"Игра на выживание" - читать интересную книгу автора (Хайсмит Патриция)

Глава 10

Сообщения о признании Рамона в убийстве появилось в «Эксельсиоре» и «Эль-Универсале», которые Иносенса купила на следующее утро. Накануне Теодор сказал ей о том, что Рамон во всем признался, и Иносенса отказалась верить в это, однако сделанная в полицейском участке фотография Рамона с тем самым кухонным ножом, рукоятку которого он сжимал обеими руками, очевидно, все-таки убедила её. Иносенса расплакалась и впервые за все время в присутствии Теодора присела на краешек кресла в гостиной и горестно потупилась.

На фотографии с третьей полосы «Эксельсиора» Рамон был запечатлен устало, но с маниакальным упрямством уставившимся в объектив — там мог глядеть лишь прирожденный убийца. К сожалению, его не казнят, с горечью подумал Теодор, а лишь приговорят годам к пятнадцати тюрьмы. Наверное, это будет какая-нибудь захолустная, вонючая тюрьма, и там будет очень мерзко и страшно. К тому же, возможно, Рамона все это время будет мучить совесть, и это станет для него куда более страшным наказанием, чем смерть.

В тот же день после обеда телефон Теодора снова зазвонил, но когда он снял трубку, то в ней опять воцарилась все та же загадочная тишина.

— Элисса? — спросил он. — Элисса, если это ты… то просто так и скажи. — Ему показалось — но точной уверенности не было — что он услышал тихий вздох. А как можно определить, кто там вздыхает, мужчина или женщина? Он напряженно вслушивался в тишину, пытаясь уловить хотя бы малейший шум, но в конце концов рассвирепел окончательно и швырнул трубку на рычаг.

Затем он набрал носер телефона Саусаса, попросил соединить его с добавочным 847, и ждал ещё около пяти минут, пока Саусас возьмет, наконец трубку.

— Алло. Говорит Теодоро Шибельхут, — сказал Теодор. — Мне только что снова позвонили и молчали в трубку. Я подумал, что мне следует сообщить об этом вам, так что теперь, по крайней мере, мы будем знать наверняка, что это не Рамон развлекается подобным образом.

— Гм-гм, — озадаченно хмыкнул Саусас.

Теодор не знал, что ещё сказать.

— А что вы собираетесь сделать с Рамоном? — спросил он.

— Сделать с ним? Вот еще! Если он виновен, то сядет лет на двадцать.

— Если?

— Он очень странный. Да, лично я считаю, что он виновен, но только теперь он начал утверждать, что и открытку отправил тоже он. А вот в это уже, знаете, как-то не верится… — Саусас замолчал, скептически хмыкнув напоследок.

— Но ведь это уже не имеет значения, не так ли? Возможно, он считает, что если уж признался, то непременно должен взять на себя и все остальное.

— Так-то оно так… и все равно я не совсем уверен. И поэтому хочу показать его кое-кому из психиатров.

— Даже если они и признают его невменяемым, то это не так, — поспешно заявил Теодор. — У него бывают приступы — ярости, головной боли — но он отнюдь не сумасшедший.

— Ничего, сеньор Шибельхут, разберемся! — перебил его Саусас. — А вы, похоже, чем-то взволнованы? Может, желаете, чтобы в вашем доме выставили охрану?

— Нет-нет, — возразил Теодора. — Зачем мне охрана?

— Да просто так. На всякий случай. Это можно было бы запросто организовать, но, конечно, если вы не видите в этом необходимости…

Положив трубку, Теодор почувствовал себя в высшей степени раздосадованным этим разговором. Ну конечно, в Мексике приставить к дому охранника было проще простого, и такая услуга охотно предоставлялась полицией состоятельным согражданам, но только Теодор не был привычен к такой системе, где ему самому предлагалось решить, нужно охранять его дом или нет. Полицейские сами должны были знать, нуждается он в дополнительной охране или нет, и в случае положительного ответа, просто без лишних разговоров предоставить её.

Но больше всего его возмутили высказанные Саусасом сомнения. Видите ли, он не совсем уверен. Психиатров ему подавай! Что ж, рассудил Теодор, оно и ясно, полиция осторожничает. Но справедливость все равно должна восторжествовать, даже в Мексике. Ведь на ноже все-таки были обнаружены отпечатки пальцев Рамона!

Снова зазвонил телефон. Сначала позвонила Изабель Идальго, потом Ольга, жившая по соседству — но Элисса Стрейтер так и не объявилась. Очевидно, она спала до самого обеда и просто ещё не видела утренних газет.

— Чудовищное потрясение, — говорил Теодор в телефонную трубку. Нет… Ну, разумеется, я понятия не имел, что это его рук дело…

Хотя, конечно, догадывался об этом с самого начала.

