"Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг" - читать интересную книгу автора (Пыжиков Александр)

Раздел 1 СОВЕТСКОЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ ОБЩЕСТВО И ПРЕДПОСЫЛКИ ХРУЩЕВСКИХ РЕФОРМ

Реформирование советского общества второй половины 50-х — первой половины 60-х годов, вошедшее в историю как «оттепель», стало определяющим в развитии политической жизни страны практически вплоть до конца существования Коммунистической партии и Советского Союза. Однако программа хрущевских преобразований возникла не спонтанно, не на пустом месте. Ее корни и истоки лежат в последних послевоенных годах сталинского правления. Выйдя победителем из самой кровопролитной войны в истории человечества, советский народ ощущал необходимость перемен к более достойной жизни. Подобными настроениями были проникнуты все слои общества. Именно в послевоенный период прослеживаются попытки формулировать определенные идеологические новации. Многие политические повороты тех лет с новой силой проявились уже после смерти Сталина. В этом смысле взгляд на хрущевские реформы с позиций послевоенных лет позволяет прояснить и улучшить понимание целого ряда узловых вопросов развития постсталинского общества.

Важнейшим качественным изменением СССР в послевоенные годы стало обретение страной статуса сверхдержавы. К 1 января 1946 года СССР установил дипломатические отношения с 46 государствами мира, тогда как до войны такие отношения поддерживались лишь с 25 странами.[12] После Второй мировой войны Советский Союз — победитель фашизма — обладал большим авторитетом, выступая вершителем судеб в мировой политике. Обретение нового качества не могло не сказаться на внешнеполитическом функционировании советского государства. В первые послевоенные годы происходит формирование курса внешней политики СССР, затем получившего развитие и воплощение в хрущевский период.

Это относится, в первую очередь, к выработке политики мирного сосуществования с капиталистической системой. Данный курс сегодня прочно связывается с ХХ съездом партии и лично Хрущевым. Однако практика первых послевоенных лет свидетельствует о том, что поворот к принципам мирного сосуществования начинался еще при Сталине. В этом была своя логика. Став сверхдержавой и влияя на международный политический процесс, СССР уже не мог оставаться на сугубо изоляционистких позициях. Хотя бы внешне было необходимо проявление терпимости, уважения к другим силам на мировой арене, с которыми приходилось взаимодействовать. Поэтому переход к политике мирного сосуществования представлялся объективным и прагматическим. К тому же планы по развязыванию мирового военного конфликта, в первую очередь с США, на фоне корейской войны становились все более проблематичными.

Это осознавала правящая верхушка во главе со Сталиным. Конкретные шаги в направлении диалога с Западом были сделаны в начале 50-х годов. 11 февраля 1952 года Политбюро ЦК КПСС одобрило проведение в Москве международного экономического совещания. Цель этого мероприятия формулировалась как прорыв в торговых связях и налаживание экономических отношений с широким кругом стран и прежде всего капиталистическими.[13] Подготовка к совещанию велась с размахом. В Копенгагене был образован международный инициативный комитет по его проведению. Он рассматривал все поступающие предложения, формировал повестку дня совещания. СССР участвовал в работе комитета через Торгово-промышленную палату, Центросоюз, Институт экономики Академии наук.

В начале 50-х годов постановка вопроса о торгово-экономическом сотрудничестве с государствами капиталистического мира представлялась крайне актуальной. В этот период мировая торговля велась как бы по двум обособленным каналам, внутри двух искусственно оторванных друг от друга групп стран. Так, за пять лет, начиная с 1947 года, обороты советско-американской торговли сократились более чем в 6 раз. Доля СССР, европейских стран народной демократии и Китая в экспорте США упали с 11,6 % в 1946 году практически до нуля в 1951. Удельный вес названных стран в экспорте Великобритании снизился с 6 % в 1929 до 0,7 % в 1951 году, в экспорте Франции за тот же период с 6,2 % до 0,8 %. Также снижались объемы импорта из западного мира в Советский Союз и Восточную Европу.[14]

Международное экономическое совещание состоялось 3—12 апреля 1952 года. В нем приняли участие около полутысячи делегатов из 49 стран. Его итоговыми документами стали: Коммюнике о совещании, Обращение к Генеральной Асамблее ООН о создании Комитета содействия развитию международной торговли.[15] Предваряя открытие столь представительного международного совещания, Сталин ответил на вопросы группы главных редакторов ведущих американских изданий. В тексте, опубликованном «Правдой», читаем слова вождя: «Мирное сосуществование капитализма и коммунизма вполне возможно при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств».[16] Следует заметить: все это было повторено и с большей энергичностью, свойственной Хрущеву, растиражировано ХХ съездом КПСС, который и вошел в историю как высший партийный форум, где впервые провозглашен курс на мирное сосуществование с капиталистической системой. При этом не обращается внимания, что уже на ХIХ съезде КПСС в полный голос говорилось об утверждении данного подхода во внешней политике Советского Союза.[17]

То же самое можно сказать и о восприятии многих других внешнеполитических инициатив, выдвинутых еще при Сталине, но относимых сегодня общественным мнением к постсталинскому периоду. Например, вопрос об объединении Германии. С легкой руки некоторых современных публицистов, авторство этой инициативы прочно приписано Берии, который якобы шокировал своим неожиданным предложением коллег по Политбюро весной—летом 1953 года. Знакомство с материалами последних сталинских лет позволяет опровергнуть подобные утверждения и признать их несостоятельными. Тема объединения Германии введена в активный политический оборот весной 1952 года. 11 марта «Правда» поместила на своих страницах Ноту Советского Правительства правительствам США, Великобритании и Франции «О мирном договоре с Германией» и «Основы мирного договора с Германией». В них предлагалось восстановить Германию как единое государство, вернуть гражданские и политические права всем бывшим нацистам, за исключением тех, кто отбывает наказание по суду, снять все ограничения в развитии мирной немецкой экономики. Конечно, данная инициатива являлась одной из «карт» внешнеполитической игры Сталина. После его смерти наработки вождя не были преданы забвению. Их и взял на вооружение Берия, горевший желанием продемонстрировать свой реформаторский пыл.

Одной из центральных тем, имеющих ключевое значение во внутренней политике в период «оттепели», являлся вопрос о соотношениях групп отраслей промышленности: группы «А» (производство средств производства) и группы «Б» (производство предметов потребления). От формирования этих пропорций напрямую зависело экономическое состояние общества, его хозяйственные характеристики. Как известно, в довоенный период именно группа «А» составляла основу советской экономики. Данная тенденция обосновывалась традициями марксистско-ленинского учения, идеологической необходимостью и потому имела незыблемый характер. Акцент на тяжелую индустрию делался за счет сознательного ущемления легкой промышленности, сельского хозяйства, причем последнее вообще выступало в качестве экономического донора, постоянно подвергаясь фактическому разграблению со стороны государства. Существование такого положения было одной из главных причин низкого уровня благосостояния населения, хронического отставания жизненных стандартов от западных образцов.[18] Не случайно, что после смерти Сталина новые руководители страны Г. М. Маленков и Н. С. Хрущев процессы реформы начали с изменения подходов к развитию легкой промышленности, сельского хозяйства. Речь Г. Маленкова на августовской (1953 г.) сессии Верховного Совета СССР о необходимости приоритетного производства товаров народного потребления и выступление Н. Хрущева на сентябрьском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС с программой сельскозяйственных преобразований считаются сегодня своего рода «визитной карточкой» «оттепели».

