"Алмазный меч, деревянный меч (Том 1)" - читать интересную книгу автора (Перумов Ник)Глава 14Темница, куда приволокли Агату, ничем не отличалась от множества других темниц, где ей приходилось сиживать. Ничем, кроме размеров. В крошечной клетушке невозможно было вытянуть ноги. Даже сидеть она могла, лишь прижав колени к груди. Под ногами — голый камень. По сторонам — он же, грубый, необработанный. Никаких признаков двери. Стоило аколиту втолкнуть ее в камеру и захлопнуть дверь, как створка слилась с окружающими стенами, словно и не было ее никогда. Свет тоже отсутствовал. И холод, холод, ледяной невидимый зверь, он тотчас вцепился в Агату всеми бесчисленными своими когтями. «Я тут не выдержу, — с ужасом подумала она. — Нет-нет, не выдержу… не выдержу…» Темницы для рабов тоже не отличались удобствами, однако живой товар надо было сохранить для торговли, он не должен был потерять в цене, и потому до подобных изуверств нигде не додумались. Здесь же, стыдно сказать, не было даже куда справить нужду. Она всхлипнула, утирая вдруг полившиеся слезы грязной ладонью. Как это глупо… побывать под Ливнем, вырваться оттуда — и все лишь для того, чтобы очутиться в вонючих подземельях Арка, обреченной на медленную смерть! Наверное, другой бы на месте Агаты просто сел бы, уронил голову и тихо стал бы умирать от безысходности, холода и тоски. Но Дану не для того прошла всеми кругами преисподних хумансова плена. Пока бьется сердце, жива и надежда — так учили ее в детстве. Надежды не оправдались, вот сейчас, похоже, не оправдается и последняя из всех — но руки она на себя все равно не наложит. И постарается протянуть подольше. В тесном каменном пенале согреться можно было, только прыгая. Агата скакала, пока совершенно не выбилась из сил, холод, правда, отступил. Отдохнуть, замерзнуть, снова приняться прыгать… остановиться, перевести дух — и так далее. Пока есть силы, она будет держаться. Правда, сил этих ей хватит очень ненадолго. Фесс тронулся в дорогу чуть свет. Отпечатки копыт так и остались отпечатками копыт, хотя юноша втайне надеялся, что все, привидевшееся ночью — не более чем сон. Но следы оставались, наглые, вызывающие, они отпечатались на окаменевшей от яда земле — наверное, навсегда. Едва ли кто теперь осмелится войти в этот дольмен, кроме разве что магов Радуги. Вот и пусть поломают себе головы, злорадно подумал Фесс. Оставленную ночным гостем латную перчатку он упрятал подальше, навертев на нее все, что только смог. Становилось не по себе от одной мысли, что ЕЕ можно коснуться. Невдалеке мирно стоял ничем не примечательный с виду пегий конь, пощипывал скудную осеннюю травку, однако Фесс даже не посмотрел в его сторону Лучше он прошагает всю дорогу до столицы пешком, чем сядет на этого зверя. — Эй! Ты мне не нужен! — крикнул он, не сомневаясь, что принявшая вид коня тварь его поймет. И пошел вперед, не оглядываясь. «Воин Серой Лиги думает прежде всего не о собственной жизни, а как выполнить задание», — дурацкая строчка устава неожиданно сделалась спасением. Как хорошо быть просто тем, кто исполняет и не думает о черном ужасе, что стоит совсем рядом, что вполне различим, надо только присмотреться чуть внимательнее… Как хорошо твердить про себя «я должен добраться до Мельина… я должен добраться до Мельина…», стараясь не думать о случившемся ночью, о том, кто таков этот темный гость, что значит странный подарок… Перчатка могла оказаться чем угодно. Ловушкой, палачом и палаческим топором одновременно или, может, только шпионом-подглядчиком… То и дело подмывало избавиться от жутковатого подарка. Дважды рука Фесса уже тянулась к свертку и дважды отдергивалась. «Не делай это, — раздавался строгий голос внутри. — Не делай, хуже будет». Фесс не мог даже приблизительно представить себе, что он предпримет после того, как поговорит с Патриархом, если, конечно, Хеон еще жив. Уж слишком невероятна вся история побега. Что может решить Патриарх? Да самое очевидное, что перед ним либо двойник, либо самодоподлиннейший Фесс, только сделавшийся теперь куколкой Семицветья. И что тогда?.. Была, однако, и еще одна возможность. Стыдная, правда, но тут уж ничего не поделаешь. Вернуться домой. В Долину. Там оставались еще помнящие непоседливого мальчишку Кэра, они могли помочь. Но… расписаться в поражении, признать его, поднять лапки кверху? Ну да, быть может, до Долины он еще доберется, а вот сможет ли потом выйти? Клара Хюммель — это не шутки. Возьмет да закроет ему путь. Очень