"СООБЩЕСТВО И ЗЕМЛЯ" - читать интересную книгу автора (Азимов Айзек)

Часть III. АВРОРА

8. Запретная планета

— Голан, — сказал Пелорат, — я не помешаю, если буду смотреть?

— Нисколько, Янов, — ответил Тревиц.

— А если я буду задавать вопросы?

— Пожалуйста.

— Что вы делаете? — спросил Пелорат.

Тревиц оторвал взгляд от обзорного экрана.

— Я должен измерить расстояния до всех звезд, которые кажутся близкими к Запретной планете, чтобы узнать, насколько они действительно близки. Нужно узнать их гравитационные поля, для чего мне нужны их массы и расстояния. Без этого нельзя рассчитывать на точный Прыжок.

— Как же вы это узнаете?

— Ну, для этих звезд есть данные в банках памяти, и их можно преобразовать в координаты системы Компореллона. Затем их можно, в свою очередь, откорректировать с учетом фактического положения "Далекой Звезды" по отношению к солнцу Компореллона. И тогда я получу все расстояния.

— А координаты звезды Запретной планеты у вас уже есть, кивнув, сказал Пелорат.

— Да, но этого недостаточно. Расстояния до остальных звезд нужны мне с точностью порядка процента. Массы этих звезд невелики, и ошибка не будет иметь большого значения. Но солнце, вокруг которого обращается Запретная планета, создает в своих окрестностях чрезвычайно сильное гравитационное поле, и расстояние до него мне надо знать с точностью, в тысячу раз большей, чем до остальных звезд. Имеющихся координат недостаточно.

— И как вы его узнаете?

— Измерю видимые промежутки между этим солнцем и тремя близлежащими тусклыми звездами. Предположим, что эти звезды тусклые оттого, что в действительности очень далеки. Потом мы оставим на экране одну из них и прыгнем на десятую парсека под прямым углом по отношению к направлению от нас на солнце Запретной планеты. Это вполне безопасно. Звезда, которая сейчас в центре экрана, после Прыжка останется в центре, и две другие тусклые звездочки не изменят своего положения, однако солнце Запретной планеты сместится — из-за параллакса. По величине этого сдвига мы и определим расстояние до нее. Для большей надежности я выберу еще три далекие звезды и все повторю.

— Сколько же на это уйдет времени? — спросил Пелорат.

— Немного. Основная тяжесть работы ложится на компьютер, я только указываю ему, что делать. Вот на что действительно уйдет время, так это на проверку результатов. Мне нужно удостовериться, что они правдоподобны и что в мои команды не вкралась ошибка. Если бы я был лихачом и абсолютно верил в себя и компьютер, я мог бы все это проделать за пару минут.

— Это поистине удивительно, — сказал Пелорат, — подумать только, как много делает для нас компьютер! Я все время об этом думаю. Что бы вы делали без него?

— Что бы я делал без гравитического корабля? Что бы я делал без астронавигационной подготовки? Что бы я делал, если бы за мной не стояли двадцать тысяч лет гиперпространственной технологии? Признаем факт, что я — это я, здесь и сейчас. Представим, что мы в будущем, через двадцать тысяч лет. Какие технологические чудеса мы возблагодарим тогда? Или, может быть, через двадцать тысяч лет человечества уже не будет?

— Вероятно, будет, — ответил Пелорат. — Даже если мы не станем частью Галаксии, у нас для руководства останется психоистория.

Тревиц оторвал руки от компьютера и повернулся в кресле.

— Пусть вычисляет сам, — пробормотал он, — и пусть все проверяет по нескольку раз. Спешки нет.

Он испытующе посмотрел на Пелората и сказал:

— Психоистория! Вспомните, Янов, дважды эта тема всплывала на Компореллоне и дважды ее характеризовали как суеверие. Сначала это сказал я, а потом то же самое сказал Дениадор. Не является ли психоистория суеверием Сообщества? Разве это не убеждение без свидетельств и доказательств? Как вы думаете, Янов? Это скорее ваша область, чем моя.