Однако обращение к источникам показывает, что обсуждение вопроса о пропорциях хозяйственного строительства предпринималось гораздо раньше. Уже в конце 30-х годов эта тема возникла на самом высоком уровне. Война по объективным причинам отодвинула подобные дискуссии на задний план. Наиболее развернуто идеи смещения акцентов промышленного развития страны были озвучены в первые послевоенные годы. В их формировании главную роль играл заместитель Председателя Правительства СССР, председатель Госплана Н. А. Вознесенский. После войны курс на развитие производства товаров народного потребления, на повышение материального благосостояния людей имел особую актуальность. Советские люди, устав от постоянного перенапряжения и тягот военного времени, заслужили право на лучшую жизнь. Многие из них стали участниками европейского освободительного похода против фашистской Германии. Впервые огромное количество советских граждан побывало в Европе, своими глазами они увидели жизнь зарубежных стран и получили возможность самостоятельно без пропагандистской помощи сравнить жизненные реалии двух систем. К тому же задачи восстановления гигантских разрушений, нанесенных войной народному хозяйству, предполагали и допускали использование иных рычагов воздействия на экономику, несколько выходящих за рамки сугубо административно-хозяйственных методов. Вне всякого сомнения, такой крупный ученый-экономист, каким был Н. Вознесенский, не мог игнорировать практику новой экономической политики 20-х годов, которая помогла преодолеть хозяйственную разруху после гражданской войны. Стремление применить некоторый опыт нэпа в схожих восстановительных условиях представлялось не лишенным смысла. В комплексе все это проясняет возникновение на самом высоком уровне вопроса об изменениях пропорций промышленного развития.

Как известно, в общественной обстановке тех лет любой политический поворот требовал «освящения» Сталина. Такое благословение касательно названной темы прозвучало в его предвыборном выступлении 9 февраля 1946 года. Советский лидер признал очень важным повышение материального уровня жизни народа и указал путь достижения этой цели через широкое развертывание производства товаров народного потребления, развитие всех отраслей, имеющих к этому отношение. Данная установка оформлялась несколькими постановлениями Правительства СССР за 1946–1948 годы: «О развертывании кооперативной торговли в городах и поселках продовольствием и промышленными товарами и об увеличении производства продовольствия и товаров широкого потребления кооперативными предприятиями» (9 ноября 1946 г.), «О мероприятиях по ускорению подъема государственной легкой промышленности, производящей предметы широкого потребления» (23 декабря 1946 г.), «О мероприятиях по расширению торговли потребительской кооперации в городах и рабочих поселках» (21 июля 1948 г.), «О мероприятиях по улучшению торговли» (20 ноября 1948 г.).[19] Смысл этих документов сводился к следующим положениям: государство требовало значительного увеличения товарооборота, расширения объемов торговли между городом и деревней, пересмотра роли потребительской кооперации, которая не располагала устойчивыми связями с потребителем, ограничивала свои функции распределением товаров, получаемых от государства. Разрешалась торговля в городах и рабочих поселках продовольствием и товарами широкого потребления, ставилась задача повсеместного расширения сети магазинов и лавок.

В концептуальном плане эти идеи нес журнал «Плановое хозяйство» (орган Госплана СССР). На его страницах прослеживается стремление пропагандировать в хозяйственной практике категории экономической целесообразности. Характерен пример одной из статей, где подчеркивалось: «…переход к мирной экономике… требует перестройки планирования и укрепления экономических рычагов организации производства и распределения — денег, цены, кредита, прибыли, премии».[20] В другой публикации обосновывалась необходимость конкурентных отношений в торговой системе, приветствовалось устранение монопольного положения государственной торговли, развитие здоровой конкуренции между ней и кооперацией.[21] Обращает на себя внимание частое использование термина «конкуренция», что не совсем традиционно для советских идеологических стандартов тех лет. Такие же мотивы преобладали и в главном пропагандистском рупоре — газете «Правда». В передовой центрального партийного органа от 6 января 1947 года говорилось: «Чтобы экономическая жизнь страны могла забить ключом… а промышленность и сельское хозяйство имели стимул к дальнейшему росту своей продукции, надо иметь развернутый товарооборот между городом и деревней, между районами и областями страны, между различными отраслями народного хозяйства. Чем шире будет развернут товарооборот, тем быстрее поднимется благосостояние советских людей, тем лучше будут удовлетворены их насущные нужды». Заметим, что эти мысли излагались в 1947 году в период наибольшего расцвета культа личности Сталина. Еще более примечательно и само название редакционной статьи: «Советская торговля — наше родное большевистское дело».

Страницы центральной, республиканской печати заполнились публикациями о ходе развертывания торговли в разных регионах страны. К примеру, «Правда Украины» рапортовала, что с середины 1946 и в 1947 годы в республике открыто около 7 тыс. новых магазинов, ларьков, число пайщиков возросло на 1,5 млн. человек. Планировалось открытие еще 15 тыс. торговых точек.[22] Масштабы кооперативной торговли в СССР заметно возрастали: ее розничный оборот в марте 1947 года увеличился по сравнению с декабрем 1946 года почти в три раза, а до конца 1947 года поднялся еще в два раза.[23] За 1947 год в целом по стране кооперативными организациями было закуплено более 180 тыс. тонн мяса, свыше 9 тыс. тонн жиров, 83 млн. литров молока, около 200 тыс. тонн картофеля, 195 тыс. тонн овощей, 126 тыс. ящиков яиц и т. д..[24] Сопровождая многочисленные информационные сообщения о важности развития торговли для населения, «Правда» указывала: «Все мелочи торгового дела должны быть предусмотрены, ибо речь идет не о какой-то временной кампании, не о проведении эпизодической ярмарки, а о торговле всерьез и надолго».[25]

Меры по расширению товарооборота и оживлению торговли объективно требовали и укрепления денежной системы, отмены карточек на приобретение товаров. В ходе военных действий инфляционные процессы значительно усилились: цены по сравнению с довоенными выросли в 10–15 раз. Денежная реформа декабря 1947 года была призвана ликвидировать последствия войны в области денежного обращения, восстановить полноценный рубль и облегчить переход к торговле по единым ценам без карточек. В постановлении Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), посвященном этим вопросам, давалась прямая ссылка на опыт аналогичной реформы 1922 года, когда фактически были созданы новые деньги, оживившие экономику начала 20-х годов.[26] Проведение реформы сказалось на некотором улучшении общей ситуации в товарно-денежной системе. Такие тенденции зафиксированы во многих отчетах местных властей для ЦК ВКП(б).[27]

Отмене карточной системы и денежной реформе сопутствовала мощная пропагандистская кампания об успехах советской экономики и колхозного строя, обеспечивавших быстрое преодоление последствий войны. Однако за фасадом этой кампании остался конфискационный характер реформ. Государство фактически сняло с себя всякие обязательства по гарантированному, карточному снабжению городского населения и рабочих, а новые цены, установленные государством, в большинстве своем были выше коммерческих, утвержденных после войны. Негативные издержки денежной реформы нашли косвенное упоминание и в постановлении Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б). В нем признавалось: «Все же при проведении денежной реформы требуются известные жертвы. Большую часть жертв государство берет на себя. Но надо, чтобы часть жертв приняло на себя население, тем более, что это будет последняя жертва».[28] Широко тиражировалась мысль, что государство в связи с реформой потеряло 57 млрд. руб., но эти потери будут возмещены в течение непродолжительного времени за счет роста производительности труда, расширения товарооборота.[29]

Таким образом первые послевоенные годы характеризовались формированием политического курса, связанного с коррекцией приоритетов хозяйственного развития в сторону производства товаров народного потребления и попытками укрепления денежной системы. В этой связи мы полностью разделяем вывод известного российского ученого Р. Пихоя о первых годах послевоенного периода: «Нельзя не отметить, что команда Жданова—Вознесенского смогла добиться и определенных положительных результатов в экономической области, среди которых считаем необходимым отметить прежде всего отмену карточной системы, проведение денежной реформы и вызванное этим некоторое усиление товарно-денежных отношений в стране».[30] Следует сказать, что только в последнее время исследователи, обращаясь к послевоенному периоду, стали различать и выделять его политические зигзаги, отходя от идеологических (как положительных, так и отрицательных) штампов в отношении многогранного исторического процесса. Недостаточное внимание историков к этим новациям ленинградской группы связаны во многом с тем, что они не утвердились в общественной практике как преобладающие.

