"Этрусская химера" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Лин)

Глава вторая Париж

Я не считаю себя бесчестным человеком; потом, невзирая на то, что последующие события могут заставить вас подумать иначе, я все-таки не дура. Я достаточно долго проработала в своем деле, чтобы понять: имея дело с древностями, следует быть очень осторожной. По природе своей подозрительно относящаяся ко всем возможностям слишком хорошим, чтобы оказаться реальными, на следующее утро я первым делом позвонила в таможенные службы Франции и Италии, а потом отправилась в Интернет, изучать доступную информацию об украденных произведениях искусства. Сообщений о пропаже бронзового Беллерофонта или чего-либо отдаленно похожего на него, я найти не смогла. Потом я просмотрела материалы крупных аукционов и тоже безуспешно. Удовлетворившись результатами, я проверила свой новый банковский счет и обнаружила, что более крупного я еще не имела. Верный своему слову Лейк перечислил на него 10 000 долларов.

Это меня не удивило. О целеустремленности и напоре Лейка — как и о его стремлении преуспеть во всем — ходили легенды, однако никогда я не слышала о нем ничего порочащего. Даже соперникам приходилось признавать его честность.

Завершив все проверки к собственному удовлетворению, я позвонила Клайву и сообщила ему о том, что приобрела сельскую мебель и тосканскую керамику, которые были нужны нам для коттеджа, возводившегося к северу от Торонто, и что я намереваюсь заехать в Париж, чтобы поискать там на блошином рынке старое полотно и тому подобное.

Я подумывала, не рассказать ли Клайву всю правду, не выложить ли, что мы получили комиссию от самого Кроуфорда Лейка, однако слово было дано, и я совершенно не сомневалась в том, что Лейк не одобрит подобной откровенности. При всех своих недостатках, о которых я охотно рассказываю всем, кто меня спрашивает, а иногда и тем, кто не спрашивает, следует сказать, что Клайв неустанно занимается рекламой нашего дела. Кроме того, он любит при случае упомянуть имена наших клиентов, полагая, что чем более они известны, тем больше славы достается и нашему магазину. Едва ли он сумеет сдержать язык, узнав, что к числу наших покупателей присоединился и миллиардер.

— Звонил какой-то парень, — сообщил Клайв. — Какой-то там Антонио. По-моему, он работает на Д'Амато, — добавил он, упомянув нашего итальянского поставщика. — Они потеряли название того отеля, в котором ты остановилась в Риме, я назвал его.

Так вот как Лейк обнаружил меня. Пожалуй, я все-таки удивилась, хотя и не слишком. Располагая такими ресурсами, Лейк в состоянии выполнить все, что взбредет ему в голову. Я отправлялась в Италию вовсе не для того, чтобы повидаться с ним. Я совершала ежегодную закупочную поездку в Европу, чтобы подобрать кое-какую мебель для магазина: в Тоскане можно было относительно дешево приобрести старую, потертую мебель, плиточные полы, грубые крашенные охрой стены, прозрачные занавески, что так приятно колышутся на ветру, а нас как раз попросили обставить пару домов — один в городе, другой в сельской местности — в тосканском стиле. На взгляд дело простое — но только на взгляд. Оно требует внимания к деталям, необходимо иметь и несколько действительно хороших вещей, чтобы создать впечатление. Клайв у нас дизайнер, а я эксперт по древностям. Он рождает идею, а я потом отправляюсь и делаю все, что нужно, чтобы воплотить ее в жизнь. Во многом мы составляем странную, — а я бы сказала, что любая пара, оставшаяся в бизнесе после развода, заслуживает определения странной, — но все же умеренно эффективную рабочую бригаду. Помимо домов в тосканском стиле, мне следовало позаботиться о постоянном покупателе, которого всегда интересовали любые итальянские древности. Подобно Лейку, он был записным собирателем всего итальянского, выделяя, впрочем, венецианское стекло восемнадцатого столетия. Поэтому я побывала в Венеции, заскочила во Флоренцию и Сиену и закончила свой путь в Риме.

— Значит, он произвел на тебя впечатление? — спросил Клайв.

— Да, — ответила я. — Все улажено.

— Хорошо, — сказал он. — Не забудь развлечься в Париже, когда окажешься там. Посиди на солнышке в каком-нибудь кафе на левом берегу, посмотри, как течет мимо мир. Задержись на недельку, мы ведь можем позволить это себе.

— А ты случайно не занялся в мое отсутствие переоформлением витрин магазина по своему вкусу? — спросила я подозрительным тоном. Обычно Клайв требует, чтобы я летела назад помогать ему в магазине.

— Не занялся, — ответил он обиженным тоном. — Не стоит думать обо мне всегда самое худшее, Лара. Просто, на мой взгляд, ты в последнее время казалась усталой. Мы с Алексом продержимся еще несколько дней, — добавил он, помянув Алекса Стюарта, моего приятеля и соседа, помогающего нам в магазине. Значит, Алекс на месте. Теперь я могла расслабиться, поскольку он не позволит Клайву учинить какое-нибудь безобразие. К тому же, как сказал Клайв, не зная всех подробностей, мы действительно могли позволить это себе. Полученный от Лейка аванс с лихвой окупал проведенное мною в Париже время, а если я сумею приобрести для него Беллерофонта, то вернусь домой с новым интернетовским банковским счетом и кучей наличных.

