"Элементы #9. Постмодерн" - читать интересную книгу автора (Дугин Александр)

Доктрина

Александр Дугин Парадигма конца

Еще одной моделью интерпретации истории являются разнообразные этнические теории, которые рассматривают в качестве основных субъектов истории народы, иногда расы, иногда какой-то один народ, противопоставленный всем остальным. В этой сфере существует неисчислимое многообразие версий. Одним из самых ярких теоретиков этнического подхода был немецкий деятель просвещения Гердер, идеи которого были развиты немецкими романтиками, отчасти позаимствованы Гегелем, и наконец, взяты на вооружение представителями немецкой «Консервативной Революции», особенно выдающимся мыслителем, юристом и философом Карлом Шмиттом. Расовый подход был в общих чертах изложен в трудах графа Гобино, а затем подхвачен немецкими национал-социали стами. Идеи же рассмотрения истории через призму одного этноса ярче всего представлены в иудаистических, сионистских кругах, на основе специфики еврейской религии. Кроме того, в период подъема национальных чувств в любом народе всегда можно встретить тенденции, близкие к идее национальной исключительности, но разница в том, что практически нигде эти теории не получают столь выраженного религиозного содержания, не являются столь устойчивыми и развитыми, не имеют такой длительной исторической традиции, как у евреев.

Существует несколько необычных, но крайне убедитель ных этнических теорий, не попадающих ни в одну из вышеперечисленных категорий. Такова, к примеру, «теория пассионарности и этногенеза» гениального русского ученого Льва Гумилева. Она также рассматривает всемирную историю как результат взаимодействия этносов, понятых как органичные живые существа, проходящие различные периоды жизни — от младенчества до старости и умирания. Несмотря на то, что эта теория в высшей степени интересна и открывает многие загадочные закономерности цивилизации, она не обладает той степенью телеологического редукционизма, который нас интересует. Воззрения Гумилева не претендуют на последнее обобщение. Более того, эсхатологические взгляды (откровенные или замаскированные) Гумилев был склонен рассматривать как выражение «упаднической» стадии развития этноса, как химеры, возникающие в среде разлагающихся, утративших пассионарность, приближающих ся к порогу смерти культур и народов. Соответственно, для него сама постановка вопроса относительно интерпретации «конца истории», — являлась бы ничем иным как выражением глубокого декаданса. По этой причине придется оставить Гумилева в стороне. На примере Гумилева можно выделить первый критерий, на основании которого следует разделить все теории этноса как субъекта истории на две части. — Одни теории имеют телеологическое, эсхатологическое измерение, а другие нет. Что мы имеем в виду?

Существуют такие концепции этнической истории, которые видят в судьбе того или иного народа (варианты: нескольких народов или рас) отражение смысла всего исторического процесса, а следовательно, конечный триумф, возрождение или, наоборот, поражение, унижение, исчезновение нации рассматривается как результат всемирной истории, конечное выражение ее тайного смысла. Это — этнические теории эсхатологической ориентации, они нас интересуют более всего. Иные же, даже самые экстравагантные или интересные, но не обладающие телеологическим измерением, ничего не добавляют к пониманию исследуемой нами проблемы. Так, к примеру, русский, американский, еврейский, курдский, английский национализм, немецкий расизм явно тяготеют к эсхатологической постановке вопроса. Национализм же польский, венгерский, арабский, сербский, итальянский или армянский — хотя они могут быть не менее яркими, насыщенными и динамичными — явно телеологически пассивны. Первая группа считает, что приоритетным субъектом истории является данный народ, его перипетии составляют содержание всемирного исторического процесса, а конечное торжество и попрание враждебных народов положит конец истории. Вторая группа не имеет такого глобального масштаба, и настаивает лишь на прагматическом и не столь претенциозном утверждении национальной особенности, культуры и государственности перед лицом окружающих народов и культур. Здесь проходит важная разделительная черта. Исследование второй группы этнических доктрин никак не приближает нас к выявлению исторической парадигмы, так как изначально здесь берется слишком малый масштаб. Первая же группа, напротив, удовлетворяет нашим требованиям. Хотя и здесь следует отделять «глобализм пожелания» от «глобализма реального», т. к. для того, чтобы даже чисто теоретически рассматривать этническую интерпретацию эсхатологии, конкретному этносу необходимо обладать значительным историческим масштабом (во времени и в пространстве), поскольку в противном случае картина получится смехотворная.

Но даже ограничив круг рассмотрения «телеологическим национализмом», мы все равно не имеем здесь стройной картины. И так как между политэкономией и геополитикой аналогия получилась совершенной и наглядной, то попробуем — несколько искусственно — распространить ту же модель и на этническую историю. И лишь потом выясним, оправданным или не оправданным оказалось такое отождествление.

Геополитика позволяет сделать в этом отношении первый шаг. Раз Море = Восток, то «этнос Запада» является носителем талассократических тенденций на этническом уровне. А так как в нашем уравнении уже есть формула Море=Капитал, то гипотетический (пока)«этнос Запада» становится третьим членом тождества — Море=«этнос Запада»=Капитал. Легко выстроить и уравнение противоположного полюса Суша=«этнос Востока»=Труд. Теперь остается соотнести понятия «этнос Запада» и «этнос Востока» с какими-то фиксированными историческими реальностями и выяснить наличие соответствующих эсхатологических доктрин.

Здесь нам на помощь приходят русские евразийцы (Трубецкой, Савицкий и др.). «Этнос Запада» они вслед за Данилевским отождествили с «романо-германскими» народами, «этнос Востока» — с «евразийцами», на полюсе которых стоят русские как уникальный синтез славянских, тюркских, угорских, германских и иранских этносов. Конечно, говорить о «романо-германцах» как об этносе не совсем точно, но все же некоторые общие исторические и цивилизационные черты здесь явно присутствуют. Романо-германцы объединены и географией, и культурой, и религией, и общностью технологического развития. Колыбелью того, что можно назвать «романо-германской цивилизацией», принято считать Западную Римскую Империю, а позже «Священную Римскую Империю Германских Наций». Этнокультурное единство наличествует, но правомочно ли говорить о единой эсхатологи ческой концепции, которая рассматривала бы судьбу этой этнической группы как парадигму истории? Если внимательно присмотреться к логике развития романо-германского мира, то мы видим, что практически изначально этот мир узурпировал и применил исключительно к самому себе понятие «эйкумена», т. е. «вселенная», которое характеризовало ранее в Православной империи совокупность всех ее частей. Но после откола от Византии Запад ограничил понятие «эйкумены» только самим собой, сведя вселенскую историю к истории Запада, оставив при этом за скобками не только нехристианский мир, но и все восточные православные народы, и более того, ось истинного христианства — Византию. Таким образом, за пределы «христианско го мира» романо-германцев выпал самый центр аутентично го христианства — православный Восток. Далее эта концепция «европейской эйкумены» была унаследована народами Запада и после нарушения его католического религиозного единства, и после окончательной секуляризации. Романо-германский мир отождествил свою этническую историю с историей человечества, что, в частности, и дало основание Н.С. Трубецкому озаглавить свою книгу «Европа и человечество», где он убедительно показывает, что самоотождествле ние Запада со всем человечеством делает его врагом реального Человечества в полном и нормальном значении этого понятия. В такой перспективе начинает ясно проглядывать фактическое самоотождествление Европы и европейцев с этническим субъектом истории, и в такой перспективе, позитивный (в сознании романо-германца) исход истории будет равнозначен окончательному триумфу Запада, его культурной и политической «эйкумены» над всеми остальными народами планеты. Это, в частности, предполагает, что романо-германские политические, этические, культурные и экономические нормативы, выработанные в процессе истории, должны стать универсальными и повсеместно принятыми, а все сопротивление со стороны автохтонных народов и культур должно быть сломлено.

