"Черная шаль с красными цветами" - читать интересную книгу автора (Шахов Борис Федорович)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь, спустя годы и годы, шел Федор Туланов следом за начальником третьего отдела гражданином Климкиным, мерил шаги и думал странную для живого человека думу: везет же иным людям, которые помирают во сне. Померли бы они тогда с Ильей от устатку или остановил бы сердце удачный солдатский выстрел - и не было бы в его, Туланова, жизни ни этого Климкина, ни статьи унизительной, ни одежды этой дрянной, ни мыслей о том, как же теперь жизнь дожить, подневольную ни за что…

Узнал его начальник, узнал. И какие же нынче речи услышит он, Федор Туланов, от прежнего Ильи-мастерового, с которым когда-то хлебали супешник из одного котелка и который нынче старший майор, большой государственный человек. Странно как устроена память… Было бы в его, Туланова, жизни все, как у людей должно быть, ну ей-богу, не помнил бы он старых разговоров, которые разговаривали они тогда, на реке, на коротких стоянках, пока добирались от избы Сидорова до дому. А сложилась жизнь так, что не видать впереди никакого просвета, все темно и неясно и память сама сует и сует старое, давно забытое: картины, лица, беседы, и все так четко перед глазами встает, будто вчера было. Нет, оказывается, ничто не забылось. Ничегошеньки из прожитого. Все с ним, с Федором, осталось. Что было, то было, никуда от него, былого, не денешься…

На коротких стоянках говорили они немного, а в лодке, усердно работая веслами да шестом, тоже особо не поговоришь. Но все-таки короткие их беседы за долгие сутки пути сложились в один большой, обстоятельный разговор по душам, из которого Федя и узнал судьбу своего попутчика.

В той, первой охотничьей избушке на их пути Федя проснулся раньше Ильи; слушал его ровное дыхание и думал: как же теперь быть? Так выходило, что вся ответственность за товарища лежала на нем, на Феде. А он-то и сам пока всего лишь сын своего отца, не дорос до полной самостоятельности. И перед отцом прежде всего придется ответ держать: как и что. Отец, конечно, подскажет, как дальше быть. Если, конечно, палкой не огреет, под горячую-то руку… Тут надо бы сообразить самому все предварительно, загодя, чтобы и дела не испортить, и отца не разгневать. Лучше всего, если в деревне пока никто об Илье не узнает. Вот это главное. Прежде с отцом посоветоваться, а потом уж решать, показывать Илью людям или спрятать куда. А куда спрятать? живого-то человека? Вот если… в такой же охотничьей избушке и спрятать, есть такая у них, Тулановых, семейная, родовая, на их лесных угодьях. Конечно, далековато получится, крюк придется сделать изрядный, прежде чем домой попадешь, от устья Черью до Ошъеля четыре чомкоста, да обратно столько же… Но как быть? Нельзя Илью сразу в деревню вести, отцу не сказавшись.

Расспросы пойдут, кто, да откуда, да почему с тобой… Поди объясни каждому. А там слухи… Глядишь, до начальства дойдет. Да, только так и сделать: отвести Илью в охотничью избушку и поговорить с отцом. Решено. Федя поднялся с нар, взял бродни и вышел из избушки. Снаружи все было залито солнцем, все наполнено вкусным запахом соснового бора! Федя зажмурился после потемок, потянулся всем телом и несколько раз с хрустом присел, разводя руки в стороны, разминая грудную клетку. Ох, хорошо! Неспроста он почувствовал, что хорошо отоспался,- эва, солнце-то уже к закату клонится! Хотел к речке спуститься босиком, но это уж ни к чему, дошел до кострища и обулся. Не хватало еще ногу наколоть, а потом хромать из-за пустяка. Не-ет, человеку в лесу да на реке нужны здоровые руки-ноги, слишком им достается работы, и рукам и ногам, и ничего нельзя в тайге делать вполсилы, не будет толка…

У воды поплескался вволю, тело просило прохлады. А тут Илья проснулся, спустился к реке и, улыбаясь, тоже начал пригоршнями поднимать на себя воду.

