"Звездный зверь" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

8. Необходимые разумные действия

Джон Томас оставался с Ламоксом недолго, поскольку сказать правду заставить себя не смог, а больше говорить было не о чем. Ламокс чувствовал, что мальчик расстроен, и пытался расспрашивать его. Наконец Джон Томас взял себя в руки и сказал:

— Ничего не случилось, говорю тебе! Замолчи и ложись спать. И смотри, чтобы оставался у меня во дворе, а то я ноги тебе переломаю!

— Да, Джонни. Мне и самому не понравилось выходить наружу. Люди вытворяют всякие странные штуки.

— Теперь помни об этом и больше так не делай.

— Не буду, Джонни. Честное слово.

Джон Томас вошел в дом и лег в постель. Но заснуть не удавалось. Спустя некоторое время он встал, набросил одежду и поднялся на чердак. Дом был очень старый и имел настоящий чердак, на который поднимались по приставной лесенке через люк в чулане на верхнем этаже. Раньше туда вела лестница, а когда на крыше устроили посадочную площадку, это пространство понадобилось для установки лифта.

Но чердак при этом сохранился, и теперь это было личное владение Джона Томаса. Его комнату мать иногда убирала, хотя это было его обязанностью, — и тогда могло случиться все, что угодно. Могли потеряться бумаги, они могли быть уничтожены или даже прочитаны, поскольку мать полагала, что между родителями и детьми не должно быть секретов.

Поэтому все, что касалось только лично его, он держал на чердаке, — мать никогда туда не заглядывала, поскольку от лестницы у нее кружилась голова. Здесь была маленькая, почти без доступа воздуха, очень грязная комнатка, которую ему полагалось использовать только как хранилище. Ее действительное применение было самым различным: несколько лет назад он разводил здесь змей; здесь же он держал небольшую коллекцию книг, какая есть у каждого мальчика в его возрасте и которую он не обсуждает с родителями; у него был даже телефон: звуковое удлиннение обычного видеофона, который стоял в его спальне. Этот телефон появился как практический результат изучения физики в старших классах школы, и ему пришлось изрядно потрудиться, поскольку проводку нужно было делать только тогда, когда матери не было дома, и так, чтобы она ее не заметила. И еще ее надо было сделать так, чтобы техники компании ее не обнаружили.

Этот телефон работал, хотя и был сделан не по правилам. Джон Томас добавил вспомогательную цепь, которая включала лампочку предупреждения, если кто-либо снимал трубку и подслушивал на каком-либо другом аппарате в доме.

Сегодня у него не было желания кому-то звонить, а прямое сообщение с общежитием, где жила Бетти, в это время суток не разрешалось. Ему просто хотелось побыть одному и полистать какие-нибудь книги, в которые он не заглядывал уже давно. Джонни пошарил рукой под столом и щелкнул тумблером. Там, где, казалось, была только стена, открылась панель. В открывшемся таким образом шкафу были книги и бумаги. Он вынул некоторые из них.

Одна из тетрадей была дневником его прадедушки из второго путешествия «Трейл Блейзерс». Этому дневнику более ста лет, и по нему было заметно, что он прошел через многие руки. Джон Томас читал его раз десять и предполагал, что его отец и дедушка читали эту тетрадь не меньшее количество раз. Все страницы были очень ветхими, многие из них — подклеены.

Джонни перелистывал дневник, осторожно переворачивая страницы, и скорее проглядывал его, чем читал. Глаза его загорелись при виде памятного абзаца:


«Некоторые ребята в панике, особенно женатые. Но им следовало думать об этом раньше, до того, как подписали контракт. Ситуация, известная каждому, такова: мы совершили переход и вышли где-то совсем не близко от дома. И что такого? Мы ведь хотели путешествовать, разве не так?»


