"Криминальные сенсации (Часть 1)" - читать интересную книгу автора (Продьоль Гюнтер)

Убийца вдов

Королева Елизавета, по-доброму улыбаясь, взирала на безволосый круглый череп шефа истборнской полиции Ричарда Уокера. Ее изображение пересекал прибой Английского канала[7], который всего в сотне метров от здания полиции омывал пляж престижного морского курорта и отражался на стекле портрета. Зеркало воды доходило до королевской диадемы с бриллиантами в сотни карат, и порой казалось, что ее величество смотрит из аквариума.

Инспектор уголовной полиции Джеймс Пью, который, сидя на стуле для посетителей, уже довольно долго наблюдал за этой игрой света, не мог сдержать улыбки. Раздавшееся покашливание заставило его снова стать серьезным. Сэр Ричард Уокер, напротив которого он сидел уже полчаса, вытирал платком со лба крупные капли пота, хотя этот пятый день августа 1956 года был необычайно холодным.

Свободной рукой Уокер отодвинул кипу газет и проговорил уставшим голосом:

— Так, давайте подведем черту, Пью. Доктор Адамс уже тридцать лет является одним из самых уважаемых людей нашего города. И мы не можем вот так, ни с того ни с сего, начинать расследование и подозревать его, врача с безупречной репутацией, в убийстве, опираясь только на сомнительную писанину скандальной прессы. Репортеры все это высосали из пальца. Доктор Адамс — один из богатейших людей Англии, у него нет нужды убивать своих пациентов. Нет, нет, меня увольте от этого!

Инспектор Пью слегка пожал плечами:

— Не думаю, сэр, что мы можем это себе позволить. Газеты публикуют одну статью за другой. Население начинает проявлять беспокойство. Об этой истории с убийствами доктора Адамса говорят уже повсюду в Истборне. В чайных салонах кумушки пересказывают сплетни об убийце вдов. Адамса они называют не иначе как "доктор Синяя Борода". У нас нет другого выхода, даже если доктор Адамс — ваш друг. Мы обязаны начать расследование!

Сэр Ричард Уокер вскочил с кожаного кресла, тяжело ступая, подошел к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Пью показалось, что он слышит учащенное биение его сердца.

Уокер несколько минут раздумывал, затем повернулся и с решительным видом подошел к телефону. Набирая номер центральной телефонной станции, он почти торжествовал:

— А почему обязательно мы должны вести расследование? У нас есть право и возможность подключить вышестоящую инстанцию. Здесь как раз тот случай, когда мы не в состоянии справиться с таким сложным делом. Для чего у нас существует знаменитый Скотланд-Ярд? Вот пусть они и поломают себе голову над этим…

На другом конце провода отозвалась телефонистка. Уокер торопливо сделал заказ:

— Мисс, пожалуйста, Скотланд-Ярд, отдел по расследованию убийств!

Пока начальник полиции ожидал связи с Лондоном и нервно теребил телефонный шнур, инспектор упорно смотрел в пол, чтобы не показать своего разочарования. Слишком велико было его желание самому заняться этим делом, которое газеты называли "преступлением века". Может быть, это помогло бы ему стать старшим инспектором, а то и заслужить перевод в Лондон, в "Ярд"?

Герберт Хэннэм, старший офицер уголовной полиции, или — он предпочитал, чтобы его так называли, — главный инспектор, был коренастым седым мужчиной пятидесяти лет. Выглядел он как корабельный маклер, зимой и летом носил твердый черный котелок в форме дыни, любил Мэрилин Монро и неприличные анекдоты, если их рассказывали не на службе. В остальном же он был человеком, полностью лишенным чувства юмора, педантичным и, пожалуй, как никто другой из англичан, терпеть не мог английские детективные романы и бега борзых. Целью его жизни было стать начальником уголовной полиции. И все двадцать с лишним лет службы он преследовал эту цель с ожесточенной, поначалу даже какой-то фантастической настойчивостью. До поста руководителя отдела по расследованию убийств ему все же удалось подняться.

В его небольшом доме на окраине города всем заправляла миниатюрная приветливая жена, которой он в конце каждого месяца вручал нераспечатанным конверт со своим жалованьем и которой беспрекословно подчинялся; такого же подчинения он требовал и от своих подчиненных. Каждое утро, когда он отправлялся в бюро, имея в запасе четверть часа, жена провожала его до садовой калитки и кричала вслед звонким, проникнутым заботой голосом: "Герберт, только не вскакивай на ходу в автобус и, пожалуйста, подними воротник, ведь такая погода…" Вот уже девятнадцать лет она проделывала это каждое утро, потому что еще не было случая, чтобы Герберт Хэннэм не пошел на работу.

В силу служебного положения Хэннэм мог выбирать из поступающих дел такое, которое обладало признаками сенсационности, и можно было ожидать громкого резонанса в прессе. У Хэннэма выработалось особое чутье на такие дела, и не в последнюю очередь поэтому он стал самым известным криминалистом Скотланд-Ярда. Этим объясняется и его желание лично взяться за расследование дела об "убийце вдов из Истборна".

