"Спаситель океана, или Повесть о странствующем слесаре" - читать интересную книгу автора (Садовников Георгий Михайлович)

Глава четвертая, в которой Базиль Тихонович дает дальнейшие пояснения

Дочитав последнюю страницу, я мгновенно уснул, даже не успев засунуть тетрадь под подушку и погасить свет, а когда проснулся утром, фонарик был выключен, а тетрадь лежала на столе среди моих учебников.

Бабушка сидела на табуретке возле газовой плиты, на которой грелся мой завтрак, и читала какую-то книгу. Увидев меня на кухне, бабушка почему-то смутилась, захлопнула книгу и положила на подоконник названием вниз, будто читала что-то недозволительное. Во время завтрака она то и дело поглядывала на меня: ей хотелось спросить меня о чем-то, но не хватало решимости. В другой бы раз я заинтересовался ее поведением и непременно вызвал на разговор. Но в это утро все мои мысли были заняты содержанием тетрадки Базиля Тихоновича. И только когда бабушка вышла за чем-то в комнату, я вспомнил о книге, что лежала названием вниз, слез с табуретки, подбежал к подоконнику и перевернул ее. Это были «Три мушкетера» Дюма.

В этот момент в кухню вернулась бабушка. Застав меня с книгой в руках, она почему-то покраснела и пустилась в путаные объяснения.

— Да вот случайно с полки сняла. Дай, думаю, что-нибудь почитаю, пока спит ребенок, — сказала бабушка, волнуясь. — А тут и попалась она. Ну и пусть, думаю, она так она. В последний раз в твоем возрасте читала ее. Книжка, конечно, несерьезная, я понимаю, для развлечения только. Да вот попалась сама в руки.

Бабушка оправдывалась, будто я мог о ней подумать плохо, и старалась бросить тень на книгу, говорила, что она скучная. Нет, в другой раз я бы в самом деле вывел бабушку на чистую воду, потому что видел сам, войдя на кухню, как она читала, жадно впившись глазами в буквы.

Но, к счастью бабушки, сегодня утром мне было не до нее. Все уголки в моей голове целиком заполнили новые сведения из жизни мушкетеров, и в ней просто не оставалось места для других мыслей.

— Ешь, не вертись, — сказала бабушка. — Ты что, до сих пор не видишь, что сегодня на завтрак твой любимый омлет? Можно подумать, что тебе явился пришелец с другой планеты, если ты жуешь омлет, точно безвкусную траву. Было бы любопытно узнать, что это такое, — добавила она с усмешкой.

Но в ее голосе я уловил плохо скрытый интерес — ей и в самом деле хотелось узнать, что так меня взбудоражило.

— Ты уже давно взрослая, и если я скажу, конечно, будешь смеяться, — так ответил я бабушке.

— Напрасно так думаешь, — сказала она, почему-то обидевшись.

Я выскочил из-за стола, прихватил в комнате портфель и побежал на улицу. Здесь у ворот меня ждали братья и даже Зоя, каким-то чудом сумевшая сегодня вовремя собраться в школу. Они поняли сразу, что у меня есть тайна.

— Давай говори, — нетерпеливо потребовал Феликс.

— О чем говорить? — притворился я удивленным.

Моим друзьям стало ясно, что я хочу поважничать, и они, уважая права владельца тайны, набрались терпения и начали ждать своего часа.

По дороге в школу они оберегали меня, будто я содержал внутри себя, точно в футляре, что-то крайне бесценное.

— Вася, иди вот здесь, — сказал Феликс, когда мы обходили лужу, и бережно взял меня под руку.

— Вася, стой! Погоди! — завопил Яша на углу улицы, хотя горел зеленый свет и до ближайшей машины было еще два квартала.

И все же держались братья очень стойко до самой школы, болтали со мной о разных пустяках, хотя на лицах их были написаны ужасные муки. Только Зоя, пользуясь тем, что мужество для девочек не обязательно, спрашивала через каждую минуту:

— Вася, тебя еще рано спрашивать, да?

