопадного возглавлял Генка Новик — личность в некотором роде легендарная практически среди всех мальчишек-землян, так как он был участником обороны Михайловской Базы.[2] Почти все подростки на Сумерле так или иначе участвовали в боях, но это были бои с туземцами, а не настоящее участие в настоящей войне с настоящим противником. Впрочем, Генка не загордился ни тем, что позировал для картины Фердыщева, придворного художника Его Величества, ни снятым приключенческим фильмом, а на все жадные вопросы "как это?!" отвечал честно и просто: "Да страшно." Гораздо больше он гордился тем, что писал вполне посредственные стихи, а пионеры с удовольствием их распевали в строю и на привалах в походах. (Между прочим, Генка знал, что стихи у него так себе, но втайне сравнивал себя с прославленным штабс-капитаном Бурцевым, героем Первой Галактической, который тоже писал не очень хорошие стихи и страшно этим гордился.) Однако у Борьки и его лучшего друга, флегматичного на четверть бурята Женьки Вислоусова, с Генкой Новиком были старые счёты — насколько к подросткам вообще применимо это не очень хорошее выражение. Полгода назад, перед поездкой на Вольный, Генка на соревнованиях по рукопашному бою на приз губернатора поочередно уложил обоих друзей, причем Женька сломал себе левую руку в двух местах. Борька обошелся без переломов, но предпочел бы сломать обе руки, только бы не видеть, как Генка на правах победителя приглашает в кафе Катьку. Короче, победить сегодня было делом чести. Девчонки организовали "уходящим в бой" овацию, обещая немыслимые блага в случае победы и позор с поношением в случае поражения Противник ждал на лесной опушке. Обе команды были одеты одинаково — в маскхалатах, которые носят бойцы из охраны латифундий, и в масках. Единственное отличие — белый клапан на правом плече с гербом отряда: прыгающий вперед волк чернолесских «волколаков» и скрещенные дисковая пила и топор отряда имени Успенского из Водопадного. Вооружены все были одинаково — пейнтбольными копиями древних пистолет-пулеметов ППШ, которыми воевали советские русские во Второй мировой. Конечно, ни о какой настоящей вражде между пионерами двух отрядов не могло быть и речи, если исключить дух соперничества и обыкновенную мальчишескую задиристость. Поэтому с обеих сторон тут же посыпались шутки и подколки, сводившиеся, в основном, к обещаниям "надрать задницу" — не оригинально, но на оригинальность никто и не претендовал; главное — весело. Четыре легких открытых джипа ждали всю компанию на дороге, ведущей в сторону Фелькишер Ланд. Мальчишки попрыгали в них через борта и заскользили над вырубкой — мимо голых пока еще мачтовых опор, мимо закрытых станционных комплексов, со скоростью почти полтораста километров в час. Сидя на бортах (на сиденья опускаться было ниже их достоинства). Все двадцать восемь парней во все горло орали старую "Взвейтесь, кострами!" Дорога к германцам еще далеко не была закончена — даже вырубку не завершили. Лагерь строителей располагался на сотом километре. Ребята там бывали и восхищались могучей техникой, прокладывавшей просеку через тысячелетние чащи с такой же легкостью, с какой человек идет сквозь густую высокую траву. Но сейчас им хотелось дикого леса, тишины, спокойствия, которое можно нарушить самостоятельно, поэтому они остановились на отметке 45-го километра, согнав джипы на обочину. Мальчишки попрыгали в траву, натягивая маски и щелкая предохранителями ППШ — Разбегаемся? — спросил Димка Андреев, кладя оружие стволом на плечо. — У вас десять минут. — кивнул Генка, щуря на Полызмей большие серые глаза с золотыми точками. — Чтобы спрятаться. — добавил один из его парней, подкидывая и ловко перехватывая за рукоять саперный тесак. — Через десять минут добро пожаловать в лес, — Борька сделал широкий жест и шаркнул ногой в мягком сапоге. — Обещаю, что тоже дам каждому время спрятаться, когда начнем вас гонять по кустам. Обмен любезностями закончился, и отряд Андреева затрусил в лес цепочкой. Пионерам к лесу было не привыкать — то же можно было сказать и об отряде Новика, так что, отойдя метров на триста, Димка движением руки скомандовал поворот налево. В лесу надо молчать. Особенно когда воюешь — пусть даже и в шутку. Поэтому так же молча три человека во главе с Борькой продолжали двигаться прямо — Женька Вислоусов и Тошка Одинцов… …Генка не спешил. Он хорошо знал тактику малой войны (и собирался стать профессиональным военным), поэтому