Концептуальный эсхатологизм европейских наций прошел несколько фаз развития. Вначале он имел католико-схо ластическое выражение, параллельно с которым развивались и чисто мистические доктрины, наподобие концепции «Третьего Царства» Иоахима де Флора. Речь шла о том, что романо-германский мир завершит «евангелизацию» варваров и еретиков (в число которых включались православные!) и наступит «рай на земле», чьи картины представлялись более или менее аналогичными повсеместному господству Ватикана, только возведенному в абсолют. В XVI веке европейский эсхатологизм выразился в Реформации, а позже нашел окончательную формулу в англосаксонской протестантской доктрине «потерянных колен». Эта доктрина рассматривает англосаксонские народы как этнических потомков десять потерянных колен Израиля, не вернувшихся, по библейской истории, из Вавилонского плена. Следовательно, истинными евреями, израильтянами, «избранным народом» являются англосаксы, «золотое зерно» романо-германского мира, которым суждено в конце времен установить главенство надо всеми остальными народами земли. В этой экстремальной доктрине, сформулированной в XVII веке сторонниками Оливера Кромвеля, концентрируется в сжатом виде вся логика этнической истории Европы, отчетливо и недвусмысленно утверждается этнокультурный универсализм претензий Запада на мировое господство. Таким образом, происходит уточнение этнического субъекта романо-германского мира. Им постепенно и все более отчетливо становятся англосаксы, протестантские фундаменталисты эсхатологической ориентации. Но корень этой доктрины следует искать в католическом Средневековье, в Ватикане. По этому поводу блестящий анализ дал Вернер Зомбарт в книге «Буржуа». Англосаксы, параллельно кристаллизации концепции этнической избранности, первыми включаются в два судьбоносных процесса, которые лежат в основе современной политэкономии и геополитики. Англия делает индустриальный рывок, первой из европейских держав вступая в промышленную революцию, которая ускоренными темпами привела к расцвету капитализма, и одновременно покоряет морские просторы планеты, побеждая в геополитической дуэли более архаичных, «почвенных» и традиционалистских испанцев. Карл Шмитт прекрасно показал взаимосвязь между этими двумя поворотны ми событиями современной истории.

Мало-помалу инициативу Англии перенимает иное «дочернее» государство — США, которое изначально основано на принципах «протестантского фундаментализма» и мыслится его основателями как «пространство утопии», как «обетованная земля», где история должна окончится планетарным триумфом «10 потерянных колен». Эта мысль воплощена в американской концепции Manifest Destiny, которая видит «американскую нацию» как идеальную человеческую общность, являющуюся апофеозом мировой истории народов.

Сопоставив абстрактную теорию «этнической избраннос ти англосаксов» с исторической практикой, мы увидим, что реальное влияние Англии как авангарда романо-германско го мира на саму Европу и, шире, на весь мир и мировую историю, действительно, огромно. А во второй половине ХХ века, когда США стали де факто синонимом «западных народов» и символом обоснованности эсхатологического англосаксонского национализма, в наличиии Manifest Destiny вообще едва ли можно сомневаться. Если, к примеру, масонско-католический национализм французов, несмотря на возвышенные мифы о «последнем короле», оказался лишь региональным и относительным, то англосаксонская концепция протестантского фундаментализма подтверждается не только поразительными успехами «владычицы морей», но и гигантской современной гипердержавой, оставшейся единственной в современном мире.

Теперь обратимся к «этносу Востока», к евразийцам. Здесь тоже следует обратить внимание, в первую очередь, на народы, доказавшие свой исторический масштаб. И, естествен но, нет сомнений, что единственной этнической общностью, которая в современном мире оказалась на высоте истории, которая смогла утвердить свой национальный эсхатологизм в гигантском объеме, являются русские. Так было не всегда, и в какие-то периоды истории Востока русские были лишь одним из народов, наряду с другими, расширяющими или сужающими с переменных успехом границы своего культурного, политического и географического присутствия.

Китай и Индия, будучи древнейшими и высочайшими традиционными цивилизациями, несмотря на масштаб и духовное значение, никогда не выдвигали концепций эсхатологического национализма, не отождествляли свою этническую историю с историей человечества, не наделяли драматическим элементом межнациональные отношения или конфликты. Кроме того, ни китайская, ни индусская традиции не отличались «мессианизмом», претензией на универсальность своей религиозной и этической парадигмы. Это — Восток статичный, «перманентный», глубоко «консервативный», не способный и не желающий принимать вызов Запада. Ни в Китае, ни в Индии никогда не существовало национальных теорий, согласно которым китайцы или индусы когда-то, в конечные времена, будут править миром. Лишь у иранцев и арабов существовали национально-расовые теории эсхатологической ориентации. Но история последних веков показала, что реальный масштаб подобной этнической телеологии — с явно выраженным исламским религиозным компонентом — недостаточен для того, чтобы рассматривать ее как серьезного соперника «народам Запада». Функции авангарда «этноса Востока» однозначно возложены на русских, которые смогли выработать универсалистски-мессианский идеал — по масштабу сопоставимый с идеалом англосаксонским, позже американским — и воплотить его в гигантскую историческую реальность. Эсхатологическая идея Православного Царства — «Москвы как Третьего Рима» — была позднее перенесена на секуляризированную петербургскую Россию, и наконец, на СССР. Из византийского Православия через Святую Русь к столице Третьего Интернационала. И аналогично тому, как англосаксы перешли от этнической концепции «колен Израилевых» к американскому melting-pot как «искусственному эсхатологическому либеральному раю», русский мессианизм — изначально основанный на концепции «открытого этноса» — обрел в ХХ веке формулу «советского патриотизма», собирающего под гигантским культурно-этическим универсаль ным проектом народы, этносы и культуры Евразии.