— Почему же без свидетельств, Голан? — сказал Пелорат. Изображение Селдона появлялось в Хранилище много раз и обсуждало происходившее. Он ведь не мог знать, что произойдет, если бы не предсказал это при помощи психоистории.

— Звучит впечатляюще, — сказал Тревиц. — Правда, во времена Мула он ошибся, но все равно. И все-таки, тут есть неприятный оттенок магии. Такие трюки способен выполнить любой фокусник.

— Фокусник не может предсказывать события на века вперед.

— Фокусник вообще не делает на самом деле того, во что он заставляет вас поверить.

— Я не могу, Голан, представить себе трюк, который позволил бы мне предсказать, что случится через пять веков.

— Вы также не можете представить себе трюк, который позволил бы фокуснику прочитать записку, спрятанную внутри псевдогиперкуба, спрятанного на непилотируемом орбитальном спутнике. Тем не менее, я видел, как фокусник это сделал. Вам не приходило в голову, что Капсула Времени вместе с изображением Селдона подготавливается правительством?

Видно было, что это предположение вызвало отвращение Пелората.

— Они на это не пошли бы, — сказал он.

Тревиц презрительно хмыкнул.

— И если бы они попытались, — добавил Пелорат, — их поймали бы.

— Не уверен. Однако суть в том, что мы совершенно не знаем, как работает психоистория.

— Я не знаю, как работает ваш компьютер, но он работает.

— Зато другие знают, как он работает. А если бы никто не знал, как он работает? Тогда, если бы он сломался, мы ничего не смогли бы сделать. И если психоистория неожиданно перестанет работать…

— Второе Сообщество знает, как работает психоистория.

— Откуда вы знаете, Янов?

— Так говорят.

— Говорить можно что угодно… О-о, у нас есть расстояние до Запретной планеты. Надеюсь, достаточно точное. Изучим числа.

Тревиц долго вглядывался в экран, и губы его иногда шевелились, как будто он что-то вычислял в уме. Потом он спросил: — Что делает Блисс?

— Она спит, старина, — виновато сказал Пелорат, — ей нужен сон, Голан. Связь с Геей через гиперпространство требует большого расхода энергии.

— Надо думать, — ответил Тревиц и снова повернулся к компьютеру. Он положил руки на контакты и пробормотал: — Я разрешу ему сделать несколько Прыжков с проверкой после каждого. — Потом он отнял руки и сказал: — Я спрашиваю серьезно, Янов. Что вы знаете о психоистории?

— Ничего, — смущенно сказал Пелорат. — Историки — а я историк — бесконечно далеки от психоисториков… Я, конечно, знаю два фундаментальных принципа психоистории, но их все знают.

— Даже я. Первый — число рассматриваемых людей должно быть достаточно велико для статистического анализа. Но сколько это "достаточно велико"?

— Последняя оценка населения Галактики, — ответил Пелорат, — что-то около двадцати квадриллионов, и, возможно, она занижена. Этого, конечно, достаточно.

— Как знать…

— Но психоистория действительно работает, Голан. Что бы вы ни говорили, она работает.

— А второй принцип, — сказал Тревиц, — состоит в том, что люди не должны знать о психоистории, потому что это знание искажает их реакции… Но на самом деле люди знают о психоистории.

— Люди знают только о том, что она существует, старина. Это не в счет. Второй принцип требует, чтобы люди не знали предсказаний психоистории, а они и не знают. За исключением того, что знает Второе Сообщество, но оно — особый случай.

— И вся психоистория разработана на основе только этих двух принципов. Трудно поверить.

— Не только, — возразил Пелорат. — Есть еще усовершенствованная математическая техника для сложных статистических расчетов. По общепринятой версии Хари Селдон создал психоисторию, взяв за образец кинетическую теорию газов. Молекулы газа движутся хаотически, и мы не можем рассчитать движение отдельных молекул; тем не менее, пользуясь статистическими данными, мы можем определить законы, управляющие поведением газа, с высокой точностью. Аналогичным образом Селдон намеревался рассчитать общее поведение человеческих масс. Хотя поведение отдельных людей так рассчитать нельзя.