Для нашего исследования важно не то, что данный политический курс не стал определяющим при жизни Сталина, а то, что попытки его утверждения в жизнь явились основой более масштабной реализации этого подхода в новых исторических условиях 1953–1954 годов после смерти вождя. В этом проявился один из парадоксов истории. Ведь свертывание политики «ленинградской команды» по развитию отраслей группы «Б» было подавлено соперничающим с ней кланом Г. Маленкова, выступившего затем в качестве автора той же идеи. В августе 1953 года с именем Маленкова — нового председателя Совета Министров СССР — ассоциировалась политика, отвергавшаяся им же четырьмя годами ранее. Интересно и другое: именно за стремление изменить приоритеты хозяйственного строительства в пользу группы «Б» пострадал сам Маленков, когда в 1955 году был смещен с высшего правительственного поста. Инициатор этого — первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев использовал аргументацию, с помощью которой Маленков когда-то громил группу Жданова—Вознесенского.

Затем вся эта история повторилась в конце 50-х годов с той лишь разницей, что в роли Маленкова образца 1953–1954 годов выступал Хрущев, уже активно ратовавший за социальную направленность экономики и позабывший свои обвинения в адрес Маленкова, пытавшегося в свое время делать то же самое. Чем объяснить подобные повороты политической жизни? На наш взгляд, определяющим здесь было желание того или иного лидера использовать популярный политический курс для закрепления своей главенствующей роли в руководстве партии и правительства, подкрепить свои позиции народными симпатиями. Этим же объясняется и активное противодействие тем, кто выдвигал данный курс со стороны конкурирующих группировок. Переориентация советской экономики с ее ярко выраженным военизированным характером, придание динамики ее развития социальной направленности не могла не быть привлекательной в условиях хронического товарного дефицита. Очевидно, что объективно советская экономика должна была развиваться именно таким образом. Это хорошо осознавало высшее руководство страны, о чем и свидетельствует неизменное возвращение новых лидеров к попыткам утвердить социальную направленность в хозяйственной практике, происходившее во второй половине 40-х — 60-х годах. Между тем в этот период на Западе полным ходом шло формирование т. н. общества массового потребления, где удовлетворение потребностей людей являлось не пропагандистской целью, а главным смыслом экономического функционирования.

Сферой постоянных и всевозможных экспериментов в Советском Союзе являлась и другая отрасль экономики — сельское хозяйство. Как известно, оно постоянно находилось в плачевном состоянии, а потому и попытки его реформирования предпринимались практически непрерывно. Война еще более усугубила и без того тяжелое положение села, валовая продукция которого в 1945 году не превышала 60 % довоенного уровня. К тому же сильная засуха летом 1946 года послужила причиной сильного голода. Недостаток продовольствия вынудил власти урезать снабжение населения хлебной продукцией.[31] В результате численность снабжаемого населения, проживающего на селе, сократилась с 27 млн. до 4 млн. человек, в городах и рабочих поселках с пайкового снабжения были сняты 3,5 млн. взрослых, 500 тыс. карточек ликвидировались за счет упорядочивания карточной системы. Всего же расход хлеба по пайковому снабжению был сокращен на 30 %.[32]

Положение в сельском хозяйстве требовало серьезной программы его преобразования, реформирования многих производственных отношений, существовавших на селе. Однако государство не стремилось к серьезным изменениям, по-прежнему рассматривая сельскохозяйственную отрасль как источник для выкачивания средств, поступающих в промышленность. Не дал ответа на многие вопросы функционирования сельской экономики специальный пленум ЦК ВКП(б), состоявшийся в феврале 1947 года. Более того, серьезнейшие проблемы села, в том числе голод, замалчивались и официально не признавались. Снижение эксплуатации сельской экономики, предлагаемое частью высшего руководства страны, не находило поддержки, оставаясь на бумаге. Так, на несостоявшейся в 1948 году XIX Всесоюзной партийной конференции в качестве основной темы планировалось рассмотреть вопрос «О мерах подъема животноводства». Проект резолюции конференции с аналогичным названием находится на хранении в Российском государственном архиве социально-политической истории. В нем продолжался разговор, начатый на февральском (1947 г.) пленуме ЦК, о проблемах сельского хозяйства применительно к другой его отрасли — животноводству. Проект резолюции начинался откровенным признанием отсталости и кризиса этой отрасли. Затем формулировались конкретные меры для решения данной острой проблемы. Среди их привычного набора содержались и некоторые нетрадиционные моменты. В частности, в целях развития кормовой базы для животноводческих ферм, допускалось их полное освобождение от государственных заготовок зерна, сена и другой продукции полеводства. Обещалась государственная поддержка кредитом, кормами, пастбищами для поголовья, содержащегося в личном пользовании колхозников, рабочих и служащих. При этом оговаривались специальные условия для районов страны (Молдавия, Литва, Латвия, Эстония, Западная Украина), где много скота находилось в хозяйствах единоличников,[33] и т. д.

Многие наработки резолюции несостоявшейся конференции затем были использованы в «Трехлетнем плане развития общественного и совхозного продуктивного животноводства (1949–1951 гг.)».[34] Эта программа, оформленная постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), во многом повторяя проект резолюции, тем не менее имела некоторые отличия. Здесь уже не говорилось о послаблениях в поставках государству зерна и кормов, не предусматривались особые условия для районов, вошедших в СССР после войны, делался больший акцент на моральное стимулирование сельского труда (подробно прописывались правила награждения орденами, медалями, званиями заслуженных работников). Иными словами, «Трехлетний план» в вопросах осознания проблем села не продвигался вперед, оставаясь на уровне представлений февральского (1947 г.) пленума ЦК. Предлагаемые механизмы функционирования сельского хозяйства не давали эффективности. В результате сталинский план развития животноводства 1949–1951 годов, оказавшись фактически проваленным, был отвергнут и предан забвению в ходе следующей массовой кампании начала 50-х по укрупнению колхозов.

Парадоксально, но в руководстве партии и правительства в 1946–1952 годах наиболее жесткую позицию в отношении деревни занимал Н. С. Хрущев. Выявленные материалы свидетельствуют о его политическом лице во многом не совпадающим с имиджем будущего архитектора «оттепели». Именно так можно охарактеризовать его инициативу о выселении крестьян из Украинской ССР. В письме к Сталину в январе 1948 года будущий реформатор излагал наболевшее: «Отдельные паразитические и преступные элементы присосались к колхозам, пользуются льготами, предоставленными колхозникам, но никакого участия в работе колхозов не принимают. Подобные элементы, используя колхозы как ширму, занимаются спекуляцией, воровством, самогоноварением и совершают другие преступления».[35] К письму прилагался проект постановления (вскоре принятого), где предлагалось предоставить собраниям колхозников право высылки «нежелательных элементов» на срок до 8 лет. Что из этого вышло на практике, хорошо видно из сообщения Генерального прокурора СССР Г. Сафонова секретарю ЦК Кузнецову. В письме приводились факты многочисленных нарушений в применении постановления: выселение лиц пенсионного возраста, семей, в которых были неработающие.[36] Но эти «мелочи» нисколько не смущали автора инициативы. На пленуме ЦК КП(б) Украины (25 мая 1948 г.) Хрущев с энтузиазмом заявлял: «Борьба за укрепление трудовой дисциплины в колхозах, за образцовую организацию труда должна все время находиться в центре внимания парторганизаций. Борясь с лодырями, со злостными нарушителями дисциплины, с паразитическими элементами, сельские коммунисты… расчищают путь для еще более успешного продвижения вперед по пути к коммунизму».[37] Начинание Хрущева по выселению крестьянства приобрело всесоюзный размах. Украинский опыт решено было использовать для укрепления трудовой дисциплины повсеместно: 2 июня 1948 года Президиум Верховного Совета СССР принял указ, предусматривающий аналогичные действия в масштабах всей страны.[38] Следует сказать, что во многих случаях эти меры по активности превзошли их непосредственного инициатора. К примеру, в одной только Курской области было насильственно выселено столько же человек, сколько со всей Украины.[39]

Вообще, в поступках Хрущева в эти годы просматриваются те черты, которые станут неотъемлемыми характеристиками его политической натуры в послесталинскую эпоху. Прежде всего, речь идет о таких качествах, как поспешность в выдвижении всевозможных инициатив, скоропалительность в решении крупных хозяйственных дел, требующих тщательной проработки. Например, еще находясь на Украине, он организовал почин трудящихся Шполянского района Киевской области по выполнению «Трехлетнего плана развития животноводства 1949–1951 гг.» за один год под девизом: «Шполянцы подчиняют себе время».[40] Комментарии здесь излишни.