- Хорошо?- спросил Федя, прижимая ладонями мокрые волосы.

- Бур!-отвечал Илья, растирая грудь, подмышки, живот.- Бур!

После сна у людей полагается завтрак, а тут получилось такое, сам черт не разберет, за полдень давно перевалило, и выходила какая-то помесь обеда с ужином. Сначала жадно выпили чаю, передохнули и прикончили остатки супа. И снова чайку попили, теперь уже не спеша, с расстановочкой. Снова в путь собрались. Федя нагрел воды, помыл котел, круглую ложку, глиняные кружки для чая и все положил на свои места. Как лежало. Из поленницы взял охапку дров и занес в избушку, сложил у каменки. Потом порылся в куче старых щепок, нашел туесок, поправил его и накопал червей - пригодятся, путь дальний. Вынес из избушки свою одежду, передал Илье, а сам еще раз обошел вокруг, задвинул на дверях деревянную щеколду, чтоб двери не открылись, затем долгим взглядом осмотрел Илью с головы до ног, оценивая внешность напарника. Кожаные сапоги поблескивали, синяя сатиновая косоворотка и черный шерстяной пиджак,- н-да, праздничный человек едет с ним в лодке.

А еще красивый картуз. Увидят люди, первым делом спросят: на какую такую гулянку едешь?

С пятого на десятое, мешая русские и коми слова, Федя объяснил следующее:

- Дальше будет пять деревня. Стараемся попадать туда ночь. Но людей много, кто-то увидит, да. В такой одежде ты, Илья,- сразу понятно, что чужой человек, не наш. За сто верст видно, не наш. Одетый как на праздник.

Илья пожал плечами:

- Что поделать, смены нету.

- Давай так: рубашку и пиджак снять, а этот шабур надеть. Он свободный, ворот широкий, всякому впору. Штанины вытащи из голенищ, пока в лодке сидишь, не видно, что на ногах - сапоги или поршни. Ага?

- Маскировка… Давай попробуем.- Илья тут же сделал, как посоветовал ему Федор. Штанины напустил поверх сапог, напялил шабур и растопырил руки - гляди, Федя.

- Ну вот, усы еще остричь, никто тебя не узнает. Ежели чего, скажу, мол, из Акима Жонь Петер, Петр, значит, Евгеньевич… У нас таких, с черными усами и бородой, тоже много. А у тебя еще маленько и бороду можно подстричь…

Рубашку и пиджак Ильи аккуратно свернули в узел, спрятали в лодке.

На такой маленькой и ходкой лодчонке подниматься вверх по реке, да еще вдвоем, одно удовольствие. Лодка словно сама скользит против течения. Лишь на перекатах приходится поднатужиться. Руки уже привыкли и сами действуют как надо. А мысли кружат и кружат вокруг Ильи. Интересно, кто он такой. Вроде хороший человек, не злой, не вредный. Почему убежал? Если сам приехал эту самую нефть искать - как же тогда бросил все в одночасье? Все-таки работа, заработок, у него, поди, семья есть… Бежать ему приходится, выходит, из-за меня, думал Федя. Как это: русский на русского напал? Не стал бы солдат и впрямь стрелять, хотя и грозился винтовкой. Хотя… бес его знает, какие тут порядки у них. Те-то, другие, стреляли, хотя никому ни Федя, ни мастеровой никакого зла не сделали. И винтовку Илья из лодки выкинул, не украли ведь. Плыли без остановок довольно долго. На одном из плесов Федя заметил, как под кустами сильно играла рыба. Солнце уже собиралось нырнуть за леса, пора было и отдохнуть.

- Илья! Чай, отдых, кушать.- И Федя причалил к берегу. Илья вышел из лодки, подтянул ее повыше и начал разминать тело, крутя туловищем.- Я срублю удилище и сплаваю поудить, а ты пока разожги костер, ага?- Федя и говорил, мешая слова двух языков, и показывал руками, кто чего станет делать.

- Ага, Федя Михалыч,- согласился Илья.- Только нету у меня огня.

