Валентин Сорокин ТЫ ИДЁШЬ

Белый парус

Не ходи одна вдоль синя моря,

Не гляди восторженно вперёд,

Из пучин страдания и горя

Белый парус нет, не приплывёт.

И ещё, не позабыть, сказать бы,

Через всю Россию, ой, густы,

Где должны звенеть гармонью свадьбы,

Реют обелиски и кресты.

А над ними юные невесты,

Бабушки седые, овдовев,

Смолкли,

будто Киевы и Бресты,

В Сталинграде вытряхнули гнев.

И едва ль не до Берлина ныне

В лунную тоскующую ночь

Плачет вьюгой Волжская Твердыня,

Но ослепшим избам не помочь.

Красота и верность, берегитесь,

Ветер чёрен и волна крепка,

Белый парус утонул, а витязь

Новый меч не выковал пока.

Не ходи, ни счастьем, ни слезою

Не омыть нам погребальных плит,

Потому объятая грозою

Даль

великорусская

кипит!..

Мука тайны

Разве мало красивых у нас,

Разве статью их Бог не отметил,

Но таких очарованных глаз

Я ни разу, с рожденья, не встретил.

Мука тайны, надежды слеза, —

На холме ль, на зелёной опушке,

Как два солнышка эти глаза,

Как две иволги или кукушки.

Мглу в них светом зарница прожгла,

Эхом утренним радостной рани,

Словно ты целоваться пришла

Из берёзовой звонкой Рязани.

И на краешке отчей земли

Слышишь стоны грядущей метели,

Потому что твои журавли

И мои — над Окой пролетели.

Две молитвы, две песни — глаза,

Две свечи, золотисто-нетленных,

А за ними кричат голоса

И замученных, и убиенных, —

Где, храня женихов и невест,

Где, во имя детишек и хлеба,

Нежно пестует храмовый крест

Душу русскую звёздного неба.

Я слышал

Я слышал, из ночи, из чёрной печали

Знакомые лебеди громко кричали.

Куда же так рано они полетели,

Быть может, вспугнули их вихри метели?

Но лето ведь рядом — и ты за рекою

Срываешь ромашки счастливой рукою.

Глазами счастливыми

смотришь в просторы:

Там — наша рябина!

Там — небо и горы!

Ещё далеко до морозной метели,

Куда же так рано они полетели?

Облака уйдут

Облака уйдут за горизонт

И опять,

невыразимо знойный,

Развернётся и повиснет зонт,

Солнечный, над Родиной спокойной.

Самолёту путь и кораблю,

Журавлю и страннику открытый,

Сто дорог!..

А я тебя люблю

На тропине, той, не позабытой!..

Храм звонит — себя побереги,

Храм звонит — храни меня едино:

Радонежье!

Сергия шаги!

Русским светом полнится долина!

Поцелую, молча обниму —

Стон счастливый!..

Ветер!...

И созвездья!.

Сеющие ненависть и тьму

Приближают скорое возмездье.

К сумеркам грустнеют небеса,

Птицы тихо в травы опустились,

Ну зачем, зачем твои глаза

На моих, дрожа, остановились?

Видишь, обелиски и кресты,

Видишь,

избы на старух похожи,

Это — мы с тобою, я и ты,

Это — свет и Сергий!..

Боже!..

Боже!

Перелески любви

Вот опять впереди не холмы, а звенят Каракумы,

Не ромашки твои, а песок раскаленный звенит,

О, пустыня души, облаками горюнными думы

За тобою уплыли в чужой и нерусский зенит!..

Не боюсь я измен, не хочу я любви и тревоги,

Оглянусь я и вспомню: вся жизнь беззаветно чиста —

Ничего у меня, кроме этой бессмертной дороги.

Прямо к иве рыдающей или к сиянью креста.

Я несу тебя, иволгу, тёплую, вещую птицу,

Даже трепет и голос твой oтчим просторам дарю,

Ну зачем же так часто не стон твой тоскующий снится,

И багряные листья летят и летят на зарю.

Видишь, ива склонилась над омутом злым на колени,

Задержались дожди и в горах затаились ветра.

Ну зачем же так часто мне снятся две тени, две тени

И луна каракумская — с вечера и до утра?

О, пустыня души, облаками плывущие думы,

И миражные дюны, где сеется золотом зной,

Перелески любви и ордынских разлук Каракумы,

И рябины закатной — багряная гроздь надо мной!..

Как прежде

Спускается полночь туманною мглой-покрывалом,

От края до края, — над честным усталым Уралом,

Где в полдень высокий орлы из ущелий взлетали,

Сплошной немотою наполнены грозные дали.

Не шепчутся травы, уснули в осоках стрекозы,

И только о чем-то звенят и рыдают берёзы.

Меня окликают, тебя ль, осторожные, ищут,

А беды, как звери, по краю по отчему рыщут.

За сталью заводов — деревни, избёнки, избёнки,

Старухам не вспомнить новорождённом ребёнке:

Кресты — на могилах, на трассе — до звёзд обелиски,

Мерцают в граните героев бессчётные списки.

За горе России, как прежде, никто не в ответе,

И мы одиноки с тобою — на целой планете!..

