"Черная шаль с красными цветами" - читать интересную книгу автора (Шахов Борис Федотович)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Этот плес тянулся, пожалуй, с версту, и, хотя вода уже сильно упала, было все же еще глубоко и толкаться веслом неловко - толчка хорошего не получалось. Плес нужно бы перемахнуть поскорее: если за ними погоня, то с берега опытный стрелок достанет-таки их из винтовки. Федор не знал, есть ли по берегу прямая тропа к плесу. Если есть - то на плесе их могут перехватить…

Федя протянул весло мастеровому:

- Греби побыстрей, а шест давай мне. Я сам буду толкаться.

Сказал он наполовину по-русски, наполовину по-коми, мастеровой не сразу разобрался, что к чему. Пришлось Феде показать, как правильно загребать одним веслом, чтобы лодку не уводило в сторону. Русский понял, кивнул, протянул Феде шест.

- На. По-русски это шест.

А сам взял весло и тут же, приседая от усилия, начал широко грести. Поднял голову, улыбнулся:

- А зовут меня Ильей. Илья!- И он стукнул кулаком в грудь.

- Понял…- Федя привычным движением втыкал шест в воду, лодка полетела заметно быстрее.- А меня зовут Миш Педе… ну, Федя, сын Микаила, да?

- Федя, значит, Михайлович, aгa. Вот и познакомились. Давай, друг Федя, нажимай. Ежели поймают - несдобровать обоим.

- Нее, не поймают. Теперя бежим,- сказал Федя, уже уверенный в том, что они уйдут, только бы через плес перескочить впереди погони. Но лодку все же направил поближе к тому берегу, с которого преследования ожидал меньше. Начался небольшой перекат. Зеркальная гладь плеса в самой середине реки кончалась острым треугольником, и сразу за ним вода стала кипеть, как в котле над жарким костром. Острие треугольника указывало на фарватер. Когда лодка, нырнув носом в кипящую воду, выскочила на пенящиеся волны, Федя оглянулся.

- На берегу - никого! Э-эк!- Он сорвал с себя войлочную шляпу и сунул ее под сиденье лодки. Толкался с таким остервенением, что волосы на голове успели взмокнуть. И он время от времени взматывал головой, откидывая мокрые пряди назад. Ивовые кусты на берегу так и мелькали - славную скорость набрали они с мастеровым; тот греб и греб, без устали, словно всю жизнь только этим и занимался. Перерыв Илья сделал, только чтобы скинуть пиджак, потом сбросил картуз. Но вскоре весло ударилось о донные камни, и он тоже стал толкаться, как и Федя.

Федор еще вчера отметил: от устья Ухты перекат за перекатом, такая норовистая речка… И по Ижме перекатов хватает, но не сплошные же, как здесь. А сегодня, уходя от погони, он все простил этой речке и даже радовался, что она, как необъезженный жеребец, несет и несет их лодку вниз.

Но, размышлял про себя Федор, если их несет вихрем, то и погоню тоже. Значит, кто окажется сильнее, тот и победит. Значит, никакого себе послабления. По крайней мере, до Уквавома… А там видно будет…

Теперь Федор отталкивался не спеша, но со всею возможною силой, заставляя лодку вспенивать носом буруны. Вытащит шест из воды и далеко вперед ловко воткнет его снова в воду, направляя лодку, сравняется с шестом и с силой оттолкнется… Так и плыли. А тем временем Федор пытался оценить случившееся. Здесь они вырвались, ушли. А что дальше? Он, само собой, домой направится. Никто не знает его имени и откуда он, никто его искать не станет. А Илья куда? Ну, попали в переплет, надо же так… Из винтовок по ним лупили, охоту устроили. Спасибо, не убили. И за что? Солдату концом шеста слегка попало? Так ведь он сам, первый полез… Кости, что ли, ему перебили? Винтовкой начал человеку грозить. Совсем дурной. И опять же -

«морда» - сказал. Разве так шутят?