— Но люди не атомы.

— Верно, — сказал Пелорат. — Человек имеет разум, поведение человека настолько сложно, что производит впечатление свободного волеизъявления. Как с этим справился Селдон, я не понимаю и вряд ли понял бы, если бы кто-нибудь попытался мне объяснить. Но он это сделал.

— И все это зависит, — сказал Тревиц, — от людей, которые одновременно многочисленны и не осведомлены. Не кажется ли вам, что для возведения колоссальной математической постройки это довольно зыбкий фундамент? Если в действительности эти требования не выполняются, все рушится.

— Но, поскольку План не рухнул…

— Или, если требования не то чтобы неверны, а просто слабее, чем предполагалось, План может проработать несколько веков, а потом, достигнув какого-то кризиса, рухнуть. Как это случилось однажды при Муле… Или: что, если существует третий принцип?

— Какой еще третий принцип? — слегка нахмурился Пелорат.

— Не знаю, — сказал Тревиц. — Доказательство может быть логичным и изящным и все же содержать неявную неточность. Может быть, третий принцип — что-то настолько простое и обычное, что никому не пришло в голову упоминать о нем.

— Если предположение настолько очевидно, оно должно быть достоверным.

— Если бы вы так же хорошо знали историю науки, Янов, сказал Тревиц, — как вы знаете просто историю, вы бы знали, насколько это неверно… Но я вижу, что мы уже в окрестностях звезды Запретной планеты.

В центре экрана сияла звезда, настолько яркая, что экран автоматически отфильтровал свет, и остальные звезды на экране стали не видны.

Удобства для личной гигиены на борту "Далекой Звезды" были компактными, использование воды ограничивалось в разумных пределах, чтобы не перегружать систему регенерации. Пелорат и Блисс получали по этому поводу строгие напоминания от Тревица.

Но, несмотря на это, Блисс всегда выглядела свежей, ее темные волосы блестели, а ногти сверкали.

Она вошла в пилотскую кабину со словами:

— Вот вы где!

Тревиц поднял глаза и ответил:

— Ничего удивительного. Вряд ли мы вышли бы из корабля. Вы нашли бы нас за тридцать секунд, даже если бы не могли обнаружить ментально.

— Это выражение, — сказала Блисс, — только форма приветствия, и вы знаете, что не должны воспринимать его буквально. Где мы?… и не отвечайте: "В пилотской каюте".

— Дорогая, — сказал Пелорат, протянув к ней руку, — мы находимся во внешней области планетной системы Запретной планеты.

Она подошла к нему и положила руку ему на плечо, а Пелорат обнял ее за талию.

— Не очень-то она запретная, — сказала Блисс. — Нас ничто не остановило.

— Она Запретная только потому, — сказал Тревиц, — что Компореллон и другие планеты второй волны колонизации прекратили контакты с планетами первой волны колонизации, с планетами космитов. Если мы не чувствуем себя связанными этими обстоятельствами, что может нас остановить?

— Если космиты уцелели, они тоже могли изолироваться от второй волны колонизации. Нельзя утверждать, что они не против нашего вторжения, только потому, что мы не прочь к ним вторгнуться.

— Да, — возразил Тревиц. — Но только если они существуют. Пока что мы еще не узнали, существуют ли их планеты. Я вижу только обычные газовые гиганты, два из них совсем небольшие.

— Но, — поспешно вставил Пелорат, — это еще ничего не значит. Обитаемая планета должна быть намного меньше и ближе к солнцу. На этом расстоянии в блеске солнца ее трудно различить. Чтобы обнаружить пригодную для обитания планету, нам нужно совершить микро-Прыжок внутрь системы. — Все это Пелорат говорил гордо, тоном опытного космического путешественника.

— Почему же мы не движемся? — спросила Блисс.