- На огонь.- Федя снял с ремня мешочек с огнивом.- Умеешь?

- Видел, как ты управляешься…

Федя оставил топор Илье, привязал лесу с поплавком из сосновой коры к удилищу и поплыл к ивняку, под которым плескалась рыба. Пробыл он там совсем немного: вытащил двух язей и одного подъязка.

Сварили уху из трех рыбин с ячневой приправой. Пока хлебали, Федя набрался решимости и спросил, отчего это Илья кинулся на солдата.

- А ненавижу я, Федя… терпеть не могу, когда кто-нибудь пытается унизить другого или за счет другого сделать себе лучше…

- Как же теперь… обратно домой?

- Домой мне, Федя, никак нельзя. Проведать друзей, да, нужно, заеду, пожалуй, взять адреса петербургских и московских товарищей.

- Как же это… домой - нельзя?

- Нельзя, Федя. Я ведь в ваши края не по своей воле приехал. Весной прошлого года меня на поселение сюда отправили, на шесть лет. А к нефтеразведчикам я зимой попал… Вообще-то приказано мне господами жандармами жить в Весляне, может, знаешь такое село в верховьях реки Вымь? Приказано жить-поживать и носу никуда не высовывать. Но тут попросил за меня инженер Гансберг, помощники ему требовались. Жандармы раскинули мозгами - эта дыра еще хуже той, никуда, мол, не убежит. Мыслишка у меня была, да решимости не хватало одному пускаться в такой дальний путь. А тут ты подвернулся…

Из всего сказанного Федя уловил только одно: человеку приказано шесть лет жить вне дома.

- За что?!

- Как за что? За выступления против царя, Федя. Вы что тут, совсем ничего не слышали, что в России делается?

- Против царя-a?.. Как это можно, Илья?

- Можно, Федя. Если всем миром, то и это можно. А я не один. Вся наша фабрика поднялась. И еще рабочие железнодорожного депо. И разные мастерские. Несколько тысяч человек сразу. После расстрела в Петербурге по всей России рабочие выступили против царя. Ты что, про Кровавое воскресенье не слышал?

- Нет, Илья, ничего не слышал.

- И про расстрел?.. Впрочем, что я спрашиваю, и так понятно.

- Расстрел, говоришь? Илья, как это - расстрел? Что, взаправду в людей стреляли?

- Стреляли, Федя. Рабочие-то вышли к царю с петицией, с хоругвями, с женами и детьми. Защиту искали от притеснений…

- И… убили кого?

- Много убили, Федя. Сотни и сотни убитых, тысячи раненых. Говорят, площадь перед царским дворцом была кровью залита. Но на этой крови, Федя, миллионы прозрели. Теперь царь не удержится, свергнут его, обязательно свергнут.

- Как это - свергнут? Скинут, что ли? У него же армия - ого!

- А в армии кто, Федя? Те же рабочие, те же крестьяне. И солдатам откроем глаза, не станут они в своих братьев стрелять.

- И кто же глаза им откроет?

- А мы и откроем. Есть у нас партия, Федя. Царь нас боится… Мы, Федя, хотим такой жизни, чтобы простых людей не обманывали, не унижали. Другой жизни хотим, честной. Для всех справедливой…

Федя смотрел на своего спутника широко открытыми глазами. С такой смелостью и так спокойно говорит человек о том, о чем и подумать-то страшно. Илья начал неторопливо хлебать уху.

Федя покачал головой:

- А мы охотимся, сено косим, рыбу ловим и ничего не знаем. Выходит, и нам надо глаза открывать. Ну, нам-то можно, мы люди простые. А вот солдатам, Илья, навряд. Солдат служит царю и будет слушать царя. Ты же попробовал… По-хорошему сказал ему - а он, видишь… Пришлось тебе винтовку у него отбирать. - Все правильно, Федя. Будем говорить по-хорошему. А кто не захочет глаза открыть - у того отберем винтовки. Чтоб не мешали. С помощью тех винтовок царя и прогоним…

- О-о, не говори так. Царь - он царь. Как без царя? Кто скажет, как народу жить? Кто править будет?