Джон Томас перевернул еще несколько страниц. Он хорошо знал историю второго полета корабля «Трейл Блейзерс» и не испытывал по отношению к ней ни благоговения, ни восторга. Один из первых кораблей для межзвездных прыжков. Команда этого судна избрала для себя судьбу первооткрывателей, относясь к неизведанному так же, как относились к нему люди в те золотые времена пятнадцатого столетия, когда храбрецы плавали по морям на утлых деревянных суденышках без карт. Путешествия «Трейл Блейзерс» и подобных ему кораблей проходили таким же образом: они прорывали эйнштейновский барьер, рискуя никогда при этом не вернуться. Джон Томас Стюарт восьмой был на борту этого корабля во время его второго путешествия. Он благополучно вернулся домой, женился, у него родился сын, и он спокойно зажил семейной жизнью… Именно он устроил посадочную площадку на крыше дома.

Но в один прекрасный вечер в нем вновь проснулась страсть к дальним странствиям, и он подписал контракт. И на этот раз не вернулся.

Джон Томас нашел первое упоминание о Ламоксе:


«Эта планета так напоминает добрую старую Землю! И это очень приятно, особенно после посещения трех предыдущих планет. Здесь можно топнуть ногой и не взлететь при этом в воздух. Но эволюция, похоже, сыграла здесь странную шутку, как бы помножив все на два. Так что вместо обычных для нас четырех конечностей здесь практически все животные имеют восемь ног… „мыши“ здесь похожи на сороканожек, и есть создания, похожие на кроликов, с шестью короткими ногами и парой огромных ног, служащих для прыжков, — удивительные существа величиной с жирафа. Я поймал одно маленькое животное — если только слово „поймал“ здесь применимо: оно само пришло и забралось ко мне на колени. Меня это так растрогало, что я хочу забрать его с собой в качестве живого талисмана. Оно напоминает щенка датского дога, но более гармонично сложено. Мой друг Кристи как раз нее вахту у входного шлюза, поэтому я смог пронести его на борт втайне от наших биологов».


В записи, относящейся к следующему дню, Ламокс уже не упоминался. Там говорилось о более серьезных вещах:


«Наконец-то мы нашли что-то интересное… Цивилизация! Все руководители экспедиции настолько возбуждены, что просто совершенно потеряли голову. Я видел издали одного из представителей доминирующей расы. Их тело представляет собой конструкцию с восемью ногами, но относительно всего остального могу сказать только, что впечатление от них наводит на мысль, каково было бы на Земле, если бы динозавры не вымерли».


И затем еще запись:


«Я всё беспокоился, чем же буду кормить Ласкунчика. Но оказалось, волноваться не о чем, потому что ему нравится все, что мне удается стащить с корабельной кухни — а кроме того, он ест абсолютно все, что не привернуто намертво болтами. Сегодня съел мое вечное перо. Когда это случилось, меня охватило беспокойство. Полагаю, чернила его не отравят, но что будет с металлом и пластиком? Он очень похож на маленького ребенка. Все, до чего может добраться, тянет к себе в рот. Ласкунчик становится с каждым днем милее.

Похоже, малыш пытается говорить. Он гугукает, обращаясь ко мне, а я гугукаю в ответ. Затем он взбирается ко мне на колени и, похоже, говорит, как он меня любит. Это совершенно очевидно. Черт побери, я не позволю специалистам-биологам отнять его у меня, даже если меня вместе с ним застукают. Эти мясники захотят разрезать его и посмотреть, что у него внутри. Он доверяет мне, и я никогда его не предам».

* * *

Джон Томас младший не затерялся в морских странствиях. Он погиб при полете на сооружении, напоминающем этажерку, которое называлось «аэроплан». Это случилось еще до первой мировой войны. После этого в течение нескольких лет в доме проживали «платные гости».

Джон Томас Стюарт III умер ради более высокой цели. Подводная лодка, на которой он служил артиллерийским офицером, проникла через Цусимский пролив в Японское море, но, к сожалению, не вернулась.

Джон Томас Стюарт IV погиб во время одного из первых полетов на Луну.