— Не так быстро, — ответил Тревиц. — Сейчас компьютер проверяет, нет ли признаков искусственных сооружений. Мы будем продвигаться внутрь шаг за шагом и после каждого шага проверяться. Если понадобится, сделаем десяток шагов. Я бы не хотел попасться, как мы попались, приближаясь к Гее. Помните, Янов?

— Я согласен хоть каждый день попадаться в такие ловушки, сказал Пелорат. — Геянская ловушка принесла мне Блисс. — И Пелорат с нежностью посмотрел на нее.

— Вы мечтаете каждый день получать по новой Блисс? улыбнулся Тревиц.

Пелорат обиделся, а Блисс сказала с ноткой раздражения:

— Мой добрый мальчик или как вас там называет Пел. Вы можете продвигаться и быстрее. Пока я с вами, вы не попадете в ловушку.

— Могущество Геи?

— Я действительно могу обнаруживать другие разумы.

— Вы уверены, что вам хватит сил, Блисс? Я так понял, что вам приходится тратить много энергии на контакт с Геей и надо много спать… Насколько можно полагаться на ваши силы на таком удалении от Геи?

Блисс вспыхнула.

— Сила моей связи с Геей достаточна, — сказала она.

— Не обижайтесь. Я только спросил… Или вам кажется, будто я считаю, что вы недостаточно принадлежите Гее? Я не Гея, я отдельный независимый индивидуум. Это означает, что, как бы далеко от своей планеты и народа я ни забрался, я останусь Голаном Тревицем. И все мои способности остаются при мне. Если бы я оказался в космосе, отрезанный от всех людей, без связи, я все равно остался бы собой. Может быть, я не сумел бы выжить, но умер бы я, оставаясь Голаном Тревицем.

— Один в космосе, — сказала Блисс, — не имея возможности позвать на помощь своих товарищей, вы стали бы ничтожеством по сравнению с собой как частью общества. И вы это знаете.

— И все-таки не таким ничтожеством, — сказал Тревиц, — как в вашем случае. Связь между вами и Геей гораздо сильнее, чем между мной и моим обществом. И ваша связь протягивается через гиперпространство, требует энергии для поддержания, а без этой связи вам приходится чувствовать себя гораздо более ничтожной частицей, чем мне.

Юное лицо Блисс стало суровым, она показалась не то чтобы не молодой, а не имеющей возраста, более Геей, чем Блисс, своим видом как бы опровергая аргумент Тревица. Она сказала:

— Даже если бы все было так, как вы говорите, Тревиц, неужели вы думаете, что за преимущества не надо платить? Разве не лучше быть теплокровным существом, как вы, чем холоднокровным, вроде рыбы или?…

— Черепахи, — пришел на помощь Пелорат. — На Терминусе их нет, но на некоторых планетах есть. У них панцирь, и они медленно движутся, но долго живут.

— Хорошо, — продолжила Блисс, — разве не лучше быть человеком, чем черепахой? Разве не лучше быть мыслящим существом с быстрыми реакциями, чем медленно ковылять и лишь смутно сознавать свое непосредственное окружение?

— Лучше, — сказал Тревиц, — ну и что?

— Разве вы не платите за теплокровность? Вы ведь расходуете гораздо больше энергии, чем черепаха. Вы должны много есть, чтобы поддерживать свою теплокровность. Вы начали бы страдать от голода и умерли бы гораздо раньше, чем черепаха. Но разве вы предпочли бы долгую и медленную жизнь черепахи? Вы же предпочитаете быть человеком и платить за это соответствующую цену?

— Точна ли ваша аналогия, Блисс?

— Не совсем, Тревиц, потому что у Геи положение намного лучше. Обычно мы не тратим лишнюю энергию, когда компактно живем на Гее. Расход энергии возрастает, когда часть Геи удалена на гиперпространственные расстояния… И вспомните, что вы сделали выбор в пользу Галаксии. В любом месте Галактики вы будете частью Галаксии, и тогда, чтобы остаться связанным с целым, не понадобится больших затрат энергии. Вот в пользу чего вы сделали выбор, Тревиц. Как вы можете сомневаться в его правильности?