Будучи на работе в Москве, Хрущев выдвинул глобальную идею укрупнения колхозов и создания «агрогородов». Ее корни уходили еще в период его работы на Украине, где в Киевской области была предпринята одна из первых попыток создания колхозного города.[41] Через три года Хрущев, уже работая в Москве, сформулировал еще одну инициативу по реформированию сельского хозяйства. Свои идеи он изложил в статье, опубликованной на страницах «Правды» 4 марта 1951 года. Предложения сводились к мысли о нецелесообразности существования мелких колхозов, необходимости их резкого укрупнения с перспективой создания новых структур — «агрогородов». На практике такие действия означали бы насильственное переселение огромного количества людей в новые искусственно созданные образования, разрушение всей ткани деревенской жизни и, в конечном счете, фактическое уничтожение крестьянства как класса. Непродуманность последствий и очевидная авантюристичность этих мер была осознана сразу. Уже 2 апреля 1951 года появилось закрытое письмо ЦК ВКП(б), осуждающее хрущевское новаторство, а сам автор направил покаянное письмо Сталину, где полностью признавал ошибочность своих взглядов.[42]

Приведенные материалы со всей определенностью показывают, что реформирование сельского хозяйства страны было давно назревшей и неотложной задачей. Понимание этого при всей ортодоксальности аграрной политики Кремля существовало еще при жизни Сталина. Осенью 1952 года журнал «Новый мир» приступил к публикации серии очерков журналиста В. В. Овечкина «Районные будни». В их обсуждении приняла участие «Правда», что было возможно лишь с санкции кого-то из высшего партийно-государственного руководства. Сам факт открытых публицистических выступлений указывал на готовность партийной верхушки к внесению определенных корректив в гибельную политику предыдущих лет. Именно эта готовность стала тем фундаментом, на базе которого началось развертывание аграрных реформ после смерти Сталина.

Вообще, говоря об экономике того периода, следует подчеркнуть, что ее главным стержнем являлась ориентация на оборонные нужды. Советское правительство постоянно готовилось к войне за выживание и ожидало империалистическую агрессию, что в 30-е годы было оправдано приходом к власти фашистского режима в Германии. Однако после Великой Отечественной войны атмосфера напряженности в отношении возможного вооруженного конфликта со странами Запада не только не уменьшилась, а наоборот приобрела еще более устойчивый характер. Об этом свидетельствуют материалы выборов Верховного Совета СССР 1946 года. В своих избирательных выступлениях практически все высшие руководители партии и правительства неизменно подчеркивали угрозу полномасштабной войны. Преобладание среди высшей элиты подобного мироощущения неизбежно сказывалось на формировании подходов развития экономики, делая неизбежным ее ярко выраженную милитаристскую направленность. Наиболее четко и ясно формат экономического развития советского государства сформулировал И. Сталин в своей программной речи на встрече с избирателями Сталинского округа Москвы 9 февраля 1946 года. Он выделил четыре основополагающие позиции, такие как металл — для производства вооружений и оборудования для предприятий, топливо — для поддержания работы заводов, фабрик и транспорта, хлопок — для производства обмундирования, хлеб — для снабжения армии.[43] Нетрудно заметить, что перед нами модель экономики, нацеленная, прежде всего, на обеспечение функционирования вооруженных сил и военно-промышленного комплекса. Для руководства страны одним из уроков победы стали меры по дальнейшему укреплению оборонной мощи за счет других отраслей народного хозяйства, которые, в первую очередь, влияли на рост благосостояния и уровень жизни населения. Очевидно, что все это программировало определенный ход экономического развития советского общества в 50—60-е годы.

Война оказала воздействие не только на приоритеты экономического развития, но и внесла коррективы в проводимый властью идеологический курс. Послевоенный период характеризуется усилением диктата над различными областями научной и культурной жизни. Хорошо известна целая серия идеологических постановлений ЦК ВКП(б) второй половины 40-х годов: «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», «О репертуаре драматических театров и мерах по их улучшению», «О кинофильме «Большая жизнь», «Об опере Мурадели «Великая дружба» и др. Они дали сигнал к публичной травле многих выдающихся деятелей культуры: А. А. Ахматовой, М. М. Зощенко, Э. Г. Казакевича, Ю. П. Германа, С. С. Прокофьева, А. И. Хачатуряна, Д. Д. Шостаковича, С. М.. Эйзенштейна, В. И. Пудовкина и др.

Усиление идеологического контроля коснулось не только интеллигенции, но и всего советского общества в целом. Одной из его причин стало участие большого количества простых граждан в освободительном походе против фашизма по многим странам Европы. Впервые, оказавшись в другом мире, советские люди получили возможность сопоставить жизненные реалии двух систем. Сравнение, как правило, оказывалось не в пользу Советского Союза. Данное обстоятельство хорошо понимали власти, рассматривая их как основу, где могли формироваться протестные процессы. На торжественном заседании по случаю 30-летия Великой Октябрьской социалистической революции один из лидеров партии В. М. Молотов говорил: «Наемные буржуазные писаки за рубежом предсказывали во время войны, что советские люди, познакомившись в своих боевых походах с порядками и культурой на Западе и побывав во многих городах и столицах Европы, вернутся домой с желанием установить такие же порядки на Родине. А что вышло? Демобилизованные солдаты и офицеры, вернувшись на Родину, взялись с еще большим жаром укреплять, развивать социалистическое соревнование на фабриках и заводах, встав в передовых рядах советских патриотов».[44]

Однако на деле все обстояло не совсем так. Недовольство существующей жизнью накапливалось. В ЦК ВКП(б) постоянно поступали сигналы с мест о негативных высказываниях и настроениях. К примеру, в г. Струнино (Владимирская обл.) на одном из партсобраний прозвучала следующая мысль: «Мы видим собственными глазами, что в нашей стране построено много заводов и фабрик. Все это верно, но мы, старики, что от этого получили? Что нам дала Конституция? 250 граммов хлеба и больше ничего». В Молдавской ССР агитаторов спрашивали: «Когда у нас будет много хлеба, жиров, сахара и других продуктов», «Когда народ будете кормить досыта?»[45] и т. д. Развивать эти темы, отвечая на заданные вопросы, советской пропаганде было неудобно и трудно. Поэтому полемика большей частью ограничивалась штампами типа: «Жить еще нелегко. Но советские люди знают, что наши трудности носят временный характер, что они, безусловно, преодолимы, и что высокие большевистские темпы хозяйственного строительства являются залогом быстрейшего преодоления трудностей».[46]

Вместо дискуссий и реального анализа пропагандистская машина изобретала все новые методы идейного контроля, значительно обновляя идеологический инструментарий власти. Новой существенной чертой в идеологической жизни послевоенных лет стал акцент на борьбу с проявлениями преклонения и низкопоклонства перед Западом. Подобные тенденции начали прослеживаться еще в конце 30-х годов. После войны патриотические мотивы приобрели ярко выраженный характер, став официальной идеологией системы. «У нас еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом…, — заключал В. Молотов, — не освободившись от этих позорных пережитков, нельзя быть настоящим советским гражданином».[47]