Затем, уже ближе к вечеру, ему позвонил адвокат Кастильо, желавший узнать, не намерен ли Теодор снова прибегнуть к его услугам для защиты Рамона Отеро.

— Думаю, что нет. Ему предоставят адвоката, — ответил Теодор.

— Знаете, все это очень странно. В прошлый раз я был готов поклясться, что он невиновен. Но… с другой стороны, никто не застрахован от ошибки, verdad?[16]

 — Да, — согласился Теодор. — Очевидно.

— Вот именно. К тому же теперь ему как никогда понадобится очень хороший адвокат, который смог бы сделать так, чтобы ему дали минимальный срок, предусмотренный за подобные преступления.

— Боюсь, сеньор… это уже не моя забота.

— Да. Понимаю, сеньор. Что ж, всех вам благ и всего самого наилучшего. Adios.

— Adios.

Возможно, Кастильо и в самом деле был хорошим адвокатом, но только у самого Рамона никогда не хватит денег, чтобы нанять его. Теодор горько усмехнулся при мысли о том, что не далее, как три недели назад он самолично нанял его для бедного Рамона. Бедный Рамон! И ещё горше было сознавать, что когда-то он считал Рамона своим лучшим другом. Несмотря на всю разницу темпераментов — латиноамериканец и англо-сакс, юг и север, разница в образовании, воспитании, религии, короче, буквально во всем — он относился к Рамону по-братски. У него не было даже мысли о том, чтобы приревновать к нему Лелию, и, как ему тогда казалось, их с Лелией отношения также не вызывали ревности со стороны Рамона. Не исключено, тому, что Рамон убил её, так и не удастся найти логического объяснения. Скорее всего, все случилось совершенно спонтанно, в результате чудовищного приступа гнева.

Сделав данное умозаключение, Теодор понял, что его ненависть к Рамону прошла сама собой, и на душе осталось лишь чувство горечи и сожаления, что гнев разом отнял у него любимую женщину и лучшего друга.

Последующие несколько дней Теодор просматривал газеты в поисках сообщений о ходе расследования по делу Рамону, но газеты лишь скупо писали о том, что оно «продолжается», и что психиатры проводят тесты, ни словом не оговариваясь о том, ставят ли они под сомнение его вину или нет. Когда на второй день заключения Рамона Теодор попытался дозвониться до Саусаса, то переговорить с ним ему так и не удалось. Он оставил сообщение, попросив передать Саусасу, чтобы тот сам перезвонил ему, но человек на том конце провода говорил с ним так равнодушно, что Теодор усомнился в том, что Саусасу вообще сообщат о том, что он ему звонил.

Теодор попробовал написать портрет Иносенсы. Это была уже его вторая попытка. Картина получилась самая что ни на есть посредственная — не шедевр, но и не совсем уж бездарная — и это вызвало у него ещё большее раздражение, чем полный провал. Он не мог думать ни о чем другом, как о Рамоне, и душа его была охвачена ненавистью, смешанной с тревожным ожиданием. Он даже предположил, что полиция может снова отпустить Рамона. Что тогда? Теодор понимал, что камнем преткновения в его рассуждениях было то, что сам он никак не мог поверить в невиновность Рамона, что бы там ни говорили в полиции. Даже если в полиции признали его виновным и сумасшедшим, то это его тоже не удовлетворило бы, хотя ничего подобного ещё не случилось. Так что у Теодора все ещё оставалась надежда на то, что Рамона признают виновным и вполне вменяемым для того, чтобы понести наказание за содеянное.

Потом он нанес визит Ольге Веласкес. Она приняла его особенно радушно и тут же начала увлеченно рассказывать о задуманной ею вечеринке-карнавале и о том, как по этому случаю будут украшены дом и сад.

— Теодора, обещайте, что непременно придете. Я понимаю, что вы все ещё не вполне оправились от недавнего потрясения, но ведь до праздника ещё три дня. Может быть к тому времени вы сами захотите прийти, развеяться…

В этот момент она была очень похожа на Элиссу Стрейтер. Теодор провел рукой по своим светлым волосам и попытался улыбнуться.

— Вы, наверное, считаете меня идиоткой, которая целыми днями не может говорить больше ни о чем другом, как о своей дурацкой вечеринке, да? спросила она, заливаясь веселым смехом.

— За это я вас и люблю, — чистосердечно признался Теодор, не переставая размышлять о том, не допустил ли он какой-либо бестактности, брякнув чего-нибудь лишнего по-испански, ибо Ольга глядела на него с удивленной улыбкой, чуть склонив голову к плечу. В свое время, когда Теодор и Ольга лишь только-только познакомились — а это было года три назад — то он попросил её поправлять его, если, разговаривая по-испански, он сделает какую-нибудь грубую ошибку, и иногда она и в самом деле поправляла его. Но все-таки по-испански, как ему самому казалось, он говорил гораздо лучше, чем по-английски. Теодор вел свой дневник на английском языке и много читал по-английски вслух, пытаясь улучшить произношение. — Ольга, как по-вашему, мне следует обеспечить Рамону хорошего адвоката? — внезапно спросил Теодор.