- Сами, Федя. Люди изберут достойных, грамотных, смышленых. Они соберутся и придумают новые законы. По тем законам и станем жить. Ты-то согласен - что люди у нас не глупее царя?

- Не знаю. Надо подумать.

- А подумай.

- Я подумаю, Илья. - Подумай, подумай. И то прикинь, как это так - один человек стоит надо всеми. Над миллионами стоит. И его слово самое умное, что бы он ни сказал. И что ни прикажет, все должны делать. И при этом еще славу царю поют: боже, царя храни… И сколько веков, Федя, такой порядок живет? Всем кажется, будто никакого другого порядка и быть не может. А он может быть, другой. Сначала это понимает немного людей, совсем немного. А потом и весь народ поймет. Надо только людям…

- Глаза открыть?

- Во-во. Этим моя партия и занимается.

Беседовали таким вот образом Федя с Ильей по вечерам, пока отдыхали от шеста и весел. Илья рассказывал, а Федя внимательно слушал, изумляясь новым мыслям, которые появлялись в его голове. Если бы не эта случайная встреча, никогда, может, не пришли бы к нему эти мысли, от которых то горячая кровь приливала к щекам, то колючие мурашки страха по спине пробегали. Федора одолевали вопросы, он медленно формировал их на русском языке, чтобы Илья сразу понял его, спрашивал, потом долго молчал, переваривая ответы.

- Ты вот сказал, как царя скинете, изберете народом править самых что ни на есть разумных. Вместо, значит, царя-батюшки?

- Именно так, Федя.

- А где ж вы их искать станете?

- А всюду умные люди есть, Федя. Вот в вашей деревне кого люди считают самым опытным, справедливым?

- В нашей? В Изъядоре, что ли?

- В вашей, в вашей.

- Да моего батю,- почти не колеблясь, сказал Федя.

- Вот видишь,- заулыбался Илья.- В вашей деревне и искать долго не надо. Люди знают. Так и в других местах, Федя. Изберут, и станет твой батя с другими такими же достойными людьми придумывать новые законы, для всех справедливые.

- Нашего батяню, таежного охотника, в Питер позовут законы придумывать…- Федя от души расхохотался, таким смешным ему показалось все это.

Но, отсмеявшись, он посерьезнел. Смех выглядел каким-то неуважением к отцу. А отца Федя и уважал и побаивался. Он помолчал, потом сказал Илье:

- Вообще-то оно конечно… Если моего батю изберут, он ведь худого закона не выдумает…

- Вот видишь, и ты поверил, что такое возможно.

- Поверить-то поверил, а мудрено это все. А уж что возможно такое - это вилами по воде…

- Пока - да, Федя, пока - вилами. А поживем - увидим, кто будет окончательно прав.

- Ну и какой закон самый нужный, Илья? Какого не хватает?

- Надо, Федя, чтобы не было, как сейчас: один очень богатый, а другой очень бедный. Надо, чтобы никто не мог жить за счет другого. Согласен?

- Я не знаю… У нас все одинаковые. А кто усердно работает, кому фартит в лесу, тот и богаче. Ну, конечно, и в лесу побегать надо. А не побегаешь, так живо на пихтовую кору сядешь. Заместо хлеба. У нас ведь ого как поворачиваться надо, чтобы жить по-людски… Белка сама в лузан не заскочит.

- Вот и давай копнем поглубже. Вы добычу свою кому отдаете?

- Больше купцу из Кыръядина, Якову Андреичу, продаем. Он раньше всех, по первопутку, приезжает. Да и весной, пока дорога держит. Он пушнину скупает и товар разный привозит: ну, дробь, порох, чай-сахар и другое всякое. Еще чердынский купец Попов бывает…

- За одну беличью шкуру сколько купцы платят?

- Яков Андреич - тот по десять копеек за лучшую, а чердынский Попов - тот даже двенадцать дает.

- Ну вот, вам по гривеннику за шкурку, а сами увезут и продадут вдвое дороже. Сколько белок за сезон настреляете?