— Очень мило с твоей стороны, Клайв, — проговорила я умиротворяющим тоном. — Придется последовать твоему совету. Я дам тебе знать, где остановлюсь, чтобы ты мог сообщить мне, не нужно ли нам чего-нибудь в Париже, пока я нахожусь там.

Как заметил Лейк, я люблю делать свои домашние задания. Я считаю себя в первую и главную очередь специалистом по мебели, однако дело, которым я занимаюсь, требует знаний и в других областях. Больше, чем какое-нибудь другое. Я полагаюсь на накопленный годами опыт и на приобретенное заодно с ним шестое чувство, позволяющее определить, что хорошо, а что плохо. Не могу назвать себя знатоком именно этрусских древностей, однако я знала где и чего искать. Сперва я отправилась в римскую Вилла Джулиа, где хранится одна из самых лучших коллекций этрусских древностей, и старательно осмотрела ее. По дороге я прихватила с собой стопку рекомендованных изданий на тему: пару книг, посвященных этрусскому искусству, археологическое исследование о самих этрусках, а потом — уже забавы ради — «Этрусские селения», сборник эссе, написанный Дэвидом Гербертом Лоуренсом[2] в 1920-х годах после поездки по этрусским развалинам.

Интересным оказалось то, насколько мало мы знаем об этрусках, или, точнее, о народе, который мы привыкли называть этим именем. Сами-то они им не пользовались. Это римляне называли своих соседей, иногда союзников, а в итоге злейших врагов, тусками или этрусками. Греки именовали их тирренами, слово перешло в название Тирренского моря. Этруски называли себя расена, или расна.

Их язык, достаточно необычный, и в отличие от почти всех остальных европейских языков, не имеющий индоевропейских корней, в значительной степени дешифрован, однако, когда доходит до дела, читать на нем почти нечего, если не считать надгробных надписей и так далее. Конечно же, у них была собственная и, бесспорно, значительная литература и, однако, она утрачена, и все, что мы знаем об этрусках или добыто археологами, или явилось из книг, оставленных другими народами, греками и римлянами, в первую очередь высказывавшими свою собственную точку зрения. Кроме того, они разработали сложную систему обрядов и религиозной жизни, и нам известно, что по прошествии многого времени, после того как этрусские города были покорены Римом, обитатели Вечного города все еще обращались к этрусским гадателям-гаруспикам за помощью и советом в случае каких-либо жизненных сомнений и колебаний. Природа и количество этрусских гробниц предполагают у них наличие социальной структуры, в том числе состоятельной элиты, кроме того, они верили в загробную жизнь. Тем не менее точная природа их верований растворилась в тумане времен.

Нам известно, что этот народ, обладавший собственным языком, обрядами и верованиями, после 700 года до нашей эры и до поражения от римлян в третьем веке до нашей эра доминировал на значительной части центральной Италии, называющейся теперь Тосканой — само слово выдает свою этрусскую природу — отчасти в Умбрии и на севере Лация. Территорию их с юга и востока ограждал Тибр, с севера ее пределом являлась река Арно. На западе лежало Тирренское море. Этруски жили в городах и использовали богатые месторождения металлов, добывавшихся возле морского побережья, для широкой торговли по суше и морю. По прошествии времени образовалась свободная федерация двенадцати городов, или Двенадцатиградье. Правящие круги этих городов — точнее, городов-государств — ежегодно собирались в местечке под названием Вольсинии и выбирали вождя.

В пору своего рассвета, до рождения Римской республики, Римом правили этрусские цари, которые в промежутке между 616 и 509 годами до нашей эры сумели значительно укрепить город, которому будет суждено одержать над ними победу. Последним из этрусских монархов был Тарквиний Гордый, изгнанный из Рима в 509 году до нашей эры. Начиная с этого времени, Рим и этруски сделались злейшими врагами, сражавшимися за каждую пядь земли.

В конечном итоге этрусская федерация не смогла выдержать натиска Рима. По какой-то причине города не соединились, чтобы защитить себя, и пали по одному. Потом они были заброшены, превратились в руины, или их просто сменили другие города… наконец настало возрождение — в другом облике, облике средневековых городов, иные из которых стали самыми очаровательными в Италии: Орвьето, Кьюзи, Вольтерра, Ареццо и Перуджа.

При всей загадочности этого народа я обнаружила, что собственное мнение о нем имелось у многих. Можно даже сказать, что этруски представляли собой чистую табличку, на которой люди впоследствии находили место для собственных надежд, верований и желаний. Козимо де Медичи едва ли был первым, кто воспользовался смутными представлениями об этрусках в собственных целях. Доминиканский монах, носивший имя Анниуса из Витербо, в пятнадцатом столетии определил, что этруски, народ благородный и мирный, помогли Ною вновь населить землю после потопа. Чтобы доказать свое мнение, он предположил, что язык их является версией арамейского. Невзирая на несколько диковатый облик, теории Анниуса, возможно, помогли некоторым этрусским древностям избежать уничтожения церковью, истреблявшей языческую символику. Жаль, что он не помог этрускам спустя столетие, когда примерно шесть тонн этрусской бронзы пошло на переплавку ради украшения одной из римских церквей.