Джон Томас Стюарт V эмигрировал на Марс, и его потомок носил теперь имя, ставшее знаменитым, имя, которым отныне гордится вся его семья. Джонни…

Это место Джонни бегло пробежал глазами: ему уже надоели постоянные напоминания, что он носит то же имя, что и знаменитый генерал Стюарт, первый губернатор Союза Наций Марса сразу после революции. Джонни подумал, что было бы с его великим прапрапрадедом, если бы революция не увенчалась успехом. Наверное, его повесили бы, вместо того чтобы ставить ему памятник.

Далее много страниц было посвящено попыткам дедушки обелить имя своего деда, сына генерала Стюарта, поскольку тот был отнюдь не героем. Последние пятнадцать лет своей жизни он провел в тюрьме на Тритоне. А его жена вернулась к своей семье на Землю и взяла снова девичью фамилию, как для себя, так и для сына.

Но в день своего совершеннолетия ее сын пошел в суд и с гордостью поменял имя Карлтон Тимидж на Джон Томас Стюарт VIII. Это именно он привез Ламокса и за счет средств, полученные за второе путешествие «Трейл Блейзерс», выкупил принадлежавшие ранее их семье дом и участок. Очевидно, он сделал все возможное, чтобы убедить своего сына, что его дедушка был всего лишь несчастным человеком, с которым обошлись несправедливо. В дневнике эта мысль проводилась весьма настойчиво.

Дедушка Джонни имел возможность защитить себя и свое имя. Записи утверждают, что Джон Томас Стюарт IX ушел со службы в отставку и больше никогда не отправлялся в космос. Но Джонни знал, что перед ним стоял выбор: либо поступить так, либо предстать перед судом. Об этом рассказал ему его собственный отец. Но он сказал также, что дедушка вполне мог бы выйти из воды сухим, если бы не отказался отвечать на вопросы комиссии. И при этом добавил:

— Джонни, мне будет гораздо приятнее смотреть на тебя, если ты останешься верен своим друзьям, чем если твоя грудь будет увешана орденами.

Дед был еще жив в то время, когда отец Джонни рассказывал ему об этом. И однажды, когда отец был на патрульной службе, Джонни попытался расспросить его сам. Дедушка вошел в раж.

— Чепуха, — воскликнул он. — Я получил по заслугам.

— Да, но папа сказал, что именно ваш капитан сделал так, что…

— Твоего папы там тогда не было. Капитан Доминик был лучшим из шкиперов, когда-либо вступавшим на стальную палубу… Пусть прах его покоится в мире. А теперь достань доску, внучек, я собираюсь надрать тебя в шахматы.

Джонни пытался разузнать подробности этого дела уже после смерти деда, но ответы отца были уклончивы.

— Твой дедушка был романтичный и сентиментальный человек, Джонни. Наверное, это наша фамильная черта. У всех нас хватает здравого смысла разве лишь на то, чтобы подписать контракт, — он выпустил клуб дыма из трубки и добавил: — И все-таки, мы довольны своей судьбой.

Джонни убрал дневник, и его охватило чувство какого-то разочарования, как будто чтение записей о своих предках ничего ему не дало. Он все время думал о Ламоксе. Наконец решил спуститься в свою комнату и лечь спать. Когда он уже повернулся, чтобы уйти, загорелась сигнальная лампочка видеофона, и он поспешно схватил трубку, прежде чем раздался звуковой сигнал — не хотелось, чтобы его мать проснулась.

— Да?

— Это ты, Джонни?

— Да. Но я не могу видеть тебя, Бетти. Я на чердаке.

— Не только поэтому. Ты не можешь видеть меня, потому что я отключила видеоканал, а кроме того, в этом коридоре темно, хоть глаз выколи, потому что нам не разрешают звонить в такое позднее время. Ну, а что герцогиня, она подслушивает?

Джонни взглянул на сигнальный индикатор.

— Нет.

— Расскажу тебе в двух словах. Из моих источников стало известно, что отец Драйзер получил разрешение на убийство Ламокса.

— Не может быть!

— Именно так. Теперь вопрос в том, что нам следует предпринять? Мы не можем сидеть на месте и ждать.

