"Криминальные сенсации (Часть 2)" - читать интересную книгу автора (Продьоль Гюнтер)

Смерть Марии Розалии Нитрибитт

О смерти салонной проститутки Марии Розалии Нитрибитт, прозванной Розмари, стало известно утром 2 ноября 1957 года из помещенного в газетах сообщения полиции. "Убита Белокурая Розмари!" — гласили заголовки, а под ними можно было прочитать: "24-летняя звезда ночной жизни Франкфурта по прозвищу Белокурая Розмари найдена задушенной в своей новой шикарной квартире по Штифтштрассе, 36. Полиция полагает, что преступление было совершено три дня назад. Эта миловидная женщина, называвшая себя в телефонном справочнике манекенщицей, разъезжала в черном спортивном «мерседесе» с красной кожаной обивкой и в ночное время принимала у себя мужчин".

Никто и не подозревал, что с этого короткого, в несколько строк, сообщения начнется одно из самых сенсационных в истории западногерманской криминалистики уголовных дел, грозящее крупнейшим скандалом, что сотни богатейших и авторитетнейших промышленников, бизнесменов и дипломатов на долгие месяцы лишатся сна, что федеральному правительству придется вмешиваться в съемки фильма о жизни и смерти Марии Нитрибитт, что один из иллюстрированных журналов, который объявит о собственном расследовании убийства, уже через несколько номеров вынужден будет прекратить публикации об этом.

Даже пятеро сотрудников франкфуртской комиссии по расследованию убийств во главе с обер-комиссаром Мёршелем, съевшим зубы на подобных преступлениях, поначалу не увидели в этом деле ничего, кроме обыкновенного убийства проститутки; в этом году они уже работали над тремя такими убийствами, причем одно из них раскрыли.

Тревогу подняла приходящая уборщица Марии Нитрибитт, 52-летняя безработная актриса Эрна Крюгер. Из ее слов выяснилось следующее.

В пятницу, 1 ноября, за несколько минут до пяти часов вечера, Эрна Крюгер позвонила в дверь просторной квартиры в доме на Штифтштрассе, 36, куда год назад въехала Нитрибитт. Делала она это не без некоторого колебания. Дело в том, что во вторник, 29 октября, Нитрибитт ее уволила. Эрна, вытирая пыль, разбила вазу, и по этому поводу между ней и ее чрезвычайно скупой работодательницей произошла крупная ссора.

Однако Крюгер не хотела терять хорошо оплачиваемого места и поэтому через три дня с новой вазой и букетом цветов пришла к Нитрибитт извиняться. Она трижды позвонила, но Рози, как накоротке звала Эрна Марию Нитрибитт, так и не открыла. Из квартиры доносился только жалобный скулеж белого пуделя Шовинга. Эрну охватила необъяснимая тревога. Трудно было поверить, чтобы Рози, которая баловала пуделя, как ребенка, и днем без него никогда не выходила из дому, вдруг оставила его взаперти.

Однако полная уверенность, что произошло нечто из ряда вон выходящее, появилась у Эрны тогда, когда в нише возле двери она увидела три бутылки с молоком и три пакета с булочками. Марии Нитрибитт каждое утро прямо на квартиру доставляли бутылку молока и свежие булочки. Значит, уже три дня она не входила в квартиру или не покидала ее.

Эрна Крюгер знала об образе жизни хозяйки квартиры, да Нитрибитт и не собиралась скрывать от нее своего ремесла. Эрна не раз предостерегала ее: "Будь осторожна с этими мужиками. Ты ведь даже толком не знаешь, кого тащишь к себе в квартиру".

Рози только смеялась над ее опасениями и хвасталась, что ее клиентура состоит из богатейших мужчин Германии.

Когда из-за двери опять раздался жалобный вой пуделя, Эрна больше уже не могла оставаться в бездействии. Она поспешно спустилась вниз и у парадных дверей столкнулась с молодым человеком, который жил двумя этажами ниже Рози. В возбуждении она сообщила ему о своих наблюдениях. Молодой человек попытался ее успокоить, а затем, отправив Эрну присматривать за дверью квартиры Нитрибитт, позвонил в полицейский участок.

Полчаса спустя прибыла радиофицированная патрульная машина и привезла слесаря. Через минуту дверь была взломана. В конце длинного, восьмиметрового коридора находилась дверь в жилые комнаты. Она была полуоткрыта. Неприятный сладковатый запах ударил в нос вошедшим полицейским.

Старший патруля шесть лет служил в армии и хорошо знал этот запах по войне. Так пахли разлагающиеся трупы.

Чтобы разобраться, что же произошло в комнате, полицейскому пришлось включить свет: плотные шторы на окнах были задернуты. Его цепкий взгляд лишь скользнул по комнате, обставленной стилизованной под старину мебелью. На кушетке лежало безжизненное тело женщины.

Она была одета в костюм; правая рука вытянулась в сторону маленького столика, на котором стоял белый телефонный аппарат.

Полицейский снова прикрыл дверь — так, как она была, когда он вошел в квартиру. В круг его обязанностей проведение расследования не входило. Женщина, которая лежала на кушетке, была, бесспорно, мертва. Как и почему она умерла, убийство это или самоубийство — все это будет выяснять уголовная полиция.

На лестничной площадке старший патрульный в качестве часового оставил своего коллегу. Эрне Крюгер он лишь сказал: "Останьтесь здесь с вахмистром и подождите, пока приедет уголовная полиция. Вы будете нужны как свидетель" — и загромыхал в своих тяжелых ботинках вниз по лестнице.

Когда после шести часов на Штифтштрассе наконец появились оба «фольксвагена» комиссии по расследованию убийств, перед входом в дом уже собралось более сотни любопытствующих и репортеров. Два полицейских с трудом сдерживали их попытки проникнуть на лестницу.

Маленький нервный обер-комиссар Мёршель буквально проложил дорогу через толпу для себя и своих коллег, нагруженных сумками и фотоаппаратурой. Уже на нижней лестничной площадке Мёршель почувствовал неприятный сладковатый запах. Принюхиваясь, потянул носом. "Наверняка уже несколько дней", — сказал он идущему следом обер-комиссару Брайтеру. При этом с сомнением покачал головой, что, видимо, должно было означать: трудно будет работать.

Комиссия по расследованию убийств состояла из пяти человек: руководителя комиссии обер-комиссара Мёршеля, его заместителя обер-комиссара Брайтера, двух более молодых криминалистов и полицейского врача доктора Вегенера.

Когда все пятеро вошли в комнату, где лежал труп, у них заняло дыхание от необычайной духоты и удушливого запаха разложения. Брайтер подскочил к шторе, отдернул ее и открыл широкую створку окна. Доктор Вегенер отыскал вентиль центрального отопления и полностью закрутил его.

Обер-комиссар Мёршель между тем склонился над мертвым телом, потеряв, правда, при этом шляпу, которую по старой привычке сдвинул на затылок. Один из молодых сотрудников поспешно поднял ее, вынес в коридор и аккуратно повесил на крючок вешалки. Он и не предполагал, какую путаницу внесет этим в расследование. Когда через полтора часа шеф комиссии покидал квартиру, оставив подчиненных заниматься осмотром, то забыл о своей шляпе. Дальше все получилось, как в комедийном детективе: головной убор комиссара Мёршеля попал в список предметов, найденных на месте преступления, и на первом этапе расследования стал объектом следственных действий.

"Ее, должно быть, оставил последний посетитель Нитрибитт, который, вероятно, и является убийцей", — сделал вывод сообразительный комиссар Брайтер. Он велел сфотографировать шляпу своего начальника, похожую, кстати, на сотни других, и передал снимок прессе, чтобы при помощи общественности получить какие-нибудь сведения о владельце шляпы. Позднее, если бы мог, он с удовольствием надавал бы себе за это по физиономии.

На следующий день в комиссию поступило 256 сообщений. За два дня, не покладая рук, полицейские проверили 116 из них, и только тогда законному владельцу головного убора пришло в голову, что шляпа, с которой возятся коллеги, его собственная.