Идеологические новации послевоенного периода с их борьбой против пережитков капитализма стали основой для аналогичных действий в другую эпоху (конца 50-х — начала 60-х). В этот период новым лидером страны, Н. С. Хрущевым был воспроизведен весь набор средств идеологической борьбы послевоенных лет. Подтверждая эту мысль, приведем конкретный пример: «Что касается борьбы против пережитков капитализма внутри страны, то она направлена на преодоление традиций и привычек прошлого, связанных с отставанием сознания людей от общественного бытия. Это есть борьба против «родимых пятен капитализма» и их носителей, мешающих делу социалистического строительства. В то же время борьба против пережитков капитализма связана в значительной степени с борьбой против враждебного капиталистического мира, ибо империалисты изо всех сил стараются разжечь эти пережитки капитализма, особенно такие, как низкопоклонство перед буржуазной культурой, а также частнособственнические и рваческие тенденции, националистические предрассудки, религиозные суеверия, аполитичность, обывательщина».[48] Это выдержка из статьи одного из активных борцов идеологического фронта П. Федосеева в журнале «Большевик» за 1948 год. Но нельзя не согласиться, что данные мысли можно уверенно отнести, например, и к 1958 году, т. е. уже времени «оттепели». Это сравнение наглядно демонстрирует общность базовых идеологических принципов как при господстве сталинского культа, так и без него. Архитектура идеологии оставалась практически неизменной.

В пользу данного вывода свидетельствует изучение генезиса такого политического вопроса, как провозглашение курса на строительство коммунизма. Оформление курса на строительство высшей фазы общественного развития сегодня часто связывают с именем Н. Хрущева. Его личность олицетворяется с началом коммунистического строительства в СССР. Однако знакомство с политической практикой послевоенного периода не дает оснований относить авторство этой идеи Хрущеву. Данный курс практически во всей своей полноте и завершенности был сформулирован и провозглашен еще при жизни Сталина. Фактически уже сразу после окончания Великой Отечественной войны тема коммунистического строительства возникла во многих официальных выступлениях и публикациях. Еще в 1945 году в редакционной статье журнала «Большевик» утверждалось, что «после победоносного окончания Великой Отечественной войны советский народ продолжает осуществлять величественную задачу завершения строительства бесклассового общества и постепенного перехода от социализма к коммунизму».[49] В марте 1946 года на сессии Верховного Совета СССР в докладе председателя Госплана Н. А. Вознесенского о четырехлетнем плане это положение объявлено руководящей партийной установкой.[50]

В последующие годы тема строительства коммунизма прочно вошла в повседневную идеологическую практику. О ней все более стали говорить как о повседневном, обыденном деле в многочисленных официальных выступлениях и документах.[51] Центральной звучала следующая мысль — Советский Союз еще в период принятия сталинской Конституции СССР, накануне XVIII съезда партии, вступил в новую полосу развития, связанную с завершением строительства социалистического общества и постепенного перехода к коммунизму. Именно в этом контексте формулировалась и основная экономическая задача развития страны — догнать и перегнать главные капиталистические державы в размерах промышленного производства на душу населения. Заметим, что эти пропагандистские новеллы последних сталинских лет через десятилетие обретут «второе дыхание» и зазвучат со свежими силами и в новом исполнении.

Завершение формирования курса на коммунистическое строительство можно отнести к периоду подготовки и проведения XIX съезда КПСС. В редакционной статье журнала «Большевик» в преддверии этого партийного форума прямо подчеркивалось: «Обеспечить построение коммунизма в нашей стране — такова главная задача партии по пятому пятилетнему плану развития СССР».[52] Выдвижение и реализация этой грандиозной задачи объективно требовали серьезной научно-теоретической разработки путей строительства коммунизма. Как известно, данная проблема слабо освещена в трудах классиков марксизма-ленинизма, что диктовало необходимость уточнения инструментария коммунистического строительства. Разъяснение этих сложных вопросов не заставило долго ждать. В октябре 1952 года была опубликована работа Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». В ней «великий вождь и учитель» доказал возможность построения коммунизма в СССР даже в случае сохранения капиталистического окружения. Сталин сформулировал три основных предварительных условия выполнения этой масштабной задачи: 1) речь шла о необходимости обеспечить не только рациональную организацию производительных сил, а непрерывный рост всего общественного производства с преимущественным развитием производства средств производства, что дает возможность осуществить расширенное воспроизводство; 2) необходимо путем постепенных переходов поднять колхозную собственность до уровня общенародной, а товарное обращение тоже постепенно заменить системой продуктообмена с целью охвата им всей продукции общественного производства; 3) необходимо добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей.[53]

Теоретические выкладки Сталина о путях строительства коммунизма незамедлительно были объявлены руководством к практическим действиям, программой великого общественного преобразования. В концентрированном виде это произошло на XIX съезде КПСС, прошедшего под знаком развертывания коммунистического строительства. В отчетном докладе ЦК, сделанном Г. Маленковым, делался вывод: «Планы партии на будущее, определяющие перспективы и пути нашего движения вперед, опираются на знание экономических законов, опираются на науку о строительстве коммунистического общества, разработанную товарищем Сталиным».[54] Эта мысль воспроизведена практически каждым выступавшим на съезде.

Необходимо заметить, что после смерти Сталина картина несколько изменилась, трансформировались и некоторые оценки. Так, видный член высшего руководства страны А. И. Микоян на XXII съезде КПСС, говоря о планах коммунистического строительства начала 50-х годов, отмечал: «Партия должна была преодолеть ряд неверных представлений о переходе к коммунизму. Достаточно вспомнить, что накануне XIX съезда в ходу были взгляды, будто стоит только обеспечить непрерывный рост производства, превратить колхозную собственность в общенародную, заменить товарное обращение системой продуктообмена между городом и деревней, добиться удвоения зарплаты, повысить культурный уровень рабочих и крестьян, и тогда можно будет перейти к коммунизму».[55]

Однако неизменным оставалось главное: новое руководство партии во главе с Хрущевым практически полностью сохранило стратегию коммунистического строительства, сформулированную в послевоенный период. На XXI съезде КПСС Хрущев повторил вывод о полной и окончательной победе социализма и уже второй раз (после XIX съезда) объявил о наступлении периода развернутого строительства коммунистического общества, а в Программе КПСС, принятой на XXII съезде, даже воспроизведены временные рамки этого строительства, названные еще при Сталине — 20 лет. Таким образом сохранив в неприкосновенности доктрину строительства коммунизма, Хрущев поменял главное действующее лицо, архитектора этого строительства. Место Сталина с его учением и наследием занял сам Хрущев, ставший к концу 50-х годов полновластным хозяином страны.

В послевоенный период получили оформление многие идеи, затем активно внедрявшиеся в жизнь уже самим Хрущевым. Об этом дает представление проект Программы ВКП (б), подготовленный в 1947 году. Этот документ содержит много положений, впоследствии составивших политическое лицо хрущевской «оттепели». Особый акцент в проекте сделан на социальные аспекты. Они поданы привлекательно, с размахом. Так, выдвигалась задача до конца ликвидировать жилищную нужду, развернуть в больших масштабах жилищное строительство с целью обеспечить каждому трудящемуся благоустроенную отдельную комнату, а каждой семье — отдельную квартиру, перейдя со временем к бесплатным коммунальным услугам. Любопытна и еще одна деталь: предлагалось уделить особенное внимание массовому производству автомобилей для населения, имея в виду предоставить каждому гражданину в пользование легковой автомобильный транспорт.[56] В этом же контексте звучали идеи бесплатного снабжения населения продуктами питания (хлебом, мясом и др.), а также подготовка к бесплатному обслуживанию граждан «первоклассно поставленными по всем правилам техники и культуры столовыми, прачечными и другими культурно-бытовыми учреждениями».[57]