выдвинул по три человека в авангард, арьергард и фланговые дозоры, а основную группу выстроил латинскую W «рогами» вперед — и прочесывал лес, как гребнем, чтобы случайно не сбиться со следа. В крайнем случае, Димку можно будет прижать на ночлеге… Из головного дозора прибежал парень, и Генка пошел с ним. Командир авангарда, Колька Винников, сын профессионального охотника, встретил командира широкой улыбкой. — Они разделились, — весело сказал Колька, похлопывая себя оружием по ноге, по голенищу сапога-мокасина. — Трое пошли дальше, остальные свернули вон туда, — он указал рукой. — И они уже далеко. Слышишь? — Слышу, — кивнул Генка. Он в самом деле слышал вокруг нормальные звуки леса, значит — людей поблизости нет, только его отряд. — Это Борька Утесов. Только вот какой группой этот реваншист командует? Второй парень из дозора хохотнул. Колька спросил: — Почему реваншист? — Была у нас история с рукопашкой… Ты тогда на Землю летал, по обмену. — Не знаю, что там у вас было, — задумчиво сказал Колька, оглядываясь, — но я бы не стал с ним шутить. Борька отличный лесовик. — Но ты-то лучше? — спросил Генка. Колька пожал плечами: — Не уверен… Вабиска сидел на пне совершенно неподвижно и тихо, словно странный гриб-нарост. Сходство усиливали длинные спутанные волосы «хохла» и одежда, состоявшая, как казалось, из несвязанных меж собой кусочков. Он не пошевелился даже когда русские подошли вплотную. Лицо вабиски было одутловатым, глаза — темные, безжизненные — смотрели безмятежно и странно на окружающий мир, частью которого были для него и рослые парни в мешковатых камуфляжах, остановившиеся рядом. — Даун, — брезгливо сказал Тошка, морща веснушчатый нос. Борька и Женька с отвращением подались назад, меряя вабиску полными удивления взглядами. Физически абсолютно здоровые, мальчишки, подобно всем землянам, испытывали к умственно отсталым биологическое отвращение. На Земле все еще рождавшиеся — хотя и крайне редко последний век — дети с неподдающимися коррекции формами умственных отклонений немедленно эвтаназировались. Из школьной программы мальчишки хорошо знали, как во второй половине XX века жалостливая травоядность в этом вопросе и отрицание евгеники привели к чудовищному росту числа людей с паталогиями развития — были моменты, когда их численность достигала 1/10 от населения «развитых» стран и продолжала расти при попустительстве называвших себя «демократическими» правительств; кое-где умственно отсталым даже давали право голоса! И только Третья Мировая, Безвременье и Серые Войны, а затем принятые евгенические программы позволили надежно и беспощадно очистить мир от жуткого балласта — в сочетании с поголовным уничтожением немногочисленных выживших из этих "людей". — В Иррузае их считают святыми, — заметил Женька. Борька положил руку на топор. — Да ты что, оставь, нам дальше надо идти… Безумец смотрел сквозь мальчишек. Тошка засмеялся: — Этим даже звери побрезгуют… Пошли, Борьк, пора поворачивать. Мальчишки свернули в кусты. Вабиска, повернув голову, посмотрел им вслед, и взгляд его черных глаз вдруг стал режуще-остры, как вздернутый из невзрачных ножен сверкающий клинок. — Умрете, — сказал он на иррузайском наречии. — Умрете огнем и мечом! — и, порывисто начертив в воздухе священный символ, вскочил на ноги и бесшумно канул в кусты — в противоположном направлении. — Приятно иметь с ним дело, — прошептал Димка, рассматривая бесшумно движущихся между деревьев стрелков Генки. — Фланговый дозор. Генка — умница. Спорить с этим было трудно — отряд Новика шел по следу, как ищейка. Только вот сейчас он, похоже, влез в засаду — Димка круто свернул и вышел во фланг противнику по классической схеме. Правда, фланговый дозор осложнял дело. Димка поднял ко рту ладонь и прокричал лесной птицей. Тут же донесся ответ. Дозорные остановились, но, прислушавшись, зашагали дальше… …Женька вытянул вперед руку. Борька развел в стороны руки с растопыренными пальцами — Женька ушел вправо. Тошка — влево. Впереди передвигались отчетливо видимые спины в маскхалатах. — Огонь! — выкрикнул Борька, нажимая спуск. Отрывистые, негромкие хлопки газовых выстрелов послышались в лесной тишине, разрушая ее — такие же звуки возникли дальше и левее. Атака из засады началась. Капсулы с алой краской разрывались, как в кино. Двое видимых упали, третий прыжком сместился в сторону и открыл бешеный ответный огонь. — Промазал! — заорал Тошка, бросаясь вперед. Но почти тут же ответные