- Год на год не приходится. Когда шишек в лесу богато, то мы с батей раз аж девятьсот с лишком продали. Правда, и ходили-то за Урал.

- Ну вот и посчитай: купец только ваших белок продал на сто восемьдесят рублей, если не более, а вам заплатил девяносто. А вторые девяносто, вами же заработанные,- прикарманил. По парме день-деньской не бродил, а вашим горбом нажил. А сколько охотников продает ему свою добычу? И, наверное, не только беличьи шкурки.

- Не только, да. Мы ему всю добычу приносим. В тот удачный год нам еще три лисы попало, шесть куниц. Зайцев много… хороший год был.

- Вот купец и богатеет на вашем поту. Понял - как?

- Понял, Илья. Как не понять. Но ведь и у него свои хлопоты. Сохранить шкурки надо. Привезти в город в большой - надо. Продать там - опять надо. Это его дела купеческие, Илья. Вот если б я сам все устряпал, тогда бы и барыш мой…

- Дела, говоришь? Да уж, дела. Ты сравни, Федор, ваши труды в лесу, за гривенник шкурка, и его, купеческие, когда готовую шкурку на воз положил, в город привез и гот же гривенник барыша получил… Сравни, и поймешь, чей гривенник потом пахнет, а чей сам в карман катит…

Это - да, это Федя тоже знает. А что поделаешь, так жизнь устроена. Кто-то в лесу месяцами бьется, у костра cпит, по шею в снегу барахтается. А кто-то в теплой лавке барыш имеет. Да. Ну придет он к Якову Андреичу и ляпнет: так и так, давай мне по двадцать копеек за шкурку. Мне - двугривенный, а себе пятачок, за купецкие хлопоты. Выставит его Андреич из лавки, на смех подымет. А главное, ни дроби тебе, ни сахару, ничего…

- Оно конечно… Можно Якову не отдать, подождать Попова из Чердыни, он на две копейки дороже дает. Но опять же, когда приедет? Может, к середине зимы. А охотник не может без дроби-пороха, никак. Тогда не две копейки, тогда все потеряешь. Да и одежду купить надо, и хлеб-соль, а как иначе?- Федя рассуждал вслух, словно советовался с Ильей.

- Я же сказал тебе: сделаем революцию, скинем эксплуатацию. Останутся только трудящиеся люди. И никому не дадим права жить за чужой счет. Все будут работать, и всем будут платить по справедливости.

- И купцов тоже выгоните?

- И купцов.

- И кому тогда мы свою добычу продавать станем? - У кого товар покупать?

- Охотники сделают кооператив. Сообща охотиться будут коллективно. И свою добычу продавать государству за полную стоимость. А потом деньги поровну разделите между собой, чтобы не было ни богатых, ни бедных, ни обиженных. Чтобы - все равны.

Федя крепко задумался. Потом сказал:

- Не, такой кооператив нам не годится, чтобы всем поровну. Если охотники торговать будут, то когда и зверя промышлять? Охота - она времени требует и силы. Год поторгуешь, а в следующем и торговать нечем станет. И гол как сокол. Опять же насчет ровности. Я, к примеру, со своим Бусько за день верст сорок обойду и два десятка белок возьму. А такие, скажем, как Зильган Петр, и двадцать верст не пройдет. Ему лень. Пяток белок возьмет - и хватит ему, он уж устал. Какого лешего я с ним делиться стану, чтобы у нас одинаково было? Он как сонный по тайге шатается… Нет, я с таким делиться не буду. Я искал, я поймал - моя добыча. И батя мой тоже не будет таких кормить. Пусть-ка сами побегают. Лодырь, он и есть лодырь… Иное дело, когда артельно промышляем. И далеко уходим, за Урал, скажем. Там одному плохо, там сообща все стараются. Тогда - да, тогда добычу поровну делим. Исстари повелось. Но там и забот больше, там инако нельзя. Однако артельно поохотились, добычу разделили, и опять каждый сам по себе. У каждого свои заботы, Илья. Люди ведь разные. Один и старательный, и шустрый, а фарт не идет, не хватает чего-то. Другой ленивый, и ему лишь бы кусок на столе, пускай без приварка. Всякие люди. Артельно ходить хорошо, Илья, однако в артель мужики не всякого возьмут, это уж точно. И не каждый год ходим, нет нужды каждый год артелью ходить.

- Я и не сказал, чтобы обязательно артелью и каждый год. Можно что-то еще придумать, хорошее, для всех людей. Для того и выберем умных новые законы сообразить.

- Если другое, хорошее для людей - тогда можно, конечно,- согласился Федя.

- Главное, Федор, чтобы жить без эксплуатации, что-бы на чужом горбу никто в рай не ехал. Ты это возьми в толк.

- Я возьму,- пообещал Федя.

Лишь на четвертую ночь приплыли они к охотничьей избушке семьи Тулановых. В пути получилось все удачно, обошлось без лишних глаз. Две лодки только и повстречались между деревнями. В одной сидела молодая женщина, повязанная платком по самые брови, а на носу лежал, опершись на локоть, мальчонка. Проплыли молча, без вопросов. А потом встретился дед Микулай Иван - по-русски: Иван Николаевич. Дед долго смотрел на них и громко спросил:

- Но-о, не признаю никак… Кто будете, добры молодцы?

- Здравствуй, дедушко Иван! Не признал? Я из Изъядора, Федор, сын Михаила Андреича. Прошлой зимой к вам заезжали.

- Старые глаза подводят, вижу, личность знакомая, a никак не признаю - кто. А второй-то?

Лодку деда Ивана течением уже далеконько снесло, дед смешно стоял, повернувшись боком и приложив ладонь к уху, стоял и ждал ответа. Но Федя схитрил, выждал приличного расстояния и ответил издалека:

- А брат мой двоюродный. К нам поднимается, погостить едет.

Дед закивал, закивал, будто и вправду признал Фединого братана:

- Но, но… так и есть,- и махнул рукой, словно благословляя.

Не раз они видели лодки, вытащенные носом на берег, а наверху - дым костров. Иногда кто-то и покажется на обрыве, молча посмотрит, как люди поднимаются на шестах вверх по течению, и снова уйдет к работе. Луга расчищают, самое время. Своими соображениями Федя поделился с Ильей, когда они окончательно приехали на место.

- Ну, прибыли наконец.- Они вышли из-за поворота лесной речушки, и Федя приткнул лодку к невысокому, травянистому берегу. -Все, Илья. Теперь выйдем да поговорим, как дальше быть.

Илья удивился, он, видимо, думал, что приплыли они хоть в маленькую, но деревушку. А тут сплошная парма, и человеческим жильем даже не пахнет. Только берег у воды, куда причалила лодка, немного утоптан. Федя вслед за Ильей тоже вышел на берег, взял из лодки вещи, ружье, топор…

- Здесь наша с батей охотничья избушка, Илья. Сейчас туда идем, печь топим, еду варим. Спешить теперь некуда.- И он направился к высоким разлапистым ёлкам. Хорошо заметная тропа вела их мимо вековых елей вверх по берегу и саженей через десять привела к маленькой избушке, съежившейся под двускатной крышей.

Шагах в пятнадцати в стороне стояла другая избушка, чуть поменьше, односкатная, но тоже из бревен, основательная. A еще чуть дальше - лабаз на высоких стойках. Федя почувствовал себя совсем дома.

Здесь все было свое, семейное, родовое. Он повесил ружье на деревянный колышек, специально вбитый под навесом. Шабур и зипун разложил там же, на завалинке, сам сел на шабур и хлопнул рукою по зипуну, приглашая садиться Илью.

- Давай, Илья, отдохнем. Я скажу тебе, чего надумал в пути…- повел разговор Федя, когда Илья уселся рядышком.- Так, значит. Если мы сразу с тобой в деревню заявимся, мы всех переполошим: человек ты новый, вопросы пойдут, кто да откуда, да какими судьбами. Что-то ведь надо и сказать людям, не с неба же ты упал. Так ведь?