Промашка со шляпой обер-комиссара была далеко не единственной ошибкой сотрудников комиссии во время осмотра места преступления. Чтобы установить время смерти, необходимо было зафиксировать температуру воздуха в комнате. Степень разложения трупа в соотнесении с царящей в помещении жарой позволяла судебному врачу точно установить, когда наступила смерть обнаруженной женщины.

Однако первое, что сделал обер-комиссар Брайтер, это широко открыл окно комнаты и впустил холодный ноябрьский воздух. Прошел почти час, пока он сообразил, что надо измерить температуру. Кроме того, пока полицейские осматривали квартиру, Эрна Крюгер опустошила бутылки с молоком и пакеты с булочками, оставленные, по ее словам, возле двери. Как она выразилась, выпить молоко и съесть булочки ее заставило волнение. Таким образом, теперь уже не было точных доказательств, указывавших на то, что прошло три дня со дня смерти Нитрибитт. Ведь пустые бутылки она могла выставить перед дверью сама — даже утром 1 ноября. О том, что домработница по каким-то причинам могла давать ложные показания, в тот момент никто не подумал. Поэтому обер-комиссар не придал всей этой истории большого значения. Тем не менее в дальнейшем расследовании убийства Марии Нитрибитт эта ошибка сыграла, пожалуй, решающую роль.

Осмотр места преступления проходил в обычном порядке. Труп Нитрибитт и обстановка в комнате, как и требуется, были сфотографированы с разных точек обзора. Обер-комиссар Мёршель сразу же сделал соответствующие выводы. Убитая была полностью одета, в костюме — значит, речь шла не о половом преступлении. Дорогой персидский ковер, который лежал на полу перед кушеткой, был сдвинут в сторону, а кресло в стиле чиппендель[2] опрокинуто — следовательно, между убийцей и его жертвой произошла ожесточенная схватка. Об этом также говорили открытая рана на затылке убитой и протянутая к телефону рука.

После фотографов за дело взялись специалисты по отпечаткам пальцев. Они добыли богатые трофеи, и среди них те, которые впоследствии стали важнейшими уликами. На кухне криминалисты обнаружили рюмку и бутылку из-под спиртного иностранного производства. В то время как на рюмке отчетливо просматривались отпечатки пальцев того, кто из нее пил, на бутылке не было ни малейшего следа. Скорее всего, ее поверхность тщательно протерли.

Роскошь, хотя и с налетом безвкусицы, с которой была обставлена квартира, привела Брайтера к мысли, что преступник пошел на убийство ради находящихся здесь ценностей. Но шеф тут же заставил его усомниться в правильности подобного вывода. Без долгих поисков обер-комиссар Мёршель снял с полки для пластинок шкатулку с тремя золотыми браслетами и кучей дорогих колец. Поначалу на Брайтера это не произвело особого впечатления:

— Если был опытный преступник, то он знал, что сбывать драгоценности слишком опасно, да и получить за них он мог разве что десятую часть реальной стоимости. Нет, этот тип искал наличные!

В ответ Мёршель показал ему сумочку из крокодиловой кожи — она сама стоила около тысячи марок — и, открыв ее, вытащил целую кипу мятых банкнот разного достоинства.

— Почему же он тогда это оставил? Ведь здесь не меньше трех тысяч марок!

— Может, в спешке не обратил на нее внимания. Кому придет в голову, что в дамской сумочке могут быть такие деньги?

— Ну нет, Брайтер, у преступника было достаточно времени, чтобы обыскать всю квартиру. А сумочка к тому же лежала прямо вот здесь, в кресле…

— Возможно, он нашел что-нибудь настолько ценное, что больше уже ничего и не искал. Здесь прямо-таки пахнет деньгами.

Мёршель покачал головой и передал сумочку на хранение одному из сотрудников. Он хорошо знал своего заместителя и понимал, что, если Брайтер что-нибудь возьмет в голову, его уже трудно будет переубедить.

Пока Брайтер, явно обиженный, молча продолжал обследовать комнату, Мёршель решил осмотреть всю квартиру. Комнаты располагались так, что он сразу попал в спальню. Открыв дверь, обер-комиссар застыл в удивлении: огромная французская кровать стояла посредине и занимала больше половины всей комнаты. Она была застелена голубым парчовым покрывалом, и казалось, что ею уже много дней не пользовались.

Справа от кровати, на невысокой тумбочке, рядом с белым телефоном, стояла фотография в дорогой, отделанной красным сафьяном, рамке. Этот снимок с изображением мужчины сразу же заинтересовал Мёршеля. Лицо казалось знакомым, хотя он и не мог вспомнить, откуда его знает. Чтобы внимательнее рассмотреть, обер-комиссар направился к тумбочке, но был остановлен яростным собачьим лаем. Белый пудель забился под кровать и, увидев приближающиеся ноги, начал возбужденно тявкать.

Мёршель нагнулся, вытащил пса из-под кровати и, держа на руках, попытался успокоить его, а затем вынес в коридор и отдал дежурившему там полицейскому.

Вернувшись в спальню, обер-комиссар обследовал пол в поисках следов, которые подсказали бы, как долго оставался пудель закрытым в комнате.

Однако, как ни старался, он не обнаружил ни малейшей лужицы, оставленной собакой. Не придавая еще этому курьезному факту особого значения, Мёршель продолжил осмотр спальни. Фотография на ночной тумбочке приковала его внимание. Он был уверен, что знает человека на снимке, но никак не мог вспомнить, кто он такой. Наверняка кто-нибудь из тех, кого видел на страницах газет, — спортсмен, киноактер или политик… Но именно в этот момент в голову ничего не приходило. Несколькими минутами позже он все же установил его личность: в выдвижном ящике тумбочки лежал маленький изящный блокнот-календарь с десятком фамилий, половина из которых часто появлялась в газетах. Среди них — и фамилия мужчины на фотографии.

Эта маленькая, неприметная записная книжка, снимок в дорогой рамке и еще несколько десятков найденных в спальне фотографий мужчин, как говорится, в расцвете лет — все это превращало смерть проститутки Нитрибитт из заурядного убийства в скандальную историю с сильным общественно-политическим привкусом.

Невзрачный внешне, обер-комиссар был неглупым и честолюбивым человеком. Он обладал хорошим политическим чутьем и достаточной дальновидностью, чтобы сразу сообразить, какие взрывоопасные материалы оказались в его руках. Если правильно их использовать, то они помогут ему подняться по служебной лестнице — до главного инспектора, до шефа уголовной полиции, а то и до министра… С другой стороны, если сделать ошибку, проболтаться где-нибудь, допустить сюда прессу, общественность, то можно поплатиться карьерой.

Поэтому из записной книжки, снимка с ночной тумбочки и найденных фотографий Мёршель сделал что-то вроде государственной тайны. Он всего лишь проинформировал своего заместителя, что изъял в спальне записную книжку, снимок в дорогой сафьяновой рамке и картонную коробку с двадцатью пятью фотографиями, предположительно, знакомых убитой.

Медлительному Брайтеру было достаточно, чтобы найденные вещи заносились в протокол, а остальное… Он даже рад был, что шеф взял на себя часть работы.

— Ну что, вы пока обойдетесь без меня? Я хочу подскочить в управление: директор Кальк ждет доклада, — сказал Мёршель и неожиданно для всех, распрощавшись, поспешно покинул квартиру.

Брайтер только позже понял, почему его начальник так торопился к директору Кальку, шефу уголовной полиции Франкфурта. А в этот вечер, 1 ноября, он лишь угрюмо пробурчал:

— Чего ему надо от старика? Да и того наверняка уже нет на месте…

Однако спешащий руководитель комиссии был остановлен Эрной Крюгер, в нетерпении ожидавшей на лестничной площадке. Вне себя от возмущения, она преградила ему дорогу:

— Послушайте-ка, господин комиссар! Это же ни на что не похоже! Вы уже больше часа заставляете меня торчать на этой холодной лестнице. Знаете, это уж слишком…

Мёршель остановился:

— Извините, а кто вы, собственно, такая?

— Благодаря мне открылось убийство фройляйн Нитрибитт, — сказал Эрна Крюгер с такой гордостью, будто совершила патриотический поступок.