Одним из самых примечательных, содержательных моментов проекта Программы партии образца 1947 года являлись идеи о путях развития советского государства. Вот выдержка из этого документа: «Развитие социалистической демократии на основе завершения построения бесклассового социалистического общества будет все больше превращать пролетарскую диктатуру в диктатуру советского народа. По мере вовлечения в повседневное управление делами государства поголовно всего населения, роста его коммунистической сознательности и культурности, развитие социалистической демократии будет вести к все большему отмиранию принудительных форм диктатуры советского народа, все большей замене мер принуждения воздействием общественного мнения, к все большему сужению политических функций государства, к превращению его по преимуществу в орган управления хозяйственной жизнью общества».[58]

Нетрудно заметить, что здесь фактически сформулирована доктрина перерастания диктатуры пролетариата в общенародное государство. Впоследствии данная тема, наряду с вопросом о «культе личности», составит идеологическую основу хрущевской «оттепели». В исторической науке преобладает устойчивое мнение, относящее авторство модели «общенародного государства» Н. Хрущеву. Но, как показывают источники, первый секретарь ЦК КПСС был лишь исполнителем этой идеологической доктрины, сформулированной еще в послевоенные годы. Все это со всей определенностью свидетельствует о важном значении данного периода в формировании программы политических преобразований, выдвинутой Н. Хрущевым. Однако в конце 40-х годов это положение еще находилось в плотной оболочке традиционных сталинских постулатов — о дальнейшем усилении мощи государства пролетарской диктатуры, неустанном укреплении органов НКВД в деле разоблачения, раскрытия и пресечения подрывной работы классового врага и т. д.[59]

В проекте Программы партии 1947 года формулировался и ряд других моментов принципиального характера, предлагаемых «ленинградской группой». В частности, речь шла о развертывании демократизации советского строя. В этом плане признавалось необходимым поголовное вовлечение трудящихся в управление государством, в повседневную, активную государственную и общественную деятельность на основе неуклонного развития культурного уровня масс и максимального упрощения функций государственного управления. Предлагалось на практике приступить к соединению производственной работы с участием в управлении государственными делами, с переходом на поочередное выполнение всеми трудящимися функций управления. Высказывалась также идея о введении прямого народного законодательства, для чего считалось обязательным:

а) проводить всенародное голосование и принятие решений по большинству важнейших вопросов государственной жизни как общеполитического, хозяйственного порядка, так и по вопросам быта и культурного строительства;

б) широко развернуть законодательную инициативу снизу путем предоставления общественным организациям права вносить в Верховный Совет СССР предложения о новых законопроектах;

в) утвердить право граждан, общественных организаций непосредственно вносить запросы в Верховный Совет по важнейшим вопросам международной и внутренней политики.

Не был обойден вниманием и принцип выборности руководителей. В проекте Программы ВКП(б) ставилась задача по мере продвижения к коммунизму осуществлять принцип выборности всех должностных лиц государственного аппарата, изменения в функционировании ряда госорганов в сторону все большего превращения их в учреждения, занимающиеся учетом и контролем общенародного хозяйства. Представлялось важным максимальное развитие самодеятельных добровольных организаций. Обращалось внимание на усиление значимости общественного мнения в коммунистическом изменении сознания людей, воспитания на основе социалистической демократии в широких народных массах начала социалистической гражданственности, трудового героизма, красноармейской доблести, возвышение всего народа до уровня знатных людей советской страны.[60]

Все эти мысли не стали тогда предметом достояния широкой общественности, оставшись известными лишь узкому кругу правящей элиты. Поэтому многие идеологические аспекты, разработанные при жизни Сталина, но получившие практическое воплощение после его смерти, стали ассоциироваться общественным сознанием с именем Хрущева. Надо признать, что новый лидер очень трепетно относился к проблеме собственного авторства по самым разнообразным вопросам, стремясь выступать в роли главного архитектора коммунистического строительства.

Немало почерпнул и использовал Хрущев из сталинской практики 1945–1953 годов в плане ведения внутрипартийной борьбы. В партийно-государственной политике в последний период жизни Сталина утверждались и выходили на первый план новые акценты. Они связаны с формированием и повсеместным использованием цельной концепции развертывания критики и самокритики, борьбы с бюрократизмом. Данная тема всегда присутствовала в официальном лексиконе советской пропаганды, давно став во многом ритуальной, но в преддверии ХIХ съезда она приобрела необычайную остроту.

Для начала этой широкомасштабной кампании Сталиным была выбрана компартия Грузии, что уже само по себе не могло не вызвать значительной доли удивления. В ноябре 1951 года в Грузии прошло разоблачение антипартийной группы Барамия. Как сообщалось, она намеревалась захватить власть в республике и подготовить ликвидацию советского строя, рассчитывая при этом на помощь зарубежных империалистов. Политбюро ЦК посчитало нужным рассмотреть вопрос «О положении дел в компартии Грузии».[61] В специальном постановлении, принятом по итогам обсуждения, был сформулирован формат кампании по развертыванию критики и самокритики, внутрипартийной демократии, борьбы с бюрократизмом, которая в 1952 году станет доминантой в жизни всей партии и общества в целом.

Здесь концентрированно определены и названы конкретные направления предстоящей широкомасштабной кампании — борьба с зажимом критики, с обстановкой успокоенности, укрепление связей с массами, проверка исполнения. Все эти взаимозависимые вещи подводились к главной задаче — подбору кадров. Иными словами, речь шла о формировании механизма осуществления кадровой политики, основанной на постоянном и тотальном давлении на партийно-государственный аппарат, когда ответственный работник любого уровня не мог быть застрахован от обвинений и нападок.

Апробированная на грузинской почве, кампания по развитию внутрипартийной демократии стартовала по всей стране и затронула все без исключения регионы Советского Союза, трансформируя звучавшие ранее ритуальные заклинания о пользе критики и самокритики в реальную политическую силу. Об этом со всей определенностью свидетельствуют материалы, публикуемые газетой «Правда». Главный пропагандистский рупор из номера в номер ратовал за борьбу с бюрократизмом, необходимость критического отношения к работе. Требовал со всей строгостью наказывать лиц, виновных в зажиме критики и преследующих коммунистов, сигнализирующих о недостатках. И это были не просто слова: многие руководящие работники лишились своих постов в ходе развернувшейся кампании. В той же Грузии, откуда она брала свое начало, в течение 1952 года было заменено 427 секретарей горкомов, райкомов, заведующих отделами.[62] Под шквалом критики оказались не только партийные структуры, но и государственные органы, о чем свидетельствуют материалы заседаний Секритариата ЦК.[63]

Со смертью инициатора кампании по критике и самокритике, борьбы с бюрократизмом — Сталина, ее запал не иссяк бесследно. Более того, данный инструмент нашел не менее действенное применение в новых условиях. Его эффективность должным образом была оценена и использована именно Хрущевым, который, будучи при Сталине секретарем ЦК, являлся одним из основных организаторов выполнения этой идеи вождя и смог в полной мере осознать преимущества данного партийного оружия в борьбе со своими политическими конкурентами.