Тревиц в раздумье наклонил голову.

— Возможно, — наконец сказал он, подняв глаза, — я и сделал хороший выбор, но мне надо в этом убедиться. Это важнейшее решение в истории человечества, и я должен убедиться, что выбрал правильно.

— Чего же вам еще нужно?

— Не знаю что, но я найду это на Земле, — с абсолютной убежденностью сказал Тревиц.

— Голан, — сказал Пелорат, — смотрите, звезда стала диском.

И действительно. Компьютер, не обращая внимания на споры людей, занимался своим делом и шаг за шагом приблизился к звезде, достигнув установленного Тревицем расстояния.

Они по-прежнему оставались далеко от плоскости эклиптики, и компьютер разделил экран на три части, чтобы показать каждую из трех малых внутренних планет.

Лишь на самой внутренней из них температура укладывалась в диапазон, при котором вода была жидкой, к тому же на ней имелась кислородная атмосфера. Тревиц подождал, пока компьютер вычислил орбиту этой планеты, и объявил:

— Перед нами пригодная для обитания планета. С высокой вероятностью пригодная.

— Ура! — воскликнул Пелорат, его лицо сияло.

— Боюсь, однако, — заметил Тревиц, — что гигантского спутника здесь нет. Собственно, пока не заметно вообще никакого спутника. Так что это не Земля. По крайней мере, по преданию.

— Ничего, Голан, — сказал Пелорат. — Я так и знал, что мы не найдем здесь Землю, когда увидел, что ни у одного из газовых гигантов нет необычных колец.

— Ну что ж, прекрасно, — сказал Тревиц. — Следующий наш шаг — узнать, что за жизнь населяет эту планету. На ней кислородная атмосфера, значит, есть растительность, но…

— Животные тоже, — прервала Блисс, — и много.

— Что? — Тревиц повернулся к ней.

— Я их чувствую. Слабо на этом расстоянии, но эта планета, безусловно, обитаема.

"Далекая Звезда" находилась на полярной орбите около Запретной планеты. На этом расстоянии период обращения составлял немного больше шести суток. Тревиц не спешил сходить с орбиты.

— Раз планета населена, — пояснил Тревиц, — согласно сведениям Дениадора, эту планету когда-то населяли космиты колонисты первой волны. У них, может быть, по-прежнему передовая технология, и, может быть, они не питают дружеских чувств к колонистам второй волны. Мне бы хотелось, чтобы они как-нибудь себя обнаружили и мы узнали о них побольше, прежде чем отважимся на посадку.

— Откуда им знать, что мы здесь? — спросил Пелорат.

— Мы бы на их месте узнали. Я должен предположить, что они попытаются вступить с нами в контакт. Они даже могут вылететь и напасть на нас.

— Но если у них действительно передовая технология и они набросятся на нас, мы окажемся беззащитными перед…

— Ну уж нет, — сказал Тревиц. — Технологический прогресс это не обязательно что-то цельное. Может быть, в чем-то они и опередили нас, но наверняка не в межзвездных путешествиях. Ведь это мы нашли их; и со времен Империи что-то не слышно, чтобы они путешествовали в космосе. Вряд ли у них большие успехи в астронавтике. Несмотря на то что мы безоружны, если они вышлют против нас военный корабль, они нас не поймают… Нет, мы не окажемся беззащитными.

— Может быть, у них успехи в менталике? Может быть, Мул был космитом?…

— Мул не мог быть сразу и космитом, и геянином, — Тревиц передернул плечами. — Геяне говорили, что он был геянином с отклонениями.

— А еще, — заметил Пелорат, — были теории (конечно, их нельзя принимать всерьез), что Мул был механическим изделием, роботом, другими словами.

— Если здесь есть ментальная опасность, — сказал Тревиц, положимся на Блисс. Она сможет это нейтрализовать… Кстати, она спит?

— Спала, — сказал Пелорат, — но, когда я выходил из каюты, она ворочалась.