Лоуренс, прославленный книгой «Любовник леди Чаттерли», усматривал в этрусках родственный себе народ, близкий к природе и естественный. В этрусских развалинах он повсюду находил фаллические символы и, благодушествуя, писал об их освежающей и натуральной философии. С другой стороны, философ Ницше, предположительно разбиравшийся в тоске и печали, называл их унылыми — schwermutigen — неясно, впрочем, с чего. Искусствовед Беренсен отметал все этрусское искусство как негреческое, а посему недостойное внимания, если я, конечно, правильно поняла, что отчасти ответственность за него лежала на обитавших в Италии греках и многие произведения, превозносившиеся как греческие и римские, впоследствии были сочтены этрусскими. К концу чтения мне стало совершенно ясно, что мнения, высказанные об этрусках, куда больше говорят об обладателе этого мнения, чем о них самих.

Свою последнюю остановку в Италии я сделала во Флоренции, чтобы поглядеть на знаменитую Химеру из Ареццо, занимающую теперь собственный зал в археологическом музее. Лейк был прав. Как скульптура, она производила не слишком внушительное впечатление. При своих примерно тридцати дюймах высоты она нуждалась в Беллерофонте, чтобы ее можно было разместить пред храмом или на городской площади. Тем не менее работу нельзя было назвать иначе, как великолепной. Использовавший метод утраченного воска художник сумел показать мышцы, ребра, проступающие под шкурой. Чудовище было ранено, и кровь струилась по его лапам. И тем не менее оно — то есть она — сражалась, свирепая в битве, и грозила укусом змеи, рогами козы и пастью льва. Перед отливкой скульптор сделал надпись на восковой модели. Помещенная на одной из передних лап она гласила «Тинсквил», или дар Тинии этрусскому Зевсу. Увидев то, что я должна была увидеть, я позвонила Буше и договорилась о встрече с ним в «Кафе де Флор» в день моего появления в Париже спустя два дня после моей встречи с Лейком.

Я устроилась в очаровательном отеле на левом берегу, куда более приятном, чем тот, в котором я обыкновенно останавливаюсь, однако деньги уже находились в банке, а мне в конце концов следовало подумать и о создании соответствующего впечатления. Пусть здесь не знают о том, что я действую от лица Лейка, однако надлежало намекнуть на то, что я могу вращаться в подобных кругах. Изучение каталогов аукционов позволяло мне предполагать, что за Беллерофонта придется выложить несколько миллионов долларов, да и то, если мне повезет. Тем не менее Лейк знал, что ему придется раскошелиться и даже в том случае, если мне не удастся сбить цену, обеспечив себе повышение комиссионных, на мою долю все равно выпадала увесистая сумма.

Ив Буше оказался высоким и худощавым мужчиной; короткую стрижку, волосы цвета перца с солью и тонкие скулы дополнял художественный реквизит: черные джинсы и сапоги, рубашка в черную и белую полоску и черный же кожаный жилет. Когда я пришла, он уже сидел за столиком на тротуаре, читая газету над бокалом перно. Я заказала «Кир Рояль», обошедшийся мне примерно в двадцать долларов, — смешная прихоть, однако роль наемного сотрудника Кроуфорда Лейка уже доставляла мне удовольствие.

Поначалу я не знала, как отнестись к Буше. Не то, чтобы в нем что-нибудь смущало меня. Приятный человек, довольно любезный и даже старомодный. У него была привычка, разговаривая прижимать к груди распростертую ладонь, словно подчеркивая тем самым полную искренность каждого своего слова. Говорил он негромко и время от времени наклонялся вперед, когда рев машин на бульваре Сен-Жермен грозил заглушить его голос.

— Робер Годар, — проговорил он задумчиво, — человек необычный. Понимаете, не из тех, с кем легко иметь дело. Не любит с чем-либо расставаться. Невзирая на то, что в деньгах он нуждается, купить у него бронзового всадника будет сложно. И то лишь в том случае, если вы понравитесь ему.

То, что вопрос упрется в личные качества, мне и в голову не приходило, впрочем, ситуация была для меня понятна. Коллекционеры склонны к проявлениям собственнического инстинкта, у некоторых черта эта приобретает патологические черты, и если уж им приходится расставаться с одним из своих сокровищ, то они предпочитают отдать его в руки человека, способного оценить этот предмет.

— И где я смогу отыскать его? — спросила я.

— Хороший вопрос. Он — человек подвижный и не слишком любит рассказывать о том, где находится в данный момент. У меня есть номер его сотового телефона. Я устрою вам встречу.

Буше явно предлагал сделку. Ну что ж, деньги есть.

— Ваши условия? — поинтересовалась я.

— О, — взмахнул он рукой. — За установление контакта я дорого не возьму. Мы поговорим об этом потом.

— Я бы предпочла обсудить этот вопрос немедленно, — возразила я. — Мой клиент хотел бы приобрести эту бронзовую скульптуру, однако средства у него не беспредельны.

Приврала малость, однако следует признать, что определенные финансовые ограничения присущи даже миллиардерам.

— Один от продажной цены, — сказал он. Учитывая, что Беллерофонт мог уйти за пару миллионов, стоимость звонка составляла 20 000 долларов, однако я не знала, каким еще образом можно вступить в контакт с Годаром.

— Ну, а если сделка все-таки не состоится?

— Тогда просто пять тысяч.

— Хорошо, — проговорила я не без колебаний, надеясь, что Лейк не сочтет оплату услуг Буше частью моих расходов. Ладонь Буше разлучилась с грудью, на которой почивала, по всей видимости, почти постоянно, для короткого рукопожатия.

— Он канадец? — спросил Буше, поманив официанта, чтобы заказать нам по новой порции.

— Кто? — переспросила я.

— Ваш клиент, — ответил он.

— Разъезжает по свету.

— А каким делом он занимается?

— Электронной коммерцией, — я подумала, что подобное определение не слишком сужает область занятий моего клиента.

— Надеюсь, не из тех воинственных шестнадцатилеток, которые заработали свои миллионы, устроив интернетовские компании в подвале родительского дома. Наглая манера и совсем в американском стиле. Впрочем, идея вполне понятна. Парнишке захотелось поставить бронзовую лошадку на лужайке перед домом. Но что будем делать, если мама не согласится.

Он пристально посмотрел на меня, проверяя реакцию.

Я уклончиво усмехнулась. Пока оба мы держали карты у орденов.

— Так когда, по вашему мнению, я смогу встретиться с Годаром?

— Я позвоню ему сегодня вечером, — ответил он. — И как только вступлю в контакт, позвоню в ваш отель. Полагаю, что вы хотите встретиться с ним как можно скорее?

— Вы правы, — согласилась я.

— Отлично. Учтем ваше пожелание. Ваше время здесь достаточно свободно?

— Вполне, — сказала я. — Мне нужно сделать в Париже некоторые приобретения, однако я постараюсь приспособиться к расписанию месье Годара.

Я не могла позволить Буше подумать, что явилась в этот город лишь для совершения крупнейшей сделки в моей жизни.

— Хорошо. Я договорюсь с ним и дам вам знать, где и когда, — ответил Буше. Он дал знак принести счет. Я потянулась к сумочке.

— Позвольте мне, — предложил он, когда официант подошел к нам. — Вы гостья в Париже.

Потом он принялся изображать смущение и охлопывать себя по карманам.

— Бумажник, — сказал он наконец. — Выходит, я забыл его. Как неловко…

— С удовольствием, — проговорила я, протягивая руку к счету. Я не поверила этому типу ни на йоту. Четыре бокала стоили пятьдесят долларов. Так что спасибо Кроуфорду Лейку. Тем не менее во всем этом была и радостная сторона. Если Буше на мели, он, конечно, постарается обеспечить мою встречу с Робером Годаром.

— Значит, за мной должок, — сказал он, вручая мне свою визитную карточку. В том, что он выплатит этот долг, я сомневалась и очень сильно. Карточка оказалась самой простой, только имя и номер телефона. Должно быть, у них с Лейком и Годаром была общая черта в характере — нежелание называть кому бы то ни было собственный адрес. Я передала ему собственную карточку, снабженную куда большим количеством информации.

— Я позвоню, — пообещал он. — И если вас не окажется в номере, оставлю сообщение.

Мы вновь обменялись рукопожатием, и Буше растворился в толпе.

Я превосходно пообедала в крошечном ресторане на Иль-Сен-Луи, опять же благодаря заботам Кроуфорда Лейка. Телефон зазвонил, когда я уже вернулась в свой номер.

— Ив Буше, — представился голос. — Я переговорил с Годаром. Виляет, как я и предполагал, когда речь заходит о бронзе. Говорит, что ему надо подумать день или два. Не беспокойтесь, он созреет. Не уезжайте из города, и я войду с вами в контакт через день или два.

Не слишком отрадная весть, однако мне случалось переживать и более крупные неприятности, чем вынужденная задержка в Париже. Хотелось бы знать, не сумеет ли мой нынешний приятель, Роб Лучка, раздобыть достаточное количество денег и освободиться на пару дней, чтобы провести их со мной. Однако, какая разница, сколько это будет стоить. У нас с Робом никогда не было ничего похожего на романтический уик-энд в Париже. Может быть получится на сей раз? И я набрала его номер.

Роб служил сержантом в Королевской канадской конной полиции. Друзьями мы были уже давно, но за последнее время сблизились еще больше. Не знаю, как охарактеризовать наши отношения и уже тем более, каким словом можно назвать его. Партнер? Что-то вроде. Супруг? Не совсем. Сумеем ли мы даже приблизиться к стадии супружества? Не знаю. Дружбу его я ценю более всяких слов. И общество его мне всегда приятно. Но начать совместную жизнь? Не знаю. Иногда я люблю свернуться в кресле перед камином и в полном одиночестве наслаждаться музыкой, мне приятной, ему ненавистной; в своих путешествиях я успела полюбить андскую флейту и гамелан,[3] которые приводят его в бешенство. Или можно включить слезливый видеосериал вроде Стеллы Даллас, залезть в самый заношенный купальный халат и помирать от блаженства. Наверняка и у Роба есть подобные слабости. Он любит фильмы про копов — а как же иначе — и чем круче, тем лучше, а также футбол. Конечно, подобные вкусы ничем не выделяют нас среди прочих пар, однако, если до сих пор все складывалось хорошо, зачем же что-то менять?

Если я все-таки испытываю некоторые сомнения в отношении статуса наших взаимоотношений, в одной части их колебаний у меня нет. Я имею в виду его дочь Дженнифер. Ее я попросту обожаю. Я всегда принимаю ее сторону, что вызывает некоторую напряженность в наших с Робом отношениях, и охотно бы видела ее каждый день на постоянной основе. Она учится в находящемся неподалеку от дома университете и большую часть уик-эндов проводит с отцом.

Ответила на звонок Дженнифер. Я выслушала все ее новости — новые шмотки, новый приятель и идиот (по ее мнению) профессор — а потом спросила про отца.

— Он на задании, — ответила она. Сердце мое тут же ушло в пятки. Задания, которые дают сержантам конной полиции, на мой взгляд, почти всегда опасны, если не угрожают самой жизни, хотя Роб и говорит, что я слишком драматизирую ситуацию. Когда мы познакомились, он отсиживался на канцелярской работе после ранения, полученного в столкновении с наркоторговцами, однако теперь здоровье его полностью поправилось, и вернулся к этим самым своим «заданиям». Он счастлив, а я негодую.

— Эта новость мне не по вкусу, — проговорила я.

— И мне тоже, — согласилась она. Мы обе умолкли на пару секунд. — Он сказал, что уедет на несколько дней.

— Ладно, не беспокойся, — сказала я.

— И ты тоже.

— Позвони, если чего-нибудь услышишь, — попросила я.

— Хорошо, — согласилась она.

— Пусть позвонит, когда вернется.

— Ладно, — сказала она.

— Не беспокойся.

— Ты это только что уже говорила, — напомнила она.

— Все будет отлично.

— Не сомневаюсь, — согласилась она. — Целую.

— И я тебя. Пока.

Вот и вся романтическая интерлюдия. Завершая этот разговор, я искренне надеялась на то, что сумею встретиться с Годаром достаточно скоро и сразу же смогу вернуться домой, чтобы всласть наволноваться, но уже под родной кровлей, а не в Париже. Кто знает, куда заслали Роба… может быть, ему просто придется следить за чьей-нибудь дверью или расследовать какое-либо служебное преступление в чистой конторе, где в него, самое большее, могут швырнуть ручкой. А если нет? И зачем только, подумала я, судьба связала меня с полисменом, а не, скажем, с банкиром или чиновником?

Тогда за дело, Лара, велела я себе. Ничего другого тебе не остается. Ты сказала Клайву, что собираешься обойти блошиные рынки и лавки антикваров, так что действуй.

На следующий день, потратив ночь в основном на укоризны в адрес двух Роберов, Лучки и Годара, я отправилась на Правый берег, в Лувр де Антиквар на Пляс Пале Рояль, где приобрела пару превосходных образчиков мебели, за — увы — более чем превосходную цену, однако соприкосновение с богатством в лице Кроуфорда Лейка явно притупило мою природную скупость. Потом я направилась в Ле Марэ, обошла лавки на Сен Поль возле Ля Сури Верт, посетила магазин, продающий на вес очаровательное старинное серебро на Рю де Франс Буржуа, и только потом в изнеможении рухнула в кресло за столиком кафе на Пляс де Вож. Потом были Марсовы Поля на другой стороне Сены и комплект торговцев античными древностями в Виляж Свис. После пришлось посетить Лувр, чтобы ознакомиться с его этрусской коллекцией и, в соответствии с пожеланием Лейка, сделаться экспертом в этой области. Наконец, чтобы не показалось мало, полагая к тому же, что все равно не усну, я прослушала Реквием Верди в Эглиз Сен Рош на Рю Сен Оноре. Вернулась я в свой номер достаточно поздно, однако от Буше известий не поступало.

Следующий день оказался субботним, и я отправилась на блошиные рынки — в Клиньянкур и Монрей — для чего мне потребовалось несколько раз сделать пересадку в метро и основательно пройтись. Вернулась я со скудной добычей, несколькими отличными старинными вещами из полотна, однако движение помогало мне избавиться от мыслей. И в какой-то момент, носясь по Парижу, я поняла, что за мной следят. Возможно, Кроуфорд Лейк и скреплял собственные сделки рукопожатием, однако за выполнением их он следил. Красавчик Антонио следовал за мной повсюду. Досадная подробность, однако я решила воспользоваться ей к собственному благу. Сначала Антонио, похоже, считал, что я не замечаю его, однако я постаралась приветливым движением руки вывести его из этого заблуждения. Ответив аналогичным жестом, он не стал приближаться ко мне, что меня вполне устраивало, однако перестал прятаться.

В воскресенье я отправилась на блошиный рынок в Ванве к знакомому букинисту и приобрела у него изданные в 1924 году Касыды сэра Ричарда Френсиса Бартона[4] для клиента, который собирает труды сэра Ричарда. После я посетила букинистов на берегу Сены и обнаружила две превосходные карты, которые, на мой взгляд, должны были понравиться Мэттью Райту, моему любимому клиенту, специализирующемуся на собирании карт.