выстрелы послышались еще из четырех мест, и Тошка, закрутившись на месте, Грохнулся с воплем: — Меня подстрелили! — его маска была залита краской, что производило жутковатое впечатление. — Это арьергард! — завопил Женька, падая за огромный корень, чтобы спастись от густых очередей. — Это не основные силы, мы напоролись! Действительно, по ним двоим вели огонь пять ППШ противника, Борька проклял себя — как он мог упустить из виду железную дисциплину, которая царила у Генки! Его арьергард двигался на точном уставном расстоянии от ядра отряда и с честью выполнил свою роль амортизатора при атаке. Скорее всего, головной дозор сейчас окружает Димку, воюющего с одним из фланговых и частью основных сил, а второй фланговый — окружает его, Борьку! С досады мальчишка тихо и зло заскулил, понимая, что надо как можно скорее выходить из боя, пока не поздно… но в этом случае конкретно зажмут Димку! Уходили секунды, драгоценные, как червонцы. Уходили, словно через дырявый карман… Двенадцатью часами позже и на полтораста километров северо-западнее над лесами лежала беззвучная, тревожная предгрозовая ночь. Черные тучи скрыли Адамант, и под густыми кронами безраздельно господствовал мрак. Безлюдно было на прогалине, ведшей к одной из многочисленных лесных молелен, поставленных вабиска во славу своих богов вдали от обитаемых мест. Черной тенью в черноте туч призрачно висел высоко вознесенный резной силуэт священной птицы, когда-то поднявшей из кипящего океана первую землю. Всадники, один за другим выезжавшие на прогалину через кусты, были бесшумны и черны, словно они сами — беззвучные ночные птицы или призраки тех, кто осужден вечно скитаться после смерти за совершенные при жизни злодеяния. Нечеловеческие лица-морды выдавались вперед, на вытянутых вверх головах колыхались странные волосы. Молчали всадники, молчали их кони… Да, именно кони! И, если присмотреться, наваждение исчезало. Не души, лишенные покоя, а кавалеристы на рослых жеребцах бесшумно рысили по прогалине к молельне. Морды оборачивалась масками ноктовизоров, странные головы — легкими шлемами, украшенными султанами из конского волоса, лучше всего прочего выдававшими охрану с латифундий Довженко-Змая. Впрочем, для тех, кто, по сообщениям службы безопасности латифундии, заночевал в молельне, такие ночные гости были хуже всяких злых духов. Повинуясь бесшумным командам старшего — он сидел в седле, похожий чем-то на большого ловчего сокола — обнажив длинные, мерцавшие тусклым собственным светом шашки, кавалеристы окружили молельню. Двое спешились и, достав из седельных сумок короткие трубы реактивных гранат, встали на колено. В правой руке старшего изогнутый сполохом сверкнуло лезвие. — Огонь! — в полный голос скомандовал он. Трубы на плечах спешившихся длинно харкнули пламенем, озаряя грозным алым светом все вокруг; предназначенные для борьбы с техникой, оснащенной защитными экранами, гранаты были, похоже, переснаряжены старинным напалмом. Крыша молельни подскочила, просела и исчезла во взвихрённом смерче огня. Послышался резкий, гортанный крик; топча вылетевшую дверь, наружу выскочила отплясывающая горящая фигура, рухнула ничком; пламя на ее спине весело затанцевало, как живое. Еще двое выскочили в окна притвора. Один покатился по земле, сбивая с себя огонь, вскочил, но тут же снова повалился, неловко взмахнув отлетающей рукой — выстрел плазмомета угодил точно в грудь. Второй метнулся наискось к лесу, замер, попятился, доставая короткий широкий клинок, отскочил, уклоняясь от размашистого удара шашкой в голову, но второй кавалерист, бросив коня вперед, срубил его сверху в плечо. Старший нападавших соскочил наземь. В его левой руке, словно живая, зашипела и щелкнула по голенищу сапога недлинная тугая нагайка. Из-под мохнатой папахи выбивался густой чуб с посверкивавшей сединой; такое же серебро посверкивало и в коротких офицерских усах. Глаз видно не было, огненные тени лежали у рта и на высоких скулах. Мягко, упруго ступая, он подошел к убитым. Нагнулся, поднял выпавший из руки зарубленного клинок.. — Что… — голос его осекся, он поднес оружие ближе к лицу — широкий одноострый клинок длиной в пол-руки, витая рукоять почти без гарды… Отбросил оружие, сильным движением перевернул убитого — свет пожара упал на правильное лицо, которое никак не могло принадлежать вабиска — перекошенный рот, светлые волосы, посыпанные алыми искрами отсветов. — Что… Что это такое?! — неожиданная