— Зоя, ты о чем? — опять прикидывался я непонимающим.

Я наслаждался владением тайны целых восемь минут. На девятой, когда из-за угла показалась школа, мне стало совестно перед ребятами за свой эгоизм, за то, что я мучаю их, а сам упиваюсь тайной. И к тому же вовсе не моей, а принадлежащей совсем другому человеку.

Я решил сейчас же все рассказать ребятам и открыл было рот, но тут же вспомнил, что воспитанный ребенок должен прежде спросить позволения у истинного хозяина тайны.

— Вася, что с тобой? — встревожился Феликс.

— Ты заболел, да? — испугался Яша.

— Вася, ты уж потерпи, не болей пока, — попросила Зоя.

— Ребята, это тайна не моя, чужая тайна, — сообщил я, чувствуя себя самым несчастным мальчиком на земле.

— Ну, — протянул презрительно Яша. — У меня чужих тайн знаешь сколько? Мильен! У меня есть тайна моего папы!

— Слушай, Вась, а по какому праву ты тогда важничал? — возмутилась Зоя.

А Феликс даже не произнес ни слова, только усмехнулся и вошел в вестибюль школы, следом за ним вошли Яша и Зоя, а уж за ними и я, страшно ругая себя за то, что не спросил у Базиля Тихоновича, можно ли рассказать моим друзьям о содержании его тетрадки.

Если бы кто знал, как тяжело хранить в одиночестве тайну! Она жгла меня, давила изнутри, мешала примерно сидеть на уроке.

— Иванов, я не узнаю тебя, — сказала наша старая учительница. — Ты всегда был образцом дисциплины, а сейчас вертишься как юла. Ну-ка, ступай к доске, мы посмотрим, как ты выучил домашнее задание.

Я выучил задание назубок, но получил твердую двойку, потому что чужая тайна уже выросла, стала огромной и заняла исключительно все мои мысли.

— Садись, Иванов, — сказала учительница. — Теперь я тебя узнаю. Ты копия своего отца. Он тоже удивлял меня, когда учился в моем классе. Видать, и вправду яблоко недалеко падает от яблони!

Я вернулся на место и оцепенел от горя. И ничто не могло вывести меня из этого состояния. Даже одноклассник-всезнайка, сидевший за моей спиной, и тот подергал меня сзади за воротник, пошептал насчет моего глаза и отстал, ничего не понимая.

На перемене ко мне подсел Феликс и мрачно сказал:

— Так и быть, будем нести ее вместе.

Это была великая честь — принять помощь от такого благородного ребенка, как Феликс.

— Спасибо, если бы ты знал… Я не могу тебе сказать, — сказал я, чуть не плача.

Феликс вскинул на меня удивленный взгляд и произнес:

— Неужели ты думаешь, что я из любопытства? Теперь я просто хочу тебе помочь. А в этом случае, наверное, можно.

— И все равно нельзя. Тогда я буду слабый, малодушный ребенок!

Феликс подумал и согласился со мной. На следующей перемене ко мне подошел Яша, он предложил мне отойти в угол класса, где никого не было, и, вздохнув, предложил:

— Ладно, давай меняться. Ты мне свою тайну, а я тебе мою.

— Эх, Яша, — с горечью сказал я. — Если бы это была моя тайна!

— Так ведь и у меня папина! — сердито возразил Яша.

— Нет, не могу.

— Ты только послушай, что я тебе предлагаю, — сказал Яша, совсем рассердясь. — Мой папа собирает марки и очень стесняется. Об этом знаю только я. Даже мама ни-ни. Ну как, взвесил?

Я покачал головой, отказываясь, — говорить у меня не было сил.

— Вася, я думал, пусть лучше я. Но у меня ничего больше нет, — сказал жалобно Яша.

О том, что со мной стряслась беда, стало известно всему классу. Весь урок я ловил на себе сочувствующие взгляды. А перед самым звонком учительница получила из третьего ряда записку и, прочитав ее, сказала:

— Иванов Вася, что же ты не предупредил меня? Такое ведь может случиться с каждым. Ну ничего, мы будем считать двойку недействительной.