После смерти Сталина в условиях соперничества за его властное наследство Хрущев реанимировал практически незабытую аппаратом кампанию по развитию критики и самокритики. Теперь ее острие было направлено на его главного политического противника — Маленкова и его сторонников, сконцентрированных в правительстве и министерствах. Став в сентябре 1953 года первым секретарем ЦК КПСС, Хрущев спустя всего три месяца провозглашает курс на борьбу с бюрократизмом, на развитие критики и самокритики в работе государственных и советских органов. Эта политика оформлялась постановлениями ЦК КПСС «О серьезных недостатках в работе государственного аппарата» (январь 1954 г.) и «О существенных недостатках в структуре министерств и ведомств и мерах по улучшению работы государственного аппарата» (октябрь 1954 г.).[64]

Очевидно, что данная тематика имела весьма актуальный характер. Практика работы государственных и советских учреждений различного уровня отличалась большой забюрократизированностью, непомерным разбуханием штатов управленческого персонала. Об этом красноречиво говорят такие данные: общая численность рабочих и служащих в народном хозяйстве достигла к началу 1954 года 44,8 млн. человек, из них административный персонал составил 6 млн. 516 тыс. человек, или в среднем из семи работающих один являлся управленцем.[65] Практически любое ведомство было настоящим рассадником бумаготворчества. К примеру, Госплан РСФСР рассылал на места паспорт, который состоял из 13 форм, имеющих 4900 показателей. Только одна форма № 13 включала 1512 показателей, в ней должно быть расписано распределение зерна, мяса, молока, яиц, шерсти за каждый год с 1955 по 1960 по всем категориям хозяйств.[66]

ЦК КПСС, вдохновляемый Хрущевым, выступил в качестве организатора похода против бюрократизма в государственном, советском аппарате. «Правда» постоянно помещала передовые, посвященные этим вопросам: «Покончить с канцелярско-бюрократическим стилем руководства», «Всемерно улучшать работу государственного аппарата», «За честную работу, за экономичность государственного аппарата». Все союзные и республиканские министерства в обязательном порядке направляли в ЦК КПСС свои предложения по оптимизации структуры и сокращению штатов. В результате только по 46 министерствам и ведомствам упразднялось 200 управлений, 147 трестов, 898 снабженческих организаций, 4,5 тыс. различных контор, более 4 тыс. местных структурных подразделений.[67] За этим стояла огромная работа партийных органов. Ее главное значение расшифровывалось ЦК КПСС следующим образом: «Их обязанность — быть блюстителями действительно советского порядка в наших учреждениях, активно бороться с проявлениями бюрократизма, расхлябанности, безответственности, кропотливо воспитывать работников аппарата в духе высокого сознания своего долга перед партией и государством».[68] Как можно заметить, здесь четко просматриваются претензии на более высокую функциональную значимость партии по отношению к государственному аппарату. Роль КПСС подана здесь как руководящая, скрепляющая основные конструкции власти. Не случайно, что широкая кампания против бюрократизма меньше затронула непосредственно партийные комитеты. Они оказались выведены из зоны критики, сосредоточенной в основном на правительственных структурах, что вызывало недоумение у рядовых коммунистов.[69]

Конечная цель широко проводимой антибюрократической кампании становится понятной исходя из итогов январского (1955 г.) пленума ЦК КПСС. На нем Хрущеву удалось добиться смещения Маленкова с поста Председателя Совета Министров СССР.[70] Его деятельность была представлена как олицетворение бюрократического стиля работы, осужденного партией и объявлена источником многих бед и недостатков. Пленум ЦК предъявил Маленкову обвинение в отрыве от живой работы с людьми, затягивании решений по важнейшим вопросам, обильном бумаготворчестве. Например, Каганович говорил: «Если мы возьмем и подсчитаем сумму бумаг, которые выпускаются за подписью тов. Маленкова, то вы увидите, что несколько Маленковых не прочтут то, что подписано в один день. Для того, чтобы прочесть одни заголовки, нужно посадить двух человек. Значит, бумаги сплошь и рядом подписываются не читая, по перечню».[71]

Таким образом Хрущев продолжил применение сталинских инструментов внутрипартийной борьбы, методов давления на политических противников. Несмотря на развенчание «культа личности», механизмы политического соперничества оставались практически неизменными и десталинизация принципиально ничего в них не меняла.

На XIX съезде КПСС было принято решение о значительном увеличении состава Политбюро, преобразованного теперь в Президиум ЦК. В его состав, избранный съездом, вошли 25 членов и 11 кандидатов. Такого большого количества Политбюро не насчитывало еще никогда. Вскоре Сталин образовал неуставной орган — Бюро Президиума ЦК (во многом, по аналогии с Бюро Президиума Совмина), в который не включил Молотова и Микояна. Вспоминая об этих переменах, Хрущев отмечал, что «Президиум фактически не собирался, все вопросы решало Бюро».[72]

Немало вопросов вызывает согласование кандидатур для включения в состав Президиума и Бюро. Среди них было немало новых людей, что, вне всякого сомнения, отражало серьезные намерения Сталина по кардинальному обновлению правящей верхушки. Как отмечал в своих мемуарах Хрущев: «Я и другие прежние члены Политбюро были удивлены, как и с кем составлялся этот список? Ведь Сталин не знал этих людей, кто же ему помогал? Я и сейчас толком не знаю».[73] Утверждение Хрущева о том, что Сталин не знал этих людей, верно лишь отчасти. Сопоставление списочного состава нового Президиума с данными журналов посетителей кремлевского кабинета вождя позволяет установить: Сталин действительно плохо знал только 12 человек (т. е. ровно 1/3 Президиума), которых принимал всего 2–3 раза в жизни или до ХIХ съезда не видел вообще (А. Аристов, Л. Мельников, Д. Чесноков, Л. Брежнев, Н. Игнатов, А. Пузанов). Все остальные, судя по журналам приема, должны быть ему хорошо известны или, по крайней мере, знакомы.[74]

В фонде Маленкова имеется черновой набросок состава высших органов партии, которые предполагалось создать в ходе работы съезда. В списке намеченных кандидатур в состав ЦК знак вопроса был поставлен (безусловно, по инициативе Сталина) напротив фамилий А. Н. Косыгина, П. К. Пономаренко, М. А. Суслова, а также В. М. Андрианова, А. Б. Аристова, Л. И. Брежнева, А. Я. Вышинского, С. Д. Игнатьева, В. В. Кузнецова, Н. А. Михайлова, Н. С. Патоличева. Вычеркнуты были две фамилии — Микоян и Молотов.[75]

В другом документе из этого фонда приводятся наметки персонального состава Президиума ЦК. Знаком «+» здесь были отмечены фамилии, которые либо не вызывали никаких дополнительных вопросов у Сталина, либо должны были составить в будущем «руководящую группу» членов Президиума: Сталин, Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Хрущев и Сабуров.[76] Все секретари ЦК должны были являться членами или кандидатами в члены Президиума ЦК.

Весьма интересно и распределение обязанностей между членами Президиума ЦК, утвержденное на его заседании 18 октября 1952 г. Были созданы три постоянные комиссии при Президиуме.

Комиссию по внешним делам возглавил Маленков, а в ее состав были включены Брежнев, Вышинский, Игнатьев С. Д., Каганович, Кузнецов В. В., Кумыкин, Куусинен, Михайлов Н. А., Молотов, Павлов В. Н. (ему отводилась роль секретаря комиссии), Первухин, Пономарев, Поскребышев и Суслов.

Во главе комиссии по вопросам обороны был поставлен Булганин, а в ее состав вошли Берия, Василевский, Ворошилов, Громов Г. П. (предполагавшийся секретарем комиссии), Захаров С. Е., Каганович, Кузнецов Н. Г., Малышев В. А., Первухин М. Г., Сабуров М. З.

Комиссию по идеологическим вопросам возглавил Д. Т. Шепилов. В ее состав были включены Румянцев А. М., Суслов М. А., Чесноков Д. И., Юдин П. Ф. (для которого Маленковым было дано специальное поручение по осуществлению контроля за работой идеологических журналов).[77]

На этом же заседании были еще более ослаблены позиции Молотова, Микояна и Булганина. Молотов был освобожден «от наблюдения за работой МИД СССР», а это наблюдение было передано теперь постоянной комиссии по внешним делам (которую, напомним, теперь возглавлял Маленков). Микоян был лишен обязанностей куратора Министерства внешней торговли и Министерства торговли СССР (этот участок также переходил теперь к Маленкову как председателю комиссии по внешним делам). Булганин же был лишен контроля над работой военного и военно-морского министерств, так как контроль над этим участком переходил к комиссии, где он хоть и был председателем, но вряд ли мог решить что-либо без одобрения Берии.[78]

Одновременно, по инициативе Маленкова, был создан «единый орган по изучению и распределению партийных и советских кадров» при Секретариате ЦК, где главную роль играл он сам. Это давало ему в руки контроль над кадрами не только партии, но и государства.