Яркие вспышки заставили обер-комиссара обернуться. На ступенях ведущей вниз лестницы расположились с полдюжины фоторепортеров; они не могли упустить случая запечатлеть на пленке шефа комиссии по расследованию убийств вместе с той, которая одно из убийств обнаружила. Закрывая лицо руками, Мёршель раздраженно напустился на них:

— Пожалуйста, господа, немедленно прекратите снимать! Или я прикажу конфисковать все ваши пленки.

Газетчики, не обращая внимания на его слова, продолжали щелкать затворами фотоаппаратов; они убрались с лестницы только тогда, когда дежуривший перед квартирой вахмистр применил силу и вытолкал их вниз, выбив при этом из рук одного репортера фотокамеру. Мёршель тем временем взял под руку домработницу и провел в маленькую кухню квартиры Нитрибитт.

— Так это вы обнаружили убитую? — удивленно спросил он.

Эрна Крюгер утвердительно кивнула, оживилась и рассказала, почему пришла сюда, сколько раз звонила в дверь, как сразу стала подозревать что-то ужасное и что неоднократно предостерегала Нитрибитт не приводить незнакомых мужчин в квартиру.

Прежде чем задать женщине вопрос, обер-комиссар плотно закрыл дверь на кухню:

— Вы хорошо знали убитую?

— Еще бы, я ведь почти каждый день здесь бывала.

— Вы что, ее родственница?

— Я поддерживаю порядок в ее квартире, уже больше года.

Мёршель вытащил из кармана записную книжку:

— Ох, извините, пожалуйста, назовите мне вашу фамилию и адрес.

Эрна Крюгер с готовностью сообщила фамилию, возраст и адрес и пустилась болтать:

— Собственно говоря, господин комиссар, у меня не было особой нужды работать приходящей прислугой. В общем-то, по профессии я актриса, но вы ведь, наверно, знаете, какое сейчас в театре царит убожество. Берут на работу только молодых девиц…

Вежливо кивая головой, Мёршель тем не менее решил прервать этот поток слов:

— Фрау Крюгер, вы еще будете подробно допрошены, а сейчас ответьте мне всего лишь на несколько вопросов, так сказать, информационного характера.

— Пожалуйста, — разочарованно протянула Эрна Крюгер.

Обер-комиссар пригласил ее сесть на стул, а сам примостился на краю кухонного стола:

— Фрау Крюгер, когда вы в последний раз видели убитую, то есть фройляйн Нитрибитт?

— Во вторник… значит, двадцать девятого.

— Не помните, в котором часу?

— Очень даже точно помню. Я была здесь ровно в одиннадцать, как всегда. Раньше одиннадцати мне не разрешалось приходить, потому что Рози всегда поздно вставала. Я наводила порядок, чистила пылесосом ковры, вытирала в гостиной пыль. В тот день, в три, Рози отправила меня домой, потому что у нее был гость. Пришел Польмальчик…

— Польмальчик? Это еще кто такой?

— Хм, как бы лучше сказать… Очень близкий знакомый, вот… Ее друг, но не любовник, господин комиссар.

— Ну хорошо! Вы знаете его полное имя, место проживания?

— Его зовут Хайнц Польман. Это, собственно, все, что я о нем знаю. Живет он здесь, во Франкфурте, но на какой улице, сказать не могу.

Мёршель в записной книжке после фамилии «Польман» поставил большой вопросительный знак:

— Так, хорошо, мы с ним разберемся; значит, вы ушли, потому что пришел этот господин Польман?

— Нет, господин комиссар, не потому, что пришел Польмальчик… Розмари ждала какого-то другого гостя. Она даже Польмальчику сказала, что у нее мало времени.

— Вы не знаете, кто был этот другой гость, которого она ждала?

— Нет. Очевидно, один из обычных посетителей. Он позвонил в два часа, и я слышала, как она сказала: "…но не больше чем на час".

— У нее было что-то еще намечено?

— Понятия не имею.

— Итак, вы ушли в три часа.

— Да.

— И со вторника больше здесь не были?

— Не была.

— Но ведь вы сказали, что почти каждый день сюда приходили?

Эрна Крюгер покопалась в хозяйственной сумке и извлекла оттуда два свертка в папиросной бумаге. Осторожно развернув их, она положила на стол букет из трех гвоздик и поставила круглую вазу из дымчатого стекла. И только после этого рассказала о ссоре из-за разбитой вазы и своем внезапном увольнении.

— Она всегда так делала, когда злилась. Но на этот раз мне было очень обидно, поэтому на следующий день я не пришла. Я даже собиралась подыскать новое место, но потом мне стало жаль этого. Вот я и купила вазу и цветы.

— Чтобы помириться?

— Ну да, что-то вроде этого.

— И пришли сюда сегодня вечером?

— Да, в пять часов.

Мёршель поднялся и несколько раз прошелся по кухне. Когда он остановился, в его руках была фотография в сафьяновой рамке.

— Вы знаете этого человека, фрау Крюгер?

Домработница лишь мельком глянула на снимок:

— Это барон.

— Какой барон? Его фамилия?

Эрна Крюгер пожала плечами:

— Этого я вам не могу сказать. Она звала его просто бароном. Какой-то богатый фабрикант из Эссена. Больше я ничего не знаю. Рози хвалилась, будто он самый богатый человек в Европе.

— Она давно была с ним знакома?

— Когда я начала вести хозяйство Рози, он уже к ней ходил.

— И вы никогда не слышали его фамилии?

— Меня это особенно не интересовало. Здесь бывает столько людей, что и захочешь — не запомнишь всех по фамилиям.

Обер-комиссар несколько мгновений пытливо всматривался в ее лицо, как будто хотел прочитать на нем, правду ли она ему говорила. Затем показал ей остальные конфискованные фотографии:

— А этих людей вы знаете?

— В общем, видела, но фамилий не знаю.

— Они тоже числятся среди друзей фройляйн Нитрибитт?

— Иначе зачем ей было бы хранить их фотографии.

Мёршель, как игральные карты, собрал со стола фотографии и спрятал в карман. Казалось, на этом он собирался закончить беседу. Эрна Крюгер тоже поднялась и взяла со стола гвоздики и вазу:

— Да… по-моему, все, что могла, я уже вам рассказала.

— Одну минутку, фрау Крюгер. Я хочу обратить ваше внимание на то, что все, о чем мы здесь с вами говорили, должно остаться между нами. В противном случае вы можете помешать следствию и невольно оказать содействие преступнику.

Хотя обер-комиссар старался придать своим словам особую значимость, они, похоже, не произвели на женщину должного впечатления. Она лишь равнодушно, без малейших признаков испуга сказала:

— Да с кем мне об этом говорить? Кого это интересует, кроме полиции? — Она упаковала вазу и завявшие уже гвоздики обратно в сумку: — Я могу идти, господин комиссар?

Неожиданно для нее Мёршель отрицательно покачал головой:

— К сожалению, нет, фрау Крюгер. Я вынужден вас попросить поехать со мной в управление.

— Сейчас? Но ведь мне еще надо сделать покупки. В управление я могу прийти и завтра утром. — Эрна Крюгер явно разозлилась. — Я ведь ничего нового вам сказать не могу, только то, что вы уже и так знаете.

Она направилась к двери, как будто считала вопрос о приглашении в управление закрытым.

Обер-комиссар удержал ее за руку:

— Подождите, фрау Крюгер. Я уверен, что вы, если захотите, можете рассказать гораздо больше.

— Что это значит? Вы думаете, я вас обманываю?

— По крайней мере, вы мне не сказали правды по поводу того, почему Нитрибитт вас выставила. Разбитая ваза, как мне кажется, не может быть причиной для этого.

— Вы просто не знаете Рози. Она из-за каждого пустяка грозила увольнением. Я к этому уже привыкла.

— Если вы к этому привыкли, почему же тогда не пришли к ней на следующий день?

Эрна Крюгер с подозрением посмотрела на полицейского и сделала несколько шагов назад в кухню. Она решительно поставила на стол сумку и, переведя дух, разразилась гневной тирадой:

— Ага, так вот оно что! Теперь вы хотите состряпать на меня дело, будто я подралась с Рози…

Мёршель, который оставался стоять у двери, снова плотно закрыл ее:

— Я хочу узнать у вас только одно: почему вы не пришли на следующий день?