Сразу после звонка я убежал в коридор и спрятался в пионерской комнате. Но мне не удалось даже отдышаться там, потому что открылась дверь, и в комнату вошла Зоя.

— Вылезай из-под стола, вылезай. Вася, я вижу твои ноги, — сказала Зоя.

Я вылез из-под стола, встал на ноги и увидел перед своими губами вожделенный Зоин бутерброд.

— Скажешь, дам откусить, — объявила Зоя. — Можешь даже откусить с этого края, здесь джема больше. — И она повернула бутерброд другой стороной.

— Нет! — крикнул я и закрыл глаза руками, чтобы не видеть этот чудесный, этот самый вкусный в мире бутерброд.

— Учти, это было последнее и самое сильное средство. Но тебе, видно, понравилось страдать? Что ж, пойду, дам откусить Яше, — сказала Зоя обиженно и унесла бутерброд в класс.

Мечта о Зоином бутерброде отодвигалась в далекое будущее. Еще вчера я считал себя счастливчиком. Жаль только, что соперники не видели этой сцены и не могли оценить мое мужество.

Я еле досидел до конца уроков. Затем, выскочив первым из класса, помчался прямо к Базилю Тихоновичу. У меня совершенно не было сил носить в одиночку и дальше такую большую и прекрасную тайну.

Я влетел во двор и остановился. Возле входа в котельную прохаживалась моя бабушка. Вид у нее был крайне нерешительный, словно ей нужно было сделать в котельной что-то очень важное, но она не решалась туда войти.

Бабушка то и дело подходила к дверям и тут же, оробев, поворачивала назад. Она была настолько углублена в свое странное занятие, что даже не заметила меня. И я воспользовался этим и, как только бабушка отступила в очередной раз от двери, прошмыгнул за ее спиной в котельную.

И успел вовремя: Базиль Тихонович стоял с чемоданчиком в руках в дверях своей каморки и говорил коту:

— Дядя Вася, я только зайду в восьмую квартиру, и потом мы закончим наш спор.

— Базиль Тихоныч! — крикнул я, задыхаясь. — В вашей тетрадке большая тайна?

— Самая большая из всех, какие я знал, — не задумываясь ответил слесарь.

Во мне все так и оборвалось. Я подумал, что теперь мне предстоит мучиться всю жизнь, и чуть не заплакал.

— Э, что с тобой? — испугался слесарь.

— Я хотел рассказать ребятам. Я больше не могу знать один, — пояснил я, еле сдерживая слезы.

— Ну и расскажи. Что же тебе мешает? — удивился Базиль Тихонович.

— Но это же тайна. Вы сами сказали: очень большая.

— Я так и сказал, — подтвердил слесарь. — Но тайна от взрослых. Потому что обо всем этом им совсем неинтересно знать.

Откуда-то рядом, словно из стены, прозвучал голос истопника Ивана Ивановича:

— Вот ты сидишь тут, Вася, рассуждаешь черт знает о чем, а жильцы из восьмой квартиры ждут тебя, воду отключили.

Я вначале принял этот упрек на свой счет, а потом вспомнил, что Базиль Тихонович тоже Вася.

— Иван Иваныч, да не о пустяках мы. Дело выясняем серьезное, — ответил Базиль Тихонович.

Иван Иванович осуждающе крякнул и невидимо прошуршал подошвами, куда-то удаляясь… А Базиль Тихонович вновь повернулся ко мне.

— Значит, я все могу рассказать? И Феликсу? И Яше? И даже Зое? — спросил я, все еще не веря своим ушам.

— Ну конечно же! Хоть всем ребятам на земле! — весело сказал Базиль Тихонович. — Ну вот, дядя Вася, все стало на свои места.

Я тоже засмеялся: мне опять жилось весело, беззаботно.

— Ну, а что тогда было дальше? — спросил я, потому что все встало на свои места.