даже просто. Для боевого мага ее ранга — это раз плюнуть. Фесс подумал, что явно свихивается, когда вполне всерьез стал размышлять о том, не являлся ли ночной гость хитроумной засылкой от магов именно с той целью, чтобы заставить его, Фесса, поджав хвост, бежать домой? Или, что также не исключено — не является ли это еще более хитроумным замыслом его любящей тетушки, упросившей проделать такой фокус кого-то из знакомых магов высшего класса?.. После появления таких мыслей Фесс не выдержал. Будь здесь вода, кинулся бы с головой пусть даже и в канаву. А так пришлось всего лишь пуститься бежать во всю мочь, словно за ним гнался весь Арк со всем бесцветным Нергом в придачу. Помогло, хоть и не слишком сильно. Украсть коня было несложно, однако воровское ремесло Фесс презирал сызмальства. И, когда на Тракте появилась деревушка — уже ожившая, уже робко высунувшая носы из-за плотно законопаченных ставен и еще не слишком поверившая в такую удачу — Ливень мимо прошел! — он не колебался. Заплатить ему нечем, мухлевать в кости он считал ниже своего достоинства даже при таких делах, и, следовательно, оставался только один путь — говорить правду. Дверь таверны была еще заперта, но, когда юноша что было мочи забарабанил в створки черного дуба, с позеленевшими медными петлями, открыли ему довольно быстро. Корчмарь выглядел, как и положено корчмарю — с немалым брюшком, но и с немалой ширины плечами. Волосатые руки тоже внушали уважение. — Здрав буди, добрый человек! — поздоровался Фесс. — Разговор к тебе имею… — Чего? — опешил трактирщик. — Ты откелева ж здесь взялся? С юга? — С севера, хозяин, с севера. Насилу из-под Ливня выскочил, коня потерял… — Ну и повезло ж тебе, паря, — пророкотал хозяин, давая дорогу. — Да ты заходи, заходи, у нас, правда, не повернешься, но народ сейчас уже разбредаться начнет. Что, коня купить хочешь? — он мигом сообразил, в чем дело. — Кони на продажу, конечно, имеются. У Талдыки-немого, у Хвата-обжоры, у… Они миновали громадные сени, полные начавшего суетиться народа. Очевидно, корчма считалась здесь неплохим убежищем. Хозяин толкнул дверь, открылась общая зала, сейчас превращенная в какое-то подобие кочевого табора. Узлы, тюки, какие-то бочки, матрацы, пеленки, дети, родители, тут же — куры, другая мелкая живность. Все это скопище галдело, размахивало руками, торопливо собираясь. — Давайте-давайте, поживее! — гаркнул хозяин. — Пить и гулять завтра станем. А сейчас — разбирай шмотки и быстро отсюда! Мне еще зал после вас, засранцев, мыть… — Сам, что ли, мыть-то будешь? — ехидно крикнули откуда-то из глубины. Хозяин немедленно взбеленился, дело грозило кончиться розыском и потасовкой, однако Фесс твердо взял трактирщика под локоть. — Почтенный, у меня дело. Дело Лиги, — закончил он шепотом. Хозяин подскочил на месте, выпученными глазами уставившись на страшного гостя. Самозванцев Серая Лига не терпела. И разбойники, хоть раз попытавшиеся прикрыться ее славой, очень быстро оказывались либо зарезанными в собственном логове, либо… но об этом не решались даже шептаться. — Мне нужен конь, и быстро, — холодно бросил Фесс. — А-а… ы-ы-ы… — просипел хозяин. — Не бойся, тебя я убивать не стану. Мне нужна лошадь, и все. Получить ее обратно сможешь в Мельинс, трактир «Полосатый Кот», угол Купеческой и Тележной. Скажешь, мол, за конем патриарховым пришел. Тебе вернут. Хозяин попался понятливый. Ни слова не говоря, пошел, вскрыл тщательно законопаченную снаружи и изнутри дверь конюшни, вывел невзрачную лошаденку. — Благодарю. И помни, хозяин, — Серая Лига никого не обманывает. Ты получишь свою животину. Кобылка оказалась на удивление резвой. По крайней мере, деревеньку она миновала вполне приличным галопом, и Фесс уже предался мыслям о том, как удачно все сложилось, что хозяин оказался не дурак, когда… … — Ну а вот теперь мы полетим! — прорычал жуткий голос где-то под ним, и Фесс обомлел — вместо смирной лошадки он восседал на спине здоровенной летучей мыши, уже расправившей крылья. Он рванулся было — напрасно. Странная сила прижала его к шкуре зверя, покрытой густым мехом. Прежде чем Фесс успел хотя бы схватиться за оружие, тварь с протяжным клекотом прянула вверх. — Раз хозяин сказал доставить тебя в Мельин, я доставлю! — рыкнул крылан, набирая высоту. — Сиди смирно, не то сброшу! Фесс с каменным лицом закрыл глаза. Это было все, что он мог в тот миг сделать. Полет оказался очень странным. Ни свиста ветра, ни его напора; они плыли в беззвучии. Сила