— Я уже кое-что предпринял.

— Что? Надеюсь, никаких глупостей? Жаль, что у меня сегодня не было возможности покинуть общежитие.

— Ну, мы тут с мистером Перкинсом…

— Перкинс? Тот человек, который приезжал сегодня вечером к судье О'Фаррелу?

— Да. Но откуда ты это знаешь?

— Слушай, не теряй времени. Я всегда все знаю. Расскажи лучше, чем это закончилось.

Джон Томас не очень складно изложил все события сегодняшнего вечера. Бетти слушала не перебивая и не комментируя, что вызывало у него чувство неловкости, словно он оправдывался. Зачем-то он очень подробно объяснил, что хотели от него его мать и мистер Перкинс, и совершенно забыл сказать, какую позицию в этом деле занял он сам.

— Вот именно так все и было, — закончил он упавшим голосом.

— Итак, ты послал всех их к чертям? Хорошо. Но что же нам делать теперь? Если это не может сделать Музей, то должны сделать мы. Значит, наша задача в том, чтобы заставить старика О'Фаррела…

— Бетти, ты не поняла. Я продал Ламокса.

— Что такое? Ты продал Ламокса?!

— Да. Я вынужден был это сделать. Я же…

— Неужели ты продал Ламокса?

— Бетти, я никак не мог помочь…

Но она уже отключилась. Он попытался перезвонить ей, но автоматический голос ответил:

— Этот видеофон отключен до завтрашнего утра. Если вы хотите что-либо передать, продиктуйте…

Он отключился. Затем какое-то время сидел, стиснув кулаки, и единственным его желанием было умереть. Самое плохое в этом было то, что Бетти права. Он позволил вовлечь себя во что-то такое, что, как он знал, было неправильно, и только потому, что его убедили в невозможности какого-либо другого выхода.

Бетти не попалась бы так глупо. Возможно, иногда она пыталась делать что-то, в чем разбиралась плохо, но она способна была разобраться, где правильный путь, а где неправильный.

Он сидел так и корил себя, не, зная, что делать дальше. И чем дольше думал, тем сильнее в нем закипала злость. Он позволил уговорить себя поступить неправильно — только потому, что это звучало разумно… только потому, что это выглядело логичным… только потому, что этого требовал здравый смысл.

К черту здравый смысл! Его предки не следовали здравому смыслу, никто из них. Почему же он должен начинать эту порочную практику? Никто из них никогда не делал ничего, что можно было бы назвать отвечающим здравому смыслу. Взять бы хотя его прапрапрадедушку… Он оказался в ситуации, которая ему не понравилась. И что же он сделал? Перевернул вверх ногами целую планету и провел ее через семь кровавых войн! Конечно, теперь его называют героем… Но придет ли когда-нибудь в голову человеку, руководствующемуся здравым смыслом, начать революцию? Или взять хотя бы… черт возьми, можно взять любого, и ни одного из них нельзя было назвать пай-мальчиком.

Вот его дедушка — продал бы Ламокса? Нет, он разнес бы на куски здание суда голыми руками. И если бы он был сейчас здесь, то защищал бы Ламокса, взяв в руки ружье и выступив против всего мира.

Он, конечно, не взял бы грязные деньги этого Перкинса. Уж он-то знал, что этого нельзя было делать.

Но что следует сделать?

Он мог бы, например, отправиться на Марс. По закону Лафайетта, он был гражданином Марса и мог потребовать, чтобы ему выделили там участок. Но как он туда попадет? И что еще непонятнее — как заберет с собой Ламокса?

А главное в этом то, сказал он самому себе почти гневно, что все эти возможности почти соответствует здравому смыслу. Но как раз здравым смыслом и не надо руководствоваться.

Наконец у него появился какой-то план. И самое лучшее в нем было то, что он не опирался на здравый смысл, а состоял наполовину из авантюризма, наполовину из риска. Джонни казалось, что этот план наверняка понравился бы его дедушке.