Ни одно уголовное дело последних лет не привлекало к себе такого внимания, как история умерщвления вдов в курортном Истборне. С основательностью бухгалтера Хэннэм сразу же начал готовиться к расследованию. Он запросил из отдела прессы все сообщения на эту тему, по справочникам ознакомился с историей города, его обитателями и их образом жизни, изучил календарь местного дворянства и записи в поземельной книге. После этого собрал следственную группу из опытных и надежных сотрудников; своим заместителем назначил сержанта Хьюита, пожилого, умудренного многолетним опытом криминалиста.

12 августа 1956 года Хэннэм с группой выехал на место. Истборн, расположенный на южном побережье Англии, был скорее большим роскошным домом престарелых, заполненным старухами-вдовами и пенсионерами, чем курортом. Каждый четвертый житель города был старше шестидесяти пяти лет, да и приезжающие отдыхать были преимущественно пожилыми людьми. Соответственно протекала и жизнь в городе: однообразно, консервативно, без каких-либо сенсаций. Преступность была почти нулевой — последнее преступление с применением насилия произошло здесь тридцать два года назад. Тогда 74-летний миллионер из ревности зарезал свою 19-летнюю любовницу. Прежде чем полиция начала расследование, убийца умер: от всех этих волнений у него отказало сердце.

Для такого специалиста, как главный инспектор Хэннэм, Истборн большого интереса не представлял. Здесь не было ни притонов, ни игорных и публичных домов, ни района, подобного лондонскому Сохо, где имели обыкновение собираться уголовные элементы, и поэтому полиция знала, где искать. Дело, к расследованию которого Хэннэм приступил на следующий день, было самым странным из всех, что приходилось вести знаменитому криминалисту. В то время, когда все газеты под аршинными заголовками сообщали, что 59-летний истборнский врач доктор Джон Бодкин Адамс за последние двадцать лет умертвил наркотическими инъекциями не то двадцать, не то четыреста двадцать богатых вдов, предварительно заставив их под гипнозом завещать в свою пользу не то 31 618, не то 498 741 фунт стерлингов — цифры зависели от фантазии газетчиков, — этот полноватый, невысокий человек с круглой лысой головой в дешевых очках на носу картошкой как ни в чем не бывало продолжал заниматься врачебной практикой. Более того, в приемной роскошной виллы на Тринити Триз, 6, теперь отбоя не было от пожилых дам, которые хотели стать его пациентками. Ведь у скучающих женщин появилась возможность пощекотать себе нервы, рассказывая где-нибудь за чаем: "Меня сегодня обследовал мой будущий убийца…"

Главному инспектору и его сотрудникам предстояло проверить обоснованность каждого подозрения, высказанного в многочисленных газетных статьях и сообщениях. Было изучено четыреста двадцать историй болезни умерших пациенток, произведено шестнадцать эксгумаций и просмотрено множество завещаний. Ничего, что позволило бы утверждать, будто доктор Адамс каким-то предосудительным образом способствовал смерти больных или составлению ими завещания в его пользу, обнаружено не было. Однако это не обескуражило Хэннэма. Он, как ищейка, продолжал кружить по Истборну, пока в подвалах нескольких аптек не наткнулся на рецепты на получение наркотиков, правда, выписанные шесть лет назад, но предназначались они одному человеку — миссис Эдит Элис Морелл. Под всеми рецептами стояла одна и та же подпись: доктор Джон Бодкин Адамс. Казалось, Хэннэм наконец вышел на верный след.

Умершая 13 ноября 1950 года на восемьдесят девятом году жизни Эдит Морелл, вдова ливерпульского фабриканта, за несколько дней до смерти изменила завещание в пользу доктора Адамса, оставив ему свой "роллс-ройс", 6675 фунтов стерлингов наличными и шкатулку с драгоценностями. Об этом Хэннэм узнал от бывшего душеприказчика вдовы адвоката Согноу.

"Изменение в завещание было внесено под воздействием наркотиков", сообщила инспектору медсестра Энн Мэйсон-Эллис. В свое время она ухаживала за вдовой Морелл и показала, что по распоряжению доктора Адамса сделала пациентке семьдесят семь инъекций морфия и героина за последние пять дней ее жизни. Это подтвердила и медсестра Кэролин Рэнделл, которая тогда тоже была в составе обслуживающего вдову Морелл персонала. С ее слов Хэннэм занес в протокол, что инъекции наркотиков производились исключительно по указанию доктора Адамса. Он был единственным, кто имел ключ к шкафчику, где миссис Морелл хранила свои лекарства.