вложенного в летуна заклятья заставила бы, наверное, Архимага Игнациуса съесть свою собственную бороду. И невольно Фесс задумался — да что же это тогда за гость, если он, похоже, заткнет за пояс всю Радугу? И для чего ему, такому могущественному, нужны какие-то жалкие помощники из смертных, пусть даже и не слишком уж простых?.. …Когда он наконец открыл глаза, они были уже почти в окрестностях Мельина. Крылан резко нырнул вниз — у Фесса к горлу подкатила тошнота. И тотчас же следом за ней — опаляющий жар чужой магии. Боевой магии Семицветья. Он невольно вцепился в мех. Тварь почти что падала, сложив крылья, ускользая из-под невидимых сетей, надвигавшихся с разных сторон. Конечно, глупо было рассчитывать, что к Мельину они подберутся незамеченными. Очевидно, добыча оказалась не по зубам, раз чародеи Радуги, вместо того чтобы просто приказать твари самой опуститься где следует, да при этом еще и представить связанным седока, принуждены оказались пользоваться ловчими снастями… — Быстрее! — рявкнул крылан, и Фесс кубарем покатился по земле. Он едва-едва успел повалиться в какую-то канаву — крылан попытался было резко уйти вверх, но тут сети до него-таки добрались. Казалось, летучее создание врезалось в целое облако голубой тончайшей паутины; громадные черные крылья затрепыхались, забились, когти рвали опутавшие нити; тварь закричала от боли, как закричал бы и человек, не завыла и не заревела, а именно закричала; и когда, вся окровавленная — паутина резала шкуру — она уже, казалось, вот-вот прорвется, голубая паутина превратилась в паутину огненную. Пламенные клинки, сотни, тысячи лезвий кромсали бьющееся в агонии существо; крылан катался по земле, и кричал, кричал, кричал… Так мог кричать только человек. А потом огненные сети сошлись наконец в единый шар белого огня, раздался гром, и обугленные остатки летучего создания расшвыряло по сторонам. Фесс помотал головой, приходя в себя — кто-то из магов Радуги использовал, наверное, всю силу Башни, чтобы расправиться с крыланом. Лицо все горело, в воздухе витал удушливый смрад. Теперь эта полянка надолго станет «заколдованным» или «гиблым» местом, если, конечно, никто не озаботится ее очистить от следов чародейства. Так или иначе, Фесс был почти на месте. Но при этом едва ли не вся Радуга уже должна Знать о случившемся. Они будут здесь в считанные мгновения. Он вскочил и побежал, мигом забыв и о горящем лице, и о засевшем в легких отравленном дыме. Как можно дальше отсюда. И — никакого волшебства. Они все равно станут искать его, положив на это все свои силы, все заклятья… С неожиданной, отстраненной холодностью он вдруг подумал, что шансов больше нет. Ему могло повезти один раз, в хвалинской башне Арка. Здесь, около Мельина, с лучшими из лучших против себя, шансов не оставалось. Кроме лишь одного — уйти отсюда в Долину. Леса вокруг имперской столицы — одно название, что леса, они все прорежены, исчерчены просеками, большими и малыми дорогами, тут и там натыканы сторожки, егеря свой хлеб едят недаром и, конечно же, так просто его не выпустят. И не дадут отсидеться. Фесс знал — лес будут прочесывать методично и неторопливо, окружив его тройным, а то и четверным кольцом стражи, пригнав сюда сотню-другую адептов низших ступеней — и в конце концов найдут. Скрыться он мог лишь в людском муравейнике Мельина, да и то ненадолго. Арк не забудет поражения, а теперь еще и эта тварь… Фесс понимал — насланные Радугой сети охотились не за ним, а за его крылатым конем. Пока еще о существовании наездника никто не знает… но стоит очутиться здесь хоть самому завалящему магу, и все. Отпечаток его сознания — в архивах Арка; поделятся ради такого случая… Выучка сказывалась — Фесс бежал ровно, с носка — на пятку, с носка — на пятку, почти не оставляя следов. Он, конечно, успеет проскользнуть до того момента, как сомкнется оцепление. Вопрос только в том, как его встретят в Мельине… Только теперь он начинал понимать, что воин Серой Лиги по имени Фесс заканчивает свой путь. Он слишком сильно насолил Радуге. И у нее слишком много его следов. Не приходится сомневаться, теперь за него возьмутся всерьез. Да и за тетушку тоже. От этой мысли стало совсем плохо. Школа Патриарха Хеона вызвала к жизни слабосильно-утешительную мыслишку, что все случившееся, мол, есть хитроумный замысел самой же Радуги или, к примеру, Арка, нацеленный на то, чтобы заставить его, Кэра, убраться из Империи. Мысль эта продержалась непростительно долго — несколько мгновений, прежде чем исчезнуть под натиском холодно-рационального «нет». Ночной гость на дороге был самым настоящим, а вовсе не созданным Радугой страшноватым фантомом. За ним ощущалась Сила — не магическая и не человеческая, абсолютно и совершенно непознаваемая, пришедшая из ниоткуда и неведомо зачем. Из ниоткуда. Неведомо зачем. «Твари Неназываемого. Граница», вдруг припомнились слова Командора. Не о них ли речь?.. Он бежал. Мысли метались перепуганными сурками, однако дышал он по-прежнему ровно и ни разу не сбился с ритма. Может, еще не все потеряно? Может, Радуга займется крылатым существом и не обратит внимания?