— Этого я и сам не знаю, еще не написал, — сказал слесарь виновато.

— Как же вы не можете знать, что с вами было? Кто же будет знать, если вы не знаете сами?

Я понял, что у него просто плохая память, и испугался. Это ужасно, когда у человека за спиной столько невероятных приключений, и он при этом ничего не может вспомнить.

— Да нет, я знаю, знаю, — спохватился Базиль Тихонович. — Я только хотел сказать, что не успел написать. А так все помню отлично, что было со мной, — произнес он даже обиженно. — Понимаешь, у нас с мушкетерами было столько всего, что не знаешь даже, на чем остановиться.

— А вы остановитесь на истории с подвесками. Вы же сами обещали вернуться к подвескам, правда?

— Разве? — удивился слесарь.

Мне пришлось почти слово в слово повторить собственноручно написанное им обещание. Тогда слесарь подумал и оживленно сказал:

— А это идея! Почему бы мне и в самом деле не вернуться к подвескам? Вот возьму и вернусь. Прямо сейчас!

Он поставил чемоданчик на пол и торжественно опустился в свое древнее кресло, указав мне при этом на табурет.

Но мне так и не удалось узнать, зачем на самом деле понадобились кардиналу Ришелье подвески королевы и при чем тут был наш слесарь-водопроводчик.

— Итак, однажды кот дядя Вася, д'Артаньян и я… — произнес Базиль Тихонович, и это было все, что он успел сказать.

Ему помешал голос моей бабушки.

— Базиль Тихоныч, а Базиль Тихоныч, где вы? — спрашивала она, разыскивая слесаря среди труб и печей.

А затем она появилась сама в дверях каморки. Стояла, щурясь, ослепленная яркой люстрой.

Слесарь галантно встал. Я тотчас подумал, что общение с Арамисом для него не пропало даром. Черт побери, он умел держаться в присутствии дам!

— Базиль Тихоныч, я вот хочу у вас спросить. Правда ли, что… — И тут она заметила меня, замешкалась. — Вот хотела спросить, не видели ли вы моего внука. А он, оказывается, здесь собственной персоной, — пробормотала она, стараясь скрыть растерянность. — Пойдем домой. Ишь завел манеру шляться после школы, даже не показав носа дома! — закричала она, обретя свою обычную уверенность.

Она повернулась и зашагала к выходу, чтобы скрыть свою досаду. А я, прежде чем последовать за ней, спросил у слесаря шепотом:

— Базиль Тихоныч, а как же эта история? Вы же забудете опять?

— Что ты! У меня блестящая память! Но если хочешь, я все напишу на бумаге. Будет полный отчет. — И он не мешкая полез в свою тумбочку за пером и бумагой.

Я хотел подождать, лично убедиться в том, что он взялся за дело, но тут вернулась бабушка и потянула меня за руку к выходу. Я оглянулся и увидел в открытую дверь каморки Базиля Тихоновича, уже стоящего возле тумбочки с авторучкой в руках. Перед ним лежал чистый листок бумаги. Но глаза Базиля Тихоновича были пока устремлены в потолок. На губах его бродила лукавая улыбка. Он вновь переживал одно из своих удивительных приключений.

— Нет, чтобы, как все нормальные дети, сначала поесть после школы, так его понесло в котельную, — сказала бабушка, поднимаясь вместе со мной по ступенькам из подвала. — И о чем вы только могли говорить? — И бабушка скосила на меня глаз.

— Да ни о чем, про голубей говорили, — солгал я, помня, что бабушка уже давно взрослый человек и что если рассказать взрослому человеку о приключениях нашего слесаря, ему это будет совсем неинтересно.

Бабушка мне поверила. Она говорила, что всегда верит мне.

Я начал сразу переживать из-за того, что сказал ложь. Но потом нашел оправдание. Убедил себя в том, что сделал это ради самой же бабушки. Что было бы еще хуже, если бы я навел на нее зеленую скуку. И тогда она, рассердившись на это, могла запретить мне общаться со слесарем-водопроводчиком. Но и разговоры про голубей тоже оказались ей неинтересны. Наверно, поэтому бабушка разочарованно вздохнула.