— Почему, почему… Если бы я знала, какой вы устроите здесь спектакль, то уж наверняка пришла бы в среду.

— Фрау Крюгер, отвечайте, пожалуйста, по существу вопроса.

— Боже милостивый, да я же вам уже несколько раз говорила… Я искала новое место.

Мёршель вернулся на середину кухни, сел на маленькую табуретку и снизу вверх посмотрел ей в лицо:

— Честно говоря, фрау Крюгер, я вас не понимаю. Ведь ничего особенного между вами и фройляйн Нитрибитт не произошло. Ну, подумаешь, повздорили из-за разбитой вазы. Пустяк. Нитрибитт вас выставила — тоже дело привычное, по вашим же словам. Почему же все-таки вы решили искать новое место?

Эрна Крюгер, будто в изнеможении, опустилась на стул и хлопнула себя ладонью по лбу, как бы говоря этим жестом: "Вы, видно, совсем ничего не понимаете?"

Мёршель не дал ей времени на размышления:

— Ну? Так почему же вы вдруг решили отказаться от такого хорошего места? Вам же наверняка здесь было очень неплохо.

— Да, конечно. Я вовсе не собиралась отказываться от этого места. Просто я разозлилась, потому что Рози всегда себя так нахально ведет, когда ее что-нибудь раздражает…

Раздосадованную женщину как будто прорвало. Она задрожала, заплакала и больше не могла выдавить из себя ни слова.

Мёршель поиграл вилкой, лежавшей на столе:

— Итак, вы утверждаете, что не собирались искать новое место?

Громко всхлипывая, Эрна Крюгер возразила:

— Нет, я хотела уйти.

— Тогда назовите адреса людей, которым вы предлагали свои услуги.

— Но ведь я только собиралась это сделать. Я еще никому ничего не предлагала. Я лишь думала об этом.

— Три дня?

Эрна Крюгер потеряла всякую способность спорить. Она уронила голову на стол и безудержно разрыдалась.

Обер-комиссар изменил тактику. Он встал, подошел к ней и успокаивающе положил руку на плечо:

— Ну что ж, фрау Крюгер, теперь давайте поговорим начистоту. Я ведь могу себе представить, как все было. То, что вы придумали с разбитой вазой, — всего лишь отговорка, не так ли?

Эрна Крюгер выпрямилась. Она достала маленький шелковый носовой платок и вытерла слезы. Однако возражать Мёршелю не стала. Снисходительно, словно отец, который хочет заставить дочь признаться в своем первом неверном шаге, он попытался обрисовать домработнице, как она могла убить Нитрибитт.

— У фройляйн Нитрибитт всегда дома было много денег, а также драгоценностей, так? Вы у нее зарабатывали хорошо, но далеко не столько, чтобы позволить себе покупать такие дорогие вещи. Вот вы и взяли незаметно деньги или какое-нибудь колечко. Однако во вторник Нитрибитт это заметила и призвала вас к ответу; дело дошло до ссоры с рукоприкладством, вы схватили вазу и ударили ее. Ну что, фрау Крюгер, разве все было не так? А эту историю с вазой, которую вы мне рассказывали, вы придумали уже потом.

Эрна Крюгер неподвижным взглядом, словно загипнотизированная, уставилась на Мёршеля. Обер-комиссар по-дружески ей кивнул:

— Признавайтесь лучше сразу, фрау Крюгер. Через день-другой мы все равно разберемся с этим делом. А до тех пор у вас не будет ни секунды покоя. Послушайте, тут, рядом, мои коллеги снимают отпечатки пальцев, которые оставлены в квартире. Они обследуют и предмет, которым была убита Нитрибитт. Они найдут на нем кровь и, конечно же, отпечатки ваших пальцев. Ну что, вы и теперь будете лгать?

Неподвижный взгляд Эрны Крюгер был по-прежнему устремлен на Мёршеля. Ее губы дрожали, но она не проронила ни слова.

— Фрау Крюгер, если вы сейчас мне скажете правду, все будет выглядеть совсем по-другому. Все увидят, что вы проявили благоразумие и раскаялись. Тогда можно будет иначе рассматривать это преступление в суде — возможно, как убийство в состоянии аффекта. Я уверен, что у вас безупречная репутация, — это будет принято во внимание в качестве смягчающего обстоятельства. Да и Нитрибитт не была ангелом. Присяжные это тоже учтут в вашу пользу.

Мёршель хорошо знал свое дело. Его слова были проникнуты сочувствием и пониманием. Они звучали так убедительно, что, казалось, женщине ничего другого не оставалось, как сказать: "Да, так все и было!"

Эрна Крюгер вдруг, словно очнувшись от кошмарного сна, энергично затрясла головой:

— Да что вы здесь такое рассказываете?! Я не могла ее убить. Ведь пришел Польмальчик. Он оставался с ней, как бы я могла… Да нет же, это не я!

Обер-комиссар доброжелательно посмотрел на нее:

— Фрау Крюгер, вы это себе внушили. Вы хотели бы, чтобы так было, но на самом деле этого Польмана нет. Завтра утром мы пригласим всех мужчин с такой фамилией, которые живут во Франкфурте, и тогда выяснится, что никто из них не знает Нитрибитт, а уж тем более не был у нее. Ладно, давайте лучше поедем в управление и там продолжим беседу.

Сломленная Эрна Крюгер покорно вышла вслед за Мёршелем из кухни. Будто в полусне спустилась она вместе с ним по лестнице мимо все еще поджидавших фоторепортеров. Похоже, она даже не замечала, что ее фотографируют и что люди, собравшиеся внизу, перед домом, говорят друг другу: "Они уже взяли убийцу. Это домработница!"

Как потом признавался ловкий обер-комиссар Мёршель, именно этого он и добивался. Предварительное задержание Эрны Крюгер должно было остановить слухи о какой-то таинственной подоплеке убийства Нитрибитт, показать общественности, что это дело такое же, как и сотни других, и помочь публике побыстрее забыть о нем.

Домработницу в тот же вечер отпустили домой, естественно, после обстоятельного допроса. Одной из причин ее освобождения было небольшое расследование, которое провел обер-комиссар Брайтер среди жильцов дома № 36 по Штифтштрассе. Всем он задавал один и тот же вопрос: "Когда в последний раз вы видели Нитрибитт?"

46-летняя секретарша, живущая на втором этаже, сообщила, что видела ее вечером 29 октября между 16.30 и 17.30 возле дома, перед парадным входом. Более точное время она назвать не могла.

Этому соответствовали и показания продавщицы расположенного в доме мясного магазина. У нее 29 октября между 16.30 и 17.00 Нитрибитт покупала печень для своего пуделя Шовинга.

Два наборщика из типографии, как раз напротив дома № 36, в один голос заявили, что видели, как 29 октября между 21.30 и 22.00 она выходила из дому.

Очень важные показания дала женщина, проживающая под квартирой Нитрибитт: "Это было в среду, 30 октября, где-то между 13.30 и 14.00. Я услышала из квартиры надо мной громкий мужской голос, затем пронзительный крик и глухой стук падения. Я не обратила на это особого внимания, поскольку у Нитрибитт довольно часто буянят".

Наконец, истопник дома рассказал обер-комиссару, что он видел, как во вторник, 29 октября, примерно в 15.30 черноволосый мужчина лет тридцати пяти, которого он неоднократно встречал раньше с Нитрибитт, поспешно покинул ее квартиру и уехал на легковой автомашине, стоявшей до этого во дворе дома. По его описанию, этот человек походил на близкого друга Нитрибитт, о котором говорила домработница Крюгер. На допросе она описала его внешность так: "Высокий, широкоплечий, черные волосы, примерно тридцать пять лет".

Все эти показания тем не менее не продвинули франкфуртскую комиссию по расследованию убийств вперед: они не позволяли ни установить точное время преступления, ни получить более конкретные сведения о предполагаемом убийце.

— Слабо, очень слабо, слабее некуда, — саркастически прокомментировал обер-комиссар Брайтер полученные в первый день результаты, когда в полночь докладывал о них шефу франкфуртской уголовной полиции Альберту Кальку. Может, вам виден какой-нибудь просвет? Мне — нет.