Федя снова вскипел от негодования и с такой злостью толканулся, чуть шест не сломал. У Ильи рубаха на спине почернела от ворота до ремня. Он и сам чувствовал, как пот течет по ложбинке позвоночника. Да и неудивительно, солнце успело скатиться вниз, к горизонту, а они гребут и гребут, и толкаются без передыху. К тому же солнце то со спины, то с левого бока печет, крутится лодка по извивам реки. Как бы хорошо, как славно было спускаться по гребням перекатов, сидя на корме и любуясь веселыми берегами. Если бы не этот дурной солдатик… А теперь-то как? Этот вопрос Илья задавал себе не единожды, но ответа пока не нашел. В Уквавоме им ночевать нельзя. Догнать не догнали, а искать, наверное, будут. Туда в первую очередь и приплывут. Солнце уже спряталось за леса, лишь кое-где закатное золото освещало высокие берега. Вскоре впереди раздался лай собак. Илья перестал грести, прислушался. Задумчиво сказал, повернувшись к Феде:

- Это, я думаю, деревня Уквавом. Нам туда нельзя заходить, Федор Михайлович. Как полагаешь?

- Да, Уквавом… Надо верк Изъва катны, сразу правый.- Федя махнул рукой вправо. Вообще-то русских слов он знает много, три года учился в приходской школе, читает быстро и пишет красиво. А вот говорить с русским человеком, оказывается, совсем нелегко. И вроде бы знаешь слово, но как понадобится, ни за что не найдешь, будто проваливается оно куда-то, и вместо русского свое, привычное, коми лезет, вот и получается такая мешанина, что сам себя с трудом разбираешь…

Понимать-то он почти все понимает, а вот сказать связно, толково - не получается. Или потому, что говорить по-русски редко приходится? Или стесняется он незнакомого человека и потому язык заплетается? План в голове у него уже есть, и надо бы Илье рассказать. Здесь, в Уквавоме, не останавливаться, а сразу повернуть вверх по Ижме, чтобы даже жители Уквавома их не заметили: не было, не проплывали такие. Подняться до устья Айювы и свернуть туда, поискать место для отдыха. Неподалеку от устья должны быть шалаши или охотничьи избушки местных рыбаков-охотников. Летом они свободны. Там и передохнуть, и сообразить, куда двигаться дальше.

Вдалеке, на фоне вечернего заката, заблестело широкое серебро реки: Федя понял, что это уже Ижма, и направил лодку ближе к правому берегу. Быстрое течение Ухты высокими гребнями пробивалось до самой середины Ижмы, и уже там смирялась Ухта с новой участью и становилась Ижмой. Федя повернул с прежнего фарватера на тихую воду Ижмы, лодка сразу же скребанула днищем по песчаному дну и застряла. Федя выскочил, начал стаскивать лодку с мели. Вот она снова закачалась на мелкой волне; Федя, перебирая руками борт, подтолкнул ее вперед и осторожно забрался на свое место. Там, у воды, где стояли лодки деревенских жителей, никого не было. Скоро и лай собак в деревне затих, царственную тишину окрестности нарушали лишь ласковый плеск воды о нос и борта лодки да звяканье окованного железом шеста о речные камни. Федя заметил, как неловок Илья, когда надо держать лодку против течения. Как толкнется раз, так и развернет лодку от берега на середину реки. И Феде приходилось половину усилий тратить, чтобы выправить лодку. Так-то плыть, виляя влево-вправо,- вдвое дальше выйдет. А им еще охо-хо сколько подыматься. И он решил показать Илье, как правильно держать против течения.

- Иди сюда… вот… на мое место,- попросил он Илью, и они поменялись местами. Затем Федя пару раз толкнул нос лодки от берега к середине реки и сказал:

- Так - нет. Aгa?

Затем показал, как надо отталкиваться, чтобы лодка не виляла по воде.

- Вот так, aгa? Так. Перед. Понял?

- Понял, Федя, спасибо. Я научусь.

- Понял, кё, давай вместе. Ты и я, aгa?- расхрабрился и выпалил Федя, даже сам покраснел от такой тирады.