… На сей раз он так разозлился на себя, что на бегу хватил кулаком по собственному лбу. И побежал дальше. Кажется, это все, что ему теперь оставалось. В окружавшей Императора тьме горела одна-единственная крошечная лампадка — больным, бледным бело-желтым пламенем. Под пальцами чуть подрагивал теплый алтарный камень. Повелитель Империи стоял на коленях в крошечной молельне. Он знал — Сежес, Гахлан, Реваз и другие — сейчас далеко. У них что-то случилось, даже у надменной и всесильной Радуги бывают неприятности… Император отдал бы, не колеблясь, свою левую руку за то, чтобы узнать — какие именно. Что в целом свете могло заставить Сежес смертельно побледнеть и прижать руки к сердцу?.. Что могло заставить старого Гдхлана рухнуть в кресло, словно ему подрубили ноги? Их достигла какая-то весть, посланная из орденских башен — и тотчас же все до единого волшебники, исключая, конечно, аколитов из приставленной к Императору охраны, испросили разрешения откланяться. Они даже не сочли нужным скрывать раздражение, исполняя никчемный ритуал. Император не обижался. На приговоренных к смерти не обижаются. Он оставался один в молельне уже долго, очень долго. Государственные дела подождут. Выпрошенные Сежес Второй и Пятый легионы ушли и без всяких происшествий второй день маршировали по широкому восточному Тракту. Заморская армия, хвала богам, перестала гоняться по джунглям за неуловимыми повстанцами, ограничиваясь фуражировкой. На севере бушевали небывало яростные в этом году Смертные Ливни, но тут уже было ничего не сделать. Помочь землепашцам можно будет, лишь когда небеса очистятся. Каков цвет алтаря на самом деле, Император не знал. В молельне вечно царила темнота, а зажигавшаяся лампадка освещала все, что угодно, аккуратно побеленные чистые стены, голый, без лепнины, потолок, дверь, мозаичный пол — но только не алтарь. Его всегда окутывал сумрак. Он не был пятном тьмы, просто на него никогда не падал свет. На ощупь алтарь был твердым, гладким и отполированным, с острыми краями. Собственно говоря, его и алтарем-то назвать было трудно — просто камень, рядом с которым опускаются на колени, возлагают на него руки и думают. Никаких богослужений, воскурении, жертв или чего-то подобного. Никаких церемоний. Император приходил сюда редко — сказывалось недоверие ко всей и всяческой магии. Но все-таки приходил. Открываться не пробовал — кто знает, может, эта штука тоже под властью Радуги? Однако же заметил — камень выпивал усталость, прибавлял сил, мысли прояснялись, и порой удавалось найти ускользающее решение. Конечно же, Император размышлял не только о Патриархе и Серой Лиге. Мысли его (предусмотрительно, как и всегда), раздробленные на мелкие кусочки, вращались вокруг Войны. Именно так — с большой буквы — называл он для себя неизбежную, неумолимо близящуюся схватку с Радугой. …Не прошло и четверти часа, как посыльный императорской стражи, Вольный, уже колотил латной рукавицей в запертые двери трактира «Полосатый Кот», что на углу Купеческой и Тележной… Комната была затемнена. Сидевший посередине ее на грубой мясницкой колоде человек бессильно и жалко таращил глаза. Возле стен замерли безмолвные фигуры в низко надвинутых капюшонах. Источая смутный, пряный запах, дымилось шесть курильниц, расставленных вокруг колоды. Руки сидевшего были скованы в запястьях, ноги — накрепко прикручены к колоде. — Итак? — спросили из мрака. — Мы выполняем условия. Огонь убран. — А дым?! Дым?! — человек зашелся в кашле. — Я не хочу, чтобы ты начал бы метать тут направо и налево молнии, мой дорогой, — сказал голос Патриарха Хеона. — Курильницы — необходимая предосторожность. Давай лучше не будем ссориться и поговорим как знающие свою выгоду люди… — Выгоду? Люди? — скованный издал нечто вроде хриплого карканья, которое сам, по-видимому, считал бесстрашным и презрительным