Самые важные показания Хэннэм получил от старшей медсестры Хелен Стронэк, которая присматривала за больной в ночь ее смерти. Она готова была под присягой подтвердить, что доктор Адамс дважды ночью посещал вдову и оба раза собственноручно вводил ей пять кубических сантиметров паральдегида. "Абсолютно смертельная доза", — пояснила старшая медсестра.

Сержант Хьюит, заместитель Хэннэма, разузнал о еще двух крайне подозрительных обстоятельствах. Во-первых, по настоянию Адамса тело умершей не предали земле, как распорядилась ее семья, а кремировали. К тому же пепел был развеян над морем. Во-вторых, доктор при оформлении документов на кремирование на анкетный вопрос, получает ли лечащий врач что-нибудь по завещанию, ответил отрицательно, то есть обманул.

Казалось, неоспоримых доказательств вины Адамса хватало, однако Хэннэму этого было мало. Он вернулся на один день в Лондон, чтобы заручиться поддержкой медэкспертов. На Харли-стрит, где работали самые престижные и дорогие лондонские врачи, он нанес визиты двум специалистам по наркотикам доктору Даутуэйту и доктору Эшби — и ознакомил их с запротоколированными показаниями медицинских сестер. Оба врача в один голос заявили, что назначение за столь короткий срок такого количества морфия и героина, не говоря уже о введении в роковую ночь десяти кубических сантиметров паральдегида, можно объяснить только одним: доктор Адамс хотел убить больную!

Тем не менее Хэннэм все еще не решался задерживать Адамса. Он готовил этот последний шаг с особой тщательностью. Видимо, надеясь обнаружить дополнительные доказательства, он попросил у мирового судьи разрешение на обыск — и 24 ноября в сопровождении сержанта Хьюита и инспектора Пью отправился в дом доктора Адамса.

Тот без всякого сопротивления позволил провести обыск. Когда в ящике письменного стола нашли нотариальный акт о вскрытии завещания, из которого следовало, что одна из умерших пациенток, выражая свою последнюю волю, оставила ему несколько тысяч фунтов стерлингов, Адамс даже признался, что за тридцать пять лет работы получил в наследство от пятнадцати других пациенток не меньше 165000 фунтов. Он пояснил Хэннэму, что подобные акты дарения в Англии вовсе не являются чем-то необычным и свидетельствуют лишь о хорошем тоне представителей высшего общества.

Хэннэм попробовал поймать Адамса на каверзном вопросе: "А почему же тогда при кремации вы отрицали факт получения такого наследства?"

Но тот, не раздумывая ни секунды, ответил: "Потому что я не хотел обидеть родственников покойной. Если бы они узнали, что домашний врач имел какую-то часть от наследства, это, возможно, было бы им неприятно. Только поэтому!"

Через два дня после обыска Адамсу пришлось объясняться с мировым судьей, правда, по иному поводу: расследование выявило среди прочего ряд нарушений закона, которые хотя и рассматривались обыкновенно как проступки профессионального свойства, но требовали надлежащего осуждения, коль скоро о них становилось известно. Речь шла о необоснованном назначении лекарственных препаратов и небрежном оформлении историй болезни.

Но и после этого разбирательства Джон Адамс остался на свободе; ему пришлось только внести залог и расстаться с заграничным паспортом. Затем его оставили в покое до 19 декабря, на целые три недели, которые понадобились Хэннэму, чтобы собрать дополнительный обвинительный материал.

В этот холодный зимний день Адамс вернулся после домашних визитов. Едва он запарковал перед домом черно-серый "люкс-МГ" и исчез за тяжелой входной дверью, как на Тринити Триз свернул невзрачный "остин" и тоже остановился перед домом № 6. Из машины вышли Хэннэм, Хьюит и Пью. На этот раз в кармане у Хэннэма был ордер на арест.

— Вы обвиняетесь в убийстве, — сказал главный инспектор, приступая к неизбежным при аресте формальностям.

— В убийстве? — удивленно переспросил Адамс и тут же самоуверенно добавил: — Не думаю, что вы сможете это доказать.

За убийство в то время в Англии еще полагалась смертная казнь, но Адамса, казалось, это не пугало. Он совершенно спокойно распорядился, чтобы экономка уложила в маленький саквояж полотенце, мыло, зубную щетку и пасту, надел только что снятую шляпу и сделал рукой приглашающий жест, словно говоря: "Пожалуйста, можно идти".

Главному инспектору даже пришлось поторопиться с фразой о праве задержанного отказаться давать показания.

— Мистер, я должен обратить ваше внимание на то, что вы не обязаны давать каких-либо показаний. Если же вы их дадите, то они могут быть использованы против вас во время судебного разбирательства, — поспешно проговорил Хэннэм, понимая, что все это сейчас не к месту.

Доктор Адамс не сказал больше ни слова и, похоже, не собирался защищаться от выдвинутых против него обвинений. Хэннэм вынужден был еще раз выполнить предписанные законом формальности. Когда в полицейском управлении Истборна Адамса взяли под стражу, он вторично сообщил ему о причине ареста и добавил:

— Вы не хотите возразить против этих обвинений? Все, что вы скажете, будет зафиксировано в протоколе и может быть использовано в ходе судебного разбирательства.