— Вместо того чтобы болтать про птиц, взял бы да расспросил его о чем-нибудь более существенном, — произнесла она с досадой.

Нам оставались всего три-четыре ступеньки для того, чтобы подняться из подвала, как вдруг свет заслонило что-то большое, грохочущее, словно курьерский поезд. Прямо на нас мчался жилец из восьмой квартиры — огромный толстый мужчина в полосатой пижамной куртке.

— Бегу за слесарем, — сообщил он, переводя дыхание. — Понимаете, целый час ждем. Мастер, говорят, золотой, да вот как начнет…

— Я вас прекрасно понимаю. Сама была в аналогичном положении, — перебила бабушка. — Но там его нет.

Я удивился и поднял глаза на бабушку. Ее лицо пылало алым румянцем. Еще бы, не она ли сама твердила мне с утра до вечера, что ложь — самое худшее зло на свете.

— Нет, он там, — возразил между тем толстяк. — Я только что звонил в котельную, и Иван Иваныч сказал, что он у себя. Вы просто его не заметили. Но у меня глаз зоркий. Орлиный глаз!

Толстяк засмеялся победно и загрохотал дальше.

А я с грустью подумал, что все — сейчас помешает он Базилю Тихоновичу, и глава о подвесках и на этот раз останется не рассказанной.

— Что же ты, даже соврать как следует не смогла, — сказал я в отчаянии.

— Вот уж никогда не думала, что тут тоже необходимо умение, — пробормотала бабушка виновато.

Я наскоро пообедал и без обычных бабушкиных понуканий сел за уроки. Мне не терпелось поскорей освободиться, чтобы выйти во двор к друзьям, встревоженным моей судьбой, и открыть им тайну нашего слесаря-водопроводчика.

Но так уж бывает всегда, когда спешишь: не получаются самые простые вещи. Я тут же забуксовал на очень легкой задачке. Мое сознание никак не могло сосредоточиться на ее решении. Мне мерещилась пятерка мужчин, мчащихся на конях по дорогам Франции, четверо из них кутались в мушкетерские плащи, на пятом красовался комбинезон слесаря-водопроводчика. Мое напряженное ухо уловило лязг металла. Я не сразу сообразил, что это бабушка кому-то открыла дверь.

— Прямо замучилась с сыном, — послышался голос матери Феликса. — Никак не могу заставить решить простую задачку. Ерзает за столом, вздыхает, грызет авторучку и думает, наверно, бог знает о чем, но только не об уроках. Зашла к сестре, та жалуется на своего Яшу. У соседей тоже на Зою кричат. Павловна, а как ваш-то?

— Наш-то? Уже все решил, — вторично за этот день солгала бабушка. — Сейчас пойдет гулять.

— Вам хорошо, а мы со своими не знаем, что делать. Может, это эпидемия? Как вы считаете, Павловна?

— Эпидемия, — ответила бабушка, даже не задумываясь.

— Господи, — испугалась мать Феликса. — Пойду вызывать врача.

— Зачем врача? Врач тут не нужен. Справишься сама, — сказала бабушка, видимо не моргнув даже глазом.

Я не узнавал ее. Куда только делась ее степенность, которую она старалась привить и мне. Сегодня бабушка вела себя словно самая легкомысленная девчонка.

— И что нужно делать? Таблетки? Компресс? — спросила мать Феликса.

— Ни в коем случае. Тут необходимо другое средство: лю-бо-пы-то-терапия, — сказала бабушка по слогам, и я понял, что она только что сама сочинила это слово.

— Лю-бо-пы-то-терапия? — повторила мать Феликса. — Что же это такое?

— Курс лечения очень прост и доступен в домашних условиях, — браво сказала бабушка. — Отпустите сына во двор, и через двадцать минут ваш ребенок вновь станет нормальным.