смехом. — Вы все покойники! Радуга отомстит за меня! Страшно отомстит! — Очень может быть, — невозмутимо сказал Хеон. — Только вот почему же она не сделала этого раньше? Для чего такие сложности с ничтожными червяками вроде нас? Хватать моего человека, посылать вместо него подменыша… Нехорошо, с одной стороны, а с другой — явный признак уважения. Да будь твоя Радуга хоть вполовину так сильна, как ты нам расписывал, наверное, никто из нас не дожил бы до этого допроса. Никто бы не смог захватить тебя, не смог бы притащить тебя сюда… Однако ж ты здесь… — Хеон! Отпусти меня! — человек на колоде задергался. — Отпусти меня, раскайся, предай себя в руки милосердной Радуги — и тогда, быть может, тебе сохранят жизнь… — Вот как? — насмешливо переспросил Патриарх. — Сохранят жизнь? Парень, у тебя были плохие наставники. Ты не озаботился узнать даже всем в Радуге ведомые вещи… — Какие это? — настороженно спросил пленник, в очередной раз откашлявшись. — Как-то раз в один маленький городок на западе прибыл кортеж, — тихо и ласково, задушевным голосом, словно рассказывая сказку любимому ребенку, проговорил Хеон. — В сопровождении двух полных когорт, которых по этому случаю маги взяли у Императора… Они знали, зачем приехали, у них была такая небольшая хитрая грамотка… очень интересная грамотка… про одну маленькую девочку десяти лет… написанная внимательным аколитом Арка… Человек на мясницкой колоде вдруг съежился. — Легионеры пришли в дом, где жила девочка, — змеиным шепотом продолжал Патриарх. — Им было стыдно и противно, однако они присягали и обязаны были выполнить приказ. Девочку оторвали от родителей… и потащили в башню. Две когорты окружили ее… там было, наверное, десять колец оцепления. Видишь ли, мой дорогой, эта девочка умела колдовать… совсем немного, чуть-чуть, но в ней были большие силы… ее следовало сделать одной из вас. Однако… — голос чуть дрогнул, — даже у могучей Радуги случаются неудачи. Сломать девочку им не удалось. Да, да, малышка не выдержала пыток… оговорила многих… но те отделались поркой… а вот ее… — Скованного пленника начала бить крупная дрожь. — Ты понял меня? — прошипел Патриарх. — Помнишь, что случилось с ней позже, с этой девочкой и с ее матерью? Помнишь костер? А теперь подумай — только недолго! — и скажи мне, что я с тобой сделаю. — Радуга… — прохрипел было пленник, однако Патриарх лишь презрительно махнул рукой. — Тебе уже будет все равно, неважно, отомстит за тебя твой Орден или нет. Моего конца тебе не видать. А вот я твой увижу. И возрадуюсь. Так что подумай хорошенько, прежде чем увалишь в отказ. Некоторое время пленник молчал. Тихо потрескивали жаровни. Темнота вокруг ждала крови и криков. — Убивай сразу, Хеон, — он сдавленно всхлипнул. — Если я расскажу — меня прикончат свои за предательство. Если не расскажу — убьешь ты. Но даже твоя фантазия не додумается до того, что будет ждать меня в башне! — Ты так уверен? — ласково сказал Патриарх — ни тени гнева в голосе. — А что ты скажешь на предложение уехать отсюда? Я переправлю тебя на южный берег. Тебя проводят до границы. У тебя будет вдосталь золота. По-моему, это лучше, чем смерть. — А откуда я знаю, что ты сдержишь слово? — жадно спросил пленник. — Твои слова говорят лишь, что ты ничего не знаешь о Лиге, — Патриарх надменно отвернулся. — Решай, только быстро. Человек раздумывал недолго. — Я буду говорить… — пролепетал он чуть слышно. — А будешь, так и хорошо, — спокойно заметил Хеон. Негромко отдал один за другим несколько коротких приказов — готовить корабль; принести золото; доставить соответствующую одежду; подобрать охрану; ну и тому подобное. — Говори, говори, мы слушаем. Кто послал; какая цель; все по порядку рассказывай. — …Тоже мне, Радуга… — с едкой насмешкой сказал Патриарх, когда пленник умолк, выдохнувшись, и его, расковав, повели наверх, не забывая, правда, обкуривать при этом отбивающим способность к колдовству дымком. — Такие же, как и все. Маму родную продадут, если жареным запахнет. Фихте! Гонца к Императору. Пусть знает. Деревянный Меч у Арка, хм, хм… и сулятся вот-вот заполучить Алмазный… Что-то сомневаюсь я, что у них это получится, а ты как думаешь, Фихте?.. — К-конечно… Но… Патриарх… позволено ли будет спросить… — Спрашивай, Фихте, я сейчас в хорошем настроении. — У вас… действительно… сожгли дочку? Патриарх прикрыл на миг глаза. — Нет, конечно же. Просто этот дурак должен был убедиться, что я разрежу его на мелкие кусочки при первой же возможности. Однако