Он произнес эту злополучную казенную фразу запинаясь, словно плохо подготовившийся школьник; она не помогла ему избавиться от чувства какой-то неловкости.

Адаме снял очки в никелированной оправе, слегка протер их и заявил:

— Думаю, что лучше всего мне вообще ничего не говорить.

Этой линии Джон Адамс с завидным упорством придерживался и дальше. Во время длительного предварительного следствия, которое, в соответствии с английским уголовным правом, предшествовало суду присяжных, он неизменно реагировал на все лишь любезной улыбкой. По существу же дела Адамс не сказал ни единого слова.

В эти дни старший инспектор Хэннэм купался в лучах славы. Газеты, которые, не дожидаясь начала процесса, принялись вкривь и вкось толковать это дело, превозносили Хэннэма как величайшего криминалиста века. Американская кинокомпания "Уорнер бразерс" прислала ему телеграмму с предложением сыграть роль главного инспектора в фильме "Убийца вдов", который там собирались снимать; коллеги в Скотланд-Ярде с завистью пожимали ему руку, поздравляя с предстоящим повышением. А уж когда из личной канцелярии ее величества королевы Елизаветы поступили сведения о высочайшем одобрении деятельности инспектора и просочились слухи о предстоящем пожаловании ему дворянского звания, тут даже у очерствевшего на службе Герберта Хэннэма навернулись на глаза слезы умиления.

Тем временем судьба "вдовьего" врача оказалась в руках никому не известного адвоката, которому по воле случая было поручено защищать доктора Адамса. Имя Джеффри Лоуренса еще не звучало на крупных судебных процессах, тем более не был он избалован вниманием прессы. Коллеги говорили о нем: "На скрипке он играет прекрасно, а на суде — из рук вон плохо". Предшествующая адвокатская деятельность Лоуренса ограничивалась в основном бракоразводными и мелкими гражданскими процессами. Порога зала суда присяжных он еще никогда не переступал. За то, что ему выпало защищать доктора Адамса, Лоуренс должен был благодарить безнадежное положение последнего. Сэр Хартли Шоукросс, который был одним из главных обвинителей на Нюрнбергском процессе, — что принесло ему широкую известность, — и которому Адамс предложил защищать себя за гонорар в десять тысяч фунтов стерлингов, отклонил это предложение, несмотря на царское вознаграждение, заметив при этом: "Безнадежное дело. Этому человеку виселица обеспечена. Это так же точно, как дважды два — четыре. К тому же я хорошо знаю инспектора Хэннэма".

Так и получилось, что Общество правовой защиты врачей, в котором состоял Адамс, поручило его защиту Лоуренсу, поскольку претензии последнего по поводу величины гонорара были минимальными.

19 марта 1957 года в зале заседаний № 1 старинного здания лондонского суда "Олд Бэйли" начался сенсационный процесс над доктором Адамсом. Жители Лондона, а вместе с ними и половина Англии, ждали этого события с таким нетерпением, которое обычно вызывает лишь финальный кубковый матч по футболу или регата в Хенлее. Лондонцы даже забыли об исчезновении из цирка удава и трех шимпанзе за три дня до начала процесса, хотя это событие и держало в напряжении весь город.

За день до судебного разбирательства доктора Адамса перевели в лондонскую тюрьму "Брикстон". Здесь он получил тюремный номер "7889", под которым на следующее утро его отправили в здание "Олд Бэйли", в камеру № 23. Камера представляла собой каменный мешок, облицованный кафелем, площадью 12 квадратных метров; из мебели в ней находились только деревянные столик и табуретка. Сидя на ней, Адамс должен был ожидать вызова.

Настроение его отнюдь не улучшилось, когда унтер-офицер охраны, знакомый с местными достопримечательностями, рассказал ему, что в этой камере сидели известнейшие английские преступники, такие, как убийца Хэйг, растворявший свои жертвы в ванне с кислотой, и осквернитель трупов Кристи, и что в расположенном прямо над камерой зале суда всех их приговорили к смертной казни через повешение.

Еще до полуночи, за двенадцать часов до начала судебного заседания, снаружи, у бокового портала здания суда, стали собираться первые любопытствующие, экипированные складными стульями и пледами. К утру их было уже несколько тысяч. Как только в половине десятого открылась тяжелая, обитая железом входная дверь, человек двадцать из них попало в зал суда. Остальные места были забронированы для представителей королевского двора и высшего общества; восемьдесят мест оставили газетчикам со всех концов света. Процесс становился событием мирового значения.