- Бур.- улыбнулся Илья.- Хорошо. Ты не думай, я ведь тоже по-зырянски кое-чего знаю…

Они снова поменялись местами. Илья посматривал на Федю и старательно, в такт с ним, отталкивался. Лодка заметно быстрее пошла против течения. Соображает этот Илья быстро, отметил про себя Федя. Сразу видать, рабочий человек, рукодельный…

Когда поравнялись с устьем реки Айюва, вечерняя заря почти затихла. А утренняя уже готовилась разгореться: совсем рядом с тускнеющей вечерней вдоль горизонта светлело и светлело, еще немного - светлая полоса раскалится и снова выпустит солнышко из-за леса…

Так уж устроено северное лето, не успеет стемнеть, как снова светлеет.

Первое соображение - спрятаться где-нибудь в устье Айювы и отдохнуть - изменилось. Отсюда совсем недалеко деревня Пожня, лучше бы и ее проскочить незаметно. Если придет погоня и станет расспрашивать местных- никто никого не видел, ничего не знает. И врать никому не надо: действительно не видали. И так выйдет: в Уквавоме не знают, и в Пожне их не видели - ищи-свищи ветра в поле. Куда подались бедолаги - бог ведает… Теперь надо с Ильей договориться, чтобы и он понял и одобрил, в одной лодке едем. Федя выбрал пологий каменистый берег и остановился. Сам сел на сиденье, приготовился говорить. Илья смотрел выжидательно.

- Ты устать, да? Это… шест… дальше толкать - можешь?

- Могу, конечно, могу.

- Это… кушать… сильно кочешь?- Федя похлопал себя по животу и для убедительности сделал

«ам-ам».

Илья засмеялся и пожал плечами:

- Можно - могу поесть, нужно - могу и потерпеть.

- Бур,- сказал Федя.- Корошо. Спать не надо. Деревня Пожня тут… близка. Сейчас чай пей, сукари, да мало-мало сидим, деревня Пожня идем ночь, никто нет. Потом кароший берег, тепло, много спать, да?

- Все понял, Федя. Ты правильно говоришь. Если близко деревня, ее надо проехать, пока люди спят. А потом сами отдохнем. Бур?

- Бур, карашо,- засмеялся Федя, замечательный ему Илья попался, понятливый. Он вышел из лодки, взял топор, котелок, лузан. Котелок и лузан оставил на камнях, а с топором поднялся наверх, в лес. Вскоре вернулся с полной охапкой сухих дров, палкой для таганка и листом бересты. Приготовил костер, достал из кожаного поясного мешочка приспособление для добывания огня. Щелкнул огнивом по кремню - сноп искр полетел на трут, тот сразу задымил. Федя подул на трут, поднес к бересте и, продолжая раздувать несмелый огонек, зажег. Сунул ее в приготовленные дрова и снова с топором поднялся наверх, к деревьям. На этот раз вернулся с двумя сухими чурочками и положил их около костра вместо сидений. За это время Илья успел подвесить котелок с водой над огнем. Только теперь оба поняли, что мокры до нитки,- уработались веслами и шестом. Стало зябко.

Костер грел спереди, а спина стыла. Федя нацепил на себя шабур и подпоясался, а Илье подал старенький зипун, хорошо, что прихватил с собой на всякий случай.

- Одень, Илья, чтоб не холодно.

- Спасибо, Федор Михайлович.

В ожидании чая Федя задумчиво глядел на ярко пылающий костер. Красные живые язычки пламени жадно лизали сухие дрова, белый невесомый дымок тонким столбиком тянулся вверх, истаивая в бледно-синем небе. Федя, сколько себя помнил, осознавал костер, как верного товарища и доброго друга. На летней ли ласковой речке, под осенней ли елкой. Да хоть в снежной яме у нодьи… Спокойное потрескивание огня согревало не только тело, но и душу и сердце. Привычная милая картина… Только сегодня в обычном костровом обряде явилось ему что-то новое, незнакомое, такое, что казалось, закроешь глаза - и все исчезнет. Федя зажмурился… снова открыл глаза - напротив у костра все так же сидел его новый невольный товарищ, черноусый русский мастеровой, с которым так внезапно свела их судьба. Значит, и стрельба с берега, и бегство на пределе сил - все было наяву, не приснилось, не рассказано бабушкой на теплой печи…

Теперь самое большее - три дня, и он совсем дома. А у Ильи где дом? Не там же, где они землю дырявят. Приехал ведь он откуда-то.