48-летний директор бегло пролистал отчеты и протоколы допросов и только потом ответил Брайтеру:

— Да, пожалуй, немного. Но ведь для вас, Брайтер, это не в диковинку. Убийцы очень редко оставляют на месте преступления свои визитные карточки. Значит, так, начните все сначала и выявите круг знакомых Нитрибитт.

— Господи помилуй! — простонал Брайтер. — У этой дамы, наверное, сотни знакомых. С кого же мне начинать?

— Ну, это ваше дело, Брайтер. Вы же у нас старая ищейка. Если у дамы так много знакомых, значит, она сама повсюду известна. Прочешите для начала ночные бары и все такое…

— Постойте-ка, — вдруг повернулся Брайтер к своему коллеге Мёршелю. — Вы же нашли записную книжку. И ящик фотографий. Давайте с них и начнем.

Обер-комиссар Мёршель в смущении посмотрел на директора:

— Не думаю, Брайтер, что это будет правильно. В книжечке фамилии таких людей, которым не очень-то улыбается перспектива быть допрошенными в полиции.

— Так… — только и сказал Брайтер и выжидающе посмотрел на директора. А он еще удивлялся, почему это его высшее начальство жертвует сном ради какой-то малозначительной истории с убийством. Раньше ведь за ним такого не водилось. В лучшем случае Кальк позволял себе ознакомиться с отчетом, но, как правило, в детали не вникал. Он подключался только к крупным делам, о которых много писали в газетах. Коллеги злословили, будто он делает это лишь для того, чтобы его фамилия почаще упоминалась прессой.

Теперь Брайтер начинал понимать, что за историей с Нитрибитт скрывалось нечто большее, чем казалось на первый взгляд.

Кальк будто прочитал его мысли:

— Давайте-ка обойдемся пока без записной книжки, Брайтер. Если она нам понадобится, хотя я так не думаю, мы в любой момент сможем к ней вернуться.

И, словно в подтверждение сказанного, он достал из папки маленькую книжицу и запер ее в ящик своего письменного стола.

Именно в этот момент в голову обер-комиссара Брайтера пришла хитроумная, но опасная своими возможными последствиями идея. Если он не может выйти на людей из записной книжки, пусть тогда они сами к нему приходят. Он решил предоставить нескольким хорошо знакомым ему репортерам доверительную информацию о таинственной записной книжке. Достаточно будет всего нескольких слов о том, что на квартире убитой обнаружена книжечка с фамилиями и адресами ее клиентов. Это их подстегнет. Они придут сами, без посторонней помощи, только бы не получать компрометирующей повестки из полиции.

Брайтер был прямо-таки восхищен своей затеей, но вслух только сказал:

— Ну что ж, ладно, пусть будет так. Нам остается лишь надеяться на удачу.

Директор Кальк неожиданно зевнул и демонстративно посмотрел на золотые ручные часы:

— Думаю, на сегодня хватит, обсудим все остальное завтра рано утром. Но в любом случае мы должны разыскать этого Польмана. Брайтер, может, вы возьмете это на себя?

Обер-комиссар прилежно записал фамилию в свой толстый потрепанный блокнот:

— Все будет в порядке, господин директор. Завтра утром я свяжусь со столом прописки, и они мне «выберут» всех Польманов.

Но на следующее утро обер-комиссару Брайтеру заниматься этим уже не пришлось. Первым посетителем, который появился в управлении полиции 2 ноября 1957 года, был 36-летний торговый агент Хайнц Кристиан Польман.

— Кто занимается убийством Нитрибитт? — спросил он у полицейского на входе. Вахмистру пришлось трижды справляться по телефону, прежде чем он смог ответить. Об этом случае пока еще мало кто знал.

— Идите наверх, на третий этаж, в комнату № 356 к обер-комиссару Брайтеру.

Обер-комиссар уставился на вошедшего Польмана, как на привидение, и недоверчиво проговорил:

— Это действительно вы?

— То есть как, — неуверенно спросил Польман, — вы что, меня ждали?

Брайтер принужденно улыбнулся:

— Как раз нет. Однако если бы вы не пришли, через несколько часов я определенно был бы у вас. Но сначала присядьте.

Польман опустился на предложенный стул, высоко подтянув тщательно отутюженные брюки. Пока он не начал объяснять причины своего прихода, Брайтер взял телефонную трубку и, набирая номер, сказал:

— Извините, я хотел бы поставить в известность своего шефа. Полагаю, ему надо присутствовать при нашем разговоре.

— Пожалуйста, ничего не имею против, — негромко ответил Польман и вытащил из кармана портсигар. Брайтер, сообщая коллеге Мёршелю, что прибыл господин Польман, пододвинул к нему пепельницу.

— Так, — начал беседу Брайтер, — он сейчас будет. А пока, господин Польман, расскажите, с чем пришли.

Прежде чем начать, Польман раздавил только что раскуренную сигарету:

— Ну… вы ведь и так догадываетесь, как я понял. Пришел я по поводу смерти фройляйн Нитрибитт… прочитал сегодня утром сообщение в газете. А поскольку я с ней близко знаком, то счел за лучшее немедленно прийти к вам. Мне кажется, я мог бы оказать помощь в расследовании. Я ее давно знаю…

Его прервал скрип открываемой двери. Вошел обер-комиссар Мёршель. Польман повернулся к нему и поднялся со стула, когда тот, подойдя ближе, представился.

Брайтер, поясняя, сказал Мёршелю:

— Господин Польман — хороший знакомый убитой Нитрибитт. Он утром прочитал газетное сообщение и сразу же пришел к нам, так как считает, что его показания об убитой могут помочь следствию.

— Очень любезно с вашей стороны, — непринужденно проговорил Мёршель и предложил Польману опять занять свое место. Сам же сел немного в стороне, чтобы иметь возможность незаметно наблюдать за посетителем.

— Я принял очень близко к сердцу смерть фройляйн Нитрибитт, — продолжил свой рассказ Польман в какой-то торжественной, чуть ли не ритуальной манере, которая совсем не подходила к его мужественному, даже немного грубоватому лицу.

Брайтер с трудом сохранял любезное выражение лица. Этот человек ему не нравился. Он был слишком патетичен, слишком красив, слишком мягок и чем-то напоминал мужчин, которые отираются в тех барах, где не жалуют женщин.

И он не ошибся. Когда позже, в ходе разговора, Мёршель спросил Польмана, не был ли он в любовной связи с Нитрибитт, тот откровенно признался, что женщины его не интересуют.

Беседа продолжалась почти час; Польман рассказал, что с Нитрибитт он познакомился чуть больше года назад совершенно случайно на какой-то бензозаправке и с тех пор их связывали доверительные, товарищеские отношения. Он не умолчал и о том, что знал о профессии Нитрибитт и был посвящен в ее дела.

В этом месте в разговор впервые вмешался Мёршель и спросил, хорошо ли он знает клиентов убитой. Едва только стало ясно, что Польману известны фамилии большинства из них, Мёршель сразу же перевел беседу в другое русло:

— Скажите, господин Польман, когда вы в последний раз виделись с фройляйн Нитрибитт?

Ответ разочаровал шефа комиссии по убийствам. Показания Польмана полностью совпадали с тем, что говорила домработница Крюгер. 29 октября около трех часов дня он пришел в квартиру Нитрибитт и застал еще конец ссоры из-за разбитой вазы; он даже слышал, как Нитрибитт отказала фрау Крюгер в месте. Слово в слово, будто они сговорились, он повторил показания домработницы.

— Хорошо, господин Польман, а что произошло потом, когда фрау Крюгер ушла? — спросил Брайтер, как только Польман сделал паузу, чтобы закурить новую сигарету — уже шестую, как отметил про себя обер-комиссар Мёршель.

— Вы хотите знать все до деталей?

— По возможности, да. Насколько вы, конечно, помните.

— Хорошо… Так вот, когда фрау Крюгер ушла, Рози сказала: "Налей-ка нам выпить, Польмальчик". Она всегда называла меня Польмальчиком.

Брайтер перебил его:

— Не обязательно так подробно, господин Польман. Рассказывайте только о том, что представляется важным в связи с последующими событиями.