Между секретарями ЦК обязанности оказались теперь распределены следующим образом: Н. М. Пегов отвечал за работу с кадрами; А. Б. Аристов осуществлял контроль за работой ЦК КП союзных республик, обкомов и крайкомов партии; Н. А. Михайлову было поручено руководство работой в области пропаганды и агитации; Л. И. Брежневу — наблюдение за деятельностью главных политуправлений военного и военно-морского министерств; М. А. Суслов, Н. Г. Игнатов, П. К. Пономаренко оставались «разъездными» секретарями ЦК, выезжавшими по поручению руководства в регионы (а по сути не имевшие никаких непосредственных обязанностей).[79]

Кроме того, был создан Секретариат Президиума ЦК КПСС во главе с А. Н. Поскребышевым, который непосредственно уже тогда замыкался на Маленкова. Пункт четвертый соответствующего постановления обязывал Секретариат ежедневно докладывать Сталину или Маленкову о важнейших вопросах, поднятых в письмах, направленных в ЦК. В составе Секретариата предполагалось иметь шесть секторов: 1-й — общий; 2-й — архив Сталина и Президиума ЦК; 3-й — бывший архив Коминтерна; 4-й — шифровальный; 5-й — письма на имя Сталина; 6-й — хозяйственный. Фактически это было «государство в государстве», имевшее возможность реально управлять всем аппаратом ЦК.[80]

Завершив организационные вопросы, Сталин вновь через два дня (20 октября) собрал членов нового Президиума. На этот раз он выступил перед ними с содержательной речью, где озвучил немало интересных моментов. Их смысл представляется возможным воспроизвести в самых общих чертах по записям Шепилова. Сталин выразил неудовлетворение уровнем и качеством партийно-государственной работы, узким кругозором и недостаточной квалификацией имеющихся кадров. Он потребовал серьезного изучения международных проблем, истории развития мировой экономики и сельского хозяйства в частности, для чего необходимо было иметь образованных людей со знанием основных мировых языков. Смелее обращаться к вопросам внешней политики, помня, что СССР является мировой державой, не ждать указаний сверху. Сталин потребовал серьезно поднять идеологическую работу, усилить состав редколлегии журнала «Большевик», оказать помощь журналам «Вопросы философии», «Вопросы истории», «Вопросы экономики», покончив с практикой перепечатки в них постановлений партии и правительства и их пустым комментаторством. Все эти мысли произвели сильное впечатление на участников встречи.[81]

Ситуация стала еще более стремительно развиваться после 1 декабря 1952 года, когда состоялось расширенное заседание Президиума ЦК КПСС (иногда его называют пленумом ЦК). В настоящее время в архивах (включая и АПРФ) не обнаружены документы с материалами этого заседания. О них лишь упоминает в своих дневниках В. А. Малышев, который пишет о том, что речь Сталина на заседании носила программный характер. Он не просто обрушился с резкой критикой на «американский империализм» и его «сионистских пособников», но и потребовал очередной перестройки органов государственной безопасности, на которые возложил ответственность за негативные стороны жизни общества. Были вновь заклеймены Молотов и Микоян.

О характере принятых на заседании решений известно также из составленной по итогам его работы записки (от 4 декабря 1952 г.).[82] В документе отмечалось, что партия «слишком доверяла и плохо контролировала работу Министерства госбезопасности и его органов». Особый акцент делался на то, что «обкомы, крайкомы партии и ЦК компартий союзных республик неправильно считают себя свободными от контроля за работой органов государственной безопасности и не вникают глубоко в существо работы этих органов».[83] Весьма знаменательным фактом было и то, что авторы документа критиковали партийные организации системы МГБ как в центре, так и на местах за то, что они «не вскрывают недостатков в работе органов МГБ, зачастую поют дифирамбы руководству».[84] Такая постановка вопроса прямо вела к усилению доносительства и новой волне репрессий в самих органах МГБ, так как в постановлении требовалось «обеспечить развертывание критики и самокритики в организациях, своевременно сообщать руководящим партийным органам вплоть до ЦК КПСС о недостатках в работе министерств, управлений и отдельных работников».[85] Для этого предлагалось установить впредь такой порядок, чтобы секретари парторганизаций республиканских министерств, областных и краевых управлений МГБ утверждались обкомами, крайкомами, ЦК компартий союзных республик, а секретари партийных комитетов центрального аппарата МГБ СССР — ЦК КПСС.

Метаморфозы этого документа поразительны. Сталин пытался использовать его для усиления и без того, казалось, полного личного контроля над органами госбезопасности. Берия, спустя три месяца, использовал основные положения этого документа при создании объединенного МВД, во главе которого он стал. Маленков в июле 1953 г. включил его основные положения в свой доклад на пленуме ЦК, развенчавшем Берию. Наконец, уже в 1954 году Хрущев использовал это постановление как отправное при создании КГБ и объяснении необходимости контроля партийного аппарата (который он тогда возглавлял) над деятельностью органов госбезопасности.

После заседания Президиума ЦК 1 декабря 1952 г. был ускорен ряд мер органов госбезопасности по так называемому мингрельскому делу, за которым вырисовывалась фигура «главного мингрела» — Берии. В «подвешенном состоянии» оказались и другие члены высшего руководства. Начались аресты по «делу врачей». Их справедливо полагали одним из звеньев в готовящейся Сталиным акции по смещению Берии. Более того, по сложившейся практике, при оперативной разработке членов высшего партийного руководства фамилии разрабатываемых не печатались, а вписывались самим министром (или, в зависимости от характера документа, другим ответственным лицом) от руки в готовый текст. Печатать фамилии этих руководителей в документах МГБ начинали лишь тогда, когда вопрос о его предстоящем аресте был уже решен наверху.

Значение заседания Президиума ЦК, состоявшегося в день убийства Кирова (1 декабря), имеет определяющее значение для последних трех месяцев жизни вождя. Именно здесь было объявлено о «деле врачей». В выступлениях руководства МГБ оглашались материалы, касающиеся этого вопроса. Как известно, сообщение по данному делу публиковалось в «Правде» 13 января 1953 года под заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Среди жертв врачей назывались видные деятели партии и государства: А. Жданов, А. Щербаков, А. Горький, В. Куйбышев, В. Менжинский. «Красной нитью» этого сообщения был вывод о повышении бдительности и борьбе с ротозейством. С этого момента данная тема вводится в активный политический оборот.[86] «Правда» помещает письма трудящихся, адресованные Л. Тимашук, проявившей ту самую бдительность и разоблачившую врагов в медицине. Вот выдержка одного из них: «Все — стар и млад, если бы было возможно иметь Ваш портрет, поставили бы его на самое дорогое место в рамке, в семейном альбоме».[87]

История шпиономании, замешанная на изрядной порции антисемитизма, захлестнула советское общество первой половины 1953 года. В информации ЦК КПСС об откликах на сообщение об аресте врачей-вредителей говорилось о повсеместных требованиях увольнять евреев, в школах создавалась нетерпимая атмосфера вокруг учащихся еврейской национальности, люди отказывались посещать врачей-евреев.[88] Эта волна, поднятая властями, была настолько сильна, что продолжилась и после смерти Сталина. В этом смысле не случайно, что арестованный в июне 1953 года Берия был объявлен не кем-нибудь, а иностранным шпионом, агентом западных спецслужб. В существовавшей обстановке массовой истерии и поиска врагов, возникшей после «дела врачей», по-другому быть не могло. По всей видимости, это можно квалифицировать как начало конкретных действий Сталина по физическому устранению его многолетних соратников по власти — Молотова, Микояна, Ворошилова, Берии и не только. Их смена, вошедшая в состав Президиума ЦК, могла занять место ветеранов в любой момент.