— А как же уроки? — растерялась гостья.

— Выучит перед сном. Если ваш Феликс ляжет сегодня попозже, с ним ничего не случится. Так вот, зайдите к сестре и Зоиной маме и передайте то же самое. Скажите, это прописала я!

Мать Феликса, наверное, только пожала плечами. Я слышал, как она безмолвно закрыла за собой дверь. А бабушка вошла в комнату, напевая под нос что-то лихое о гусарах-усачах.

— Хватит томиться, марш во двор! — приказала бабушка и молодцевато промаршировала в смежную комнату, размахивая руками на солдатский манер.

Но я был самолюбив и не мог ей позволить считать, будто бы только и жду, как бы отступить перед трудностями. И потому остался на месте.

Минут через десять бабушка вышла из комнаты и изумилась, увидев меня за тетрадкой.

— Ты еще здесь, негодник?! — вскричала она. — А ну сейчас же во двор! Бессовестный, там ждут тебя товарищи! Ты один им можешь помочь!

Я взял тетрадь Базиля Тихоновича и вышел, усиленно скрывая радость и делая вид, будто подчиняюсь насилию, но едва за мной захлопнулась дверь, как ступеньки лестницы замелькали под моими ногами. Братья и Зоя уже сидели на старых бревнах, когда-то сваленных в углу двора.

Бревна давно почернели от времени, из трещин проросла трава. По словам бабушки, эти бревна привезли и сложили в углу двора еще в те далекие времена, когда она была девочкой. И будто бы она в детстве частенько сиживала на них, обсуждая дела со своими подругами. Потом на бревнах сидел мой отец — сын бабушки. Однажды она выбрала время, когда во дворе было пусто, взобралась на штабель и показала мне слово «Аня», вырезанное на бревне. Аней звали мою маму. А теперь на этих бревнах заседало наше поколение.

Феликс и Яша сумрачно смотрели в землю, а Зоя с отвращением разглядывала свой бутерброд, будто проснулась от долгого сна и обнаружила в руках какую-то гадость.

Я перешел на бесшумный разведочный шаг, но чуткий Яша посмотрел в мою сторону и тут же подал сигнал — наступил братцу на ногу, а затем так двинул локтем Зою в бок, что та уронила свой бесценный бутерброд на землю.

Вся троица уставилась на меня. Лица ребят засияли от радости: еще бы, после таких испытаний их друг все еще был живым и невредимым, — а затем эту радость сменила обида. Именно потому что они беспокоились обо мне, а я в это время жил как ни в чем не бывало. Я понял, что ребята правы, и мне стало стыдно за свое цветущее здоровье.

И мои друзья совершенно законно сделали вид, будто им хорошо. Они прикинулись, будто не замечают меня, и начали изображать оживленную беседу, перебивая друг друга и неся сплошную околесицу. Ребята завели спор насчет домашних цветов, когда их можно поливать и когда вредно, и спорили так горячо, что я на миг поверил в то, что они могут прожить без меня, и мне стало не по себе.

— Ребята, не надо. Я ведь не виноват, — сказал я, останавливаясь перед ними. — Это он сам разрешил открыть свою тайну! Я не просил. Ну, только немножечко!

— Можешь не стараться, мы все равно столько из-за тебя пережили, что назад не вернешь, — мстительно ответила Зоя.

Я опустил голову, и на глаза мне попался ее бутерброд. Он распался на две половинки и, вопреки поговорке, лежал вареньем вверх, словно желая напомнить, какой он был красивый и аппетитный. «Все пропало, — подумал я. — Теперь-то уж они не простят меня».

— Зой, ты что? — ужаснулся Яша. — Он же сейчас и уйдет! И мы ничего не узнаем.

— Вась, ты вправду уйдешь? — испугалась Зоя.

— Что ты?! — ответил я, преданно глядя в ее бессовестные глаза. — Я сейчас вам прочитаю. Вот она — тетрадь! Только тут надо так — или…

— Знаем! Или поверить без всяких сомнений, или лучше сразу встать и уйти. Но ты не бойся: мы уже верим, — сказал Феликс.