растерянность в его голосе смешалась с отчетливым ужасом. Он метнулся, уронив папаху, к останкам второго убитого, даже не нагибаясь, увидел маскхалат, перетянутый широкими ремнями, полувыскользнувший из кобуры офицерский плазмомёт… — Что же мы наделали, бараны?! — он схватил под уздцы двух ближайших коней, зажал так, что они затанцевали, всхрапывая. — Это же германцы! — ужас в его голосе сменился больные бессилием. — Мы же своих перебили… — он выпустил уздечки, подобрал папаху, отряхнул ее о колено механически. Вернулся к первому убитому, вгляделся в лицо — лицо подростка лет 14. — Сканеры у них не сработали… на нас… — проговорил он, еще раз обводя глазами кольцо потупившихся всадников — тишину можно стало рубить шашкой. — Ай, молодца, — почти весело, ни к кому не обращаясь, для себя, сказал он, и нагайка с визгом рассекла воздух. — Ах, как они нас… здорово… — он засмеялся, и этот смех дико прозвучал на поляне. — Не удивлюсь, если завтра они нас отправят штурмовать Прибой вместо их пограничной крепости… У-у… — прорвалось у него, и в этом звуке прозвучало что-то такое, от чего мороз пробежал по коже дата у самых храбрых. — Так… — он почти пробежал вдоль строя, глядя в лица своих людей. — Так, кто? Кто, кто? Кто сообщил? Кто навел? — Отшельник, — сказал кто-то. — Так. Отшельника взять. Привезти на латифундию. Допросить. Узнать все. Кто. Когда, где дал ему сведения. Всё!!! — заорал он вдруг, снова полоснув воздух нагайкой. — Подгоните джип. Трупы грузите. И потушите вы… это! — Напалм, — буркнул другой голос. — Чем его тушить? — Нечем, нечем… — пробормотал седоусый. — Теперь долго тушить придется… Газетных принтеров тут, судя по всему, еще не установили, поэтому Игорь был благодарен Дзюбе, когда тот перед тем, как уйти, дал ему свежий выпуск "Факела Прибоя". У губернатора были и несколько центральных газет, но они очень мало интересовали мальчика — так же мало, как и транслировавшийся по установленному в носу экраноплана стерео матч по футболу из Озерного. "Факел Прибоя" оказался типичной колониальной газетой — слегка наивной, но с максимумом информации, чем подобные газеты в лучшую сторону отличались от центральных, поставлявших в основном рекламу, голографические репортажи и сплетни. На второй уже странице, в начале статьи какого-то офицера, была опубликована большая карта полушарий, на которой приводились цифры о ресурсах планеты согласно данным космической разведки. На общем синем фоне розовым цветом выделялись подконтрольные России земли. И выглядели они маловнушительно… Игорь прочел статью. Как он и ожидал — в конце ставился вопрос о дальнейшем развитии колонии… …Экраноплан в самом деле заходил на все фермы ж кордоны по пути. За окнами давно началась ночь, в салоне погасили освещение, и те, кто не хотел спать, а занимался какими-то своими делами, включили лампы направленного света на гибких шнурах, выдвигавшиеся из спинок сидений. Салон постепенно пустел — выходило больше людей, чем входило. Сосед Игоря тоже вышел, и мальчишка переместился к окну. А уже на следующей остановке его освободившееся место занял германский мальчишка — чуть младше самого Игоря, в армейской куртке, перетянутой ремнем, на котором висел скрамасакс, мешковатых серо-зеленых штанах, забранных в высокие ботинки с гетрами и кепи на длинных светлых волосах. Садясь, германец нарочито пренебрежительно положил на сиденье открытую кожаную кобуру, из которой торчал РПП[3] ТМ-94 и, покосившись на Игоря, вздернул прямой красивый нос. Игорь дружелюбно улыбнулся, ощутив волну недоброжелательности, исходившую от соседа. Около двух ночи экраноплан остановился возле одной из ферм, пристройка к которой была ярко освещена, и бегущая строка извещал, что "здесь располагается семейная харчевня "Три пескаря"". Водитель по связи объявил, что стоянка час, Игорь, выбравшись со своего места, вышел наружу — он решил навестить заведение с таким чудным названием. Еще несколько человек последовали его примеру, но большинство пассажиров остались дремать, читать, разговаривать или смотреть стерео. Ночь оказалась теплой, спокойной, хотя лес неподалеку жил своей жизнью — весьма бурной и вполне привычной, За фермой вяло побрехивали собаки. Недавно началось 6-е кресеня — одного из двадцати здешних месяцев, следующего за июнем — эта мысль позабавила, хотя Игорь знал, конечно, что счет времени на многих планетах отличается от стандартного; Сумерле хотя бы с днем — 24-часовым, как на Земле — повезло… Внутри пристройка была отделана под старину — голые бревна со шпаклевкой, широкие столы из досок, могучие лавки, светильники-"светцы" и даже потрескивающее в очаге здорово иное полено, хотя очаг исполнял скорее роль чистой декорации — подальше виднелась приоткрытая дверь на кухню. За стойкой между огромными — уже не декоративными — бочками стоял мужчина лет сорока, хозяин, наверное. Он неспешно разговаривал с облокотившимся на стойку и вооруженным кружкой с пивом, офицером ополчения. Стены на уровне человеческой головы украшал пояс "лесных трофеев" — головы, рога и шкуры. Странно, но в заведении сидели, несмотря на поздний час, посетители. Около входа — трое военных, кавалеристы Алых Драгун. Под портретом Его Величества обосновалась компания фермерского вида. Наконец — самое удивительное, что в дальнем углу сидели трое нэрионов — большеглазые, с лисьими лицами, острыми, заложенными назад ушами, широкоплечие, но очень тонкие в кости, Союзники держали в трехпалых ладонях самые обычные кружки. Правда, с пивом ли — неизвестно. Похоже, это были охотники — тут же стояло их оружие, пороховое, непривычных, но понятных очертаний. Но внимание Игоря, вошедшего в зал, привлек лишь один человек. Он сидел около большого окна, положив ногу на ногу — молодой мужчина лет 20, одетый в охотничью куртку, армейские брюки и высокие ботинки. В вырезе куртки скрещивались концы легкого шарфа, на столе лежали тонкие перчатки. Юноша поднял голову — загорелое лицо было не по годам суровым, между бровей вразлет прочно залегла складка. Рыжеватые волосы и странное выражение бледно-серых глаз были скорей англосаксонскими, чем русскими, если Игорь правильно учил этнографию. Игорь, подойдя к стойке, взял кружку пива и порцию солянки. Когда же он вновь повернулся к залу, то увидел, как юноша делает приглашающий жест. Имелись совсем свободные столики. Но отказаться от столь однозначного предложения было бы просто невежливо — Игорь, пройдя к столику, наклонил голову, опускаясь на широкую скамью. — Добрая ночь, — поздоровался он первым. — Добрая ночь, — ответил юноша. Вблизи его лицо казалось и моложе — и строже, а задумчивый взгляд стал слегка пугающим. — Вы с рейсового «ДЭК» а? — Да, — кивнул Игорь, принимаясь за еду. Юноша неспешно отпил пива — у него в кружке был черный ирландский портер; рядом с ней на досках столе лежала широкополая панама. — Я вас не знаю, — он поставил кружку. — Вы новичок на планете? — Я с Земли, — коротко ответил Игорь, чувствуя, как шевелится в нем раздражение: что еще за допрос?! — Давно прилетели? — На днях, — терпеливо отозвался Игорь. — Намереваетесь задержаться в Чернолесье? Игорь отложил вилку и прямо взглянул в серые глаза юноши. Спокойно, взвешивая каждое слово, сказал: — Послушайте, я не знаю, кто вы. Вы не соизволили представиться — пусть так, это ваше дело, но в этом случае не следует затевать разговор и, тем более, задавать вопросы личного характера. — Если я задаю вопросы — значит, я имею на это право, — так же спокойно и вежливо ответил юноша. — Если вы представитель власти, и я вас заинтересовал в профессиональном отношении, я попрошу вас предъявить ваши полномочия. И лишь потом задавать вопросы, — отрезал Игорь. — Хотите ссоры? — улыбнулся юноша. — Нет. Но готов к ней — когда, где и как вам будет угодно. — Отвечайте, — голос юноши стал ощутимо повелительным, и Игорь почувствовал физическое давление биополя. — Я Довженко-Змай, генерал-губернатор Сумерлы. Это была правда. Мгновенно прокрутив в памяти галерею портретов действующих генерал-губернаторов, Игорь увидел это лицо, как на голографии — и ругнул себя за то, что сразу его не вспомнил. — Простите, сударь, — поспешно сказал мальчик. — Мне стыдно, но я не узнал вас… Игорь Вячеславович Муромцев, разрешите представиться… — Выпускник Селенжинского Императорского Лицея этого года, — уточнил генерал-губернатор и перевел на английский: — Говорите на этом языке? — Да, сударь, — кивнул Игорь. — Вы кого-то опасаетесь? — Нет, просто английский — мой второй родной язык. Моя мать англичанка. Не следите за Готским Альманахом?