Федя взял тоненький прутик, ногой разровнял песок перед собой и сказал:

- Илья…

Тот поднялся, подошел ближе. Федя прутиком прочертил линию:

- Так река Изьва… Верк - деревня Изъядор,- ткнул он в один конец линии.- Два сто верст вроде… Я тут жить, низ село Ижма, далеко же очень. Я свой дом. Твой дом где?

- Я, Федя, издалека. Слыхал про город Ярославль? На Волге. Вот оттуда. Я тебя понял. Если ты не против, если можно, я пока с тобой, в твой дом. Подожду немного и буду пробираться к себе в Россию,- сказал Илья.

- Понял,- кивнул Федя.

- Не возражаешь?

- Не возражаешь. Чай кипит, давай чай пить.

- Давай чай пить. Бур,- улыбнулся Илья.

Федя снял котелок с таганка на землю, из заднего кармана лузана вытащил сверток. Там оказалась початая пачка чаю. Он высыпал на ладонь заварки и бросил в котелок, снова подержал его над огнем. Из узелка же достал кусок сахару с добрый кулак, тупой стороной ножа поколол на мелкие кусочки. Снова залез в лузан - вытащил мешочек с сухарями и кружку.

- Пей чай. Сукарь ешь. Кружка бери. Я делаю другой кружка.

Развязал мешочек, перевязанный дратвой, взял ячменные сухарики, положил на платок. А сам снова подался в лес. Вскоре вернулся с небольшим куском бело-желтой бересты. Почистил шелушащуюся пленку с белой стороны, завернул, в месте стыка острием ножа проколол две дырки и сшил тонким прутиком.

- Вот моя кружка.- Федя радовался своему рукоделью, как ребенок.- Хорошо пить, губы не горячий.

Федя разлил чай, помочив сахар в кипятке, откусил, сухарик тоже сначала окунул в кружку. Илья улыбнулся и действовал точно так же. Поту из них выжало порядочно, и горячий чай пришелся как нельзя кстати. Словно душу омыло! По три сухарика досталось на брата. Илья выпил две кружки, а Федя трижды наполнял свой белый черпачок.

Илья встал:

- Спасибо, Федя. Давай тронем, пока в той деревне, как ты говоришь, спят.

- Мунам… Тронем, пока спят,- старательно повторил русские слова Федор, собрал оставшиеся харчишки, засунул в карман лузана, отнес в лодку. Остатками чая залил костер. Угли сердито заворчали, выбросив вверх клубок пара. Федя еще и из речки зачерпнул воды - в костер.

- Поехали.

Тихо несла свои воды Ижма. Река укрылась жиденьким туманом, невысоко стоящим над водой. Если бы кто с берега наблюдал за их лодкой, увидел бы удивительную картину: по белому покрывалу тумана вверх по течению плавно двигались две усеченные человеческие фигуры, словно жестко привязанные к концам одной палки. Они одновременно то выныривали по пояс из тумана, то снова погружались…

Тихо. Плеск воды, рассекаемой носом лодки, лишь подчеркивает тишину.

Когда на высоком берегу проявились избы, Федор направил лодку к противоположному берегу.

Залаяли собаки, эти все слышат, но летом они привязаны, по берегу следом не побегут.