Ровно в десять тридцать доктора Адамса повели вверх по каменной лестнице из четырнадцати ступенек, которая из камеры вела прямо к "док", как называют англичане скамью подсудимых. Вступительные слова по поводу начала слушания дела прозвучали с присущей британскому судопроизводству торжественностью. После того как обвиняемый, его защитник и все присутствующие заняли свои места, в зал с достоинством прошествовал судья Девлин с белым париком на голове и ярко-красной мантией на плечах.

Вежливый доктор Адамс неторопливо поднялся и учтиво поклонился. На присяжных заседателей он произвел приятное впечатление: казалось, в нем удачно сочеталось что-то от Уинстона Черчилля и неунывающего мистера Пиквика из знаменитого романа Чарльза Диккенса.

В зал вошел один из служащих суда. Он торжественно нес перед собой длинный шест с букетом фиалок на конце. Свежие цветы для председателя суда были данью традиции, пришедшей из тех времен, когда обвиняемых доставляли из затхлых, кишевших вшами темниц.

Судья Девлин обратился к двенадцати присяжным заседателям с краткой речью, разъяснявшей их обязанности. Все они были представителями состоятельных слоев общества, так как в соответствии с указом 1825 года присяжными могли избираться только землевладельцы и главы семей, в домах которых было не меньше пятнадцати окон…

— Между судьей и присяжными заседателями, — сказал в заключение Девлин, существует разделение труда. Вы заботитесь о фактах, я — о праве. Это означает, что мне нужно установить, имеются ли юридические предпосылки для вынесения обвиняемому приговора за совершенное убийство. Вы же должны решить, причем единогласно, доказывают ли вину подсудимого предъявленные суду обличительные материалы. Меру наказания определяю я. А теперь займите, пожалуйста, свои места.

Наконец королевский генеральный прокурор сэр Рэджинальд Буллер, являющийся к тому же депутатом палаты общин и членом правительства ее величества, поправил свеженапудренный парик и выразительным громким голосом произнес:

— Джон Бодкин Адамс, вы обвиняетесь в том, что 13 ноября 1950 года из корыстных побуждений убили Эдит Элис Морелл. Вы признаете себя виновным?

Спокойно, почти невозмутимо, Адамс поднялся с места, посмотрел, прищурившись, на прокурора и вежливо ответил:

— Я невиновен, милорд.

Это было все, что сказал провинциальный врач за семнадцать дней судебных заседаний. Он снова уселся на место и уткнулся двойным подбородком в прорезиненный воротничок, который носил по соображениям экономии. К этому времени скупость Адамса стала так же хорошо известна, как и его утонченное чревоугодие. Одна солидная газета писала, будто он настолько избаловал свое нёбо, что перед отходом ко сну клал вставную челюсть в стакан с рейнским вином.

Интерес к происходящему в зале выдавали только глаза Адамса, лицо же его все время оставалось неподвижным. Постороннему наблюдателю могло показаться, что это просто один из любопытствующих, а уж никак не человек, судьба которого здесь решалась.

Прокурор Буллер, судя по всему, всецело находился под влиянием кампании, развернутой средствами массовой информации. Он выдвигал предполагаемые доказательства, подробно описанные в газетах. Как отмечал впоследствии главный инспектор Хэннэм, прокурор одного за другим предъявлял присяжному суду свидетелей обвинения и заставлял их слово в слово повторять то, что уже давно было всем известно из газет.

Медсестра Энн Мэйсон снова поведала о том, что Адамс за последние пять дней жизни миссис Морелл назначил ей семьдесят семь уколов морфия и героина. Кэролин Рэнделл еще раз поклялась, что Адамс был единственным, кто имел ключ от шкафчика с медикаментами, а старшая медсестра Хелен Стронэк опять подтвердила, что доктор дважды собственноручно в последнюю ночь делал инъекции паральдегида. Скоропалительное изменение завещания в пользу обвиняемого, кремирование тела по его распоряжению — все это было еще раз подтверждено свидетелями. Чтобы завершить портрет местечкового врача-убийцы, королевский прокурор дополнительно предоставил возможность целому хору специально подобранных свидетелей обрисовать образ жизни подсудимого. Два десятка уважаемых граждан Истборна — соседи, пациенты, знакомые доктора — выходили на свидетельское место и рассказывали нелицеприятные вещи о его поведении и профессиональной деятельности. И хотя никто ни слова не сказал по существу дела, все было направлено на то, чтобы убедить присяжных, что этот, такой добродушный на вид, человек вполне способен на приписываемые ему преступления.

И когда поднялся невысокий, невзрачный адвокат обвиняемого, чтобы подвергнуть свидетелей перекрестному допросу, зал загудел. "Какая здесь еще может быть защита?" — спрашивали одни. "Из этих показаний уже ничего не выжмешь", — думали другие. А лицо королевского прокурора Буллера выражало самодовольство и уверенность в победе.

Первые слова Джеффри Лоуренса пока еще не смогли изменить общего настроения. Тихим голосом, почти робко, он попросил присутствующих с пониманием отнестись к его выступлению.