— Именно так и есть, господин комиссар! То, что Рози по собственной инициативе предложила выпить, — необычно. Она ведь была почти патологически скупа, и ее приходилось всегда долго упрашивать, если у меня вдруг появлялось такое желание.

— Ну, хорошо. Она неожиданно предложила вам выпить. Почему?

— Она сказала, что ей надо выпить, потому что последние дни для нее были сплошной нервотрепкой.

— Она имела в виду нервотрепку из-за Крюгер?

— Нет, об этом она тут же забыла.

— Так что же это была за нервотрепка?

В этом уже было что-то необычное. Прежде чем ответить, Польман потушил недокуренную сигарету и сразу же закурил новую.

Мёршель отметил это про себя и оценивающе посмотрел на кучу окурков в пепельнице.

— О том, что ее так раздражало в последнее время, она мне, разумеется, не сказала. Думаю, это было не столько раздражение, сколько страх. Еще за несколько дней до этого Рози мне позвонила и сказала, что ей нужно очень срочно поговорить со мной, поскольку, мол, она опасается за свою жизнь.

— Ах, вон оно что! — помимо воли вырвалось у Брайтера.

— Да, именно так она сказала. Я не принял это всерьез, точно так же, как и вы сейчас. Все это было на нее совсем не похоже.

— Кто же угрожал ее жизни? Она хоть что-нибудь сказала вам об этом?

— Нет. Тогда она только попросила, чтобы я налил выпить. Это было шотландское виски. Когда мы выпили первую рюмку, зазвонил телефон. Как я понял из разговора, к ней хотел прийти один из постоянных посетителей.

Мёршель снова прервал рассказ Польмана:

— Она вам не сказала, кто звонил?

— Сказала. Это был Фельдман. Насколько я знаю, очень богатый фабрикант. Поэтому она и не смогла отказать.

Брайтер собрался задать пару вопросов об этом богатом фабриканте, но Мёршель опередил его:

— Ну и как, пришел он, этот Фельдман?

— Да, появился минут через десять. Мне пришлось спрятаться на кухне, чтобы он не заметил, что до него еще кто-то был. Анонимность клиентов была высшим профессиональным правилом Рози. Поэтому-то она и не сказала мне, кого так опасалась.

— Но, наверное, не этого Фельдмана? Иначе она не позволила бы ему прийти или не отпустила бы вас.

— По всей вероятности, это так, господин комиссар.

Обер-комиссару Мёршелю не очень-то понравилось, что Польман видел Фельдмана на квартире у Нитрибитт. Фельдман во Франкфурте был известным, уважаемым человеком.

— Вы сказали, что Нитрибитт отослала вас на кухню, чтобы Фельдман не заметил, что до его появления в квартире уже был мужчина. Ну и как же вы потом смогли незаметно уйти? Ведь стук двери должен был вас выдать.

— На этот счет у нас все было оговорено. Ведь довольно часто случалось, что к Рози приходили посетители, когда я был у нее. Она просто кричала из гостиной: "Эрна, если ты идешь, то не забудь, пожалуйста, взять хлеба". Для меня это было сигналом уходить, а клиент, услышав стук двери, думал, что ушла домработница.

Обер-комиссар Брайтер с ухмылкой покачал головой и не смог удержаться, чтобы не спросить:

— А вы не знаете, сколько господа кавалеры платили за такой визит?

Польман опустил голову, как будто этот вопрос для него был особенно мучительным, но потом сказал:

— От пятисот до тысячи марок. Но некоторые дарили также украшения или что-нибудь из одежды. Все это было очень индивидуально.

Брайтер воздержался от дальнейших вопросов. Вместо него спросил Мёршель:

— Сколько было времени, когда вы ушли?

Польман немного подумал:

— Так, пришел я в три часа… Скорее всего, около половины четвертого, может, чуть раньше.

— И что вы делали потом?

— Поехал домой на своей машине.

— Какая у вас машина?

— «Форд-50», модель «комби».

— Какого цвета?

— Светло-серого, — Польман показал на окно. — Можете проверить. Он стоит внизу, перед управлением.

Мёршель слегка улыбнулся:

— В этом нет необходимости, мы вам и так верим. Но хотелось бы, чтобы вы точнее указали, когда были дома. Может ли кто-нибудь это подтвердить?

В первый момент показалось, что Польман собирается протестовать против превращения беседы в допрос. Однако он тут же овладел собой:

— Самое позднее — в четыре часа. Я еще по пути купил сигарет и вечернюю газету, но приехал наверняка не позднее четырех часов.

— Кто-нибудь видел, как вы приехали?

— Не могу сказать. Я, во всяком случае, никого не встретил.

— Вы что же, весь оставшийся вечер так ни с кем больше и не виделись?

— Только со своим квартирантом; он пришел домой в восемь часов.

— Следовательно, никто не может подтвердить, что вы делали с трех часов дня до восьми часов вечера?

Польман раздраженно ответил:

— Если вы имеете в виду, что у меня нет алиби, то вы правы. Но смею вас заверить, что, будь я убийцей, я бы здесь не сидел!

Брайтер встретил выпад, Польмана приветливой улыбкой:

— Правильно, господин Польман, вы бы тогда сидели в камере предварительного заключения. Так что ничего такого у господина комиссара и в мыслях не было. Просто мы должны проверить всех знакомых Нитрибитт, чтобы, по возможности, исключить тех, кто не имеет никакого отношения к убийству.

Все с той же приветливостью Брайтер, однако, показал своим следующим вопросом, что по-прежнему не снимает с Польмана подозрений:

— Вы сказали, господин Польман, что Нитрибитт хотела срочно с вами поговорить. Почему же тогда вы не пришли к ней на следующий день?

Вопрос пришелся мимо цели. На этот раз улыбнулся Польман:

— Потому что 30 октября в 6.30 я улетел в Гамбург и вернулся только вчера в 22.10. Я работаю представителем одной гамбургской фирмы и часто выезжаю туда по делам.

Польман вытащил из кармана пиджака проспект своей фирмы и положил его на стол перед Брайтером:

— Здесь адрес фирмы. Вы можете проверить то, что я сказал. Кроме того, моя фамилия значится в списках пассажиров авиарейсов.

Брайтер отодвинул проспект:

— Да мы и так вам верим, господин Польман. Но что делать, такая у нас работа. Вы же понимаете, полиции приходится все проверять и перепроверять.

Прежде чем Польман успел забрать проспект, к столу подошел Мёршель и взял его:

— О, я знаю эту фирму… Давно вы там работаете?

— Больше трех лет.

Мёршель протянул проспект Польману — название и адрес фирмы он уже запомнил.

Брайтер выжидающе посмотрел на шефа и, увидев, что у Мёршеля больше нет вопросов, закончил разговор:

— Спасибо, господин Польман. Ваш визит, безусловно, поможет нам в расследовании. Примите за это нашу искреннюю признательность!

Он протянул Польману руку и попрощался. Мёршель лишь сдержанно кивнул, но, когда Польман уже стоял у двери, сказал:

— Надеюсь, господин Польман, если появятся еще вопросы, вы не откажете в любезности снова посетить нас?

Польман холодно кивнул:

— С удовольствием, насколько мне позволят дела.

С этими словами он покинул кабинет.

— Зачем вам тратить на него время? Ведь его участие в преступлении исключается, — сказал Мёршелю Брайтер. Он не понимал, чего еще хочет шеф от этого свидетеля.

— Это почему же? — спросил Мёршель.

— Потому, что Нитрибитт, по показаниям соседки снизу, убили не раньше 30 октября. Или вы думаете, что он рассказывает басни? Это было бы очень глупо с его стороны.

Вошедший в кабинет директор Кальк избавил Мёршеля от необходимости отвечать. По переговорному устройству он слышал весь разговор с Польманом.

— Нитрибитт убили не 30-го, а 29 октября, между пятнадцатью и шестнадцатью часами. Вот заключение доктора Вегенера по результатам вскрытия, — сказал Кальк и передал Мёршелю двухстраничный протокол института судебной медицины.