— Ворочалась? Если начнутся какие-то события, вам придется быстро ее разбудить, Янов.

— Да, Голан, — спокойно ответил Пелорат.

Тревиц переключил свое внимание на компьютер.

— Меня беспокоят, — сказал он, — таможенные станции. Обычно они служат признаком того, что планета населена людьми с передовой технологией, но эти…

— Что-то не так?

— Да. Во-первых, они архаичны, им, возможно, тысячи лет. Во-вторых, нет никакого излучения, кроме теплового.

— Как теплового?

— Тепловое излучение исходит от любого предмета, который нагрет больше, чем окружающая среда, и именно его излучают таможенные станции. Если бы на станциях работали какие-нибудь приборы, обязательно происходила бы утечка излучения с нетепловым спектром. Так что либо эти станции пусты, возможно, даже многие тысячи лет, либо технология здесь так развита, что может не допускать утечки излучения.

— Возможно, — сказал Пелорат, — что на планете есть высокоразвитая технология, но таможенные станции пусты потому, что планету так давно не посещали, что они уже не ждут никого.

— Может быть… Или это какая-то ловушка.

Вошла Блисс, и Тревиц, заметив ее краем глаза, проворчал:

— Да, вот мы где.

— Вижу, — сказала Блисс, — и по-прежнему на той же орбите. Уж настолько-то я разбираюсь.

Пелорат поспешно объяснил:

— Голан проявляет осторожность, дорогая. Похоже, таможенные станции пусты, и мы не знаем, что это значит.

— Можно не волноваться по этому поводу, — безразличным тоном сказала Блисс. — На планете, вокруг которой мы обращаемся, нет различимых признаков разумной жизни.

— О чем вы говорите? — Тревиц удивленно уставился на нее. Вы же говорили…

— Я говорила о животной жизни. Она есть. Но откуда вы взяли, что животная жизнь обязательно подразумевает человеческую жизнь?

— Почему вы сразу не сказали?

— Потому что на том расстоянии я не могла различить. Я безошибочно ощущала поток животных нервных импульсов, но так далеко невозможно было отличить бабочек от людей.

— А теперь?

— Теперь мы намного ближе. Вы, наверное, думали, что я спала, но я не спала или, во всяком случае, недолго. Я изо всех сил "вслушивалась", ловила признаки сложной ментальной деятельности, которые указывали бы на присутствие разума.

— И ничего нет?

— Я предполагаю, — с неожиданной осторожностью сказала Блисс, — что, если я ничего не обнаружила на этом расстоянии, на планете не может быть больше нескольких тысяч людей. Если мы подойдем поближе, я смогу судить точнее.

— Тогда другое дело, — в некотором замешательстве проговорил Тревиц.

— Полагаю, — сказала Блисс, у которой был сонный и, следовательно, несколько раздраженный вид, — что вы можете оставить исследование излучения, заключения и дедукцию и чем вы там еще занимались. Мои геянские органы чувств эффективнее и надежнее. Может быть, вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что лучше быть геянином, чем изолятом.

Тревиц помедлил с ответом, стараясь сдержать гнев. Заговорил он вежливо, почти официально:

— Благодарю вас за информацию. Тем не менее, вы должны понять, что, если прибегнуть к аналогии, мысль об улучшении моего обоняния — недостаточный мотив для меня, чтобы отказаться от человеческого облика и стать породистой ищейкой.

Они прошли облачный слой, двигаясь сквозь атмосферу, и теперь Запретная планета стала видна. Ее поверхность выглядела странно, с проплешинами, как будто траченная молью.

На полюсах находились небольшие ледовые районы. Горы выветрились; кое-где виднелись ледники, эти районы тоже были небольшими. И пустыни были небольшими и весьма рассеянными.

В остальном планета выглядела прекрасно. Континенты изогнулись, образуя протяженные береговые линии и роскошные прибрежные равнины. Пышные лесные полосы в зонах тропического и умеренного климата чередовались с лугами, и все же проплешины нарушали картину природы. В лесах попадались области с деревьями, лишенными листьев, а на лугах встречались участки с редкой и чахлой растительностью.