Еще одним подтверждением именно такой этнической дуальной телеологии является тот факт, что американские протестанты единодушно отождествляют Россию со «страной Гога», т. е. с тем пространством, откуда придет антихрист. Доктрина «диспенсационализ ма» однозначно утверждает, что финальная битва истории будет разворачиваться между христианами империи Добра (США) и еретическими жителями евразийской империи Зла (т. е. русскими и объединившимися вокруг них народами Востока). Такое приравнивание России к «стране Гога» стало особенно активно распространяться в протестантских кругах Америки начиная с середины прошлого века. Подобные взгляды характерны также для многих протестантских течений в Англии и среди католиков-иезуитов. Впервые основы концепции «диспенционализма» сформулировал иудействующий испанский католический священник (иезуит) Эммануил Ла Конча, писавший под псевдонимом «Рабби Бен Эзра». От него диспенсационалистскую теорию позаимствовала шотландская проповедница из секты пятидесятников Марта Мак Дональдс, а потом она стала краеугольным камнем учения английского проповедника-фундаменталиста Дерби, основавшего секту «Плимутских братьев» или просто «Братьев». Вся эта протестантская (а иногда и католическая) эсхатология, чрезвычайно популярная на современном Западе, утверждает, что западные христиане и иудеи имеют в «конце времен» одинаковую судьбу, а православные и иные нехристианские народы Евразии воплощают в себе «свиту антихриста», которая выступит против сил «Добра», принесет много вреда «праведникам», но, в конце концов, «будет повержена и разгромле на на территории Израиля, где и найдет свою смерть». Степень доверия к этой теории и ее распространенности среди простых людей в США постоянно растет. И большевистская революция, и создание государства Израиль, и холодная война прекрасно вписывались в «пророческие» концепции «диспенсационалистов» и укрепляли их веру в свою правоту.

Рассмотрим бегло еще две разновидности этнической телеологии и сформулируем вывод, который внимательный читатель, наверняка, уже сделал самостоятельно. Легко верифицируемый в истории этнический дуализм, вскрытый нами, — «этнос Запада» (ядро: англосаксы) и «этнос Востока» (ядро: русские), — игнорирует две знаменитые этнические доктрины, которые, как правило, первыми приходят на ум всякий раз, когда речь заходит об «эсхатологическом национализме». Мы имеем в виду «расизм» германских нацистов и сионистские концепции евреев. На каком основании мы оставили эти реальности в стороне, и занимались приоритетно американским и русско-советским «национализмами», которые не столь наглядны и радикальны, как граничащий с варварством нацизм или подчеркнутый антропологический дуализм евреев?

Ответим на этот вопрос несколько позже, а сейчас напомним в двух словах, в чем заключаются эти две разновидности национальной эсхатологии. Германский расизм сводил всю историю к расовому противостоянию арийцев, индоевропейцев и всех остальных народов и рас, считавшихся «неполноценными». В истоке такого подхода лежит мифологическая концепция о «древних ариях», первых культурных обитателях земли, магической расе королей и героев высокого норда. Эта «нордичес кая раса» отличалась всяческими добродете лями, и ей принадлежит авторство всех культурных изобретений. Постепенно белая раса спускалась к югу и смешивалась с грубыми, полуживотными, чувственными и дикими этносами. Так возникли смешанные культурные формы, современные этносы. Все хорошее в современной цивилизации — достояние белых. Все плохое — продукт смешения, влияния цветных рас. Авангард белой расы — немцы, они сохранили чистоту крови, культурные и этнические ценности. Авангард цветных народов — евреи, главные враги белой расы, строящие против нее нескончаемые козни.

Расовая эсхатология состоит в том, чтобы немцы возглавили белую расу, принялись очищать кровь, отделили цветные народы от нецветных и достигли мирового господства, воспроизводящего на новом этапе изначальное господство арийских королей. Немецкий расизм — доктрина, конечно, экстравагантная, довольно искусственная и сугубо современная, хотя основывается она на некоторых реально существовав ших древних мифах и религиозных учениях. В самой же Германии расизм получил распространение под влиянием оккультистских кругов, в той или иной степени связанных с теософизмом. Еврейский мессианизм является архетипом всех остальных разновидностей национальных эсхатологии. Он исчерпывающе подробно изложен в «Ветхом Завете», расшифрован в Талмуде и Каббале. Евреи считаются избранным народом по преимуществу, и еврейский этнос выступает главным субъектом мировой истории. На противоположном конце модели находятся «неевреи», «гоим», «народы», «язычники», «идолопоклонники», «силы левой стороны» (по «Зохару»). В эзотерическом толковании Каббалы «гои» не являются «людьми», они — «злые духи в человеческом облике», поэтому у них даже теоретически отсутствует перспектива спасения или одухотворения. Но и евреи, несмотря на свою избранность, часто отступают от правых путей, сбиваются на тропу зла, идут дорогами «гоев» и их «ложных божеств». За это Четырехбуквенный (=Яхве) карает свой народ, отправляя его в рассеяние к «гоям», которые всячески третируют евреев, причиняют им боль и обиды. После разрушения Второго Храма в 70-м г. от Р.Х. Титом Флавием евреи были отправлены за грехи в «четвертое рассеяние», которое будет последним. После многовековых страданий это рассеяние должно окончиться «катастрофой», «холокостом», «шоа», за которым последует возвращение на землю обетованную, восстановление государства Израиль, и с тех пор евреи будут править всем миром.

Заметим любопытное соответствие — между германским расизмом и еврейским мессианством существует явная корреляция, хотя оценочные знаки полярно противопо ложны. Германские расисты видели именно в евреях средоточие «расового зла», а сами евреи — особенно после Второй мировой войны — распознали в нацизме, напротив, максимальное воплощение «гойского зла». И не случайно религиозное, историософское понятие «шоа» было применено именно к преследованиям евреев в нацистской Германии. Да и само создание государства Израиль напрямую сопряжено с судьбой режима Гитлера. — Моральное право на свое государство в глазах мирового сообщества евреи получили в качестве своего рода компенсации за понесенные жертвы во времена нацизма.