[4] Мне просто приятно говорись на этом языке. — Вы… как вы здесь оказались? — быстро спросил Игорь. — Вы меня ждали? — Догадались, — Довженко-Змай легко рассмеялся. — Это делает вам честь. Мой вертолет тут, на площадке. Полковник Дэ говорил о вас со мной пару часов назад. — Полковник Дэ — это?.. — уточнил Игорь, снова принимаясь за солянку. — Одно из прозвищ Дзюбы. Он сообщил мне о вашем согласии. — Я думал, что это его инициатива, — заметил Игорь. — Его, — подтвердил генерал-губернатор. — У меня огромный континент со всю Евразию и Африку размером. Тысячи километров границ и мало людей, способных самостоятельно руководить масштабными операциями. Полковник Дэ — один из них, именно поэтому я дал ему картбланш, когда он появился. Кстати, вы знаете, на чем я пришел к власти? На идее экспансии. И только когда я занял место генерал-губернатора, я понял, что это не так легко. Север континента — очень небезопасное место. Когда я освободил от иррузайцев Ваббам, а потом переселенцы создали Прибойную губернию и латифундию Феелькишер Ланд, мы приблизились непосредственно к границам Иррузая. А когда год назад полковник Бедряга повел людей на север по восточному побережью, и мы создали опорные пункты на нем — то оказались почти у границ Союза Аллогун — единственного организованного союзника, который остался у Иррузая. Мы отбили у вабиска контроль над множеством племен юга и разрушили торговые и политические связи между Иррузаем и обитателями южных лесов и лесостепей… Я хорошо знаю вабиска, их веру и обычаи — я даже писал об этом статьи для журналов по религии и этнографии… — он улыбнулся, словно извиняясь за недостойную политика слабость. — Ну так вот. Они жестоки, упорны и фанатичны. Они тысячи лет владели этой планетой безраздельно. Всей нашей мощи они себе не могут даже представить. Мы для них просто удачливый соперник — с океанских островов, потому что идея космических перелетов для них недоступна — и, между прочим, фоморы во время своей высадки тоже представлялись пришельцами откуда-то с просторов океана… Вабиска Иррузая достаточно развиты, чтобы не считать нас богами — и недостаточно развиты, чтобы осознать, насколько мы сильнее. Именно поэтому они очень опасны. А мы не можем наступать, потому что нет подробных сведений о возможном театре военных действий. Вам же известно, что настоящих карт не даст никакая аэрофотосъемка — только старая добрая работа по маршрутке, шаг за шагом, внимательно к аккуратно… — Игорь кивнул. — А если я начну боевые действия и они затянутся — мы рискуем получить долгую партизанскую войну. Желающих насытить вабиска оружием найдутся масса — чтобы создать нам лишние проблемы и полюбоваться на это со стороны. Те же сторки. Или фоморы… — Меня не надо агитировать, — покачал головой Игорь. — Я сказал Ярославу Ярославовичу, что возьмусь за эту работу — и я возьмусь. — Дело в том, что я не агитирую… — генерал-губернатор поморщился. — Послушайте, давайте на «ты» и по имени. Сергей. — Игорь. — Ну так вот, дело не в агитации. Я хочу тебе пояснить необходимость осторожности. Вабиска достаточно умны, чтобы понять, какую опасность представляет картографирование. Тогда они попытаются тебя убить. Как несколько лет назад убили моего отца, — Игорь удивленно посмотрел на генерал-губернатора, а тот продолжал спокойно перечислять: — Как полгода назад убили капитана Императорского Гражданского Инженерного Корпуса Хворостова. Как два месяца назад убили офицеров Императорского Гражданского Корпуса Лесничих лейтенантов Травченко и Максудова. Наконец, как неделю назад предположительно уничтожили у восточных отрогов Третьего Меридиана экспедицию во главе с профессором Российской Императорской Академии Наук Дороховым с одним из моих личных капитанов Рутковским. — Я их не боюсь, — ответил Игорь спокойно. — Я землянин, русский и дворянин. — Сергей Кириллович, — это оказался подошедший хозяин заведения, — вас визитируют, — и протянул выносную трубку аудиосвязи. — Спасибо, — кивнул генерал-губернатор и взял трубку. Некоторое время слушал с непроницаемым лицом, потом обронил: "Да," — и обратился к Игорю. — Вот, пожалуйста. На северо-западной границе Чернолесского уезда горят леса. Любое поражение деморализует. Даже в игре. Когда Борька и Денька соединились с основным отрядом — у Димки остались два человека. Судя по всему, Генка потерял в перестрелке четверых, но для него потери составляли пятую часть отряда, а для Димки — больше трети. Борька был готов к тому, что Димка спустит на него всех собак. Что ни говори, а именно он атаковал противника, толком не разобравшись, кто перед ним. Но Димка только буркнул: "Ладно, чего там," — и распорядился готовиться на ночлег. Димка и пришедшие с ним ребята насквозь вымокли — уходя от погони, они переплыли речушку и долго сидели в