Она даже слегка привстала от удивления.

— Вы? Но зачем вам это?

— Таков закон. Вне зависимости от того, виновен человек или нет… к тому же не все адвокаты одинаковы.

— Да с чего вы взяли, что он вообще заслуживает того, чтобы его защищали! — импульсивно воскликнула Ольга. — Тео, у меня в голове не укладывается, как вам такое вообще могло в голову прийти! А вы ещё ухаживаете об этой его птице! Да вам давно следовало бы отдать её своему коту! — Она хлопнула себя ладошкой по коленке и улыбнулась.

Но на лице Теодора не было и тени улыбки.

— Ольга, я наверное слишком устал. У меня не осталось сил даже для того, чтобы ненавидеть его. Когда человек совершает подобное преступление он явно не в себе, по крайней мере, в тот момент. А потом он уже и сам раскаивается, жалеет о содеянном. После того, как проходит первое потрясение, ненависть умирает, просто постепенно сходит на нет. — Он взглянул ей в лицо. Она озадаченно смотрела на него.

— И все же, это сделал он. И он должен понести наказание. Честно говоря, Тео, лично мне всегда казалось, что у этого Рамона не все в порядке с головой. Конечно, с виду он очень милый и с женщинами умеет обходиться! Но этот его безумный взгляд… И ещё то, что он вскидывается, как ужаленный из-за любого пустяка. А теперь это — этот кошмар! Рамон должен понести наказание, а не то он снова проделает это с кем-нибудь еще!

— Ну что вы, я вовсе не хотел сказать, что его не надо наказывать. Я не имел в виду адвоката, который помог бы ему избежать ответственности, возразил Теодор и запнулся, ибо внезапно этот беспредметный разговор показался ему напрасной тратой времени. К тому же он совсем не был уверен относительно своих собственных мотивов. Это было настоящей пыткой — быть в курсе сразу двух, а то и всех трех аспектов происходящего. Сам он, как и подавляющее большинство мексиканцев, был противником смертной казни, однако, теперь, когда дело коснулось его лично, то единственно справедливым в его понимании стал старый, как мир, ветхозаветный принцип — око за око, зуб за зуб. — Да, Ольга, вы правы. Меня это не касается.

— Кстати, а что с ним сейчас происходит? Разве его не будут судить?

— Полагаю, суд будет. После того, как его закончат допрашивать. Допросы все ещё продолжаются. Вот уже пять дней.

Ответ на этот животрепещущий вопрос Теодор получился примерно полчаса спустя, когда вернулся домой. Ему позвонил Саусас и сообщил, что Рамона собираются отпустить. Данные им показания не выдерживали никакой критики, обвинение рассыпалось на глазах. На ноже даже под микроскопом не было обнаружено ни единой капельки крови; равно как не оказалось её ни на одежде, ни на обуви, принадлежавшей Рамону.

— Но одежду он мог просто выбросить, — предположил Теодор.

— Гм. Теоретически, конечно, мог. Но лично я считаю, и доктора в этом со мной полностью согласны, что в случае с Рамоном мы имеем дело с самооговором — это его признание самый обыкновенный самооговор, — повторил Саусас, словно для того, чтобы придать особую весомость своим словам, однако на Теодора это заявление особого впечатления не произвело. — Я предположил — и сказал об этом Рамону — что он просто нечаянно уронил нож за плиту, когда они вместе с Лелией вытирали посуду. Он признает, что в тот вечер они пользовались этим ножом. А когда человек вытирает только что вымытый нож и затем пытается положить его на место — в данном случае, в ящичек на полке над плитой — то на нем просто неизбежно должен остаться отпечаток его большого пальца, принимая во внимание тот факт, что другая рука у него занята полотенцем для посуды. Понимаете?… Эй, сеньор Шибельхут, вы ещё там?

— Да, я слушаю.

— Ну так вот. На ноже найдены лишь следы жира. Но ничего более. Нет, сеньор, я считаю, что мы должны снова вернуться к открытке и, возможно, тем странным телефонным звонкам. Но отследить телефонные звонки очень непросто. Так что нужно будет постараться разыскать печатную машинку. И именно по этой причине я вам и звоню. Нам с вами необходимо встретиться. У вас сейчас есть время?

— Да, — сказал Теодор.

— Ну вот и хорошо. Тогда минут через двадцать я буду у вас.