Германский нацизм и еврейское мессианство — очень интенсивные формы этнического эсхатологизма, масштабные и весомые, доказавшие свою значимость реальной вовлеченностью в ход мировой истории. И все же ни гитлеровский нацизм, ни сионизм не воплотили в себе с такой отчетливостью и ясностью, с такой исторической наглядностью базовые тенденции исторического процесса, как в случае американизма и советизма. Любопытна и чисто географическая раскладка. — Расизм был распространен в Европе, государство Израиль находится на Ближнем Востоке. Они как бы противостоят друг другу по вертикали. А англосаксонский и евразийский миры противостоят друг другу по горизонтали. Если расизм Гитлера апеллировал к «нордизму», то еврейство акцентирует «южную», «средиземноморскую» ориентацию. Евразийство явно относится к Востоку. Атлантизм — к Западу. При этом исторический масштаб горизонтальной пары англосаксы — русские гораздо более значителен и весом, нежели в случае вертикальной пары. И хотя нацистам удалось в свое время добиться значительных территориальных успехов, они были геополитически обречены уже с самого начала, так как их этно-эсхатологическая парадигма была явно недостаточно универсальной и емкой, а их история не являлась самостоятельным духовным полюсом (в отличие от России). Точно так же, несмотря на гигантское влияние еврейского фактора в мировой политике, евреи все же очень далеки от своего мессианского идеала, а роль государства Израиль все же ничтожна или сугубо инструментальна в контексте большой геополитики, где действительно серьезным значением обладают лишь блоки, сопоставимые с НАТО или бывшим Варшавским договором.

Нельзя сбрасывать со счетов германский расизм (исторически изжитый) и тем более еврейский мессианизм (напротив, укрепившийся во второй половине ХХ века). Но и нельзя переоценивать их значение, так как в лице США и России мы имеем реальности намного более весомые и объемные.

В этой связи гораздо полезнее предпринять следующую операцию. — Разложить пару гитлеровский «расизм-сионизм» на две составляющие. Как в смысле политэкономии фашизм был лишь компромиссом между капитализмом и социализмом, а в смысле геополитики страны Оси были чем-то промежуточным между ясным атлантизмом Запада и ясным евразийством Востока, так и в смысле этнической эсхатологии противостояние «нацизм-сионизм» лишь вуалирует собой более серьезное противостояние: «англосаксы (и их Manifest Destiny) — русские». Это означает, что и нацизм и сионизм могут быть поняты как сочетание внутренне разнородных факторов, тяготеющих к одному из двух более фундаментальных этнических полюсов. Эту идею в первом приближении развил евразиец Бромберг, а иная ее версия принадлежит замечательному писателю Артуру Кестлеру.

Еврейский мессианизм разлагается на две составляющие. Одна из них солидарна с англосаксонским мессианизмом. Это «западническая составляющая» в еврействе. Таковы голландские еврейские общины, изначально сопряженные с пропагандой протестантского фундаментализма. Можно назвать это «еврейским атлантизмом» или «правым еврейством». Этот сектор отождествляет эсхатологические чаяния евреев с победой англосаксонской нации, с США, либерализмом, капитализмом.

Вторая составляющая — «еврейское евразийство», Бромберг называл его «еврейским восточничеством»*. Это, в основном, сектор восточно-европейского еврейства, преимущественно хасидического толка, солидарного с русским мессианизмом, и особенно с его коммунистической версией. Этим объясняет ся, в частности, столь масштабное участие евреев в Октябрьской революции и их ангажированность в коммунистическое движение, которое составляло прикрытие для реализации планетарной русской мессианской идеи. Вообще говоря, «левое еврейство», которое представляет собой настолько устойчивую и масштабную реальность, что нацисты в своей пропаганде просто отождествляли «коммунизм» с «еврейством», типологически сопряжено именно с евразийским комплексом, солидарно с русско-советским эсхатологическим идеалом. Часто «еврейские евразийцы» апеллировали к удивительной исторической формации — «хазарскому каганату», в котором иудейская религия сочеталась с мощной иерархической военной империей, основанной на тюркско-арийском этническом элементе. Помимо известной крайне негативной оценки «хазар» (объемно изложенной у Льва Гумилева), существуют и иные, «ревизиони стские» версии относительно истории этого образования, которое по своей континенталистской стилистике и резкому отступлению от этнического партикуляризма традиционного иудаизма сильно контрастирует с иными — особенно западными — формами иудейской социальной организации. Так, А. Кестлер выдвинул любопытную версию о том, что восточно-европейские евреи, на самом деле, вообще являются потомками древних хазар, и их инаковость по отношению к еврейству Запада выдает их расовое различие. Здесь важно не то, насколько «научно» такое представление, но то, что эта концепция мифологически отражает глубинный внутриеврейский дуализм.

Теперь, немецкий расизм. Здесь картина не столь наглядна, и разложить это явление на две составляющие не так легко. Во-первых, потому, что русофильская и просоветская линия в нацизме и, шире, германском национальном движении была почти всегда антирасистски ориентированной. Эта положительное Ostorientirung, свойственное многим представителям немецкой Консервативной Революции (Артур Мюллер ван ден Брук, Фридрих Георг Юнгер, Освальд Шпенглер, и особенно, Эрнст Никиш), связывалось с Пруссией и государственнической идеей скорее, нежели с расовыми мотивами. Но все же определенные разновидности расизма могут быть отнесены к евразийству. Такой «евразийский расизм«, безусловно, был миноритарным и не показательным, маргинальным. Типичным представителем его был профессор Герман Вирт, который считал, что «арийский», «нордический» элемент встречается у большинства народов земли, включая азиатов и африканцев, и что немцы не представля ют в этом отношении какого-то особенного исключения, являясь смешанным народом, где наличествуют и «арийские» и «неарийские» элементы. Такой подход отрицает любой намек на «шовинизм» или «ксенофобию», но именно по этой причине Вирт и его сподвижники очень скоро встали в оппозицию режиму Гитлера. Кроме того, некоторые представи тели этого направления считали, что «арии» Азии — индусы, славяне, персы, таджики, афганцы, пакистанцы и т. д. — стоят гораздо ближе к нордической традиции, нежели европейцы или англосаксы, и следовательно, такой расизм приобретал явно различимые «восточнические» черты. Но самой распространенной версией расизма все же была иная, «западническая» линия, настаивающая на превосход стве белой расы (в самом прямом смысле) и особенно немцев надо всеми остальными народами. Технологические успехи белых, преимущества их цивилизации всячески прославлялись. Иные народы демонизировались и выставлялись карикатурными «унтерменшами». В самой радикальной версии «арийцами» признавались только сами немцы, а славяне или французы приравнивались к людям второго сорта, что было уже не расизмом, но предельной формой узконемецкого этнического шовинизма. Такой расхожий расизм — кстати, он был характерен лично для Гитлера — был по духу вполне солидарен с этнической эсхатологией англосаксов, хотя он предлагал конкурирую щую версию, основанную на специфике немецкой психологии и немецкой истории. Показательно, что обе разновидности такой этнической эсхатологии основывались на двух ветвях единого некогда германского племени (англосаксы — изначально были германскими племенами) и на двух разновидностях протестантизма (лютеранства в Германии и англиканства в Англии и США). Однако германский расизм был значительно сдобрен языческими элементами, апелляциями к дохристианской мифологии, варварству, иерархии. В отличие от «расизма» англо-саксонского расизм немцев был более архаичным, экстравагантным и диким, но сплошь и рядом этот эстетический контраст, различие стилей скрывали под собой общность историчес кой и геополитической ориентации. Англофилия Гитлера — факт общеизвестный.