— Какое-нибудь заболевание растений? — с недоумением спросил Пелорат.

— Нет, — ответила Блисс, — это нечто худшее и более постоянное.

— Я видел много планет, — сказал Тревиц, — но такого не видел.

— Я видела немного планет, — сказала Блисс, — но я знаю мнение Геи. Это то, чего следовало ожидать на планете, с которой исчезло человечество.

— Почему? — спросил Тревиц.

— Подумайте, — ехидно сказала Блисс. — Ни на одной населенной планете нет экологического равновесия. Возможно, на Земле оно было, потому что там были эпохи без человека, и там должно было существовать равновесие конечно, непрерывно изменяющееся. Но на всех других планетах люди старательно терраформировали новую окружающую среду. И экологические системы, которые создавали люди, оказывались несбалансированными. Число видов неизменно ограничивалось нужными и теми, которых невозможно было не допустить…

— Знаете, что мне это напоминает? — сказал Пелорат и добавил: — Прости, дорогая, я хочу это рассказать сейчас, пока не забыл. Есть старый миф о сотворении мира. На планете была создана жизнь, и она состояла из ограниченного числа видов, только тех, которые были полезны или приятны человеку. Первые люди сделали какую-то глупость, неважно какую, старина, потому что старые мифы обычно символичны и все только запутывается, если их понимать буквально. И почва этой планеты была проклята. Это проклятие формулировалось так: "Терние и волчцы произрастит она тебе". Хотя на архаическом галактическом оно звучит лучше. Я думаю, однако, в самом ли деле это проклятие? Может быть, для экологического равновесия нужны вещи, которые людям не нравятся, например "терние и волчцы".

— Удивительно, Пел, — улыбнулась Блисс, — как тебе все напоминает о легендах. Люди, терраформируя планету, отбрасывают "терние и волчцы", что бы это ни значило, и после этого приходится все время прилагать усилия для сохранения экологии планеты. Самоподдерживающегося объекта, такого, как Гея, не получается. А получается скорее разношерстное собрание изолятов. И если человечество исчезает, то исчезает его направляющая рука, и структура жизни на планете начинает разваливаться. Планета растерраформируется.

— Если это и происходит, — скептически заметил Тревиц, — то не быстро. Эта планета, возможно, уже двадцать тысяч лет без людей, и все же ее большая часть выглядит очень хорошо ухоженной.

— Конечно, — сказала Блисс, — это зависит от того, насколько хорош был первоначально установленный баланс. В конце концов, двадцать тысяч лет — большой срок в человеческих делах, но для жизни планеты это, можно сказать, вчера.

— Полагаю, — сказал Пелорат, вглядываясь в череду ландшафтов, — если планета деградирует, то людей тут нет.

— Я по-прежнему не обнаруживаю мыслительной деятельности, сказала Блисс, — и тоже думаю, что людей тут нет. Однако я "слышу" постоянный "гул" сознания низших уровней, сознания достаточно высокого, чтобы представлять птиц или млекопитающих. И все-таки я не уверена, что растерраформированность служит достаточным доказательством отсутствия людей. Планета может начать разрушаться и при людях, если они не понимают, как важно сохранять среду обитания.

— Конечно, — заметил Пелорат, — такое общество быстро разрушится. Я не думаю, что люди могут не понимать, как важно поддерживать факторы, от которых зависит их жизнь.

— У меня нет твоей приятной веры в здравый смысл, — сказала Блисс. — Мне кажется, что общество изолятов местные и даже индивидуальные заботы может поставить выше общепланетных.

— Я думаю, что прав Янов, — сказал Тревиц. — Населенных планет миллионы, и ни одна не погибла от растерраформированности, так что ваш страх перед изолятами преувеличен, Блисс.

Корабль вышел из дневного полушария и вошел в ночь. Казалось, что быстро сгустились сумерки и наступила темнота, только звезды светились в тех местах, где небо было ясным.