— Я лишь пытаюсь узнать правду. Помогите мне, пожалуйста, в этом, обратился он к свидетелям, чтобы затем исподволь, постоянно извиняясь, заманить их в расставленные им сети.

Первой его жертвой, не заметив этого, стала старшая медсестра Хелен Стронэк, производившая впечатление чопорной старой девы. С подчеркнутой вежливостью Лоуренс спросил ее, не имеют ли обыкновение медсестры, если, конечно, они добросовестно относятся к своей работе, делать во время дежурства записи о всех происшествиях. Стронэк с готовностью подтвердила это, поскольку хотела, чтобы ее считали добросовестной медсестрой.

Лоуренс задал следующий вопрос:

— Вероятно, по ходу лечения умершей миссис Морелл вы тоже делали подобные записи?

Старшая медсестра, не подозревая опасности, подтвердила и это.

Лоуренс продолжал:

— Миссис Стронэк, прошло больше шести лет, как умерла миссис Морелл. Если я сейчас спрошу о подробностях вашей работы у постели больной в последние дни ее жизни и попрошу при этом дать точный ответ, на что вы станете больше полагаться — на вашу память или на записи, которые тогда делали?

Свидетельнице, разумеется, пришлось признать, что записи являются более достоверным источником сведений, чем воспоминания.

— В этой связи еще один, последний, вопрос, — извинился Лоуренс за свою настойчивость. — Если между фактами, которые вы воссоздаете по памяти, и отражением событий в ваших записях будут несоответствия, где в таком случае следует искать истину? В ваших записях или в вашей памяти?

На этот раз медсестра ответила не сразу: теперь она почувствовала подвох. И только после некоторых колебаний, уже не так уверенно, сказала:

— Истиной, видимо, будет то, что я тогда записала.

Как только Лоуренс добился от свидетельницы этого, казалось бы, несущественного признания, он прекратил допрос и извлек из потертого кожаного чемоданчика, в котором носил свои бумаги и завтраки, школьную тетрадь оранжевого цвета. Он раскрыл ее, показал медсестре и спросил:

— Та ли это тетрадь, в которой вы делали записи о работе у постели миссис Морелл?

Хелен Стронэк лишь кивнула головой. Лоуренс вытащил из чемоданчика одну за другой еще семь тетрадей в красных, оранжевых и синих обложках. Оказывается, он раздобыл всю историю болезни миссис Морелл, которую вели медсестры в последние месяцы ее жизни.

Эти восемь ученических тетрадей стали подлинной сенсацией процесса. Главный инспектор Хэннэм, который неделями вел поиски в аптечных архивах, регистрах завещаний и историях болезни, не придал им никакого значения, он даже ни разу не взял тетради в руки, не говоря уже о том, чтобы изучить их. А мало кому известный юрист, занимавшийся до этого лишь гражданскими исками, с их помощью построил такую тактику защиты, которая за несколько дней сделала его самым знаменитым английским адвокатом по уголовным делам. Этими тетрадями он развалил все здание солидно обоснованного обвинения в убийстве. На основании истории болезни Лоуренс неопровержимо доказал, что не только доктор Адамс, но и другие истборнские врачи еще до него назначали миссис Морелл наркотики в таких же дозах. К тому же медикаменты находились не в закрытом шкафу, ключ от которого якобы был только у доктора Адамса, а в открытом, доступном для всех выдвижном ящике стола. И, наконец, не доктор Адамс в роковую ночь сделал последний укол вдове Морелл, а дежурная медсестра Рэнделл. Она собственноручно записала это в истории болезни.

Лоуренс провел также перекрестный допрос душеприказчика вдовы Согноу, который сообщил в свое время Хэннэму о том, что миссис Морелл изменила завещание в пользу доктора Адамса. Согноу вынужден был признать, что эти изменения касались не только Адамса: сестре Рэнделл тоже причиталось триста пятьдесят фунтов стерлингов.

Полностью же подорвать доверие к показаниям медсестер адвокату удалось при помощи следующего приема. После описанного заседания суда Лоуренс поручил частному детективу проследить за женщинами и попытаться подслушать, о чем они будут говорить. На следующий день он представил присяжным заседателям результаты этих "съемок скрытой камерой". Вызванный на свидетельское место детектив показал: "Три свидетельницы по дороге домой подробно обсуждали ход суда и договорились опровергнуть на следующем заседании тот факт, что наркотики хранились в выдвижном ящике стола".

Медсестры, опустив головы, признали справедливость этих слов. В результате их показания потеряли всякую ценность для судебного разбирательства и, в соответствии с британским законодательством, были вычеркнуты из протоколов.

Едва главный инспектор Хэннэм узнал о провале трех своих главных свидетелей, как очередь дошла до него. Со своей обычной, немного старомодной вежливостью защитник Лоуренс попросил его дать показания в качестве свидетеля. Уверенный в себе, с предупредительной улыбкой на лице, Хэннэм поднялся на свидетельское место и благосклонно оглядел переполненный зал.