В паузах между всеми этими делами я успела выпить, наверное, галлон кофе и прочесть целую груду газет. Насколько можно было судить, европейские новости существенно не изменились со времени моего последнего визита на континент. Если верить газетам, итальянское правительство снова объявило войну организованной преступности, по всей видимости, потерпев поражение в предыдущем заходе, как и во всех предшествовавших ему. Французские водители грузовиков, напротив, объявили войну собственному правительству, британские фермеры решили воевать против своего, а ирландские рыбаки, всегда готовые к драке, начали битву с рыбаками испанскими, якобы нарушавшими правила лова. Посреди всеобщей воинственности некоторый отдых глазу даровало сообщение о некоем чиновнике германского министерства культуры, утверждавшем, что в комментариях его по поводу соперничества рас следует усматривать не антисемитский выпад, а восхищение расцветом разнообразия в новой Германии, и еще одна заметка, посвященная итальянскому дельцу Джанпьеро Понте. Оставив свой миланский кабинет вечером в пятницу, он отправился не к жене и детям — чего следовало бы ожидать — а в Тоскану, в свой загородный дом. Оказавшись там синьор Понте или свалился, или спрыгнул, или был столкнут с обрыва. Хотя несчастный случай не исключался — на сей счет даже велась какая-то нелепая дискуссия — началось расследование состояния его дел, в ходе которого немедленно выяснилось, что в последние дни перед падением у покойного бизнесмена были серьезные финансовые неприятности. Повествование подкрепляли фото скорбящей вдовы, очаровательной Евгении Понте, и его красивых детей.

Посреди начинающих становиться скучными дней, остроту которым придавало только беспокойство за Роба, на маленькой улочке возле бульвара Сен Жермен, где я остановилась возле какой-то витрины, со мной приключился, пожалуй, не страшный, но все-таки тревожный случай. Прежде чем успела сообразить, что происходит, меня окружила стая цыганок, одна из которых попыталась вырвать у меня из рук сумочку. Припав спиной к стене, я постаралась удержать ее, не понимая, впрочем, каким образом можно избавиться от них. Я сумела придумать один только вариант и закричала. Помощь подоспела в считанные секунды, возникший невесть откуда Антонио ворвался в толпу и извлек меня из самой гущи.

— Мольто граци,[5] Антонио, — поблагодарила я.

— Плохо, — промолвил он, осторожно подбирая английские слова. — Надо быть более осторожной.

— Не могу ли я угостить вас? — предложила я. — Кофе или чем-нибудь другим? В знак благодарности.

— Мне не позволено вступать в сношение с вами, — ответил он и поправился, заметив удивление на моем лице. — То есть говорить. Однако мне важно попрактиковаться в английском, — продолжил он. — Значит, говорим по-английски, о'кей?

— О'кей, — согласилась я.

— Тогда мы можем и выпить. Интересно, есть ли у них итальянские вина?

— Спрошу, — пообещала я. Вопрос мой явно привел официанта в ужас. — Только французские, Антонио.

— Сойдет, — сказал он без особой радости на лице.

Я заказала отличное Коте дю Рон.

— И как продвигается ваша работа? — спросил он после нескольких пробных глотков.

— Не быстро.

— Да, — согласился он. — Как, по-вашему, много ли дней нам придется еще провести здесь?

— Надеюсь, что нет.

— И я тоже, — проговорил он. — Мне не понравился мужчина, с которым вы встречались.

Он приложил руку к сердцу, повторяя любимую манеру Буше.

— По-моему, он хочет успеха, но всегда оказывается неудачником. С такими людьми не следует иметь дела. Они тянут тебя вниз. Ты становишься таким же, как и они.

— Интересная мысль, Антонио, — сказала я. Итак, мой собеседник оказался не просто красавчиком, но и умницей. Он весьма точно определил природу Буше, причем сделал это со значительного расстояния. — Однако мистер Лейк хочет, чтобы я имела с ним дело, поэтому ничего другого мне не остается?

— Понимаю, — согласился он. — Вы ведь не замужем?

— Да.

— Однако у вас есть приятель.

— Да, есть. Он полисмен.

— Полисмен? Опасная работа. Волнуетесь за него?

— Волнуюсь и притом прямо сейчас.

— Скверно. А я, вот, за свою девушку волнуюсь. Дело у нее, конечно, не опасное. Как у вашего полисмена. Она работает кассиром в банке. Но я все-таки беспокоюсь. У вас есть фотография вашего полисмена?

— Увы, нет, — призналась я. — А надо бы иметь при себе.

— Плохо это. А у меня фото есть, — проговорил он, извлекая уже потрепанный снимок из бумажника. — Вот.

— Очаровательна, — сказала я, увидев фотографию хорошенькой, но вполне обыкновенной девицы. — Как ее зовут?

— Тереза, — пояснил он, — и она действительно очаровательна. В том-то вся и беда. Она как прекрасный цветок, вокруг которого жужжит множество пчел. Поэтому я и опасаюсь, что во время моего отсутствия другая пчела займет мое место.

Я попыталась не улыбнуться.

— Антонио, но вы и сами недурны собой. Не сомневаюсь, что она обрадуется вашему возвращению.

— Внешность это еще не все, — возразил он. — Тереза — феминистка.

Слово это заставило нас обоих ненадолго задуматься.