На северо-востоке небо заалело. Не проплыли и половины плеса за деревней, как солнце снова показало свой летний раскаленный лоб. Замешкавшийся туманчик даже не успел оторваться от реки - растаял на глазах. По-настоящему так и не стемнело, только немного стерлась определенность линий. Но взошедшее солнце вновь вычертило отдельно каждый листочек, каждый стебелек и четкий след водяного жука на глади реки. Проснулась, застрекотала, защебетала природа. Совсем близко закуковала кукушка, в этом году Федя услышал ее впервые. Значит, правда лето наступило. Ожила и река, заплескалась рыба. Больно было глазам: впереди полыхали два солнца. В небе, в полусажени от верхушек леса, золотом переливалось круглое, небесное, а на поверхности реки от носа лодки до самого конца широкого плеса серебряной бисерной полосой растянулось второе солнце, речное, слепящее, искристое, живое.

На повороте из-под кустов ивняка, громко хлопая крыльями по воде, поднялась пара крякв и полетела невысоко над рекой вверх по течению. Федя пожалел, что ружье оказалось не под рукой, его радость и гордость, централка двадцать восьмого калибра, лежала на носу под одеждой. Ах, какой обед улетел! Утки сразу напомнили, что пора бы основательнее подкрепиться. Федя осторожно положил весло, перешел на нос и присел там на корточки. Взял из-под одежды ружье, зарядил одним патроном. Теперь чем дальше они станут уходить от жилых мест, тем чаще будет встречаться дичь.

После восхода солнца, под теплыми лучами Федю начала одолевать сонливость, пригрезилось даже, будто он дома и матушка ставит перед ним на стол большую миску с горячим мясным супом. Он очнулся и заметил, что Илью тоже покачивает.

Руки-ноги слушались плохо, тело обмякло, пора было останавливаться. Федя внимательно оглядывался в оба берега, выбирая место для отдыха. И совсем недалеко на сосне заметил черный силуэт глухаря.

- Илья,- шепотом позвал он напарника. Тот повернул голову.- Тиха, Илья, толкать не нада, тиха.

И показал на глухаря. Потом взял ружье в левую руку, а правой осторожно направил лодку впритык к берегу. Но, когда подплыл на расстояние выстрела, положил ружье обратно у ног, на дно лодки.

Оказалось - глухарка. Как это он сразу не сообразил, вон как она шею вытянула. Солнце обмануло: птица совсем черной привиделась.

- Почему не стреляешь, Федя?- спросил Илья.

- Это мать-глухарь, весна и лето нельзя, яйцо, маленький глухарь, понимаешь?

За новым поворотом Федя заметил ту же самую пару кряковых уток, плавали у самого берега. Федя изготовился и, когда они поднялись на крыло, выстрелил. Последняя, что покрупнее и ярче разукрашена, рухнула на воду, вторая улетела. Эхо показалось в утренней тиши громче выстрела, словно на той стороне лес раскололся…

Федор перевел лодку к другому берегу. Он увидел там, за ивняком, довольно широкий ручей. Подобрали утку. Немного поднявшись вверх по ручью, обнаружили на берегу набитое место - здесь явно причаливали лодки.

- Все, Илья, отдыхать.- Федя положил весло и с силой потянулся. Потом с ружьем вышел на берег. Если здесь, на расстоянии в хороший чомкост от Пожни, причаливают люди, значит, где-то близко либо шалаш, либо охотничья избушка. Так и есть, от воды косо вверх поднималась тропинка. А саженях в пятнадцати от обрыва между толстыми высокими соснами стояла она самая, избушка охотников. Издали казалось, что она прижалась к земле, спряталась за деревьями. Тропинка вывела на широкую открытую поляну, с трех сторон окруженную соснами, а границей четвертой стороны был высокий обрыв, под которым с веселым плеском бежал тот самый ручей, в который они зашли с реки. И на красивом открытом пригорке избушка уже не выглядела съежившейся у дерева птицей, а больше смахивала на приосанившегося петушка.

С первого взгляда Федор понял, что принадлежит избушка охотнику заботливому, старательному. Кругом было чисто прибрано. Никаких отбросов. Всякая вещь имела свое место. Под передним навесом на колышках висели капканы, силки, уже починенные верши, хоть сейчас их ставь; там же привязаны обитые камысами охотничьи лыжи и копье. Федя поднялся на кондовую чурку, которая тут служила табуретом, и взял опрокинутый на чердачные плахи медный котел: варить суп. Заглянул на чердак, и там все прибрано, по-хозяйски уложены полуоткрытые туеса, берестяные корзины, заячьи капканы.