Итак, пара «сионизм-нацизм» оказывается недостаточно масштабной для того, чтобы рассматриваться как ось эсхатологической драмы в ее этническом измерении. Если она и является «осью», то только вторичной, подсобной, дополнитель ной. Она помогает объяснить многие вещи, но не покрывает сущности проблемы. В этой перспективе можно рассматри вать «еврейское восточничество» как одну из специфических разновидностей «евразийства»(или «этноса Востока»), солидарную в общих чертах с универсальной формулировкой русско-советского мессианского идеала. К этому же «евразийскому» комплексу следует отнести и некоторые (миноритарные) формы «восточнического» расизма сторонников «арийской» системы ценностей.

И напротив, «еврейское западничество» органично вписывается в англосаксонский этно-эсхатологический проект, на чем, собственно, и основан глубинный альянс мондиалис тского лобби Израиля и США. «10 потерянных колен» в лице англосаксов (особенно американцев) сочетаются с двумя остальными коленами в солидарном эсхатологическом ожидании. К этому комплексу примыкает и «западническая» версия расизма, воспевающая превосходство «цивилизации белых» — рынок, технический прогресс, либерализм, права человека — над архаическими «варварскими» «недоразвиты ми» народами Востока и Третьего мира.

Теперь мы можем ясно различить ту же самую, уже известную нам по предыдущим разделам, историческую траекторию, но на новом этно-эсхатологическом уровне.

История представляет собой соперничество, битву двух «макроэтносов», ориентированных на универсализацию своего духовно-этического идеала в кульминационный момент истории. Это — «этнос Запада» (романо-германский мир) и «этнос Востока»(евразийский мир). Постепенно эти два образования подходят к масштабному, очищенному, рафинированному выражению своей «проявленной судьбы». Manifest Destiny «этноса Запада» воплощается в концепции «10 потерянных колен» протестантских фундаменталистов, ложится в основание планетарного английского господства и позже составляет фундамент американской цивилизации, и, на самом деле, вплотную подходит к реализации единоличного мирового контроля. «Русская правда» от национального государства восходит до уровня империи и воплощается в советском блоке, сплотившим вокруг себя полмира. Эта дуэль составляет основу этнической (точнее, макроэтнической) истории ХХ века. При этом значительной помехой на пути ясного обозначения ролей и функций снова (в который раз!) становится европейский фашизм, переводящий проблематику из ясного дуализма в запутанный и второстепенный комплекс противоречий, что подрывает естественную логику великой этнической войны, приводит к заключению противоесте ственных альянсов, к смещению центра тяжести, к неверной постановке вопроса. Утверждая в центре этнической эсхатологии не реальный дуализм между «романо-германским», позже англосаксонским, еще позже «американским» лагерем, с одной стороны, и «евразийским», русско-советским лагерем, с другой, но во многом искусственную и не самодостаточную пару антиподов — «германо-арийцы-евреи», — нацисты сбили естественный ход событий, отвлекли внимание на ложную цель, утвердили противоречие там, где оно не было исторически и эсхатологически существенным и центральным. И снова ущерб в конечном счете был нанесен «евразийскому» лагерю.

Англосаксонский идеал, «этнос Запада» нанес сокрушительное поражение «этносу Востока». «Советский» универсализм уступил универсализму англосаксонскому.

Дополняем нашу формулу, связывающую политэкономи ческую и геополитическую модели истории еще, одним уровнем.

Между двумя этими многоплановыми полюсами идет дуэль сквозь века и эпохи, подступая к развязке в начале третьего тысячелетия от Р.Х.

Обратим внимание на то, что европейский фашизм практически на всех уровнях выполняет аналогичную функцию. На экономическом уровне он претендует на снятие противоречия между Трудом и Капиталом, но это оказывается фикцией, и он лишь способствует косвенно победе Капитала. На геополитическом уровне он отвергает фундаментальность противостояния Суши и Моря, претендуя на самостоятельное геополитическое значение, но не справляется с задачей и бесславно исчезает, снова способствуя последующей победе Моря над Сушей. И наконец, на уровне этнической эсхатологии, расизм нацистов уводит внимание от великого противостояния англосаксов и русских на ложную альтернативу между «арийцами» и «евреями», причем великороссы попадают (безо всяких оснований) в один разряд с «цветными недочеловеками». И это, в конце концов, оказывается на руку исключительно англосаксам. Кстати, в последнем случае — на этническом уровне — следует признать, что и второй полюс этого этнического дуализма (евреи) также оказывается преимущественно на стороне «этноса Запада», а «еврейское восточничество» заметно слабеет и почти сходит на нет. Причем этот упадок совпадает с моментом создания государства Израиль, за которое изначально боролись восточно-европей ские евреи преимущественно социалистической ориентации («еврейские евразийцы»), — поэтому Сталин и поспешил признать легитимность этого государства, — но которое почти сразу же после создания переориентировалось на Запад, став верным проводником политики англосаксов, в первую очередь, США, на Ближнем Востоке.

Последний крупномасштабный уровень редукции истории к простой формуле следует искать в истории религий и межконфессиональных проблем. Так как общая траектория исторического процесса, выделенная нами с самого начала в экономической парадигме, оказалась применимой ко всем остальным разбираемым уровням, можно смело искать ее аналоги и в религиозной сфере.

Один из полюсов — «Капитал-Запад-Море-англосаксы» — возводится, как мы видели, к Западной Римской Империи, источнику и отправной точке всех тех тенденций, которые в этом полюсе постепенно и выкристаллизовались. Западная Римская Империя в религиозном смысле сопряжена с Ватиканом, католической версией христианства. Следовательно, вполне логично обратиться к католицизму как к религиозной матрице этого полюса.

Противоположный «евразийский» полюс напрямую связан с «византизмом» и Православием, так как русские являются и православным народом, и авторами первой социалистической революции, и теми, кто занимает земли континентального Heartland'а, который, по Макиндеру, служит осью для всех сил Суши. В той же степени, в какой современный либеральный Запад является секуляризированным, обобщенным, модернизированным и универсализированным результатом католичества, советская модель представляет собой предельное — также секуляризированное, обобщенное и модернизированное — развитие Православной Империи. Относительно второстепенности остальных мировых религий в вопросе эсхатологической драмы можно привести те же соображения, которыми мы воспользовались, говоря об этнической эсхатологии. Восточные традиции не заострены эсхатологически, не акцентируют в центре своих систем тематику «конца времен» и «последней битвы». Дело не в том, что они не знают об этой реальности, но они не уделяют ей центрального места, сопоставимого с отчетливым и приоритетным эсхатологизмом христианства (или иудаизма). Это соображение объясняет и отсутствие на Востоке эсхатологических форм национализма (о чем мы говорили выше), так как этническое и религиозное мировоззрение тесно связаны между собой и взаимоопределяют друг друга.

Эта схема вполне наглядна и прекрасно накладывается на предыдущие модели. Единственным моментом, требующим дополнительного прояснения, является вопрос о протестантизме.

Реформация была важнейшим моментом истории Запада. Она была не просто многоуровневым явлением, но заключала в себе две строго противоположные ориентации, которые, в конечном счете, породили полярные формы. Мы не можем здесь вдаваться в богословские рассуждения, и отсылаем читателя к нашей подробной монографии на эту тему. Изложим лишь схему.

Католицизм — это фрагмент Православия; ведь некогда, до раскола, Запад был православным в той же степени, что и Восток, причем фрагмент искаженный и претендующий на приоритет и полноту. Католицизм — это антивизантизм, а византизм есть полноценное и аутентичное христианство, включающее в себя не просто догматическую чистоту, но и верность социально-политической, государственной доктрине христианства. В самом грубом приближении, можно сказать, православная концепция симфонии властей (вульгарно именуемая «цезаре-папизмом») сопряжена с пониманием эсхатологического значения не только христианской церкви, но и христианского государства, христианской империи. Отсюда вытекает телеологическая и сотериологическая функция Императора, основанная на втором послании св. Апостола Павла к Фессалоникийцам, где речь идет о «держащем», «катехоне». «Держащий» приравнивается православными экзегетами (в частности, св. Иоанном Златоустом) к православному императору и православной империи.

Отпадение западной церкви основано на отрицании симфонии властей, на отвержении социально-политической, но в то же время эсхатологической доктрины Православия. Эсхатологической она является потому, что православие связывает наличие «держащего», который препятствует «приходу сына погибели»(=антихристу), с существованием именно политически независимого православного государства, в котором власть светская (василевс) и власть духовная (патриарх) находятся в строго определенном соотношении, вытекающим из принципа симфонии. Следовательно, отступление от этой симфонической византийской парадигмы означает «апостасию», отпадение. Католицизм же изначально — т. е. сразу по отпадении от единой Церкви — вместо симфонической (цезаре-папистской) модели принял иную модель, в которой власть Папы Римского распространялась и на те области, которые в симфонической схеме были отнесены строго к ведению василевса. Католицизм нарушил провиденциальную гармонию между светским и духовным владычеством, и, в соответствии с христианским учением, впал в ересь.

Духовный кризис католичества с особой силой дал о себе знать к XVI веку, и Реформация явилась пиком этого процесса. Однако, надо заметить, что еще в Средневековье в Европе существовали тенденции, которые в той или иной степени тяготели к восстановлению на Западе адекватной модели. Гибеллинская партия Гогенштауфенов была ярким примером «бессознательного православия», квазивизантийского сопротивления латинской ереси. И уже тогда в центре антипапского движения стояли представители знатных германских родов. Через несколько столетий сходные силы — и снова германские князья — поддержали Лютера в его антиримском выступлении. Любопытно, что претензии Лютера к Риму были весьма сходны с теми, которые традиционно выдвигались православными. И богослужение на националь ном языке (сугубо православная черта, связанная с пониманием мистического значения глоссолалии, воплощающейся в лингвистическое многообразие поместных церквей), и отказ от административного диктата Римской Курии, и значение «катехона», и отказ от безбрачия для «священников» — все эти типично лютеровские осевые тезисы вполне могли быть названы «православными». Другое дело — отказ от иконопочитания, богослужебных ритуалов, свобода индивидуальных толкований Писания. Эти черты никак нельзя назвать православными, и они представляли собой побочные негативные аспекты антипапизма, который опирался скорее на духовную интуицию, на протест, нежели на освященные Традицией истины.

Как отвержение Рима ради чистого христианства Реформация была полностью оправдана. Но что предлагалось взамен? И вот здесь-то и заключалось самое важное. Вместо обращения к полноценной православной доктрине, протестанты пошли сомнительным путем интуиций и индивидуальных толкований. В высших проявлениях это дало плеяду блистательных визионеров-мистиков (Бёме, Гихтель и т. д.). Но даже в этом случае приближения к высотам православной метафизики не произошло. В худших вариантах это породило кальвинизм и множество крайних протестант ских сект, в которых от христианства практически ничего, кроме названия, не осталось.

Существует дуализм между Лютером и Кальвином, между прусским (и французским, гугенотским) протестантизмом и протестантизмом швейцарским, позже голландским и английским. Лютеранство отрицало фарисейство, «номократию» католичества, т. е. иудео-христианский компонент папизма. Кальвинизм же, напротив, пришел к типично ветхозаветному историцизму, к фактическому отрицанию божественности Христа, который превратился в «культурного или морального героя». Кальвинизм развил наиболее неправославные тенденции, присутствовавшие и ранее в католичестве, тогда как критика Лютера была направлена как раз против них.

Итак, в Реформации наличествовали две противоположные тенденции. Одна, условно, антикатолическая с православной стороны (лютеранство). Другая — антикатолическая с антиправославной стороны. Католицизм — особенно распростра ненный и усвоенный, кстати, в романских странах — оказался между двух версий протестантизма, основными носителями которого были германские народы. Самые восточные немцы — прусы, которые изначально были германизированным славяно-балтийским племенем — приняли лютеранство, а крайне западные германцы (англосаксы) довели до своих пределов кальвинизм и иудео-христианские тенденции.