пальцы Патриарха судорожно сжались при этом в кулаки. — Будь ты проклят, Сидри, — вполголоса ругался Кан-Торог, обсасывая содранную костяшку. — Говорил ж я тебе — Старые Пути. Тут осторожно надо… — Осторожно, осторожно… по такой крутизне лазить только мухи могут. А если б Тави сорвалась совсем? И я б ее не удержал? — Пошли дальше бы вдвоем, — буркнул Сидри. — Спасибо за откровенность, — не удержалась девушка. — Когда Старыми Путями идешь, только так и нужно говорить, — Сидри то ли не понял иронии, то ли сделал вид, что не понял. — Погодите! Это еще что! Пока только камни, да каменные крысы, да каменные же змеи… (Тави брезгливо вздрогнула.) Это все пустяки. Труды наши начались еще только… — Будет вещать, — зло оборвал гнома Кан. — Нам нужна вода. И дневка. Долго еще вверх-то лезть? — А кто ж его знает? — спокойно ответил гном. Сухо щелкнуло, блеснула искра — Сидри раскуривал трубочку. — В Старых Путях завсегда так — когда на ровное место выберешься, неведомо. Даже мне. Несчитанные часы они лезли по узкому извилистому проходу. Непохоже было, что его касались руки здешних обитателей — острые выступы, изломы, трещины, тоннель то взвивался ввысь, подобно норовистому коню, так что ползти приходилось по отвесному скату, то, напротив, распластывался, вытягивался, подобно червяку. Несколько раз приходилось пускать в ход предусмотрительно захваченные с собой костыли, вбивая их в едва заметные трещины. На выработанную жилу ход ничуть не походил — скорее на прогрызенный чьими-то зубами ход, неровный и низкий. Пробирались то и дело ползком, с трудом протискиваясь в узкие лазы; коренастый, широкоплечий гном проявил при этом куда больше сноровки, чем даже тоненькая Тави, не говоря уж о мощном Кан-Тороге. Горы вокруг них оставались мертвы. Тави не чувствовала ни соседних тоннелей, ни какой-либо жизни — одна сплошная, глухая каменная толща. И даже обычных скальных духов тут не водилось, и саламандровых зародышей тоже, и жуков-камнеточцев — никого. Смерти, однако, тут тоже не ощущалось — казалось, жизнь вообще никогда не приходила сюда, трое же путников — первые и единственные гости этого мира с самого дня Сотворения. Не чувствовала она и следа тех, кто создал этот путь. Тягота строителей, их горе и отчаяние, их кровоточащие руки (если, конечно, они наделены руками) — все это оставляет вечные, неуничтожимые следы в душе окружающего камня. Знающий может разобрать их, хоть и с большим трудом — горы ревнивы и не любят ничем делиться. Здесь же… Тави могла б решить, что тоннель проложен быстрой водой, если судить по полному молчанию сошедшихся над их головами скал. — Сидри! Ты же говорил — будут лестницы… Кто это строил? Гномы? — Нет, — после паузы отозвался тот. — Не гномы. И не кобольды. Старые Пути, я ж тебе говорил. Лучше тут такие вопросы не задавать. Потом, красавица, потом, выберемся на Перемычку, потолкуем. Помолчали. Гном сосредоточенно пыхал трубкой, Кан, точно пес, зализывал ссадину. Тави осторожно закрыла глаза. Прошлый раз ей было очень плохо. Однако, несмотря ни на что, повторить попытку она обязана. И сразу же — вниз, вниз, вниз, раскрываясь навстречу поднимающемуся из глубин — сдавленному вечному стону изнемогающего под тяжестью камня, нетерпеливому бульканью жаждущей вырваться из подземного плена воды, смутному бормотанию тех немногих живых созданий, что обитали далеко, далеко от Старого Пути. «Он поведет нас через Тьму», — вдруг припомнилось ей. Да, Тьма была. Спокойная, невозмутимая, затопившая корни скал, омывающая их, ждущая — но без алчности, без кровавого вожделения, без нетерпения; просто смотрела, укрывая, точно плащ, спрятанный в ее глубинах невидимый клинок. Тави не сомневалась — Сидри тоже видел эту Тьму, когда ворожил еще в Хвалине. Но это была Тьма из мира гномов, Тьма, не совсем ему чуждая; мог ли он увидеть что-то в этой темноте? Осталась ли она закрытой и для него? Или?.. Она осторожно балансировала на самой грани темного моря. В толще скал смутно угадывалась тонкая паутина тоннелей, далеко-далеко, возле самого выхода, смутно мерцали несколько огоньков — Привратный Лагерь искателей; там пережидали Ливень самые жадные, не успевшие покинуть Хребет Скелетов до начала дождей. А еще дальше царило гнилостно-зеленое омерзительное Ничто — Смертный Ливень, гасящий все и всяческие заклятья, непроницаемый для магии, неодолимый, непобедимый… Ничего похожего на недавнее видение. Ни скандирующего хора, ни бьющегося сердца чужой Силы. Все