Я забрался на бревна и открыл тетрадь. Мы настолько увлеклись чтением, что не заметили, как во дворе появился хулиган. Я чуть не выронил тетрадь, когда услышал в двух шагах от себя его голос.

— А я знаю свою фамилию, — сказал хулиган. Он стоял перед нами у подножия штабеля, там, где только что находился я.

От неожиданности мы позабыли, что втроем сильнее его, и уже приготовились разбежаться в разные стороны, но тут в события вмешалась Зоя.

— И какая же у тебя фамилия? — спросила она с живейшим любопытством.

— Оладушкин! — объявил хулиган торжественно, но тут до него впервые дошло, что у него очень смешная фамилия, и он едва не заплакал от страшной обиды.

Когда на его глаза навернулись слезы, я подумал, что это сон. Мне казалось невероятным, чтобы хулиган мог плакать.

— А что, красивая фамилия, — сказал Феликс. — Правда, Яша?

— Фамилия как фамилия. В общем, настоящая фамилия, — подтвердил его брат.

— Ребя, правда? — спросил хулиган, вытирая глаза грязной ладонью, и посмотрел на нас с Зоей, ожидая нашего окончательного приговора.

— Конечно, правда, — ответил я, будто горячась, будто собираясь подраться с тем, кому не нравится фамилия Оладушкин.

— А я знаю девчонку по фамилии Негодяева, — сказала Зоя.

— Что уж, она такая конченая? — спросил хулиган, сочувствуя незнакомой девочке.

— Она во какая! — возразила Зоя и показала большой палец.

— А где ты узнал фамилию? — поинтересовался Яша. — Это, наверное, было очень сложно?

— Очень, — посуровел Оладушкин. — Я спросил у родителей, и отец мне дал такой подзатыльник, что я чуть не вылетел из-за стола. «Ты что же, говорит, свою замечательную фамилию забыл, разгильдяй этакий!»

Вот тут мы уже не выдержали и захохотали. Мы лежали на бревнах, держась за животы. И вместе с нами закатывался от смеха страшный хулиган Оладушкин. Когда хохот затих, он спросил:

— Ребя, а кто эти мушкетеры? А то ты все «мушкетеры, мушкетеры»! — сказал он мне, кивая на тетрадь.

Я понял, что он стоял рядом с нами некоторое время и слушал мое чтение, и собрался объяснить, что к чему, но меня опередил Феликс и сказал:

— Они очень хорошие товарищи. У Васи есть книга «Три мушкетера». Хочешь почитать?

В груди у меня заныло. Так мне не хотелось давать ему книгу. Но при слове «читать» в глазах хулигана появилась откровенная тоска, и у меня отлегло от сердца. Однако, чтобы не обидеть нас, он сказал:

— Хочу.

— Тогда я вынесу завтра во двор, — сказал я, понимая, что он не будет иметь ко мне претензий, если я забуду про свое обещание.

Домой я вернулся на этот раз поздно вечером. Бабушка поставила на стол передо мной стакан молока, села напротив и произнесла:

— Кажется, в семнадцатом веке… да, да, в семнадцатом произошла какая-то ювелирная история… Помню только, что она нашумела в свое время. Дело касалось алмазных подвесков, что ли? Ты, случайно, не знаешь подробности?

Говоря это, бабушка почему-то избегала смотреть мне в глаза и водила пальцем по скатерти, выписывая восьмерки. Словом, ее поведение показалось мне подозрительным. «Почему ее это интересует? Никак, она хочет узнать: о чем мы говорим со слесарем, а потом запретить наши встречи, сказав, что взрослые должны учить детей только серьезному». Поэтому я сказал:

— Бабушка, я же не ювелир. А по истории мы еще не проходили.

— Да я ведь на всякий случай, — сказала она, поднимаясь. — Думала, может, ты слышал где. Может, кто-нибудь рассказывал тебе.