— Поэтому я и взялся за эту работу — следить за вами. Мой наниматель платит очень неплохо. А Тереза любит деньги.

— Значит, вы не работаете на мистера Лейка постоянно?

— Нет, — ответил он. — От случая к случаю. На сей раз — до тех пор, пока вы не выполните его поручение.

— Попытаюсь покончить с ним как можно быстрее, — сказала я.

— Это будет очень неплохо, — проговорил он.

— А чем вы занимаетесь, когда не работаете на мистера Лейка?

— Многими вещами. Вообще я актер, и работаю в агентстве Корелли Понте. В Риме это важное агентство, — добавил он, определив по отсутствию выражения на моем лице, что я не имею представления об итальянских агентствах. — Однако обычно работы бывает немного, и я подрабатываю поваром или официантом. Но я надеюсь когда-нибудь сделаться знаменитым. Как Джанкарло Джианини, знаете его. Работать в Италии и в Голливуде. Тереза будет очень счастлива. Поэтому я и тренируюсь в английском и имею сношение с вами.

— Ну, Антонио, — сказала я, — раз уж у нас с вами идет урок английского языка, скажу, что сношение здесь как-то не на месте… лучше сказать, что мы разговариваем или беседуем. Технически говоря, так сказать можно, однако это слово нетрудно неправильно истолковать.

Он недоуменно посмотрел на меня.

— То есть неправильно понять. Ну, его могут понять не так как надо.

— То есть как?

— Я боялась, что вы зададите мне этот вопрос. Ну, гм, теперь это слово означает заниматься сексом.

— Ох-х-х, — он хлопнул себя по лбу. — Как плохо. Этому слову меня научила моя школьная преподавательница английского, сеньора Лонго. Она была очень стара, и мы с мальчишками не сомневались в том, что она девственница. Наверно, ей были известны только старые выражения, — он вдруг улыбнулся. — Впрочем, она все равно знала о жизни больше нас.

Мы рассмеялись.

— Хорошо, что вы меня просветили. Я спас вас от цыганок, а вы меня избавили от неправильного истолкования. Тоже красивое и новое для меня слово. До этого мы с вами были только партнерами. А теперь, надеюсь, стали друзьями, так?

— Теперь мы друзья, — подтвердила я.

— Быть другом — по-моему, вещь ответственная.

— Ну, да, конечно, так, но, кроме того, это…

— Радость? — подсказал он.

— Да, именно, — согласилась я.

— И я тоже так считаю, — проговорил он.

Мы прикончили вино.

— А теперь, — сказал он, — вернемся назад. Вы работаете. Я наблюдаю.

— О'кей, — сказала я. — Еще раз спасибо за помощь.

— Для меня это было как удовольствие. Как и поговорить с вами по-английски. И спасибо вам за французское вино. Не такое уж оно и плохое.

— Прего,[6] — сказала я.

Вернувшись назад в отель, я наконец получила весточку от Буше. Он сообщал, что еще раз связался с Годаром и положение исправляется. Годар собирался приехать в Париж на пару дней, и — возможно — встретиться со мной. В конце послания Буше обещал известить меня, когда дело дойдет до подробностей.

К этому времени я закончила абсолютно все дела, которые смогла придумать себе в Париже, и уже начала по капелькам терять терпение, если даже не раздражаться; впрочем, от меня здесь ничего не зависело. Я не имела представления о том, на кого Годар похож и где он живет; да я вообще ничего не знала о нем, кроме того, что человек этот является обладателем изображения всадника этрусской работы, которое он, возможно, готов продать, если только действительно созрел для сделки, о которой — опять-таки возможно — захочет переговорить со мной.

Буше позвонил тем же вечером.

— Слушайте, — проговорил он шепотом. — Я нахожусь в «Кафе де ля Пэ» с другом Годара. Не заглянуть ли и вам сюда как бы случайно, если вы понимаете, что я имею ввиду. Сами понимаете. Случайная встреча. Вот он идет. Отключаюсь. — Телефон у моего уха умолк.

Наняв такси, я полетела в кафе.

— Привет, Ив, — поздоровалась я, подходя к его столику. — Надо же встретиться в таком месте.

— Лара! — проговорил он, вставая. — Рад видеть вас. Пьер, вот женщина, о которой я тебе говорил, антиквар из Торонто. Лара, это Пьер Леклерк, мой коллега из Лиона. Пьер тоже занимается античностью. Какое удачное совпадение.

Он приложил ладонь к груди, буквально источая удивление и удовольствие. Впечатление было настолько убедительным, что я подумала, что никогда больше не сумею поверить этому человеку.

— Не присоединитесь ли вы к нам? — спросил Леклерк, галантным движением отодвигая кресло. Я присоединилась к весьма контрастирующей паре. Если Буше предпочитал небрежную рубашку без воротника и черные джинсы, Леклерк оказался отлично одетым денди — коричневый костюм, кремовая рубашка, очаровательный коричневый с золотом галстук, который дополняли довольно дорогие, на взгляд, золотые запонки. Еще они отличались стилем поведения: Буше предпочитал искренность или, во всяком случае, пытался ее изобразить, в то время как Леклерк пользовался приторным обаянием.