Таким образом, одна версия протестантизма (кальвинизм, протестантский фундаментализм) становится в авангарде западно-морского-капиталистического полюса, а другая, напротив, выступает как в чем-то приближенная к Православию (но все-таки далеко не православная) ветвь западного христианства. Связь протестантизма и капитализма прекрасно и развернуто показал Макс Вебер в книге «Протестантс кая этика»*, причем там же объясняется различие между кальвинизмом и лютеранством. Пример показателен. — Протестантизм в Англии приводит к капиталистическим реформам. Протестан тизм в Пруссии лишь укрепляет феодальный порядок. Следовательно, делает вывод Вебер, речь идет о глубоко различных тенденциях. Еще дальше заходит в аналогичном анализе ученик Вебера Вернер Зомбарт, который выводит исток капитализма не только из протестантизма, но и из самой базовой католической схоластической доктрины. Интересные соображения на ту же тему приводит Освальд Шпенглер в работе «Социализм и пруссачество».

Парадигма религиозного противостояния определяется как Православие против католичества и (позже) против крайнего протестантского фундаментализ ма. В этой антитезе важнейшее значение уделяется пропорции между посюсторонним и потусторонним в религиозной этике. Православный этический идеал заключается в утверждении обратных пропорций между миром человеческим и миром божественным. Основание такого подхода заложено и в самом «Евангелии» («Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию», «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царство Божие» и т. д.), и в православном предании, в том числе и в социальной этике Восточной Церкви. Земное благосостояние считается эфемерным, незначащим, а благоустройство быта и посюстороннего мира рассматривается как дело второстепенное и в сущности неважное перед лицом магистральной задачи, стоящей перед христианином — задачи стяжания Святого Духа, спасения, преображения. Бедность и скромность в такой картине представляются не столько недостатком, сколько, напротив, полезным фоном для поиска духовного, а аскеза, монашество, отвлеченность от дел мира сего рассматриваются как высшее призвание. Страдание земное оказывается не просто наказанием, но славным и светлым повторением пути Христова. Потустороннее проступает в посюстороннем, релятивизируя его, делая незначимым, прозрачным, преходящим. Отсюда традиционное (хотя и относительное, конечно) небрежение бытоустроительством, свойственное восточному христианству. Нельзя утверждать, что такой православный подход всегда дает положительные результаты. В высшем проявлении — это святость, нестяжательство, вершины духовного умного делания, созерцание. В низшем — карикатурном — лень и нерадивость.

Западная Церковь изначально отличалась повышенной озабоченностью мирскими вопросами, политическими интригами, накоплением и распределением мирских благ. Протестантский фундаментализм абсолютизировал этот аспект, перенеся все внимание исключительно на мир сей. Протестантская этика утверждает, что бедность уже сама по себе есть порок, а богатство — добродетель. Потусторон нее сводится всецело к посюстороннему, награда и наказание из мира иного перемещаются в мир сей. Это дает невиданный рывок в сфере бытоустроительства, но минимализи рует или вовсе отрицает созерцательный, чисто духовный аспект религии. В пределе от христианской доктрины не остается не только духа, но и буквы. Отсюда современные попытки цензурировать «Новый Завет» в тех местах, которые вступают в вопиющее противоречие с экстремальными положениями протестантского духа.

Эта столь противоположная религиозная этика, секуляризируясь, дает, с одной стороны, социализм, с другой либерал-капитализм.

В такой картине определяются два главных субъекта истории — Церковь Восточная (Православие) и Церковь Западная или, точнее, мозаика западных конфессий, в авангарде которых стоит «протестантский фундаментализм», с которым мы уже сталкивались. Диалектика их противостояния вскрывает тайную траекторию религиозного содержания истории.

Теперь осталось рассмотреть иные религиозные конфессии, в которых наличествует проявленный эсхатологический фактор и которые достаточно масштабны, чтобы претендовать на ведущую роль в финальной драме истории. На эту роль претендуют только ислам и иудаизм.

Иудаизм представляет собой парадигму эсхатологически ориентированной религии, и само Христианство тесно связано с иудейской эсхатологией. Иудаистическая религия дает самую концептуально завершенную картину конца времен и участия в нем народов и церквей. Смысл иудейской эсхатологии в самых общих чертах сводится к следующему.

Евреи являются не просто этносом, но одновременно религиозной общиной. Такое отождествление этнического элемента с религиозным составляют уникальную особенность иудаизма. В этом смысле все, сказанное в предыдущем разделе относительно евреев как этноса, полностью применимо к иудаизму как религии. Иудаизм — субъект религиозной истории, ее ось. Долгое время иудейская вера находится в периоде гонений со стороны иных «гойских» конфессий, но в конце времен, с приходом машиаха, с собранием евреев на земле обетованной и с восстановлением Храма иудаизм расцветет и встанет во главе земли. Светским выражением этой религиозной эсхатологии стал современный сионизм.

То, что евреи не растворились как этнос и как религия в море иных народов за долгие века рассеяния, что они сохранили веру в свой грядущий триумф, что, пройдя сквозь столько испытаний, смогли осуществить долгожданную мечту и воссоздать свое государство, не может не производить сильного впечатления на любого беспристрастного наблюдателя. Такое буквальное исполнение эсхатологических чаяний и ожиданий евреев явно свидетельствует о том, что эта традиция, действительно, глубоко связана с таинством мировой истории, и отмахнуться от этого факта нельзя ни скептикам, ни позитивистам, ни антисемитам. Более того, за последние века позиции иудаизма как религии из периферийной бесправной ереси в глазах христианских народов укрепились настолько, что эта конфессия обрела права голоса в обсуждении и решении самых важных мировых вопросов. Однако стоит обратить внимание на тот факт, что конфессиональное единство иудеев не так монолитно, как это может показаться на первый взгляд. Существует — в самом грубом приближении — две версии иудаизма: спиритуалистическая (мистическая) и материалистическая (бытоустроительная). Первой версии соответствуют различные течения традиционной еврейской мистики — каббала, хасидизм и некоторые еретические направления типа «саббатаизма». Вторая версия соотносится с талмудизмом, буквальным рационалистическим и номократическим, бытоописательным, ритуалистским толкованием основ Торы. В этом дуализме мы видим прямой аналог соответствующей двойственности и самой христианской традиции — бытоустроительное западное христианство (от католицизма до протестантского фундаментализма) и созерцательно-мистическое восточное (Православие). Очень подробно эта тема освещена в работах крупнейше го современного еврейского мыслителя Гершома Шолема.

Спиритуалистический сектор иудаизма — и наверное это уже никого не удивит — приоритетно характерен для восточно-европейских евреев, да и сам хасидизм Баал-шем Това возник и развился на территории Российской империи. И именно из этой крайне спиритуалистической среды вышло большинство еврейских революционеров-мар ксистов, большевиков, эсеров и т. д. Евразийская, «православ ная», аскетическая этика и мессианский идеал братства точно соответствовал этой духовной, мистической разновиднос ти иудейской традиции. В светской форме это дало начало «социал-сионизму».