- Не с неба,- подтвердил Илья.

- Вот я и подумал: оставлю тебя здесь пока. Охотники летом по тайге не ходят, никто тебя тут не увидит, не услышит. А завтра утром я быстренько домой смотаюсь. Надо все бате рассказать. Сам понимаешь, в таком деле без бати не обойтись, на кривой его не объедешь. Глядишь, что-нибудь присоветует. Он меня уже ждет, до сенокоса хотели мы новый луг расчистить. Тебе же надо дальше пробиваться, в Россию, так ведь?

- Так, Федя. Ты говоришь, что купцы сюда ездят, значит, дорога какая-то есть. Вы мне объясните, как идти, а я уж сам выберусь.

- Дорога-то есть. Но купцы только зимой ездят, если с грузом. А летом тяжко. С верховьев этой речки можно на Эжвинский Черь выйти. Я ходил туда, к бабушке, знаю путь, могу показать. А дальше надо у бати спросить. Согласен?

- Ишь ты какой!-весело рассмеялся Илья.- Сначала завел меня в свои дебри, а потом спрашивает: согласен ли?- Илья похлопал Федю по плечу.- Согласен, Федя, согласен, ты все правильно делаешь, спасибо тебе большое за помощь, за заботу.

- Я недолго, Илья. Отсюда напрямую до нашего дома неполных три чомкоста. Завтра рано утром уйду, к завтраку буду дома. Пока то, се, с отцом поговорить, время пройдет. Но тут все есть, Илья, хлеб есть, соль есть, сушеные пироги, на чердаке вяленое лосиное мясо - не пропадешь. По реке с ружьем пройдись, уточку подстрелишь. Хариуса наловишь, хорошую уху заваришь…

- Не пропаду, Федя. Только покажи, где что лежит, чем можно воспользоваться, а уж я соображу, не барин.

- Когда вернусь, мы баньку протопим,- пообещал Федя, показывая рукой на односкатную избушку, похожую на шалаш.- Ох жаркая у нас банька… Я тебя горячим веничком похлестаю, чтобы ты больше у

солдатиков ружья не отбирал…

Илья засмеялся от души. Так приятно было осознавать, что позади остались трудности пути, опасность быть пойманным и наказанным, а то и застреленным - при попытке к бегству.

Внутри избушки было так же обжито и обустроено, как и в той, в которой они ночевали. Только оконце чуть поболе и застеклено настоящим стеклом. Федя чувствовал здесь себя полным хозяином, все делал уверенно и проворно. Да и то сказать, тут ему знакома была каждая щель в стене. Илья только разжег очаг в избушке, чтобы протопить и обновить воздух, а у Феди на костре уже булькала каша. Федя провел Илью сначала в лабаз, открыл дверь и показал на подвешенные на колышках наберушки-лукошки.

- Здесь сушеные пироги, здесь картошка. В той большой - сухари, а в той, в углу, грибы. Соль в избушке на полке. Ружье, смотри, там висит, вот тебе патроны, из них три с пулей. Но пулей сейчас стрелять некого. Вяленое мясо сначала замочи,- учил Федя.- Огниво в избушке около каменки, кусок напильника и кремень там же, и трута много.

- Хорошо, Федя, спасибо тебе. Здесь можно хоть год продержаться: и запасы, и охота с рыбалкой, и баня…

- Если захочешь, оставайся совсем. Охотиться будешь

- Нет, Федя, не могу. Нам еще большие дела предстоят. Вот свалим царя, устроим новую жизнь по новым законам, тогда и приеду - охотиться. А теперь нет, не могу - главная схватка еще впереди.

- Схватка - это когда дерутся,- сказал Федя.- А когда дерутся, еще неизвестно, чей верх будет, всяко может повернуться, так ведь?

- Мы обязательно победим, Федя. Трудовой народ будет с нами. А народ не может не победить. Тут, видишь главное, чтобы все поняли, за что борются. Если ты поймёшь, твой отец поймет, верх обязательно наш будет.

- Ну-ну. Твои слова да богу в уши.