— «Кир Рояль», наверно? — осведомился Буше, дав знак официанту, чтобы заказать себе с приятелем по второму кругу, а мне по первому. Интересно, теперь придется платить за троих, невольно подумалось мне. Несколько минут мы поговорили о пустяках — о погоде, движении в Париже и прочем в том же роде, а потом начали подбираться к интересующей теме.

— Значит, у вас, Пьер, есть магазин в Лионе? — спросила я.

— Нет, — ответил тот. — Теперь уже нет.

— Он — маклер, — заметил Буше.

Я сразу встревожилась. Дело в том, что рынок древностей как таковой заставляет меня нервничать. Там, где речь идет о древностях, всегда встает вопрос об их подлинности. Подделки многочисленны, их не так уж легко выявить. Потом существует достаточно хитрый вопрос о происхождении предмета — откуда он взялся и легальным ли путем был добыт. Аппетиты собирателей, а этим словом я обозначаю в данном случае коллекционеров частных и общественных, те же музеи, питает группа таящихся в тени дельцов и маклеров, отыскивающих нужные предметы. И из нее время от времени выныривают на поверхность совсем уж сомнительные фигуры. И я со страхом ощутила, что имею дело именно с подобной персоной.

— Не ищете ли вы какую-нибудь конкретную вещь? — спросил Леклерк, поправляя истинно французские манжеты своей безукоризненной рубашки, достаточно демонстративно сверкнув запонками — массивными золотыми дисками.

— Мой клиент ищет бронзового Пегаса, — проговорила я и пояснила. — Любит коней и собирает все связанное с ними.

Конечно, я не сомневалась в том, что это далеко не так, однако следовало по возможности избегать слова этрусский, которое могло бы существенно сузить область поиска коллекционеров и существенно взвинтить цену.

— Я слышала, что Робер Годар располагает подобной вещью, и попыталась связаться с ним через Ива.

— Я знаю Годара, — воскликнул Леклерк. — И достаточно неплохо. В прошлом мне удалось достать для него кое-какие вещи.

Ненадолго умолкнув, он шаловливо улыбнулся мне.

— Возможно, вдвоем нам удастся провернуть это дело.

Его колено прижалось к моему. Мне оставалось только гадать, какого рода дело он имеет в виду.

— До Годара добраться трудно, — проговорил Буше.

— Кажется, вы говорили, что он едет в Париж, — напомнила я. — Когда его ждать, завтра или на следующий день?

— Он передумал, — сказал Буше. — Такой это человек.

— Иногда с ним действительно трудно иметь дело, — согласился Леклерк. — Не хочет ни с чем расставаться. Но сейчас он созрел для продажи. При должном подходе, полагаю, его можно будет убедить расстаться с этой вещью. А теперь не простите ли вы меня? Мне нужно позвонить.

С этими словами он отошел, коснувшись рукой моего затылка.

— Ему нужна доля, — заметил Буше.

— Откуда вам это известно? — спросила я. — Он ведь ничего не сказал.

— Поэтому он сослался на телефон. Он предоставляет нам время на обсуждение.

— Мне казалось, что вы собрались свести меня с Годаром, — сказала я.

С обиженным выражением на лице Буше еще крепче прижал руку к груди.

— Именно этим я и занят. И устроил эту встречу именно по этой причине Леклерк — лицо, близкое к Годару. Вам необязательно учитывать его интересы, однако он — не сомневайтесь — существенно ускорит дело. Но решать вам.

— Сколько? — вздохнула я.

— Не знаю, — ответил он. — Он может потребовать процент. Но если вам повезет и если вы ему понравились — а вы, кстати, ему понравились, я заметил, с каким восхищением он провожал вас взглядом, — он может ограничиться твердой оплатой, скажем, в десять тысяч долларов. Но только если вам действительно повезет.

— Схожу-ка я в дамскую комнату, — сказала я. — Сейчас вернусь.

На самом деле мне нужно было подумать. Я вышла наружу, достала свой сотовый телефон, приложила к уху, имитируя разговор, и поглядела сквозь окошко. На противоположной стороне улицы сидел Антонио за чашечкой кофе. Он ухмыльнулся, сверкнув белоснежными зубами в мою сторону. Я посмотрела на оставленное мной кафе. С улицы можно было разглядеть происходящее внутри. Леклерк уже возвратился, и оба они сидели, сдвинув головы как два заговорщика. Буше что-то проговорил, и оба расхохотались. Тем не менее я поняла, что шутка была отпущена на мой счет.

И тут все бессонные ночи, ожидания и тревоги, сам факт работы на Лейка накатили на меня. Я вернулась к столу.

— Простите, джентльмены, но мне надо идти. Я разговаривала с агентом из Амстердама. У него есть вещь, которая заинтересует моего клиента: фламандская картина с изображением коня и всадника. Попробую завтра утром первым же делом слетать туда. Возможно, я загляну сюда по пути домой. И мы сможем переговорить еще раз. Ив, вы, кажется, мой должник, — улыбнулась я. — Поэтому спасибо за Кир Рояль.

Я вылетела из кафе, подозвала такси и вернулась в отель, оставив своих собеседников в некотором расстройстве. Если мне везет, я ускорила дело. Ожидание решения Годара успело утомить меня до тошноты.