Прежде чем Мёршель начал читать текст, директор распорядился:

— Итак, принимайтесь за Польмана; проверьте, на что он живет, сколько зарабатывал в последние годы, нет ли у него долгов, ну и все такое прочее… Постарайтесь раздобыть стоящий обвинительный материал. А Польмана допрашивать… По всем другим направлениям следствие можно прекратить…

Брайтер не поверил своим ушам:

— Вы что, серьезно полагаете, что другими версиями не следует заниматься?

— Вы считаете, Брайтер, у вас будет мало работы с этим парнем?

Обер-комиссар решился еще на одно, последнее, возражение:

— Но, господин директор, если с Польманом мы попадем впросак, то потеряем все другие следы. Преступник выиграет время и спрячет все концы в воду.

Кальк ничего не ответил и только, выходя из кабинета, бросил Мёршелю:

— Вы знаете, что делать; будем действовать, как договорились. А пока никаких сообщений прессе.

Брайтер в ярости прикусил губу. Когда дверь за Кальком захлопнулась, его прорвало:

— Кто здесь сумасшедший — я или он? Нельзя же так однобоко вести расследование! Кому это непонятно?!

Было похоже, что обер-комиссар Брайтер со своими опасениями оказался прав. Информация о таинственной записной книжке Нитрибитт, которую он на следующий день сообщил нескольким газетчикам, вызвала громкий скандал. Все газеты с жадностью набросились на этот лакомый кусок и под аршинными заголовками рассказали о том, что во франкфуртской квартире Нитрибитт перебывала вся верхушка западногерманского общества. Для фантазии газетных писак было мало дюжины фамилий, которые имелись в записной книжке на самом деле; они собирались уже составлять списки из сотен известных в стране людей. Имя Нитрибитт моментально обросло самыми невероятными историями. При помощи спрятанной в цветочной вазе кинокамеры и встроенного в кровать магнитофона она якобы запечатлевала для истории свои забавы со знаменитыми людьми, а потом этим же их шантажировала. Некоторые газеты попытались даже придать скандалу политическую окраску: Нитрибитт-де была высококлассной коммунистической шпионкой и в своей французской кровати выведывала у влиятельных сластолюбцев государственные тайны.

Итак, скандал разразился, несмотря на то что директор Кальк, закадычный друг тогдашнего министра внутренних дел Шредера, приложил все силы — кстати, исходя не только из личных побуждений, — чтобы его предотвратить.

Позднее один западногерманский институт, изучающий общественное мнение, задался целью подсчитать все публикации о деле Нитрибитт. Получился внушительный результат — более трех тысяч сообщений и статей в иллюстрированных журналах, еженедельниках и газетах.

Не было другой такой фамилии, которая бы в то время так часто повторялась прессой, как фамилия Нитрибитт!..

Однако вернемся к франкфуртской комиссии по расследованию убийств. Для задерганных криминалистов скандальная шумиха в прессе имела прямо-таки катастрофические последствия. После первого сообщения кабинет обер-комиссара Брайтера в течение недели посетило около трехсот видных представителей деловых и политических кругов. Добровольно оставив в гаражах свои сверкающие хромированными поверхностями автомобили, чтобы их не могли опознать по номерам, они на трамвае приезжали в управление полиции, давали в убого обставленном служебном кабинете показания о своих отношениях с убитой Нитрибитт и, заламывая руки, просили сохранить это в тайне.

До сих пор ни одна из фамилий тех мужчин, которые посетили тогда полицию, не известна. Ни один из высокопоставленных любителей «клубнички» не был разоблачен. Для сотрудников комиссии эти массовые допросы означали беспрестанную писанину, которая отодвинула в сторону всю остальную работу. Поиски убийцы утонули в бумажном море свидетельских показаний. Но ведь эти показания, записанные пока только со слов, нужно было когда-то проверять… Теперь уже все были убеждены, что убийцу или его нанимателя надо искать в кругу этих людей. Однако до тех пор, пока эти высокопоставленные мужи являлись только свидетелями, полиция имела право не раскрывать их фамилий и мест работы. А что, если на одного из них падет подозрение в убийстве Нитрибитт или его уличат как убийцу?..

Так далеко дело не пошло. Показания и алиби трехсот одиннадцати ценных для общества людей проверять не понадобилось, фамилии их не были преданы огласке. Нашелся человек, который взял подозрение в убийстве Нитрибитт на себя. Он позволил продержать себя целый год в предварительном заключении и устроить над собой суд, после того как ему гарантировали за это соответствующий гонорар и оправдательный приговор за недостаточностью улик. Это был… Хайнц Польман близкий друг Нитрибитт! Джентльменское соглашение между Польманом и уголовной полицией Франкфурта стало невероятнейшим скандалом, в сравнении с которым само дело Нитрибитт выглядело просто детской игрой.

Подробно неизвестно, как и на каких условиях Польман согласился взять на себя роль убийцы. Протокол на своеобразных торгах между ним, директором Кальком и гамбургским адвокатом Мюллером не велся, и свидетелей тоже не было. Сами же участники по понятным причинам молчат до сих пор. Однако последующие события и особенно процесс против Польмана, который прошел через два года и закончился оправдательным приговором из-за недостатка доказательств, не оставляют сомнений в том, что именно таким неприглядным способом дело Нитрибитт было положено под сукно.

А события развивались следующим образом.

12 ноября 1957 года, на одиннадцатый день после того, как стало известно об убийстве Нитрибитт, обер-комиссара Мёршеля временно отстранили от должности, а его подчиненных переключили на другое нераскрытое убийство. Официально было объявлено, что у него нервный срыв из-за перегруженности работой. На суде, однако, Мёршель опроверг такое толкование своего отстранения.

Под присягой он заявил: "Директор Кальк требовал от меня ареста Польмана и дал указание прекратить отработку других версий. Я не согласился с этим. Собранный против Польмана обвинительный материал был настолько легковесен, что на суде мы выставили бы себя на посмешище. Разработку других версий я считал настоятельной необходимостью. Я был убежден, что Польман не убийца. Из-за этих разногласий меня и отстранили от работы".

Выведя комиссию по расследованию убийств из игры, директор Кальк продолжил расследование сам. Помогал ему главный комиссар Радои из политической полиции Франкфурта, который слыл надежным человеком и был специально откомандирован в уголовную полицию для работы по делу Нитрибитт.

Все дальнейшие следственные действия были направлены исключительно на Польмана. И все же прошло немногим больше трех месяцев, прежде чем газеты смогли сообщить об аресте "убийцы Нитрибитт". Хайнц Польман был задержан 5 февраля 1958 года.

Пресс-бюро управления полиции распространило сообщение о причинах ареста Польмана, состоявшее из шести пунктов. Вот они:

"1. Непосредственно перед убийством Нитрибитт Польман находился в стесненном финансовом положении. Сразу после преступления он израсходовал почти двадцать тысяч марок.

2. Арестованный не смог объяснить, откуда у него эти деньги. Вместе с тем доказано, что он знал, где у себя в квартире Розмари Нитрибитт в тот момент хранила очень большую сумму наличными. Польман знал также о запланированной Нитрибитт покупке кольца и уговорил свою подругу повременить с ней. Таким образом он хотел помешать ей истратить наличные деньги.

3. Свидетели показывают, что в то время, когда было совершено преступление, видели Польмана в районе Штифтштрассе; он был взволнован и обливался потом, на губе имел повреждение, которое, вероятно, получил во время стычки перед убийством.

4. Нитрибитт мог убить только тот, кто был с ней близко знаком, хорошо знал ее образ жизни, привычки, особенности квартиры. После того как соответствующие этим признакам люди были тщательно проверены, все, кроме Польмана, оказались вне подозрения.

5. Польман дал ложные показания об одежде, которая была на нем в день убийства. Он пытался удалить со своих серых брюк пятна крови. Правдоподобных объяснений по поводу этих пятен он дать не смог.

6. На месте преступления найдены отпечатки его пальцев".

В дополнение было сказано, что Польман до сих пор не сознался и отказывается до суда давать какие-либо показания.