камышах. Но огонь разжечь было нельзя — ограничились тем, что изо всех сил выкрутили маскхалаты и улеглись теснее под здоровенный выворотень. Все очень устали, но именно перенапряжение не давало уснуть. Пятеро мальчишек прислушивались к ночи, лежавшей вокруг их убежища, и молчали. Они могли заставить себя уснуть при помощи несложных приемов аутотренинга, которым их обучили с детства… но что-то словно подталкивало, заставляло изо всех сил вслушиваться. — Что-то гудит, — вдруг сказал Женька. Ему никто не возразил — все прислуживались, отчетливо ощущая, как безотчетное до этого напряжение обретает форму и плоть. Борька тоже слышал гул — странный, свистящий и постоянный. — Слышите? — настойчиво и тревожно опросил Женька. — Да, — отозвался за всех Димка. — Что это?.. — Тихо, — прервал его Борька, встав на колено и выглядывая наружу. Ночь оживала. Вокруг мелькали, спеша, какие-то тени, посверкивали огоньки глаз. Несколько огромных серых волков плавно перескочили через выворотень, не задержались ни на секунду. Левее промчалось два или три мамонта, их жалобный рев расколол ожившую ночь. Поток животных становился все плотнее — вместе бежали хищники и травоядные, мелкие и крупные. На людей никто не обращал внимания. В верхушках деревьев истошно кричали птицы, слышался шум тысяч крыльев; одна из птиц мягко упала рядом с борькиной ногой — она была разбита ударом о дерево. Странный, тягучий, древний ужас овладел мальчишками. Что-то темное, клубясь страхом, поднималось из глубин подсознания, накачивая кровь, мышцы, мозг одним слепым желанием — сорваться с места и бежать, бежать без оглядки, без остановки… — Лесной пожар, — сказал Борька. — Ребята, лес горит. Он различал в темноте белые, помертвевшие лица своих друзей. В лесах Сумерлы лесной пожар был страшным бедствием. Его мог остановить только землянин, поддержанный техникой. Но и землянину в лесу грозила смерть, если пожар застигнет его вот так… И все-таки ребята подумали не о себе. В лесу были кордоны. Были другие люди. Наконец — огонь шел к Чернолесью? Конечно, пожар уже засекли со спутников, но… Поток животных начал иссякать. А где-то за деревьями возник зловещий багровый свет — предвестник идущего огня. Ровный гул стал громче и яростней, в нем слышались свист и рев. Мощный ветер дул в сторону надвигающегося бедствия, засасываемый туда, как в топку. — Ген?! — это крикнул Димка, и Борис увидел, как тот включил комбрас. — Мы видим, — сказал с экрана Новик. — Я послал Кешку на дорогу, к нашим… покойничкам у джипов. Там связь мощнее, сообщат дорожникам и в вашу станицу, а потом придут к нам. — Идем навстречу? — деловито спросил Димка. — Я даю пеленг, бери. И спешите. — Будем сейчас, — Генка выключился. — Это поджог, — зло сказал Борька. — Недавно были дожди, лес не мог загореться сам… — Об этом потом, — прервал его Борька — он внимательно вглядывался в ширящееся зарево. — Ребята, пожар низовой, нам повезло. Надо чистить подлесок полосой. Слева река, справа дорога, через них не перепрыгнет. — В цепь, пятьдесят шагов друг от друга — начали! — заорал Димка… …Борька плохо запомнил, как и что он делал. Он вырубал кусты экономными ударами топора, не думая ни о чем, кроме того, чтобы успеть расчистить как можно большее пространство. Потом обнаружилось, что рядом с ним ожесточенно работают ребята из Водопадного и "убитые". А еще потом пришел огонь. Этот огонь был… живой. Борька мог бы поклясться в этом. Живой и злобный. Вот он замер на миг перед вырубленной полосой… и разбежался вдоль нее — мгновенно, в обе стороны, тычась острыми щупальцами, стараясь найти место, где можно перескочить на другую сторону. Большого труда стоило просто отвести взгляд от этого пламени… и Борьке на миг показалось, что вдали, среди занимающихся деревьев, медленно и грузно движутся огненные тени, имеющие форму и жизнь. — Не смотреть в пламя! — крикнул кто-то, и Борька, вздрогнув, опомнился, снова бросаясь в бой. Но Борька мог бы поклясться, что слышит в гуле, вое и свистящем треске пламени хохот, невнятные угрозы и проклятья. Мальчишка не сомневался, что огонь направлен — направлен чьей-то волей, которая заодно пытается раздавить ментально группу подростков, так некстати оказавшихся на пути пожара. Пекло стало невыносимым, и мальчишки, не защищенные ничем, кроме маскхалатов, вынуждены были отступать дальше, закрываясь руками от нестерпимого жара. Стена огня замерла у прогалины… но еще ничего не было кончено. — Фланг! Загибайте правый фланг! — истошно заорал, как в бою, Димка откуда-то сбоку. 