Адвокат неспешно взял в руки лист бумаги со своими записями, а затем тихо спросил:

— Господин свидетель, я хотел, собственно говоря, задать вам только один вопрос. Не будете ли вы так любезны ответить на него?

Хэннэм был изумлен. Только один вопрос? Да у него были готовы ответы на сотню вопросов. Он хотел рассказать о своем расследовании, о трудностях, с которыми пришлось столкнуться, о деталях предварительного следствия. Поэтому он разочарованно проговорил:

— Пожалуйста, господин адвокат, спрашивайте.

Лоуренс вышел на шаг из-за своего стола, со скучающим видом посмотрел на потолок и спросил:

— Верно ли, господин свидетель, что вы сами добились разрешения на обыск в квартире обвиняемого у истборнского мирового судьи и сами с членом вашей комиссии по расследованию убийств производили обыск?

Занервничавший было главный инспектор облегченно вздохнул. Лоуренс задал вопрос, который его больше всего беспокоил и на который он поэтому мог ответить очень обстоятельно. Ведь именно во время обыска Адамс признался ему, что получил наследство от шестнадцати своих пациенток. Это обстоятельство имело чрезвычайно важное значение при мотивации обвинения.

Хэннэм, сидевший на зеленом кожаном кресле для свидетелей, оживился и, подавшись вперед, ответил:

— Разумеется, я сам произвел обыск. Это может подтвердить вам обвиняемый…

Защитник тут же поднял руку, давая понять, что не нуждается в этом дополнении.

Хэннэму стоило усилий сдержать себя. Ему хотелось рассказывать дальше о том, что произошло на вилле, но поскольку он выступал как свидетель, то должен был дожидаться следующего вопроса адвоката.

Однако Лоуренс больше никаких вопросов задавать не стал. Он поклонился председательствующему и Хэннэму:

— Я очень благодарен вам, господин свидетель. Это все, что мне хотелось узнать.

Хэннэм, судья, прокурор, присяжные заседатели и представители прессы — все в растерянности уставились на защитника, который тем временем вернулся на свое место с видом школьника, правильно ответившего на уроке. Он что, действительно больше ничего не хочет спросить — казалось, было написано на лицах у всех. Лоуренс приветливо глянул на публику и сделал Хэннэму знак, что тот может занять место в зале.

Инспектор в некотором замешательстве последовал этому указанию. Лоуренс поднялся и попросил у председателя разрешения сделать заявление.

— Пожалуйста, прошу вас… — поспешно ответил судья Девлин. Он, как и все остальные, с большим нетерпением ожидал этого.

Прежде чем говорить, адвокат достал из-под стола свой чемоданчик и вынул из него потрепанный том уголовного кодекса. Не торопясь, он отыскал нужный параграф и зачитал его:

— …Производство обыска разрешается только местным полицейским инстанциям…

Закончив цитировать, Лоуренс передал книгу присяжным для ознакомления, а сам произнес небольшую речь:

— Господин председатель, дамы и господа присяжные заседатели, настоящим я призываю вычеркнуть свидетеля Хэннэма из свидетельских списков. Я хотел бы назвать следующие причины для этого: по закону, обыск в жилище могут производить только местные полицейские органы, в нашем случае — полиция Истборна. Как вы только что слышали от свидетеля, он сам производил обыск у обвиняемого. Однако свидетель, насколько мне известно, является служащим лондонской полиции. Следовательно, он не имел права производить этот обыск и тем самым оказался виновным в нарушении неприкосновенности жилища. Но служащий полиции, который в ходе расследования преступного деяния сам совершает правонарушение, не может выступать перед судом в качестве свидетеля, это делает невозможным вынесение справедливого приговора…

Судья Девлин, опустив голову, наблюдал за присяжными. Они продолжали изучать текст уголовного кодекса, но, похоже, никак не могли прийти к какому-нибудь общему решению. Тогда судья встал, поправил парик и объявил:

— Ввиду наличия правовых оснований требование защиты удовлетворяется. Свидетель Хэннэм не будет более давать показания на суде!

Не сразу до всех участников процесса дошло, что же все-таки произошло: главного инспектора Скотланд-Ярда отстранили от участия в судебном расследовании, как нарушителя закона!

Сутки спустя вечерние лондонские газеты опять уверенно провозгласили: "Судьба доктора Адамса решена. Медэксперт профессор Даутуэйт настаивает на том, что Адамс хотел убить миссис Морелл".

В тот день действительно казалось, что осуждение Адамса неизбежно. Вызванный обвинением в качестве свидетеля доктор Даутуэйт недвусмысленно заявил: "Даже если в основу заключения положить только инъекции, отмеченные в истории болезни, вывод останется прежним: дозы, которые доктор Адамс, согласно записям, назначал миссис Морелл, должны были привести к ее смерти!"