ушло, скрылось, подернулось непроницаемой пеленой; все так напугавшее ее в прошлое погружение бесследно исчезло. Осталась только пелена. Она вздохнула и открыла глаза. Прорываться вниз силой смысла не имело. — Тави! Ты что-то видела? — Нет, Кан, нет. Только пустоту… и Тьму, ничего больше. — Мне это не нравится, — угрюмо бросил Вольный. — Нас не нанимали драться с пустотой. Где враг, я вас спрашиваю? — Будет тебе враг, — подал сверху голос Сидри. — Все тебе будет. Давайте-ка трогаться… …Каменная труба стала почти совсем отвесной. Тави ползла, расставив руки и ноги, упираясь сапогами в стены. Ей казалось — вся она изойдет сейчас кровавым потом. И, когда тоннель внезапно кончился и все трое дружно повалились на гладкий отполированный пол, ни она, ни Кан даже не смогли поверить, что изматывающая дорога через плоть скалы кончилась. — Перемычка, — прохрипел гном. Первым поднялся на ноги, пристроил огрызок факела в железное кольцо на стене. Тави осмотрелась. За их спинами в ровной, гладкой стене зияла узкая щель пролома. Небольшой овальный зал без окон, обычный для гномьих владений, по стенам — каменные барельефы, их гномы предпочитали и живописи и скульптуре, почитая первую недолговечной, а вторую — бессмысленно трудоемкой. Юная волшебница нашла силы подняться, зажгла новый факел и подошла поближе. Первый барельеф. Какая-то торжественная процессия. Закованные в броню гномы-воители (любой из нынешних владык, не моргнув глазом, отдал бы половину своей казны за самую скромную и неказистую из изображенных броней; да, да, здесь были те самые знаменитые «живые латы», делавшие носившего их почти неуязвимым) вели колонну понурившихся ободранных пленных в цепях и колодках. Барельеф был вытесан с потрясающей точностью, различались даже самые мелкие детали; Тави хватило одного взгляда, чтобы понять — пленные были народом Дану. — Вот это да… Сидри, что ж ты молчал?! Это сколько ж им лет?! Гном подошел, мельком глянул, недовольно дернул округлой щекой. — Вот уж воистину древность… Было такое, заратились мы с Дану… мало что под корень друг друга не извели… — «Мало что не извели!» — передразнила его Тави. — Именно что извели! Почему люди на Берегу Черепов высадиться-то сумели, а? Сидри пробурчал что-то неразборчивое. — Великие силы, никогда в жизни этого не видела… и никто ведь не видел… — Перемычка была замурована, — нехотя буркнул гном. — Это понятно, что замурована… нет, нет, Кан, смотри — это ж взятие Аэллы! Громадный барельеф во всех деталях живописал кровопролитное сражение. В самой середине ощетинившийся копьями хирд гномов, словно таран, ломал рассыпной строй Дану; справа и слева два других хирда, поменьше, заходили во фланг и тыл обороняющимся. На заднем плане виднелись стены лесной крепости — громадные, сросшиеся стволами деревья, из крон которых густо летели стрелы; мастер с удивительным искусством сумел передать эту наполненность воздуха свистящими древками. — Да, взятие Аэллы, — кивнул Сидри. — Эти данские дубы, — он ткнул пальцем в составлявшие стену деревья на барельефе, — они ведь совершенно не горят, и таранами их не сломаешь. Умылись тогда кровью… но крепость-таки взяли, — с нескрываемой гордостью закончил он. — А зачем? — не отрывая взгляда от барельефа, спросила Тави. — Что «зачем»? Зачем брали? Так ведь война… — А воевали из-за чего? — сердито бросила девушка. — Дрались-дрались, пока никого не осталось, а хумансы тут как тут… На Берегу Черепов ваш хирд нужен был, Сидри! А не под Аэллой… Кан-Торог вытаращил на спутницу глаза, но ничего не сказал. Она говорила сейчас как истинная Вольная… но Вольной-то при этом не была! Гном меж тем многозначительно пожал плечами. — Все еще можно исправить, красавица. Все еще можно исправить. — Это как же? — насмешливо поинтересовалась девушка. — А это уж ты у Каменного Престола спрашивай, не у меня, — вывернулся Сидри. — Я что? Я свое маленькое дело делаю, исполняю, что приказали. Мне иного и знать-то не положено — чтобы к врагам ненароком не попало. Тави не стала дальше расспрашивать. Остальные барельефы в деталях изображали другие моменты войны — разумеется, победоносные для гномов. Тут была битва при Ледяной Могиле, когда, как и возле Аэллы, три далеко разошедшихся хирда сдавили в страшных объятиях бившееся без строя, каждый за себя, воинство Дану, закончив дело небывалой резней и тысячами пленных; и моменты трехдневного сражения на Черном Мосту, когда неполных четыре сотни гномов до последнего удерживали переход через Черный же Провал, полегли почти все, но продержались, пока не подоспела помощь; и подвиг Вестри сына Марви, «взятого в плен, но не разомкнувшего уста ни под пытками, ни даже под магией», и еще многое иное. — Дураки, — вполголоса сказала Тави. — Силы великие, какие же дураки… — Это кто ж такие будут, красавица? — ласково поинтересовался Сидри. — И вы, и Дану, — в сердцах бросила девушка. — До чего себя тогда довели, а? Сколько городов друг у друга порушили? Сколько воинов перебили? И — никто не победил. Точнее, победили хумансы. А хочешь знать, почему, Сидри? — Потому что они — свободны. — Что за чушь, красавица?! — возмутился гном. — Никакая не чушь. Дослушай до конца, прежде чем орать. И у эльфов, и у Дану, и у гномов, и у нас, Вольных, все на обрядах, традициях, установлениях. Кланы у Дану, рода и колена у гномов, дома у эльфов, дружины у Вольных. Все держится железно — теми самыми обрядами и обычаями. Дану никогда не придет в голову похитить невесту из враждебного клана, это немыслимо, запрещено всем строем жизни, преступники не укроются нигде, они перестанут быть Дану! Гному никогда не придет в голову переселиться на поверхность, махнуть рукой на Каменный Престол и сделаться землепашцем. Вольный никогда не сменит меч на заступ или на молот. Как мы говорим, как мы обращаемся друг к другу, как ведем дела — все согласно Обычаю. Мы негибки, Сидри, понимаешь? Вы бились с Дану из-за чести и славы, потому что кто-то когда-то на кого-то косо посмотрел. Верно?.. А хумансам это — пустой звук. Они гибки, они приспосабливаются, они меняются, их обычаи мягки и подвижны, они закрепляют только то, что им на пользу, они поступают сообразно «обстановке» и… выигрывают! — Но они попрали честь! — вскинулся Сидри. — Но они победили всех, — возразила Тави. — Ненадолго, уверяю тебя, красавица, ненадолго, — яростно пропыхтел гном. — Я слышала такие речи много лет, — холодно отозвалась девушка. — Еще когда училась… И все, кто пришли к Наставнику вместе со мной, только и говорили, что о скорой войне, о конце хумансового владычества и о долгожданной свободе. Их было много, моих товарищей, по большей части — куда талантливее и способнее меня… и где они все сейчас? Их кости тлеют в отвалах башен Радуги! — Тогда тем более ты должна отомстить! — крикнул Сидри. — Не заставляй меня думать, что на опасное дело я иду с трусихой! — Чтобы отомстить, — голос Тави стал мягким и вкрадчивым, — неплохо по крайней мере дожить до такого дня, когда сможешь отомстить по-настоящему. А не пустить наудачу стрелу в сторону проезжающего по дороге мага, от каковой стрелы ему ни жарко ни холодно, а тебя вздернут вверх ногами на перекрестке. Не согласен, гноме? Сидри ничего не ответил, только пыхтел разъяренно. — И вообще странно тут у вас все, — внезапно заметил молчавший до того Кан-Торог. — Одни только победы. Это неразумно. Дану ведь в конце концов прорвались даже в Царь-Гору, смешно умалчивать об этом. Гном недовольно скривился. — Ну, прорвались, и что? Все равно ж мы их оттуда выбили! — А они вас в конце концов — из Аэллы, — парировал Вольный. — Сидри, друг мой, эту войну Вольные разбирают по дням… Каждый из нас знает, чем она закончилась — взаимным истреблением. А когда заключали мир — «на старых границах и древних грамотах» — ты вспомни: Аэллу сожгли, Царь-Гора покинута, почти весь Каменный Престол погиб… — Дану тоже мало не показалось, — упрямо буркнул Сидри. — Верно, — согласился Кан. — У них к концу тоже осталось едва ли несколько тысяч, способных носить оружие. С севера надвигались орки и гоблины, с востока — эльфы. А что в конце концов? Все под хумансами оказались. И те, и другие… — И вы, гордецы, тоже! — прошипел гном, став багровым от гнева. — И мы тоже, — неожиданно легко и незлобиво кивнул Кан-Торог. — Правда, мы оказались умнее. Мы не дрались с необоримой силой. Мы не приняли удар грудью, мы заставили его соскользнуть по косо подставленному щиту… — Чтобы вся его тяжесть пала на других, — бросил Сидри — точно в лицо плюнул. — Кто мешал этим другим поступить точно так же? — пожал плечами Кан. — Тогда хумансовы бы ярость и мощь обратились против нас. — Есть такое словечко — совесть. А еще — гордость. А еще — стыд! — выкрикнул гном; похоже, он готов был завязать драку. — Сидри! Кан! Угомонитесь вы, оба! — резко вмешалась Тави. — Тоже мне, петухи бойцовые, нашли место и время! Нам отдохнуть надо, а не пререкаться тут! Давайте, раскрывайте баулы. Я лично есть хочу. И спать тоже. |
||||
|