Противоположная ветвь, — талмудическая ортодоксия, продолжающая линию рационализма Маймонида, — как и древние саддукеи, тяготела к минимализации потусторонне го, к имплицитному отрицанию «воскресения мертвых», к имманентной этике бытоустроительства. В эсхатологическом ключе талмудизм рассматривал грядущий триумф евреев как сугубо имманентную, социально-политическую победу, достижение гигантского материального могущества. Вместо преображения мира в конце времен, его «восстановления» («тиккун»), на которое ориентировались еврейские мистики, рационалисты отождествляли мессианскую эпоху с такой реорганизаций имеющихся элементов, которая передавала бы рычаги власти и контроля представителям иудаизма и восстановленному израильскому государству. Такая общая имманентистская направленность и этика, центрированная на решении посюсторонних, бытовых, организационных вопросов, объединяет как светских раввинов, так и некоторых сионистов.

Иными словами, как и в случае с этнической эсхатологи ей, религиозное поле иудаизма растянуто между двумя полюсами — восточным (воплощенным в Православии) и западным (воплощенным в католицизме и крайнем иудофильском протестантизме).

Исламская традиция, связанная с семитическим религиозным наследием, тем не менее, несопоставимо менее эсхатологична, нежели христианство и иудаизм. Хотя в исламе и существует развитая эсхатологическая доктрина, она явно второстепенна перед массивной логикой утверждения монотеизма независимо от циклических соображений. Наиболее эсхатологические версии ислама распространены не среди чистых арабов Северной Африки, а в Иране, Сирии, Ливане и особенно среди шиитов. Шиитская линия ислама ближе всего стоит к христианской этике и эсхатологической ориентации. Множество параллелей здесь существует также со спиритуалистическим направлением в иудаизме. Крайние шиитские секты — исмаилиты, алавиты и т. д. — вообще основывают свою традицию на эсхатологической проблемати ке, ожидая прихода «скрытого имама» или» кайима» («воскресителя»), который восстановит подлинную традицию, попорченную веками компромиссов и отступлений и вернет человечество в царство справедливости и братства. Это эсхатологическое направление в исламе — и в шиитском контексте и вне его — вполне можно рассматривать как разновидность «евразийства» в самом общем понимании. Он резонирует с православной эсхатологической перспективой, хотя оперирует, естественно, иной догматической и конфессио нальной терминологией.

Иная, неэсхатологическая, версия ислама, ярко воплощенная в саудовском ваххабизме или экстремальном ханифизме (типа пакистанского движения «Таблиг» — откуда пошло движение «Талибан»), несмотря на мощные механизмы фанатичной мобилизации, является довольно нейтральной в смысле концептуализации роли ислама в конце времен или рассматривает эту проблему в технически материальной перспективе. Так как исламское население неуклонно растет, то значение исламского фактора естественным образом увеличивается. И в ваххабитском прагматизме и иных неэсхатоло гических формах исламского фундаментализма вполне можно различить черты, типологически сходные с бытоустрои тельным фундаментализмом протестантов или евреев-рационалистов.

При этом едва ли в настоящее время можно всерьез говорить об «исламском факторе» как о чем-то едином, солидарном и достаточно масштабном для того, чтобы предложить свою собственную самостоятельную религиозную версию «конца времен». Можно лишь отметить, что общим для исламского мира фактором является «антииудаизм» или, точнее, «антисионизм». И в этом смысле, вынесение этой этно-религиозной проблематики на первый план, в ущерб акцентированию магистрального противостояния Православия и западного христианства, напоминает ситуацию, с которой мы столкнулись, анализируя значения германского расизма. Тяготение многих исламских идеологов к тому, чтобы сделать из «Израиля» и «евреев» центральный вопрос современной истории, абсолютизировав исламско-еврейское противоре чие, снова приводит нас к тупиковой и неразрешимой ситуации, которая принесла столько вреда выяснению функций и идентичности основных субъектов человеческой истории, неуклонно приближающейся к своей развязке. Надо заметить, что и сам ислам начинает рассматриваться как некое «пугало», перед лицом которого должны сплотиться «прогрессивные силы» или даже «христианские страны». Иными словами, ислам или пресловутый «исламский фундаментализм» начинают выполнять функцию несуществующего в современности фашизма. Мы видели, настолько двусмыслен на была роль фашизма на всех уровнях реальной эсхатологи ческой дуэли. Было бы крайне опасно, воспроизводить аналогичную ситуацию, но на сей раз с «исламом».

Подведем итог нашему беглому анализу. Мы выяснили, что на всех уровнях наиболее обобщенных редукционистских моделей исторической телеологии существует конгруэнтная траектория развития исторического процесса. Теперь остается лишь ввести все выделенные компоненты в обобщающую формулу.

Итак, в истории действуют два субъекта, два полюса, две предельные реальности. Их противостояние, их борьба, их диалектика составляет динамическое содержание цивилизации. Эти субъекты становятся все более и более отчетливыми и явными, переходя от расплывчатого, завуалированного, «призрачного» существования к ясной и окончательной, строго фиксируемой форме. Они универсализируются и абсолютизируются.

Двадцатый век — кульминационная точка максимально го напряжения противостояния этих двух сил, последняя битва, Endkampf.

В данный момент можно констатировать, что первый субъект почти по всем параметрам сумел одолеть второго субъекта. И главным инструментом, постоянно и на всех уровнях повторяющимся тактическим ходом этой победы Запада было использование некоей промежуточной (третьей) реальности, третьего псевдосубъекта истории, который всякий раз на поверку оказывался бестелесным миражом, призванным закамуфлировать истинную сущность эсхатологи ческого противостояния.

Победа Запада (во всем его объеме) может быть осознана двояко. Оптимисты либералы утверждают, что она окончатель на, и что «история успешно завершена». Более осторожные говорят, что это лишь временный этап, и поверженный гигант сможет подняться при определенных обстоятельствах. Тем более, что победитель сталкивается с новой и совершенно непривычной для него ситуацией — ситуацией отсутствия врага, дуэль с которым составляла содержание его исторического бытия. Следовательно, актуальный субъект истории, оставшийся единственным, должен решать проблему пост-истории, что ставит перед ним новый вызов — останется ли он в этой пост-истории субъектом, или трансформируется в нечто иное?

Но это совершенно иная тема.

А что побежденный? Трудно ожидать от него ясных и взвешенных рефлексий. В большинстве случаев он не понимает, что с ним произошло, и ампутированный орган — в данном случае сердце — продолжает болеть и саднить, как это происходит у больных после операции. Мало кто ясно осознает, что произошло на рубеже 90-х годов, с какой стороны открылась перед человечеством «парадигма Конца»…