28 человек с тесаками и топорами на несколько километров пожара, постоянно расширяющего свой фронт — это все равно был заведомый проигрыш. Ребят ждало только одно — окружение и гибель в сжимающемся кольце огня. Но именно в этот момент со стороны дороги проломился облепленный рабочими лесоход. Он тут же начал прокладывать широченную просеку, а люди, прыгавшие с него и вооруженные уже не только топорами, умело разворачивались в цепь. — Мам! — на секунду разогнувшись, Борька помахал рукой высокой женщине, решительно распоряжавшейся своими людьми. Она в ответ погрозила кулаком. А еще через несколько минут над деревьями появился вертолет, завис — и с него по тросам соскользнули бойцы пожарного десанта, закованные в огнеупорные латы, с коробками пенообразователей — их возглавлял лично бранмайстер Вислоусов. Десантники врубились в огонь, как окованный сталью таран в крепостные ворота. Но огонь отнюдь не был побежден. Взбираясь по стволам деревьев, он перепрыгивал полосу по веткам — и все приходилось начинать сначала, Начало светать, когда подошла колонна с добровольцами из Чернолесья. Теперь плотной стене огня противостояла почти столь же плотная, ощетинившаяся инструментами, техникой и решимостью стена людей. Перекликаясь, они ни на миг не прекращали своей работы. Борька уже давно работал в одних трусах и сапогах — маскхалат он сжег, сбивая им перекинувшееся на кусты пламя. Все тело горело, руки ломило, глаза, казалось, закипают в глазницах от слишком близкого огня. Совсем рядом упавшее дерево переломило позвоночник Кольке Винникову и, пока его высвобождали, мальчишка успел получить ожоги груди. Совершенно неожиданно оказалось, что уже работает полевой медпункт, и Кольку унесли, а вместо него появилась Катька — на ней были два патронташа с гранатами-огнетушителями. Вертолет таскал и таскал от реки подвесные емкости с водой, но чуть ли не единственной пользой от нее было то, что люди, прикрываясь руками, охотно подставлялись под этот водопад с неба, приносивший хоть какое-то облегчение в раскаленном аду пожара. Потом небо вдруг перечеркнули две крылатые тени, и железный голос резко закричал: — Внимание! Всем отойти на сто метров от линии пожара! Через минуту начинаем газовую атаку! — Самолеты из Прибоя! — завопил кто-то весело. Тени пошли на второй заход — это оказались две ширококрылые машины, украшенные эмблемами службы пожаротушения. Самолеты, разойдясь, как на параде 17 августа,[5] пошли над линией огня, с них сыпались небольшие цилиндры, бесшумно разрывавшиеся облаками белого дыма. — Теперь все, — сказал сосед Утесовых, работавший возле мальчишки, опуская топор. Борис, найдя взглядом отца — он стоял рядом с есаулом Андреевым, помогая тому накладывать пневмобандаж на левую кисть — крикнул: — Па, это поджог! Начальник полиции повернул черное лицо: — Димка мне уже сказал. И про вабиска, которого вы встретили, рассказал, — Вопрос только в том — зачем подожгли, — сказал Андреев. — Просто нагадили — или что-то прикрыли? Почти все мои люди здесь… Они еще что-то говорили, но Борька уже не слушал. Ему вдруг стало очень плохо, все заболело разом, засаднили ссадины, вспыхнули огнем какие-то мелкие ожоги… Взгляд на дымящееся пепелище переполнял нудной тоской. Люди ходили вокруг, переговаривались, кто-то смеялся, кто-то что-то искал… Борька отошел чуть в сторону и сел тяжело на свежий пенек. Посмотрел на руки и скривился — месиво… — Дай сюда. Мальчишка поднял голову. Рядом стояла Катька, держа пару регенерационных перчаток. Девчонка была такая же грязная, всклокоченная и замотанная, как остальные. Их взгляды встретились, и Катька, отчего-то смутившись, повторила требовательно: — Руки давай, говорю. Борька протянул их, и Катька ловко надвинула перчатки, тут же обволокшие изуродованные кисти плотной и надежной оболочкой. Боль почти сразу прекратилась. — Ну как? — Катька склонила голову к плечу. Борис мотнул головой, сказал негромко: — Да нормально… спасибо… Она почему-то засмеялась. Оперлась о ствол сосны, пачкая ладонь в теплой смоле, выступившей от жара. — Ты почему меня не позвал, когда ездил в город Рейнджеров? — А ты бы поехала? — смутился Борька. — А я не знаю, — заявила она. — Может, и поехала бы… — ода вытерла ладонь о штанину, поморщилась и заключила через плечо, уже уходя: — А может, и нет. "Почему я ощущаю себя рядом с ней таким идиотом?!" |
|
|