Ревнивая минута

Протяни мне руку — скорбь и смута,

Ниже мглы и тише сна поэт:

Кажется, скала, а не минута

Рушится — и утоленья нет.

Травы плачут, облака мятутся,

Громы поднимаются в зенит,

И луна, как золотое блюдце,

Молнией расколота, звенит.

Ты зачем другого целовала,

Ластила улыбками его, —

Неужель моих объятий мало,

Скифского безумья моего?

От зари и до зари тебе я

Страсть дарил и молодость дарил,

Словно, не смущаясь, не робея,

Красоту вселенскую творил!..

Это ты и плакала, и пела,

К сердцу приникая головой,

Жизнь цвела, черёмуха кипела,

Взятая стихией ветровой.

Если ревность обернулась мукой,

А тоску подтачивает злость,

Значит, нам с тобой перед разлукой

Звёздный свет сберечь не удалось.

Непогодь

Равнины, взгорья непогожие,

И перехватывает дух:

Я вижу избы, так похожие

На русских сгорбленных старух.

Они бредут, осиротелые,

Во глубине родной земли,

Их вьюги, похоронно-белые,

Победной славой замели.

Мужья их с клёкотом орлиным

В атаки шли, за взводом взвод,

И, молодые, под Берлином

Лежат, ни горя, ни забот...

Весенний луг цветами пёстрый,

А вам и впредь отрады нет,

О, Богородицыны сестры,

Седые вдовы чёрных лет!

Вожди и чуда прорицатели

Поразметали ваш уют,

А ныне свежие предатели

Погосты наши продают.

Гнетёт меня тоска острейшая

И не встречает отчий край.

Изба, прабабушка святейшая,

Ну, подожди, не умирай!

ВорьЁ и вороньЁ

Золотоголовые подсолнухи,

Вы куда торопитесь, куда,

Вас в Чечне подкосит пуля, олухи,

Богатеям — шик, а нам — беда.

Золотоголовые ребятушки, —

Эполеты штурмовые роб,

Вон вчера на самолёте бабушке

Привезли из Хасавьюрта гроб.

Ей казалось, что она счастливая:

Внук взмывает выше облаков,

А теперь, убого-сиротливая,

Ждёт гроша у спецособняков.

Мы с тобой в тоске, мы поле видели,

Видели подсолнухи, и мы

Никого в России не обидели,

Это знают ратные холмы.

Мы ведь для любви, а не для стойбища

Дочерей рожаем и сынов,

Сколько ж будет их швырять в побоища

То хмельной, то трезвый блудослов?

Пахнет ветер мёдом и смородиной,

Вольный лес встревожен вороньём,

Мы в долгу, но только перед Родиной,

А не перед ссученным ворьём!

Крылатый стон

Тебя я встретил влюбчивой и броской,

В летящей юбке клёшевой с полоской,

Ты, словно бы дневник на переменке,

Показывала мне свои коленки.

Мы так с тобой друг другу удивились,

Что руки в ликованиях обвились.

Я целовал тебя и ты ласкала,

И долго нас земля не отпускала.

И ты, пьяна черемухой и мятой,

Смущалась тихо кофточки помятой,

А от моей взволнованной рубашки

Бежали к ней весёлые ромашки.

У наших ног трава, цветы стелились,

И мы сплелись, и мы не разделились,

И в сладкий миг мы с колокольным звоном

Слились и унеслись крылатым стоном.

Теперь там ива и шумит, и гнётся, —

Ни к ней, ни к нам былое не вернётся,

И только память, как над морем птица,

Вдруг закричит и в бездне растворится.

А там

Блок на холме, а там Есенин,

Блок на холме, а там Христос, —

Над ними, в пламени осеннем

Рязанских реющих берёз.

Куда идут — я не осилю,

Не разгадаю тайны я:

Спасать иль врачевать Россию

В стальных оковах бытия?

Нахлынули, как непогода,

Враги,

Владыка, ты прости —

За муки храмов и народа

И за поэтов отомсти!..

Они, они тоской нетленной

Овеяли пути свои,

О, эти два, седой Вселенной

Трагические соловьи!

Ты видишь, Бог, и мы до смерти

Неразлучимы, видишь, Бог,

Зачем гроза просторы чертит

Кривыми копьями дорог?

Или расправою недавней

Уж так предатели горды,

Что на Руси закрыты ставни

И все ворота заперты.

Траурный полдень

Памяти русских солдат,

погибших на Кавказе, посвящаю.

А на погосте лебедь стонет,

Куда, не знает, улетать, —

Там тихо воина хоронит,

Сынка единственного, мать.

Его отец в Афганистане

Погиб,

а он убит в Чечне,

Похоронила —

и не встанет:

Сидит, молчит, как в чёрном сне.

В тяжелый день вползает утро,

И рядом с нею, под Москвой,

Боевики скупили хутор,

Сожгли, и тут же строят свой.

Их рубль звенит нежней и дольше,

В их сумках доллары шуршат,

У них детей резвится больше,

Чем по канавам лягушат.

Россия.

Взрывы.

И авралы.

И за кровавою игрой

Министры пьют и генералы,

Нефть заедаючи икрой...

И ты гляди, гляди, подруга,

Ведь белый лебедь —

не птенец, —

Над ним вот-вот заплачет вьюга

И брызнет гибелью свинец.