Даже смотреть на этакую чистоту и порядок - уже удовольствие. Федя достал одно берестяное лукошко и положил на чурку. У стены избушки, опять же под навесом, поленница сухих дров - не одним днем живет охотник. Федя передвинул щеколду и открыл дверь избушки. Изнутри пахнуло знакомым запахом сажи, как всегда, когда топят по-черному. Свет, пробивающийся через крохотное окошко, освещал покрытые лосиной шкурой нары, печку-каменку в углу, а над топкой два березовых крюка, закрепленных проволоками к потолку. На таких крюках можно котел и пониже к огню опустить, и повыше поднять, чтоб варево не перекипело, но и не остыло. Около каменки остаток сухого полена на лучину. И под нарами сухие дрова. В стене напротив - светец, воткнутый в щель, в пальцах светца торчал конец лучины, а под ним пустое корытце - есть куда падать огаркам. И стол и скамьи рублены из плах и обтесаны острым топором. Не поленился хозяин.

Но хозяина давненько тут не было, чувствовалась застоялая затхлость.

- Каменку топим,- сказал Федя.- Утку варим, воздух меняем, да? Ты с котелок иди за водой, я печь топить. Ага?

- Понял, Федя. Пёрт - котелок, что ты достал с чердака. Я принесу воды. Так и будем учиться, я по-зырянски, ты по-русски. Бур?- улыбнулся Илья.

- Корошо, я русский, ты зырянский,- засмеялся Федя.

Илья вышел, а Федя, выбирая дрова помельче, заложил их в каменку, высек своим огнивом огонь, разжег бересту и сунул в печку, такие сухие дрова быстро запылают. Открыл дымоволок и тоже вышел на волю. Вместе с Ильей они быстро развели небольшой костерик, пока избушка протапливается и каменка дымит, суп сварится на костре. И Федя совсем успокоился, все теперь вокруг было свое, родное, привычное; стало хорошо и радостно, словно он вернулся в родные края после долгой отлучки, даже сонливость и усталость - все прошло. После нефтяной вышки и дурацкой стрельбы этот маленький лесной домик с жиденькой струйкой белого дымка, этот костеришко на лесной поляне были так милы и близки его сердцу, будто он уже дома.

И только теперь с необыкновенной силой, как внезапный резкий звук в лесу, пронеслась в душе его тоска - понимание, что один-единственный меткий выстрел с берега мог бы оборвать навсегда его простую, привычную жизнь и все, чем он так дорожит в этой жизни.

Федя ощипал утку, поставил варить, потом зашел в избушку. Сухие дрова в каменке сгорели быстро, синими и светло-зелеными лепестками пылали большие угли. От камней веяло жаром. Больше подкладывать дров не надо, спать при открытых дверях теперь в самый раз; и тепло, и чистый воздух из соснового бора промоет усталые легкие. Они сидели вместе с Ильей на кондовой скамье, рядышком, и молчали. Тихо потрескивал костерок. Успокаивающе побулькивал в котле суп, щекоча ноздри вкусным запахом. Федя попробовал утку кончиком ножа, бросил соли, затем спустился к лодке, принес зипун и шабур, постелить ли, накрыться - сгодятся. Принес из избы миску и большую ложку. И лишь повесив на таганок котелок с чаем, расшевелил Илью. Того окончательно сморило, он, кажется, не сразу и Федю узнал. Ели нехотя, от усталости, но потом еда разбудила их, оба весело хлебали суп, хрустя сухарями. Первым ложку положил Илья, довольный, вытирая усы.

- Отличный получился супешник, Федя. - Ну! Если б подольше на шестах подымались, он бы еще вкуснее был,- поскромничал Федя, достал из котла утку, разрезал и половину протянул Илье.- Ешь теперь с мясом, опять вкусно будет.

Чаю сделали едва ли по два глотка. Только головы прикоснулись к изголовьям - оба провалились в бездонную черную яму спасительного сна…