Через одиннадцать месяцев Польман был освобожден из предварительного заключения. Должно быть, общественность уже готовили к безрезультатному исходу предстоящего процесса. Судья окружного суда, проверяющий законность арестов обвиняемых, неожиданно постановил: "Против обвиняемого в деле нет достаточных улик". Мёршель, бывший руководитель комиссии по расследованию убийств, пришел к этому выводу еще год назад. Гораздо интереснее был второй пункт судебного постановления об освобождении из-под ареста: "Является недопустимым, что убийство такое длительное время остается нераскрытым".

Арестовывая Польмана, уголовная полиция добивалась только одного: устранения всех следов, ведущих к настоящему убийце. Года для этого хватило. Если теперь кому-нибудь захотелось бы распутать весь клубок дела Нитрибитт, он не нашел бы конца нити.

"Мавр" Польман сделал свое дело, теперь ему было позволено уйти.

Польман в тот же день улетел в Гамбург, встретился там с адвокатом Мюллером и договорился с ним о стоимости своего молчания. Подробности этой беседы стали известны только полтора года спустя во время судебного расследования во Франкфурте. О процессе, который начался 19 июня I960 года и больше напоминал оперетту, нежели заседание суда присяжных, западногерманский журнал «Штерн» писал:

"Самым решительным на этом странном процессе является не прокурор, как следовало бы ожидать, а обвиняемый Польман… Он руководит ходом процесса, как будто оправдательный приговор уже у него в кармане. Внешне он выглядит так, словно в следственной тюрьме у него была камера с балконом на юг. Когда ему стало жарко в зале суда, он безапелляционно обратился к председательствующему: "Господин советник, вы не будете против, если я сниму ботинки?" Он не просит, а требует или ставит в известность".

Советник участкового суда Дрейзель, который вел разбирательство, ничего не имел против того, чтобы Польман уже в начале процесса уютно, по-домашнему, устроился бы без ботинок. Он даже разрешил обвиняемому давать показания сидя, в то время как прокурор должен был читать обвинительное заключение стоя. Если репортеры покидали зал, чтобы по телефону проинформировать свои редакции о ходе процесса, Польман тотчас обращался с жалобой к председателю суда: "Это меня нервирует, неужели нельзя прекратить беготню туда-сюда?"

И председатель послушно требовал у журналистов максимально избегать ненужных хождений.

Какую роль играл Польман на проходящем процессе, стало особенно хорошо видно во время выездного заседания суда, которое состоялось на его квартире и которое должно было прояснить, мог ли Польман прятать накопленные им двадцать тысяч марок под обувным шкафчиком. Полиция настолько плотно оцепила район улицы, где жил Польман, что ни его защитник, ни даже председатель суда не смогли проникнуть через кордон. Напрасно пытался втолковать советник Дрейзель, что он председатель суда и ему непременно нужно пройти в дом. "Это каждый может сказать", — ответил ему один из бравых полицейских и дал понять, что не намерен продолжать дискуссию. К счастью, вскоре появился господин Польман, лицо которого было хорошо знакомо полицейским по газетам. Он покровительственно похлопал одного из них по плечу: "Вы что, ребята? Ведь это мой председатель, мне без него нельзя. Пропустите-ка его".

Только так и смог председатель суда присяжных попасть в квартиру Польмана на выездное заседание суда.

Внешне же процесс больше всего напоминал фарс, который, собственно говоря, не имел никакого отношения к обвинению в убийстве.

"29 октября, между 15.00 и 16.30, Польман ударом по голове оглушил Нитрибитт, задушил ее и ограбил" — все еще гласило вымученное директором Кальком заключение, хотя уже в ходе предварительного дознания многие свидетели опровергали это утверждение. Оно по-прежнему опиралось на рассказ домработницы Эрны Крюгер о трех бутылках с молоком и трех пакетах с булочками, которые стояли перед квартирой Нитрибитт. Но ведь комиссия по расследованию убийств обнаружила только пустые бутылки и пакеты, потому что Эрна Крюгер якобы от волнения все это съела и выпила! Два адвоката Польмана, которых он смог нанять на полученные за молчание деньги, легко поставили под сомнение предполагаемое время смерти Нитрибитт. Они представили суду целый ряд свидетелей, которые еще обер-комиссару Брайтеру давали показания о том, что видели Розмари Нитрибитт живой — и поздно вечером 29 октября, и даже днем 30-го. Полицейский врач Вегенер, который производил вскрытие трупа, вынужден был признать, что высокая температура в комнате убитой могла значительно ускорить процесс разложения. К тому же, при экспертизе учитывались температурные замеры, сделанные Брайтером после того, как комната целый час оставалась с открытым окном. Все это тоже опровергало утверждение о смерти Нитрибитт 29 октября.

После этого и без того шаткий карточный домик обвинения рухнул. Если Нитрибитт была убита не днем 29 октября, то Польман оказывался вне подозрений. Ведь только на это время у него не было алиби. Следующие два дня он провел в Гамбурге — это доказывали регистрационные списки авиапассажиров и допросы деловых людей, с которыми он там встречался.

Все дальнейшие заседания суда уже не имели особого значения для исхода процесса.

Правда, один раз напряженность в зале возникла, когда председатель спросил Польмана, откуда у него появились деньги, на которые он купил новую автомашину и несколько дорогих костюмов.

Сначала, в полиции, Польман утверждал, что скопил их, пряча под обувным шкафчиком. Это была очевидная ложь. Он не мог, работая торговым агентом и ведя разгульный образ жизни, собрать двадцать тысяч. Значит, деньги происходили из других, скрытых, источников, о которых Польман не хотел говорить. Какого рода эти источники, можно было догадаться по его предыдущим судимостям: он уже десять раз представал перед судом за мошенничество, кражи и растраты.

Вместо того чтобы просто отказаться отвечать на вопрос председателя, Польман начал настолько глупо и неправдоподобно изворачиваться, что непосвященные присяжные заседатели и присутствующие в зале сделали вывод, будто он украл их у Нитрибитт. В этой, пожалуй, единственной за весь процесс щекотливой ситуации Польмана выручил прокурор Зоммер. Хотя он и представлял обвинение и должен был изобличать Польмана как убийцу, он задал ему вопрос, который полностью освобождал его от обвинения: "Господин Польман, правда ли, что вы получили за молчание четверть миллиона марок от лиц, которые, вероятно, каким-то образом связаны с убийством?"

Большего для Польмана не могли сделать даже оба его адвоката. Он признательно улыбнулся прокурору и утвердительно кивнул головой.

Если до этого момента среди присутствующих и были наивные люди, полагавшие, будто убийство Нитрибитт не раскрыто из-за ошибок и упущений в ходе расследования, то теперь и им стало ясно, что вся история с судебным процессом служила лишь тому, чтобы оставить в тени истинные причины и обстоятельства этого преступления.

Какой гонорар получил или должен был получить Польман за свою роль — об этом на процессе сказано не было. Правда, одна газета писала: "Польман затребовал за молчание миллион" — и многословно сообщала подробности: "После того как Польмана освободили из предварительного заключения и один из журналов начал печатать серию статей, которые должны были вскрыть подоплеку убийства, родственники некоего именитого клиента Нитрибитт испугались разоблачения. Поэтому они поручили одному гамбургскому адвокату предпринять соответствующие шаги. Адвокат встретился с Польманом. Говорят, будто тот потребовал миллион марок. В ходе дальнейших переговоров сошлись на двухстах пятидесяти тысячах".

Упомянутый гамбургский адвокат по фамилии Мюллер выступил на предпоследнем судебном заседании в качестве свидетеля зашиты и под присягой подтвердил, что вел такие переговоры с Польманом. Однако он говорил не о "деньгах за молчание", а о "приобретении за деньги прав личности". Предложение дать показания о сумме выплаченных денег и фамилии своего доверителя адвокат тактично отклонил, ссылаясь на профессиональный долг хранить тайну клиента.

Когда же председатель наивно спросил обвиняемого, не может ли он сказать, сколько получил денег и кто ему заплатил, Польман проявил такую же тактичную сдержанность. "Я не хотел бы отвечать на этот вопрос", — только и сказал он.

12 июля 1960 года судебный спектакль закончился. Как и было обещано Польману, его оправдали за недостаточностью улик. Свершилось это "во имя народа" и… за государственный счет.