Корабль поддерживал высоту точным измерением атмосферного давления и гравитационного поля планеты. Они летели выше гор, но на всякий случай компьютер ощупывал дорогу впереди своими микроволновыми пальцами.

Глядя на бархатную черноту ночной стороны, Тревиц задумчиво сказал:

— Наиболее убедительным признаком отсутствия людей мне кажется темнота. Ни одно технологическое общество не может обойтись без освещения… Как только выйдем на дневную сторону, будем садиться.

— Зачем? — сказал Пелорат. — Там же ничего нет.

— Кто сказал, что там ничего нет?

— Блисс. И вы.

— Нет, Янов. Я сказал, что нет излучения от технологических источников. А Блисс сказала, что нет признаков мыслительной деятельности человека. Но это не значит, что там ничего нет. Даже если там нет людей, должны быть какие-нибудь реликты. Ведь я ищу информацию, Янов, и остатки технологии могут что-то дать.

— После двадцати тысяч лет? — голос Пелората звучал резко.

— Что может сохраниться за двадцать тысяч лет, по-вашему? Не уцелеют ни фильмы, ни рукописи, ни книги. Металл заржавеет, дерево сгниет, пластик рассыплется в порошок. Даже камни потрескаются и выветрятся.

— Возможно, прошло и не двадцать тысяч лет. Я упомянул этот срок как наиболее долгий, потому что компореллонская легенда считает, что двадцать тысяч лет назад эта планета процветала. Но предположим, что последние люди вымерли, исчезли или сбежали только тысячу лет назад.

Ночная сторона кончилась, для "Далекой Звезды" наступил рассвет, почти мгновенно сменившийся солнечным днем.

"Далекая Звезда" нырнула вниз и поплыла медленнее. Теперь детали поверхности планеты стали ясно видны. На море у берегов континентов виднелись маленькие острова, покрытые зеленой растительностью.

— Я думаю, — сказал Тревиц, — надо поближе изучить испорченные области. Экологическое равновесие должно быть сильнее нарушено там, где была больше плотность населения. Эти области — ядра растерраформирования. Как вы думаете, Блисс?

— Возможно. Во всяком случае, там лучше, чем среди густой растительности, видны следы человеческих поселений.

— Я подумал, — сказал Пелорат, — что на планете может установиться экологическое равновесие за счет того, что разовьются новые виды.

— Может быть, Пел, — сказала Блисс. — Все зависит от того, насколько серьезно нарушено равновесие с самого начала. И для возникновения новых видов двадцати тысяч лет недостаточно, тут нужны миллионы лет.

"Далекая Звезда" больше не обращалась вокруг планеты. Она медленно плыла над полосой рассеянных пустошей шириной в пятьсот километров, прерываемых кое-где кустарниками и редкими группами деревьев.

— Что вы думаете об этом? — неожиданно спросил Тревиц, показывая на экран.

Корабль остановился и завис в воздухе. Послышался слабый гул, когда гравитические двигатели переключились на вертикальную тягу, почти полностью нейтрализуя гравитационное поле планеты.

Там, куда показывал Тревиц, ничего особенного заметно не было. Были беспорядочные бугорки голой почвы и редкая трава.

— Мне это ничего не напоминает, — сказал Пелорат.

— В этом беспорядке есть прямые линии, — сказал Тревиц. — И еще можно различить, что некоторые линии параллельны, а под прямым углом тоже идут еле заметные линии. Видите? Видите? Совершенно ясно, что это человеческая архитектура, следы фундаментов и стен.

— Предположим, — сказал Пелорат. — Но ведь это руины. Для археологических раскопок нужны годы, чтобы должным обра…

— Нет, тратить время на раскопки мы не можем. Проследим, куда ведут линии, может быть, что-то осталось на поверхности?

И на одном конце древнего города, в месте, где деревья стояли немного гуще, они обнаружили стены, частично еще стоявшие.

— Для начала достаточно, — сказал Тревиц. — Садимся.