Попытка прорыва

Литература

Попытка прорыва

ДИСКУССИЯ

Владимир БОНДАРЕНКО

Я воспринимаю напор новой прозы ещё относительно молодых писателей, поименованных нелепо «новыми реалистами», как попытку прорыва из окружения коммерческой литературы, как восстановление былого литературоцентризма, как предвестие модернизации всего общества. Русский народ как один из великих народов мира всегда имел свой национальный космос, даже у последнего пропитого забулдыги был свой космос в душе. Жить ради колбасы ему было неинтересно. Этот космос прежде всего и материализовался в литературе. Вот почему даже писатели иных национальностей, обладающие высоким творческим потенциалом, с жадностью присоединялись к русскому космосу, дабы выйти на просторы мировой культуры. Это и казах Олжас Сулейменов, и киргиз Чингиз Айтматов, и еврей Иосиф Бродский, и белорус Василь Быков…

Последние двадцать лет и руководство страны, и правящая элита стремились разрушить этот национальный космос, прекрасно понимая, что лишённый космоса народ обречён на вымирание, какой бы могучей армией, какими бы сырьевыми запасами он ни обладал. Лишили нашу державу этого сакрального духовного космоса, и рухнул Советский Союз, не помогли ни танки, ни ракеты.

Коммерческая литература может быть изобретательна, даже талантлива, но без пронизывающего космизма она становится всего лишь товаром, что и продемонстрировал, к примеру, в своём «Открытом письме» писатель Александр Потёмкин, увы, поддержанный Станиславом Куняевым и его новой подражательной газетёнкой, изначально лишённой всякого космизма и потому в грязных коммерческих играх обречённой на скорое вымирание. Даже чуждый Космос, враждебный космос для любой литературы полезнее, чем споры о разделе имущества. К примеру, Александр Солженицын и Михаил Шолохов – два непримиримых оппонента, но каждый со своим мощным космосом, Иосиф Бродский и Николай Рубцов, Василий Белов и Василий Аксёнов – космическая подпитка русской литературы традиционно шла с разных сторон. Последние двадцать лет литература как явление, как продолжающийся процесс была лишена национального космоса. Литература высоких идеологий – советских, антисоветских, религиозных, мистических – уходила в никуда. Я уверен: так называемый постмодернизм был навязан нашей литературе идеологами разрушения России. Постмодернизм был абсолютно органичен для усталой, капитулирующей перед новыми идеологиями европейской культуры, хотя надеюсь, что и там вскоре начнётся возрождение европейского космоса, или же мы вскоре будем иметь лишь мечеть Парижской Богоматери и буддийские храмы.

Появление так называемых новых реалистов – это, думаю, одна из примет реального возрождения России. Дело не в реализме, старом или новом, и потому все нападки того же Михаила Бойко бьют мимо цели. В построение новой космической русской национальной сферы вовлечены и многие наиболее заметные лидеры молодого русского авангарда – от Михаила Елизарова до Всеволода Емелина, от Алины Витухновской до Василия Сигарева. Тем более случаен и вторичен (даже третичен) сам термин «новый реализм». О новом движении реализма писали со времён Виссариона Белинского, в том или ином варианте этот термин можно встретить у идеологов новой послеоктябрьской прозы Полонского или Воронского. Его можно найти у Лакшина и Золотусского. По сути, новым проявлением реализма была и поддержанная мною тридцать с лишним лет назад так называемая «проза сорокалетних», или «московская школа», с их новым лишним амбивалентным героем конца советского периода. Уже в начале перестройки с альманахом «Реалист» заявил о себе не только как об одном из талантливых прозаиков своего поколения, но и как об идеологе развивающегося нового реализма Юрий Поляков.

Думаю, такого узаконенного бренда, как «новый реализм», просто не существует – в отличие от «прозы сорокалетних», «исповедальной прозы» или «деревенской прозы», при всей субъективности того или иного, но явно авторского определения, кого бы из критиков или прозаиков ни назвали автором термина «новый реализм», найдётся с десяток предшествующих ему критиков или прозаиков, употреблявших выражения «новый» и «реализм» по отношению к тому или иному литературному периоду.

Уже в годы перестройки, в этот злополучный и для страны, и для русской литературы душный период, лишённый неба и небесных космических покровителей, на моей памяти после поляковского альманаха «Реалист» ещё трижды писатели пробовали поднять знамя «нового реализма», чувствуя неизбежность возрождения и необходимость русского национального космоса.

Сначала группа московских патриотически настроенных прозаиков, среди них Михаил Попов, Александр Сегень, Сергей Казначеев и другие, обогатившие традиционный психологический реализм приёмами постмодернизма, но не оторвавшиеся от реальной почвы, провели свою конференцию по «новому реализму». Увы, прорваться к широкому читателю со своим космосом им не удалось, и не по их вине: были перекрыты все выходы в общее информационное поле, захваченное либералами, разрушавшими в ту пору ненавистную для них атмосферу литературоцентризма.