Адвокат Лоуренс поначалу не смог ничего противопоставить этим аргументам. Он предложил прервать перекрестный допрос до следующего дня, чтобы выиграть время и что-нибудь придумать. Никто, правда, не верил, что можно было найти какой-то выход. Поэтому королевский прокурор согласился с предложением защиты. На следующее утро Лоуренс преподнес свой последний сюрприз. Он обратился к суду с ходатайством допросить еще одного эксперта, что в принципе допускалось британским законом и поэтому было разрешено судьей. Адвокат вызвал на свидетельское место доктора Джона Хармэна, главного врача крупной лондонской больницы святого Томаса, научный авторитет которого был не меньшим, чем у профессора Даутуэйта.

— Говорить о смертельной дозе наркотиков, как это делает здесь доктор Даутуэйт, с научной точки зрения бессмысленно, — заявил Хармэн, чем сразу же вызвал повышенный интерес у присяжных заседателей. — Каждый человек на это реагирует по-своему. Для определения абсолютно смертельной дозы потребовались бы эксперименты на людях, что, естественно, недопустимо. Таким образом, сознающий свою ответственность врач никогда не скажет, что та или иная доза наркотика обязательно вызовет смерть человека.

С помощью нескольких веских доводов доктор Хармэн превратил заключение своего именитого коллеги в ненужный клочок бумаги. Более того, он полностью дискредитировал его, когда в заключение с едкой иронией заметил:

— Впрочем, для того чтобы исключить вывод о смерти миссис Морелл от сверхдозы наркотиков, достаточно всего лишь обратиться к медицинской науке. Если бы это было так, то больная умерла бы от паралича дыхательных органов, который характеризуется постепенным сокращением количества вдохов в минуту, вплоть до полного прекращения дыхания. Однако, согласно записям дежурной медсестры, дыхание умирающей не замедлялось, а, наоборот, стремительно учащалось и незадолго до наступления смерти достигло шестидесяти вдохов в минуту.

Показания доктора Хармэна знаменовали собой перелом в ходе процесса. Теперь было все равно, как присяжные станут оценивать оба заключения, главное, что они уже не могли, решая, виновен или невиновен подсудимый, опираться на мнения экспертов, раз те так противоречили друг другу. Им уже нельзя было с полной уверенностью, как того требовал закон, сказать, что доктор Адамс убийца и мошенник, получавший наследства больных обманным путем.

Всего сорок минут потребовалось присяжным заседателям для принятия решения.

Стрелки старинных часов в зале суда показывали одну минуту первого, когда судья Девлин объявил:

— Джон Бодкин Адамс, вы свободны!

Маленький полноватый человек, который семнадцать дней судебного разбирательства сидел на скамье подсудимых с непроницаемым лицом, и на этот раз не обнаружил признаков особого волнения. Он со скромным видом поднялся, слегка поклонился и сказал невыразительным голосом:

— Благодарю вас, милорд!

После этого семенящей походкой направился к лестнице, ведущей вниз, в камеру.

— Я не испытывал особого беспокойства, — заявил Адамс часом позже, когда при выходе из здания суда к нему обратился корреспондент "Дейли экспресс", поскольку всегда верил в силу молитвы и в британское правосудие. Приговор был победой справедливости над злонамеренными слухами и клеветой.

Он говорил эти слова тем самым снисходительно-отеческим тоном, который настолько умиротворяюще действовал на больных граждан Истборна, что, по его же собственному признанию, шестнадцать из них уделили ему особое внимание при составлении завещаний.

Была ли уравновешенность его высказываний отражением чистой совести? Действительно ли этот чудаковатый провинциальный врач был лишь жертвой погони за сенсацией нескольких беззастенчивых журналистов и честолюбивого инспектора уголовной полиции? Или все-таки под маской добродушного сельского дядюшки прятался дьявольски хитрый преступник высшей пробы?

За годы, прошедшие после процесса, ответы на эти вопросы найдены не были "преступление века" так и осталось нераскрытым. Джон Бодкин Адамс бросил врачебную практику и жил на проценты от своего состояния. Правда, один раз он еще привлек внимание газет, которые в свое время называли его величайшим убийцей в истории криминалистики.

Летом 1959 года многие газеты поместили фотографию, на которой он был запечатлен во время своего свадебного путешествия под руку с вдовой ирландского миллионера Айрис Миллз. Может быть, Адамс сделал для себя выводы из процесса и не стал добиваться от своей пациентки наследства, а просто женился на ней?

Не так благополучно закончилась эта история для главного инспектора Хэннэма. С высоты сладостных грез стать шефом Скотланд-Ярда и получить дворянский титул из рук королевы он был низвергнут в пропасть убогого захолустья. Его перевели в Галифакс и дали отдаленный участок. Британское полицейское руководство не могло простить ему такой дискредитации знаменитого Скотланд-Ярда.