Спустя лет пять уже в стане либеральной литературы в противовес господствующему постмодернизму тоскующие по небу над головой, по космическому пространству литературы появились решительно настроенные либеральные патриоты Олег Павлов, Алексей Варламов, Михаил Тарковский. Окормлял эту группу «новых реалистов» критик Павел Басинский. И тут я не соглашусь с мнением Андрея Рудалёва о севших прозаикам «на закорки критиках». Как правило, не прозаики, а талантливые ведущие критики всех направлений определяют или хотя бы фиксируют, констатируют новые тенденции в литературе, развитие литературного процесса. Ярких критиков всегда, во все эпохи, крайне мало, и потому в отсутствие критиков иной раз сами поэты и прозаики становятся идеологами направления, то есть, по сути, теми же критиками. «На закорки» прозаикам и поэтам садятся лишь рецензенты, пиарщики, коммерческая книжная обслуга. Вряд ли кому-то на закорки садились Белинский или Аполлон Григорьев, Страхов или Шкловский, Лобанов или Лакшин. Вряд ли садятся ныне Аннинский или Немзер, Юрий Павлов или Кирилл Анкудинов. Неужто сам Андрей Рудалёв садится кому-то «на закорки»?

Поэтому даже не прозаиков самих из этой группы «новых реалистов», а скорее, критика Павла Басинского можно упрекнуть в недостаточности усилий по продвижению талантливых писателей на ведущие идеологические позиции в нашем обществе. Или время ещё не пришло? В очередной раз как крупное литературное явление «новые реалисты» не состоялись. Каждый находил себя в одиночку. Я уже писал, что все девяностые и нулевые годы в нашей литературе было много ярких талантливых одиночек, но как бы отсутствовал литературный процесс, отсутствовало общее космическое поле. Не было импульса развития самого общества.

И вот уже по третьему кругу новые молодые критики, тот же Рудалёв, Левенталь, Беляков, попробовали уловить третье дыхание «нового реализма». Кстати, небрендовый, повторяющийся термин можно заменить другим. Например, «новые левые», ибо большинство молодых прозаиков занимает левые политические позиции, или «протестная литература», «новая социальность» – какой термин приживётся, тот и останется в истории и литературы и общества. Я согласен с утверждением Рудалёва: «Молодой писатель – существо социальное. Не возьмёте в реалисты – пойдёт в «метафизики»…» И в самом деле, на тусовках мамлеевско-сибирцевского клуба метафизиков, на встречах нового Гражданского литературного форума увидишь всё тех же Захара Прилепина и Романа Сенчина, Сергея Шаргунова и Дениса Гуцко. Объединяет всех якобы «метафизиков» и якобы реалистов попытка прорыва из душного безнебесного пространства литературы. Отказ от литературной камерности. Безоговорочно согласен с Вадимом Левенталем: «Новый язык возникает тогда и только тогда, когда слова, которыми выражали истину раньше, стираются, дух испаряется из них, как из музейных экспонатов, и вот для того, что пришло мне в голову, нет готовых слов – их приходится изобретать заново. Что, Пушкин занимался тем, что приращивал смыслы? Толстой изобретал язык? Маяковский формально экспериментировал? Задним числом мы признаём это, но секрет в другом: этим людям важно было сказать то, что их мучило, и только во-вторых, чтобы это сказать, пришлось обновить язык».

В нынешний период кризиса мечты о будущем, кризиса всяческих идей и смыслов эта попытка молодых писателей дорогого стоит. И есть уже крепкие кирпичики в фундаменте новой мечты. Это и «Санькя» Прилепина, и «Ёлтышевы» Сенчина, и «Я – чеченец» Садулаева, и «Библиотекарь» Елизарова, и «Челобитная» Емелина. Кто из них лично прорвётся в большую литературу – время покажет. Главное – не заблудиться в хороводе тусовок, понять, что все пиары и шумиха проходят, а остаются только сами книги, вошедшие в стержневую словесность русской литературы. Впрочем, думаю, что их молодые идеологи это понимают. Тот же Левенталь пишет: «Великая литература может быть только у народа с великой судьбой. В тихой уютной маленькой стране, у народа без мечты, в государстве без имперских амбиций не может быть великого поэта. Тут уж надо выбирать…»

И пусть сосуществуют наряду со стержневой словесностью книги Иличевского, Славниковой, Михаила Шишкина или даже Макса Фрая, как сосуществовали наряду с большой литературой, с книгами Андрея Платонова и Михаила Шолохова, Александра Фадеева и Михаила Булгакова в двадцатые-тридцатые годы ХХ века книги Добычина или Вагинова. Но никогда замечательные и любимые мною Константин Вагинов или Леонид Добычин не определяли и не будут определять космос русской литературы, нашу стержневую словесность. Камерность в литературе хороша, когда есть литература великого смысла. Прорвутся ли наши молодые «новые реалисты» к новому смыслу эпохи? К космосу в своей прозе? Будем надеяться. Знаю только, что тот, кто не пытается прорваться, никуда и не прорвётся.

Прокомментироватьgt;gt;gt;

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: