"Улыбка Мицара" - читать интересную книгу автора (Белов Михаил Прокопьевич)

Глава Пеpвая ИГНАТ ЛУНЬ ВЫБИРАЕТ ЗВЕЗДУ

Игнат Лунь включил автоуправление, приземлился на шоссе и вышел из машины. Сугробы по обеим сторонам дороги достигали почти двухметровой высоты. За ними ничего нельзя было разглядеть. Виднелись только снежные стены, над которыми струилось синее небо. Пахло хвоей и смолой. Лунь глубоко и с наслаждением вдохнул морозный воздух и двинулся вперед по шоссе.

В Институте космонавтики студенты добродушно посмеивались над старыми профессорами, бывшими космонавтами, которые, как дошколята, восторгались и снегом, и цветами, и прозрачной водой ручейка… И только побывав в космосе, Лунь понял их чувства. У того, кто долго бродил в космических просторах, во сто крат сильнее и живее чувство красоты и величия Земли. Он без конца будет любоваться красотой родной планеты и жадно дышать ее животворным воздухом…

Дорога круто пошла в гору. Лунь остановил машину, которая медленно двигалась за ним, и открыл дверцу. Вдруг над его головой неожиданно промелькнуло что-то и врезалось в сугроб. Лыжник. Лунь поспешил к нему и помог подняться.

— Вы не ушиблись?

— Нет.

Лицо лыжника было в снегу. По голосу Лунь догадался, что перед ним женщина.

— Так и шею можно сломать, — грубовато сказал он, стряхивая снег с голубой куртки незнакомки.

— Не сломала же, — засмеялась она.

Рядом плавно опустился ярко-красный автоплан. Молодой человек выбрался из кабины и подошел к лыжнице.

— Вы проиграли пари, Мадия, — сказал он.

На Луня он не обращал внимания.

— Странное пари, — пробормотал Лунь.

Незнакомец обернулся к нему. Лунь увидел энергичное красивое лицо, черные глаза и холодную улыбку.

— Спасибо за помощь! — звонко крикнула девушка, открывая дверцу автоплана.

Лунь сел в свою машину, резко набрал высоту. Взору открылась широкая долина Амура. Золотистый туман скользнул над голубыми торосами. Гребни сопок, покрытые снегами, темными лесами, пересекались и тянулись вдаль.

За первой грядой сопок вставала вторая, третья… И все они горели на солнце так весело, так ярко, что невозможно было оторвать взор…

Автоплан подходил к Хабаровску. Дома из белого, голубого, кремового пластика, легкие и воздушные. Кварцевые купола обсерваторий Звездного Совета… Высоко в небе над городом плыли слова из неоновых огней: «Чемпионат Планеты по хоккею с мячом».

«Неужели опоздал?» — подумал Лунь и включил телеэкран. В кабину ворвался ураганный гул людских голосов. Шла церемония подъема флага. Капитаны команд под звуки торжественного марша освободили от строп огромный прозрачный шар с красно-белым флагом чемпионата. Он медленно поднялся в синее небо и замер над стадионом. Свисток судьи — и матч начался. Сквозь многоголосый шум комментатор сообщал составы команд. Лунь, как ни вслушивался, ничего разобрать не мог. Он выключил телеэкран. Теперь уже близко, за памятником Гагарину, на амурском льду — стоянка машин.

Пятидесятиметровая скульптура Гагарина, высеченная из цельного бледно-голубого камня, стояла на пьедестале, сложенном из глыб черного диорита. Глыбы теснились в живописном беспорядке, и оттого казалось, что Первый Космонавт поднимается из глубин земли. Вся его фигура — порыв, вдохновение. В вытянутой руке — голубой шар. Звезда. Она днем и ночью мерцает, маня людей в космические просторы. Памятник олицетворял великое время, когда буйный ветер открытий гнал землян к далеким звездам, когда чужие солнца согревали звездолетчиков, когда разум человека познал очень малое — зарождение жизни и очень большое — рождение галактик.

Поставив машину, Лунь поспешил на стадион. Полные трибуны зрителей. Многотысячный говор. Автопланы окружили стадион с воздуха. В открытых настежь кабинах — сотни болельщиков. Лунь сел в удобное кресло. Два места рядом пустовали. На поле шел захватывающий поединок. Кто-то говорил Луню, что за последние пять веков мало что изменилось в правилах этой игры. Только темп так убыстрился, что судить матчи стало невероятно трудно, и эту нелегкую задачу возложили на роботов… Ну, роботы не ошибались. А болельщики все равно, как в старину, кричали: «Судью на мыло!»

Лунь весь отдался игре, едва заметив, как запоздавший зритель занял свободное кресло рядом.

Первый тайм подходил к концу. Игра обострилась. Судья-робот удалил сразу двух игроков. Мяч ушел на угловой. Бело-красные выстроились у ворот. Свисток — и мяч влетел в ворота.

Лунь откинулся на спинку кресла. На стадионе стоял невероятный гул. Автопланы, как стая гусей, покидали стадион. Лунь выдвинул перед собой столик. Бутылки с напитком.

— За победу! — раздался голос рядом.

Конечно же, это она, неудачливая лыжница! Ему вдруг стало весело.

— Везет мне. Судьба, значит, такая: быть там, где вы.

— Судьба? — Она засмеялась. — Просто случай.

Во втором тайме Лунь смотрел не столько на ледяное поле, сколько на соседку. Она оказалась азартной болельщицей и, кажется, не замечала его взглядов. Всем телом подавшись вперед, кричала:

— Чарлз, шайбу!

А Чарлз, выступающий под девятым номером, как метеор, носился по полю. Лунь узнал в нем спутника Мадии. Бомбардир делал великолепные финты. Пружинясь, перепрыгивал частокол клюшек. Верткий красный мяч словно прилип к его клюшке. Казалось, мяч вот-вот влетит в ворота и на табло вспыхнет победный красный сигнал. Но в последнюю секунду на штрафной площадке противника девятый номер потерял мяч. Этот игрок экстракласса один хотел пройти через все поле и забить гол. Но один не пройдешь…

«Марсианин», — со злостью подумал о нем Лунь. Его больше не заражало волнение зрителей. Красный мячик с реактивной скоростью метался с одного края поля на другой. Пронзительно свистел судья. Глухой голос диктора сообщал фамилии игроков, удаленных с поля.

Соседка неожиданно поднялась к пошла к выходу. Лунь догнал ее.

— Меня зовут Игнат Лунь, — сказал он. — Три дня назад срочно отозвали с Венеры.

Она внимательно посмотрела на него:

— Вы предлагаете знакомиться? Я Мадия Тарханова.

— Поедемте в новый город?

— Согласна. — Мадия кивнула головой.

На автоплане они пересекли Амур и очутились в новом городе. Здесь не было привычных улиц, что еще встречались в старой части города. Дома, открытые воздуху и свету. Площадь. Пять великолепных зданий. Самое близкое — Дворец искусств, легкий, нарядный и в то же время монументальный. Казалось, что здание плывет по равнине, едва касаясь земли стреловидными опорами. Рядом — Восточный институт космонавтики распластанное здание, которое, как мощная плита, стягивало две насыпи. Наверху купол обсерватории, огромная чаша актового зала из кварца, а позади — строгая вертикаль учебных корпусов.

Автоплан ехал по внешнему кольцу площади. Солнечные лучи скользили по лицу Мадии.

— Пообедаем? — спросил Лунь, останавливая машину на стоянке в углу площади.

— С удовольствием съела бы отбивную. Моя бабушка чудесно их готовила.

— А вы? Вы что-нибудь умеете делать?

Мадия засмеялась:

— Могу выпрыгнуть из автоплана. Вы это уже видели.

— Зачем этот риск?

— А вы боитесь риска?

— Могу рисковать только во имя большой цели. Я еще не кончил расчеты со Вселенной.

— Зачем вам Вселенная? Она хороша издали и только ночью, когда зажигаются звезды.

— Значит, вы не хотите в космос?

Она пожала плечами:

— Космос для меня слишком просторное платье, хотя очень модное за последние пять веков. А вы, звездолетчики, по-видимому, ничего не признаете, кроме звезд. Космос. Черная бездна. Галактики. Чужие солнца… Это не влечет меня. Чарлз…

— Чарлз? Кто он? — прервал ее Лунь.

— Товарищ по институту.

— Это он, очевидно, так отчаянно вызывает вас.

Мадия вынула сумку и нажала на кобальтово-синюю кнопку. На сумке засветился маленький экран и появилось изображение Чарлза.

— Мадия, где вы? — нетерпеливо спрашивал он. — Почему ушли с матча? Вы одна?

— Отвечаю по порядку. — Мадия шутливо поклонилась Чарлзу. — Нахожусь на проспекте Комарова. Матч мне не понравился. Вы играли один. А один в поле не воин. И, в-третьих, я — со спутником. Еще вопросы будут?

Лицо Чарлза омрачилось:

— Я забил два мяча. Слышите? Два… Скажите, с кем вы?

Мадия взглянула на Луня и улыбнулась:

— Не имеет значения.

— Встречаю в пять у Дворца искусств. Слышите, в пять? Вы обещали вечер провести со мной.

Настроение у Луня испортилось, хотя, казалось бы, для этого не было особых причин. Некоторое время они молча шли по тихому проспекту. В воздухе бесшумно реяли автопланы, видимо, болельщики возвращались с хоккейного матча.

В кафетерии народу было немного. Подавали роцы — роботы обслуживающего центра планеты.

— Черт бы их побрал, — пробормотал Лунь.

— Кого это вы ругаете?

— Роцев.

Мадия облокотилась на стол.

— Вы, звездолетчики, старомодны. Роцы великолепны. Смотрите, как шагают.

Конструкторы придали роцам облик старомодных ресторанных официантов. Один из них остановился перед столиком. На нем черная пара. Белоснежная накрахмаленная сорочка с манжетами. Бордовая бабочка. И безукоризненно красивое лицо. Слишком красивое, чтобы быть живым.

Лет тринадцать назад, когда ввели институт роцев, космонавты на своей подмосковной даче в первую же ночь заперепрограммировали всех роботов. Утром можно было видеть потешную сцену: роботы выстроились перед кафетерием в небольшую колонну и строем пошли к озеру — топиться. Звездолетчики демонстративно отказывались от услуг роботов. Конечно, космонавты не были в претензии к работникам обслуживающего центра. Но людям земных профессий трудно было понять звездолетчиков. Между тем их неприязнь к роботам объяснялась легко. Долгие годы скитаний в космосе со субсветовой скоростью. Звездный мир, загадочный, молчаливый, которому нет ни начала, ни конца. И общество роботов. Да, они незаменимые помощники звездолетчиков. Самое трудное, самое тяжелое ложится на плечи этих умных машин. Лунь уважал их. Но звездолетчику, вернувшемуся из полета, хочется видеть живое лицо, слышать живой человеческий голос…

— Ваш спутник недоволен обслуживанием? — вежливо спросил роц Мадию.

Лукаво глядя на Луня, Мадия с самым серьезным видом объяснила:

— Мой спутник явился с другой планеты и еще не знаком с нашими обычаями. Он считает противоестественным, что на Земле роботов сделали похожими на людей. Он недоволен, что у нас за столом обслуживают машины. Я же восхищаюсь роцами.

— Благодарю. — Роц наклонил голову с безукоризненным пробором. — Только я не машина. Передайте, пожалуйста, это вашему спутнику.

— Роц такая же машина, как и пылесос, — с раздражением сказал Лунь.

— Мы не машины, — бесстрастно ответил роц. — Мы — племя пижонов.

Лунь от души расхохотался забавной выдумке конструкторов и уже весело глядел на роца.

Обед подходил к концу, когда в кафетерий вошел Чарлэ Эллиот.

— Я за вами, — сказал он Мадии, делая вид, что не замечает Луня.

— Познакомьтесь, Чарлз. Это Лунь, космонавт. Он сегодня вытащил меня из сугроба.

— Так это вы? — довольно холодно спросил Эллиот. — Приятно познакомиться. Чарлз Эллиот — астрофизик.

— Садитесь с нами, — предложил Лунь.

— Благодарю. Я обедал.

Они вышли из кафетерия. Падал снег. Было тихо. Сигнал «внимание. Земля» остановил их на площади Космонавтов. Станция «Прощание» передавала сообщение Звездного Совета: «Сегодня в тринадцать часов по московскому времени Земля приняла горестную весть. Квантовая ракета „Уссури“ в районе Большой Медведицы подверглась нападению белых шаров. Сквозь черную бездну звездного мира командор звездолета Тарханов шлет землянам прощальный привет. Слушай, Земля! Спустить флаги Объединенного Человечества…»

Лунь снял шапку. Белые снежинки серебрили его голову. Мадия ошеломленно прислушивалась к грому пятикратного артиллерийского салюта — Земля не отказалась от этой давней и славной традиции. В ней было что-то суровое и величественное.

— Прощайте, товарищи, — прошептал Лунь и молча двинулся вперед.

— Красивая смерть, — вздохнул Эллиот. — Но нужна ли она человечеству?

Лунь промолчал. Вокруг было все, как прежде: белые хлопья снега, силуэты домов, толпы людей на площадях. Как будто и не было сообщения о трагедии в космосе, как будто там, в черной бездне, не погиб Ритмин Тарханов. Тот самый Тарханов, который жил мечтой о перестройке Вселенной, о воздушном океане над безжизненными планетами, о благодатных ливневых дождях с громом и молнией над иссушенными песками, о новых искусственных солнцах и их жарких лучах, пронизывающих извечный мрак космоса… И погиб на неизведанной звездной дороге…

— Странно, — сказал Лунь. — Тарханов улетел на Порию задолго до моего рождения. Точнее, старт был дан сорок семь лет назад. По расчетам, звездолет. «Уссури» должен обернуться за двадцать два года.

— Да, я тоже помню это, — согласился Эллиот.

Мадия шла молчаливая, подавленная. Лунь повторил:

— Странно…

— Почему странно? — Мадия подняла мокрые от слез глаза на Луня. — Мой дедушка…

— Тарханов ваш дедушка?

Мадия молча кивнула.

— Хорошо, должно быть, звездолетчикам, — сказал Эллиот, пытаясь сменить тему разговора. — Всю жизнь можно остаться молодым. — Он усмехнулся. — На даче космонавтов отдыхает астробиолог. Ей шестьдесят два года, а мужу двадцать семь. И она любит его. Смешно или нет?

— Не очень удачная тема для шуток, — ответил Лунь. — Это скорее печально.

— Почему? Она же не виновата, что в мире существует парадокс времени. И она молода на вид… — Чарлз пожал плечами.

— Я нисколько не хочу обвинять ее в чем бы то ни было, раздумчиво заговорил Лунь. — Мне думается, у человека есть инстинктивная любовь ко всему тому, что ему нравится. Живет — хочет жить вечно. Влюбился — хочет любить всю жизнь, как в первую минуту признания. В пятьдесят лет жалуется, что нет той свежести чувств, как в двадцать. Мечтает о космосе, чтобы вечно остаться молодым… А это противоречит духу жизни.

Мадия внимательно посмотрела на Луня, сказала мягко:

— По-моему, во все времена человек хотел остаться молодым и красивым. Что же в этом плохого? Объясните.

— Человек, как и всякая живая материя, должен пройти свой жизненный цикл… Вечно жить нельзя и не нужно.

— Вы разве против мечты? Зачем же тогда избрали профессию звездолетчика?

— У вас чисто женская логика, — отбивался Лунь.

— Что поделаешь, если я действительно женщина и, конечно, дитя своей эпохи.

— Пожалуй. — Лунь кивнул головой. — Вы самое настоящее дитя эпохи. А что такое эпоха? Я не смогу дать определения. Эпоха полна жизни и красоты. Она по-своему замкнута, как и всякий год с весной и летом, с зимой и осенью, с бурями и хорошей погодой. Каждая эпоха посвоему нова, свежа, исполнена своих надежд сама, в себе носит свое благо и свою скорбь… Зачем мне, например, лететь в звездные дали, чтобы вернуться на Землю через тысячу лет?

— Вот именно, зачем? — оживился Эллиот. — Я, например, запретил бы полеты за пределы Солнечной системы.

Лунь покачал головой.

— Нельзя запрещать. Долг человечества — найти разумную жизнь на других планетах. Если сегодня мне скажут: звездолетчик, отправляйся в центр Галактики, — я полечу. Да разве я один? Мы вернемся молодыми, и мы будем чужими среди своих сородичей не потому, что они не примут нас. Примут. И хорошо примут. Но все равно мы будем чувствовать себя чужими. Другая эпоха. Другие нравы…

— Зачем же тогда вы стремитесь к звездам? — спросила Мадия. — Я не понимаю вас…

— Зачем? Боюсь показаться банальным, но отвечю прописной истиной. Мы сегодня должны проложить звездные дороги…

Снегопад кончился. Улицы, дома, деревья окутались снегом. Лунь глядел на Мадию и почему-то вспомнил другую девушку, совсем не похожую на Мадию, — Ирму. Они разные — Ирма и Мадия.

— Нам пора, Мадия, — сказал Эллиот, когда они подошли к стоянке автопланов.

— Что ж, — вздохнула она.

Эллиот скрылся в кабине. Мадия не спешила. Она вдруг показалась Луню ужасно одинокой и беспомощной в этом мире субсветовых скоростей, кибернетических машин, покоренных термоядерных реакций. Ему захотелось сказать ей что-то мягкое и доброе. Он припомнил то, о чем думал, слушая сообщение Звездного Совета, и проговорил угеренно:

— Все будет хорошо, Мадия. Тарханов жив. В этом я убежден. Но нужна новая экспедиция…

Белоснежное стоэтажное здание Звездного Совета поднималось к небу на двух огромных выгнутых опорах, сложенных из мерцающего бледно-синего камня. Они образовывали над Амуром гигантскую дугу.

Мадия стояла в обширном круглом фойе зала заседаний Звездного Совета. Ей казалось, что все это величественное здание летит к звездам. Это ощущение не покидало ее, быть может, оттого, что вокруг ничего земного не было. Диковинные растения, привезенные с далеких планет, лишенных, однако, разумной жизни. Темно-синий купол над головой — словно чужое звездное небо.

Фойе наполнялось людьми. Негры, арабы, русские, китайцы, американцы… Между ними было много общего. И в то же время они были разными. Народы сохранили свое примечательное своеобразие — более всего, вероятно, в определенных психологических чертах.

Раздался мелодичный звон. Мадия поправила прическу и медленно двинулась мимо пышных цветов с метровыми белыми лепестками. Они чем-то привлекли внимание девушки, даже растрогали ее, — может быть, тем, что неуловимо напоминали своей снежной белизной лебедей. Она взглянула на пластиковую дощечку, поблескивавшую на стене возле неведомых цветов, и прочитала с горестным и одновременно горделивым, изумлением:

«Элолия. Семена найдены командором Р. Тархановым в 2398 г. на Эридане»

В глубокой задумчивости девушка остановилась возле находки деда.

— Вы не Мадия Тарханова? — спросила подошедшая к ней седая женщина.

— Да, — прошептала Мадия. — Но, простите, я плохо себя чувствую.

Женщина бросила взгляд на название цветка и поняла все.

— Проходите сюда, успокойтесь, — предложила она, положив на плечо девушки свою теплую руку.

Мадня вошла в просторную светлую комнату, села а кресло и закрыла глаза. Ее не оставляла мысль о Ритмине Тарханове, ее деде. Она знала его по рассказам бабушки. Он был, конечно, самый красивый, самый сильный и самый умный — так говорила девочке бабушка. Мадия рассматривала фотографии. На них дед был самый обыкновенный. Курносый. Веселый. С улыбающимися глазами… Летом Мадия любила играть в саду. Бабушка устраивалась в качалке, а она ловила ночных бабочек, лазила по деревьям, ползала по траве. Испачканная, исцарапанная, возбужденная, подбегала к бабушке, долго тормошила ее, а та сидела не шелохнувшись, словно каменное изваяние. Мадия начинала плакать. Бабушка усаживала ее на колени, молча обнимала и все смотрела, смотрела в звездное небо. Мадия утихала и тоже начинала смотреть на звезды. Белые крупные шарики. Будто все одинаковые. А когда присмотришься — разные, совсем разные.

В семь лет Мадия знала все созвездия Северного полушария. Особенно часто взгляд ее останавливался на Мицаре — второй двойной звезде ручки ковша Большой Медведицы — туда улетел Ритмин Тарханов и не вернулся. В телескоп звезда выглядела яркой, нарядной и красивой. Чуть заметный черный кружочек в середине. Это же дырка в звезде, такая же, как у бублика. Бабушку сердила слова девочки. А однажды старушка позвала Мадию в сад. Они сели на скамью. Был поздний вечер. Мерцали звезды. Изредка метеор прочерчивал небо огненной линией. Облака наползали на звезды. Ветер гнал облака к горизонту, и небо оставалось таким же огромным, загадочным, величественным… Бабушка взяла Мадию за руку:

— Повторяй за мною, Мадия.

Тогда Мадии едва исполнилось двенадцать лет. Она с веселым недоумением поглядела на бабушку.

— Что повторять?

— Я скажу. Boт я, Мадия Тарханова, никогда не полюблю звездолетчнка.

— Бабушка, не надо. Я всегда буду любить тебя, бабушка… — Девочке стало страшно. А бабушка, положив сухие руки на плечи Мадии, требовала почти исступленно:

— Повторяй же… Повторяй же за мною. Мадия…

Все это теперь припомнилось девушке. Когда произошла эта странная сцена? Ну да, в год смерти бабушки… И вдруг с неожиданной яркостью Мадия увидела рядом с собой Луня. Он улыбался и что-то говорил. Она почему-то никак не могла понять его…

Мадия открыла глаза. Седая женщина, улыбаясь, склонилась над ней:

— Отдохнули?

— Да.

— Ну что ж, пойдемте…

Зал заседаний представлял собой огромное полуовальное помещение. Передняя часть его была срезана по прямой линии, образуя широкую террасу со сферической картой звездного неба. В центре стоял стол председателя. От террасы амфитеатром шли многочисленные ложи с телеэкранами и видеофонами — главных теоретиков, референтов, советников. В центре зала — столы и кресла членов Звездного Совета, Верхний ярус был отведен представителям прессы. Не выходя из ложи, они могли передавать сообщения во все концы Земли, на Марс, Венеру, искусственные спутники.

Мадия подошла к своей ложе. На дверях висела табличка: «Мадия Тарханова, инженер-референт галактической связи». В ложе было уютно и тихо. Сверху падал мягкий дневной свет, освещая небольшой секретер, стул, кресло, полочку. Мадия устроилась в кресле у барьера. Взглянула вниз. К председательскому столу подошли двое. Один из них поднял руку.

— Верховный Совет Планеты, — сказал он, — утвердил наше решение об избрании Председателем Звездного Совета академика Русской Академии наук Бориса Козырева, звездолетчика, выдающегося физика и композитора.

Все зааплодировали. Козырев вышел на трибуну и поклонился присутствующим. Кто из сидящих в зале не знал его, астролетчика, автора учебника космогонии? С того дня, как Мадия переступила порог Института космонавтики, Козырев стал для нее путеводителем в большой науке.

— Благодарю членов Совета за высокое доверие. Я приложу все силы, чтобы оправдать ваши надежды, — сказал он. — Сегодня председательское кресло должен был занять академик Ритмин Тарханов. Его нет среди нас. Вчера станция «Прощание» передала скорбную весть о гибели звездолета «Уссури». Звездолет должен был вернуться на Землю пятнадцать лет назад. Он не вернулся. Сигнал о гибели «Уссури» мы получили с запозданием на сорок семь лет. Почему? Что произошло? Есть два предположения. Первое. Командор Тарханов в силу каких-то обстоятельств изменил курс звездолета и отправился на более отдаленную планету, чем Лория. Второе. Звездолет шел курсом, проложенным на Земле, но на подступах к Лории подвергся нападению белых шаров. Возможно, Тарханов оказался в их плену. Я допускаю мысль, что это были разумные существа. Много лет спустя после захвата звездолета они решили отправить радиограмму на Землю… У меня нет уверенности, что мои предположения удовлетворят вас. Но другого объяснения я не могу дать. Будем ждать дальнейших событий. Мне очень хочется верить, что Тарханов вернется на Землю и привезет нам новые миры. Я вношу предложение избрать академика Ритмина Тарханова Почетным Председателем Звездного Совета…

Затем Козырев представил членам Звездного Совета руководителей комитетов. Мадия невольно приподнялась; председателем Комитета галактической связи Козырев назвал кубинца Рауля Сантоса. Мадия узнала его.

Это было три года назад, в Америке, во время летних каникул. Она плыла по Миссисипи на маленьком пароходике, точной копии старинных речных судов. Он мягко стучал колесами по сонной реке. В каюте среди немногих приумолкших пассажиров рядом с молодой индианкой сидел слепец. Лицо его врезалось в память Мадии, может быть, потому, что это было лицо человека, у которого вея жизнь как бы ушла в глубину. Слепцы приноравливаются к мраку, в котором они живут…

— Кто это? — спросила она своего спутника, студента-однокурсника.

— Сантос…

— А подробнее?

— Неужели не знаешь кубинца Рауля Сантоса? Мы учимся по его работам…

— Так это он?..

И вот сегодня неожиданная встреча здесь, в зале Звездного Совета! «Прошло три года, — подумала Мадия. — Я кончила институт, я вижу звезды и вижу солнце, а он видит только ночь, бесконечную ночь». Девушка знала многие работы этого крупного ученого.

Сантос стоял на трибуне-крупный, с выразительными, резкими чертами лица. Он свободно говорил по-русски.

Но вот Козырев кончил представлять руководителей комитетов Звездного Совета. Откуда-то сбоку в белой парадной форме вышел Игнат Лунь и остановился у стола Козырева. Мадия с любопытством глядела на космонавта, хотя уже не раз присутствовала на подобной церемонии.

— Игнат Лунь, отвечай, — с некоторой торжественностью заговорил Козырев. — Ты сознательно выбираешь свой звездный путь?

— Да!

— Дай клятву, Игнат Лунь.

— Я, Игнат Лунь, именем Объединенного Человечества клянусь хранить в бескрайних просторах Вселенной верность Земле.

— Какую звезду ты избрал, Игнат Лунь?

— Мицар.

«Он прав, — с благодарностью и неожиданным чувством симпатии к звездолетчику подумала Мадия. — Надо выяснить все обстоятельства гибели звездолета, „Уссури“. Это сделает Лунь».

А Лунь, оказывается, думал не только о таинственной гибели звездолета. Он стремился к большему.

— Игнат Лунь, почему ты выбрал Мицар? — спросил Козырев.

— Я верю в теорию Тарханова о существовании цивилизации на Лории.

Свет в зале погас. Во всю стену засветился экран. Комментатор объявил:

— Планетарные маршруты Игната Луня. Прошу обратить внимание на посадку космоплана на Меркурий. Управлял кораблем Игнат Лунь. По десятибалльной системе оценок он получил наивысший балл — десять. Картины штурма Полюса недоступности Венеры. Жизнь на Венере. Экспедиция на Юпитер. Управляет кораблем Игнат Лунь. Сорок восемь полетов за три года. Средний балл — девять и семь десятых…

Козырев махнул рукой, и экран погас.

— Я предлагаю утвердить Игната Луня командором галактического звездолета, — сказал он, обращаясь к членам Звездного Совета. — У кого есть возражения? Вопросы? Нет. — Ученый протянул руку космонавту. — Итак, Игнат Лунь, твоя планета Лория. Звездный Совет надеется, что ты в течение года представишь обоснованный проект организации экспедиции на Лорию…

Козырев поджидал Мадию у главного подъезда Звездного Совета.

— Где мы ужинаем, дядя?

— В «Женьшене», — ответил Козырев, открывая дверцу кабины.

Через несколько минут они уже поднимались в этот небольшой ресторанчик. Козырев заказал ужин и, постукивая по столу черенком ножа, заговорил об Игнате Луне:

— Мне понравился этот человек. Он может сделать многое… Очень многое.

Мадия обрадованно прислушивалась к словам ученого. Ей почему-то вспомнился давний рассказ Козырева о себе.

Было это много лет назад. Козырев любил девушку. «Я буду тебя ждать», — сказала она, провожая его в полет. Он летел один на новом звездолете собственной конструкции. В этом испытательном полете проверялась новая аппаратура.

Потом Земля дала еще одно задание. На исследовательской станции случилась авария, и жизнь людей была в опасности. Козырев полетел к станции, находившейся на краю Солнечной системы. Шли дни, недели, месяцы… Электромагнитные бури затруднили, а потом сделали невозможной радиосвязь с Землей. Козырев оказался в полном одиночестве. Он не мог свыкнуться с ним. Чтобы бороться с одиночеством, он учился музыке и поэзии, которые казались ему самыми далекими от его профессии. Если говорить правду, он любил и то и другое с детства, но подавлял в себе это влечение: космос требовал от него всей жизни; он не имел права отвлекаться. Только теперь, в полете, он понял свою ошибку. Оказалось, гармония музыки была созвучна гармонии математики: и музыка и математика требовали глубины мысли, а часто отрешенности, абстракции, или, точнее, отвлеченности от привычного. Нет, музыка при этом не отрывалась от своей основы — жизни. Просто она воплощала жизнь в каких-то иных образах. В поэзии было другое. Поэзия, наоборот, возвращала его к самому точному восприятию всего того, что им было покинуто на Земле, и всего того, что окружало его сейчас…

Потом была работа на станции. Вернулся он на Землю только через девять лет. Любимая не дождалась его: она предпочла другого.

Припоминая историю Козырева, Мадия, видимо, пропустила многое из того, что говорил ей Председатель Звездного Совета. А он вспоминал Сантоса:

— Ты, Мадия, будешь работать с ним. Твоя теория расшифровки космических сигналов очень заинтересовала его.

— Постойте, — сказала Мадия, поднимая руку. — Я не совсем понимаю, как он, слепой от рождения, будет руководить Комитетом галактической связи?..

— Слепой? — Козырев улыбнулся. — Мадия, ты просто не следишь за новым в науке, увлекшись галактическими проблемами. Сантос с помощью своего изобретения видит.

— То есть?

— Он с помощью системы мельчайших электродов, подключенных к зрительным нервам и прикрепленных к системе миниатюрных зеркал, может видеть. И видеть больше, чем мы, — его кругозор является действительно кругозором: он может видеть и то, что происходит позади него. Это довольно просто. Даже зрячие могут воспользоваться его изобретением, хотя, — он улыбнулся, — кажется, у нас пока не возникала необходимость иметь глаза на затылке. Но это не главное. Главное — Сантос успешно разработал теорию восприимчивости импульсов.

— Я не совсем понимаю… — Недоуменный взгляд Мадии встретился с добрым взглядом Козырева. — Чтение мыслей на расстоянии?..

— Совершенно верно. Он может, нацелив созданную им аппаратуру, — кстати, с нашей точки зрения, совершенно несложную, — читать мысли человека…

— Мысли?! Но ведь это ужасно! — запротестовала Мадия. Это значит, любой из нас обнажает перед Сантосом все свои мысли, даже самые случайные, нелепо ассоциативные!..

— Ну, Мадия, не так громко, — засмеялся Козырев. — Ему вовсе не хочется читать мысли молодых женщин, хотя, — он с нарочитой шутливостью подмигнул девушке, — это и представляет интерес для некоторых молодых представителей мужского пола. — И перешел на серьезный тон. — Нет, Мадия, он полагает, что биотоки человека, усиленные соответствующей аппаратурой, могут пронзать пространство…

— Быстрее, чем свет? — Мадия откинулась в кресле, пораженная этой мыслью.

— Да.

— Но это же… Невероятно! — вырвалось у Мадии.

— Сегодня — да. А завтра?..

Они замолчали. Потрясенная Мадия невидящими глазами уставилась в зал. В ресторане все места были заняты. Оркестр играл какой-то вальс; она ничего не слышала. Козырев попытался отвлечь девушку:

— Мадия, а ты знаешь мой «Звездный блюз»?

— Послушайте, — вместо ответа сказала она, — но ведь Сантос тогда сможет связаться с каждым звездолетчиком… Без радио…

— Совершенно верно. Только не теперь… Все находится еще в работе, Мадия… Так ты знаешь мой «Звездный блюз»?

Мадия с трудом оторвалась от своих мыслей и кивнула ученому:

— Конечно… И мне думается, что вы писали его тогда… в одиночестве… Я угадала?

— Да, Мадия! Мне так хотелось услышать праздничный шум людской толпы, плеск волн, гул леса… Помнишь лермонтовское: «И звезда с звездою говорит»? Лермонтов думал об этом или не думал, но утверждал: в космосе нет одиночества! Я, конечно, утрирую, это понятно, и однако мне захотелось передать этот «звездный разговор»… Тем более — звезды были рядом, вокруг, везде… Я очень хвастаю?

— Пожалуй, есть…

— Больше не буду, — весело заверил Козырев. — Но к своему хвастливому монологу должен добавить одно обстоятельство: я в ту пору был влюблен… Смешно?

— Нет… Кстати, а где сейчас ваша любимая?

— Она уже давно вышла из девичьего возраста.

— Вы с ней встречались?

Козырев покачал головой.

— А бабушка всю жизнь ждала его… — вздохнула Мадия.

— Хорошо, что не дождалась, — сказал Козырев. — Если жив Тарханов, а я почему-то уверен в этом, то ветреча вышла бы не из приятных. Вместо молодой, полрой сиженщины встретить…

— Перестаньте. Это рядом с цинизмом…

— Нет. Время разъединяет людей. Мало ли звездолетчнков, вернувшись на Землю через двадцать — тридцать лет, оставляют старую семью и обзаводятся новой. Кого тут винить? Парадокс смещения времени… Если Ритмин Тарханов вернется, то вернется еще молодым.

— И всегда будет так?

— Пока не покорим время. — Козырев поднялся. — Мы, кажется, слишком много говорим. Может быть, потанцуем?

— Погодите… — попросила Мядия. — Я еще не пришла в себя…

Оркестр играл модный блюз. Певица покинула эстраду и закружилась по залу. Красивая, высокая, стройная, она казалась воплощением жизни, свежести и силы. Мелодичность голоса теплого, бархатного — усиливала ее обаяние, Взглянув на Козырева, Мадия не узнала его. Он весь преобразился. То есть он оставался прежним Козыревым, но оловно бы прислушивался к тому, что говорят ему воспоминания, голоса прошлого, былое, — Мадия не имела времени искать точного определения. А Козырев вспоминал… Это было здесь же, в «Женьшене», на пятом месяце его пребывания в Хабаровске после того полета. Он долго гулял по городу. Бушевал буран. Он смотрел на зимнее небо, на заснеженный город, на людей — и не видел их. У него было все: любимые занятия, любимая наука, любимые товарищи, и все-таки он был одинок. Он не мог стряхнуть с себя недавнего потрясения.

Почему он тогда избрал «Женьшень»? Наверное, потому, что этот маленький ресторанчик как бы отставал от современности. Козырев не знал, кому пришло в голову сохранить в «Женьшене» так называемый «аромат старины», — так сообщалось в городском справочнике. Здесь не было роцев, хотя существовала отлично механизированная, как и всюду, кухня. Подавали блюда милые, веселые женщины, шутя и смеясь над своими старомодными обяаанностями, — все это было очень похоже на игру. Конечно, они играли в старину, и это было не только забавно, это придавало «Женьшеню» какое-то особое очарование. Оно усиливалось еще тем, что и сами посетители то и дело принимали на себя роли официантов и официанток, благо это не представляло для них особых трудностей: кухня работала безотказно, могла удовлетворить любое желание своих посетителей и отличалась от других ресторанных кухонь разве только тем, что в ее меню было несколько больше так называемых «старинных блюд», чем в других…

Естественно, «Женьшень» отличался от других ресторанов и тем, что здесь была эстрада, и тем, что на эстраде рядом с современными песнями и мелодиями исполнялись песни и мелодии прошлых веков, по каким-то обстоятельствам не забытые человечеством. Кстати, певцами и музыкантами всегда были сами посетители. Недаром многие из них являлись сюда не только со скрипкой, а даже с рожком или гуслями, как это однажды было на памяти Козырева.

Что ж, человечество не хотело терять связи с прошлым. Любители старины не исчезают никогда, хотя их любовь вовсе не требует полного восстановления былого. Живя в настоящем и сражаясь за будущее, они порой хотят окунуться в аромат прошлого. Зачем? Это необъяснимо…

В «Женьшень» Козырев пришел тогда в девятом или десятом часу вечера. Певица исполняла арию из «Кармен». Он прошел в зал и занял место, на котором уже сидел дважды или трижды, он не так уж часто посещал этот ресторан. Певица сошла с эстрады и пошла от столика к столику, — так требовали традиции «Женьшеня». Козыреву казалось, что она стремится к нему, и он весь напрягся. В каждом ее движении, жесте, смеющихся глазах сверкала молодость. Боже мой, как она похожа на ту, что отвергла его! Но почему она тут? Может быть, это не она. а ее двойник, живущий по ту сторону нашего мира симметрии?

Певица стояла перед ним. Глаза встретились.

Потом они танцевали, и на эстраде выступали уже другие певицы, но это совершенно не интересовало тогда Козырева. В нем жило в тот вечер что-то веселое, мальчишеское или юношеское, и ему было удивительно легко с этой женщиной, и ему не хотелось ни о чем расспрашивать ее…

Над рестораном была гостиница, и Козырев, неохотно простившись с певицей, поднялся в номер. Долгая ночь, оказывается, прошла. Ему казалось, будто он стоит на берегу и студеная вода лижет его ноги. Тело обдает теплым утренним ветерком. Он бросается в воду и плывет навстречу солнцу. Он смеется и слышит тысячи звуков, звенящих в его душе. Напрасно Козырев пытается разобраться в этом хаосе звуков — кружится голова. Свободен. Свободен от мучительных переживаний, тоски. Он сам не знал, как это произошло. Ему казалось, что он вырос. Здоровая его натура одним порывом сбросила вчерашнюю оболочку, в которой он задыхался…

Он сел за рояль. Аккорд. Еще аккорд. В музыке изливал Козырев всю свою душу. Сколько же прошло? Час, а может быть, два?

На следующее утро он пошел поблагодарить певицу.

Ему ответили, что артистка уехала.

— Артистка? — растерянно спросил он.

— Да.

— Но… Куда?

— Она не сказала этого.

…И вот сейчас, как в те далекие годы, опять играл ьркестр, и певица ходила между столами, и пела она вовсе не арию Кармен, а «Звездный блюз», написанный им когда-то в далеком полете…

Козырев не заметил, как поднялась и отошла Мадия с каким-то рослым и самоуверенным молодым человеком, — кажется, очень красивым. Он смотрел только на певицу. Конечно, это… она! Однако певица не приблизилась к нему, а легко и гибко проскользнула к пианисту и что-то сказала ему. Пианист, вставая с места, поднял тонкую руку:

— Мы рады приветствовать автора «Звездного блюза» и пожелать ему счастья в жизни.

Козырев не сразу понял, что произошло. К нему подходили люди, жали руку, что-то говорили. А он стоял и улыбался, думая о том, что многое в жизни может повториться, только не эта встреча… «Кто сказал ей, что я — автор этого блюза?» думал он, и в этой мысли — он это чувствовал — было удовольствие оттого, что ей известно его авторство. Он никогда не отличался тщеславием, но сегодня был тщеславен и сам понимал это. Он, кажется, как мальчишка, собирался пойти за певицей. Она поднялась на эстраду и исчезла за портьерами, и тогда Мадия потянула его к столу.

— Дядя, познакомьтесь, Чарлз Эллиот. Мы вместе учились в Институте космонавтики. Он был на четвертом курсе, а я в ту пору только поступила.

Как все это некстати! Но Козырев сдержал себя, удивляясь, что этот странный вечер выбил его из колеи и превратил Козырева-ученого в Козырева… Он не смог найти точного определения своего сегодняшнего состояния, хотя на уме вертелись самые обидные слова.

Он не пошел за певицей… Он поднял глаза на друга Мадии. Это был тридцатилетний брюнет с правильными чертами лица и небольшой сединой на висках, которая эффектно оттеняла его смуглые щеки.

А Мадия объясняла, что Эллиот после окончания института много путешествовал, продолжая заниматься науками. Его работы о безъядерных галактиках привлекли внимание ученых. Он получил звание профессора. Год читал курс астрофизики в Гарвардском университете, его избрали членом Совета Солнца.

— Здравствуйте, мистер Козырев, — сказал Эллиот.

Козырев рассеянно кивнул головой.

— Я очень рад этой встрече, мистер Козырев, — продолжал Эллиот на английском языке. — У меня к вам письмо от матери. Разрешите вручить?

Козырев взял конверт и положил его на столик перед собой.

— Мать говорит, что она была знакома с вами, и, узнав, что я буду представлять журнал «Вселенная» при Звездном Совете, решила напомнить о себе.

— Это похвально, Чарлз, — сказал Козырев. — Но я не понимаю, почему астрофизик вдруг стал журналистом?

— Если академика Козырева интересует жизнь рядового астрофизика — я готов исповедаться перед ним.

Козырев вскрыл конверт. Писала та, которая когда-то оставила его. Она представляла ему сына. Между строками звучало: она помнит прошлое и сожалеет, что ее первая любовь внезапно оборвалась. Сын будет счастливее матери. Он не расстанется с любимой ради далекого звездного мира. Она так его воспитала.

Она не искала протеже. Она просила дать ее сыну «достойную информацию» и уверяла, что он «оправдает внимание к нему: он талантлив».

В ее просьбе не содержалось ничего худого. И все-таки глухая антипатия проснулась в Козыреве, и он не мог сразу определить ее причин. Впрочем, причин для антипатии было более чем достаточно. Чарлз — сын той женщины, которая бросила его. Чарлз оставил астрофизику для журналистики — это было непонятно. Наконец, Чарлз и Мадия помешали его встрече с женщиной, которая оказалась странно дорогой ему. Из-за сходства с той, первой? Едва ли…

О многом хотелось теперь подумать Козыреву. Он не чувствовал себя Председателем Звездного Совета, — он был просто человеком. Опять прежние мысли являлись к нему. Нет, его испытательная ракета вовсе не замедляла темпа жизни. На Земле и в его ракете время текло, в общем, почти одинаково. Он вернулся на Землю спустя девять лет. человеком, постаревшим на девять лет жизни, — не больше и не меньше, чем она. Просто он ждал, она не захотела его ждать, — в этом все дело… У него нет вины перед нею — то, что он делал, диктовалось высшими интересами человечества. Она не захотела понять этого, и он не находил для нее слов оправдания.

И все-таки она была права. Никто не требовал от нее девятилетнего ожидания. Чувство есть чувство. Оно приходит и уходит. Есть даже какая-то древняя поговорка, ее трудно припомнить… Что-то вроде: с глаз долой — из сердца вон.

Все было так. Ему нельзя было переложить чувство боли и горького разочарования в своей любви на этого молодого человека. Но он не мог не делать этого, хотя старался быть объективным.

Он попросил разрешения уйти и вышел из ресторана.

— Академик не лишен такта, — сказал Эллиот. — Во время уйти — типичная английская традиция. — Он улыбнулся. На его загорелом лице белые зубы казались еще белее. — Забавно: я совсем недавно узнал, что именно Козырев — автор «Звездного блюза». Блюз меня поражает.

— Чем? — удивилась Мадия.

— Дерзостью! Вы не забыли слов? Я не помню их в ритмической последовательности, — кстати, почему наши поэты отказались от рифм? — но помню мысль. Кажется, так: «Когда я рядом с тобой — я рядом со Вселенной. Ты знаешь, о чем говорят звезды? Вселенная создала человека, чтобы он изменил Вселенную. Человек, ты высшее чудо огромного мира, пылинка, в котором Земля…» Я не утомил вас этим нудным пересказыванием? Нет? А дальше, дальше: «Когда я рядом с тобой, я готов послать вызов Вселенной, и я покорю ее и сделаю прекрасной…» Разве это не дерзко?

— Это хорошо или плохо, Чарлз?

— Я люблю дерзость, но… не до вселенской степени… Если говорить правду, то я затеял весь этот разговор ради первых строк песни. Помните: «Когда я рядом с тобой…»

— Знаете, Чарлз, это…

— Верно, Мадия, это — объяснение в любви. Я хочу, чтобы вы стали центром моей Вселенной…

— О, как это высоко! Но вы же не сторонник завоевания Вселенной.

— Образ, Мадия… Как образ…

— А что вы предлагаете?

— Землю. Да, нашу старушку Землю и нашу Солнечную систему, не больше… Постойте, Мадия. — Эллиот поднял руку, заметив, что девушка пытается возразить ему. — Я не хочу препятствовать вашей работе в галактической связи, хотя время для нее еще не пришло. Пока, повторяю, я предлагаю вам Землю. Попокатпетль и Кукисвумчорр…

— Мексика и Мурман? — Мадия улыбнулась.

— Да. Флорида и Крым. Килиманджаро и Казбек… Бонцы и Хива… Если хотите: Марс и Венера…

— А дальше?

— Я вас не понимаю, Мадия…

— Я вас тоже, Чарлз. Пришло время, когда наша Солнечная система становится базой для дальних галактических связей. И…

— Ах, вы об этом!.. Мадия, галактическая связь — дело далекого будущего. Я пишу книгу об этом. В ней я излагаю свою точку зрения на то, следует ли нам идти в поход на Галактику… Впрочем, не только свою точку зрения… Ладно, к черту книгу. Скажите главное…

— Главное — для вас?

— Да. Я нравлюсь вам?

— Предположим…

— Вы будете моей женой?

— А вы даете срок подумать об этом?

— Мадия! — Эллиот сжал руки девушки в своих крупных ладонях. — Конечно. Только — не очень большой.

Из Хабаровска Игнат Лунь полетел в Ташкент. Там на заводе «Звездолетстрой» он провел пять месяцев. Он поднимался на строящийся звездолет, беседовал с конструкторами. Звездолеты строились по проекту академика Тарханова. Корпус корабля, обшитый звездолитовой пленкой, мог противостоять не только космическим лучам и метеорному дождю, но и излучениям и температурам атомного взрыва. Он мог спокойно войти в верхние слои Солнца, температура которых достигала шести тысяч градусов.

Один кубический сантиметр звездолита весил около тонны.

В Ташкенте Игнат встретил своего друга Александра Шагина, механика кибернетических машин, с которым три года жил на Венере. Шагин приехал в Ташкент в отпуск и поселился на восточной даче звездолетчиков. Теперь друзья сидели на веранде дачи, беседуя о будущем полете Игната на Лорию.

Александр Шагин полулежал в кресле, втиснув крупное тело между подлокотниками.

— Чем режут звездолит? — рассеянно спросил он.

— Пи-мезонными лучами.

— Слушай, Игнат, будем думать об отдыхе. Ты сейчас никакими звездолитами меня не соблазнишь. Позавчера проездом в Москву был здесь Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. Мы учились когда-то в одном лицее. Он предлагает великолепную охоту на озере Мухтель. Это не в заподведнике, где-то рядом.

Лунь поднялся и подошел к окну. Третий день лил дождь. Капли тихо стучали по бетонированной дорожке и шелестели в листве. Он вдохнул в себя сырой воздух и выставил руку под дождь.

— Завтра вылетим, Игнат, — продолжал Шагин. — Будет отличная охота.

— Отстань, Саша. — Лунь остановился перед старинной картиной, висевшей на стене между двумя окнами.

Широкая река. Плывет судно. На палубе — трое: молодая женщина с девочкой на руках, рядом — широкоплечий моряк. Он положил на плечо женщины крепкую сильную руку. Судно плывет навстречу рассвету. На лицах всех троих — ожидание счастья, а, может быть, и само счастье…

— Смотри, Саша, — сказал Лунь. — Когда я гляжу на эту картину, мне становится завидно. Идиллия.

— Если бы такое счастье было у тебя, ты бы тайком улизнул на первой же стоянке.

— Это не мешает мне им завидовать.

— Женись на Ирме Соболевой, — сказал Шагин.

— Я не раз думал об этом. — Лунь повернулся к Шагину. Но должен ли звездолетчик вообще жениться? Обрекать любимую одну на долгие годы одиночества, тосковать по ней там… Он замолк, словно что-то припоминая. — Кстати, когда я поступил в распоряжение Звездного Совета, меня первым делом спросили о семейном положении.

— Усложняешь, Игнат. В уставе Звездного Совета нет пункта, запрещающего звездолетчику жениться. Впрочем, это дело твое и только твое. Я — о нашей поездке. Главный ученый заповедника рассказал, между прочим, об интересном космическом явлении. Представляешь… — Шагин внезапно замолчал.

Лунь повернулся. В дверях стояла Ирма Соболева.

Лунь познакомился с ней на Венере. Это была высокая, стройная девушка. Ее лицо оттеняла черная рамка волос, не пышных, но густых, низко спускавшихся на виски. Прямой нос с трепещущими ноздрями. Спокойный рот и чуть близорукие глаза.

Лунь долго пытался понять эту девушку, но, кажется, безуспешно.

— Не тебе, — смеясь, говорила она, — проникнуть в мою душу, звездолетчик.

Луня привлекал ее острый ум. Жесты, походка, очерк лица все было отсветом ума. В ней было что-то, беспокоившее его.

Как-то в порыве откровенности она призналась, что ей доставляет огромное наслаждение взглянуть в душу человека, найти его слабости. На вопрос — зачем? — она пожимала плечами. Не это ли любопытство толкнуло ее к Луню? Она, кажется, достаточно разгадала его, но почему-то не спешила расстаться.

— Здравствуйте, друзья, — сказала Ирма, щуря близорукие глаза.

Шагин демонстративно поднялся и, захватив кипу газет, двинулся к дверям.

— Вы по-прежнему не терпите меня? — насмешливо спросила она Шагина.

— Почему же? — ответил тот. — Терплю и даже — охотно.

— Благодарю, это мило с вашей стороны. Куда же вы?

— Я опасаюсь умных женщин, — поклонился Шагин. Ирма подошла к Луню.

— Здравствуй, Инг, — тихо произнесла она. — И ты тоже не рад мне?

Он усадил ее в кресло, а сам устроился на подлокотнике.

— Ты же знаешь: у меня нет никого, кроме тебя.

— Три дня в нашем распоряжении. Затем вновь лечу на Венеру.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет. Обычные дела. Математика. А ты все-таки решил лететь за пределы системы?

Он кивнул головой, положил руки на ее плечи. Она прижалась к нему.

— Иногда женщине совсем немного надо. Просто вот так почувствовать сильные руки на плечах. Банально?

Он засмеялся:

— Пожалуй. Но все-таки: какова цель твоей поездки на Венеру?

На следующее утро Лунь нашел Шагина на берегу речки в траве по самые плечи.

— Купаюсь в траве, — сказал он. — Иди сюда.

Шагин родился и вырос в Оренбургских степях, на заводе спортивного коневодства, в семье ветеринара. По рассказам Шагина, коневодство на Земле возродилось лет двести назад. К тому времени на планете оставалось не так уж много лошадей. Они-то и стали предками сегодняшних великолеяных скакунов. «Самое увлекательное занятие в жизни, — говорил Шагин, — это умение объездить дикого жеребца». Парадокс — любитель лошадей стал отчаянным планетоходцем. На Венере все пользовались вездеходами, а он разъезжал на коне-роботе по кличке Кар, смонтированном из деталей списанных кибернетических машин. Человек двухметрового роста в космических доспехах на низкорослом коне — это было препотешно, и Шагин напоминал древнего благородного рыцаря Дон Кихота Ламанчского. На Венере так его и звали — «Дон Кихот».

Долина словно бы спала, затопленная потоком молочного света. И только голос горной речушки звенел в ушах Луня. Ему, привыкшему все видеть в космической перспективе, долина казалась уютной, маленькой и странно дорогой и близкой. Он с жадным любопытством приглядывался ко всему окружающему. Все занимало его: и мох на стволах деревьев, и светлые листья айвы, и стремительный бег горной ящерицы по коре древнего карагача.

— Это тебе не Венера! — Шагин стоял рядом с Лунем и причесывал волосы.

— Со временем и на Венере будет, как на Земле.

Они пошли в поселок.

— Ты вчера начал говорить о каком-то космическом явлении, — напомнил Лунь. — Может быть, продолжишь?

Они подошли к даче Шагина. Комнаты были забиты деталями машин. «Узнаю Сашу», — усмехнулся Лунь, перешагивая через полуразобранного робота.

— Вот, смотри. — Шагин протянул другу пачку цветных фотографий.

— Район Большой Медведицы. Мицар с Алькором, — вслух определял Лунь. — Планета. Что такое? — Лунь почувствовал, как заколотилось сердце. Он не мог произнести ни слова.

— Я думаю, диаграмма атмосферы и обмена веществ, — сказал Шагин.

— Две фигуры в центре одна под другой связаны толстой белой чертой. На нижней, очевидно, основной элемент океана ядро с одним электроном; конечно же, водород, На верхней главный элемент атмосферы и дыхания: ядро с восемью электронами — кислород. Две боковые фигуры связаны стрелками. На левой — ядро с шестью электронами — углерод, на правой — ядро с семью электронами — азот. Мистификация какая-то…

Шагин пожал плечами:

— Я и говорю, что все это надо проверить на месте.

— И эти фотографии сделаны на озере Мухтель?

— Да, — сказал Шагин. — Разве это не интересно?

В дверь постучали, и вошла Ирма — ослепительная, самоуверенная.

— К вам можно? — И засмеялась, обращаясь к Шагину: — Ваша дача мне несколько напоминает склад металлолома.

— Мне тоже, — добродушно отозвался Шагин.

Лунь протянул ей фотографии.

— Так это же твоя планета, Инг, — твердо произнесла Ирма. — Ты уверен, что на Лории такая же диаграмма обмена веществ, как и на Земле?

— В этом я как раз не уверен.

Лунь рассказал историю фотографий.

— Ты хочешь сказать, что это сигнал лориан? — Ирмя пытливо вглядывалась своими близорукими глазами в лицо Игната. Невероятно… Впрочем, постойте. В лицее физики и математики мой отец был любимым учеником академика Тарханова. Примерно за десять лет до старта «Уссури» командор Тарханов писал отцу, что в районе Мицара есть планета, симметричная нашей Земле, и что там, возможно, обитают разумные существа. Отец не верит этой гипотезе. Если это сигнал… Я бы полетела с тобой, Инг, если бы не Венера…

— Ирма, покажи мне письмо Тарханова.

— Сейчас я поговорю с отцом. — Ирма взяла видеофон Шагина и уже через минуту говорила с академиком Соболевым. — Папа я, говорю из Ташкента. Прости, что пришлось разбудить тебя.

— Ничего, я успел привыкнуть к твоим чудачествам, Ирма. Голос академика Соболева был сочный и молодой. — Так о чем же ты хочешь спросить меня?

— На днях к тебе приедет звездолетчик Игнат Лунь. Я очень прошу: покажи ему письмо командора Тарханова.

— Из-за этого ты так рано разбудила старого отца?

— Ты вовсе не старый, папа!

— Хорошо, Ирма.

Ирма поставила видеофон на место и повернулась к Игнату:

— Ты доволен?

— Отлично, Ирма!

Через два дня Лунь и Шагин вылетели на озеро Мухтель. Они долго кружились, выискивая место для лагеря. Под скалой, круто уходящей вверх, виднелся крепкий, сложенный из крупных стволов лиственницы дом. Решили расположиться поблизости от него.

Лунь первым вышел из кабины. Глаза его окидывали озеро с веселым упорством искателя приключений.

— Пойдем навестим хозяина озера, — предложил он. — Быть может, что-нибудь узнаем у него.

— Пошли.

Дом они увидели сразу же за утесом, вклинившимся в озеро. Нигде никого не видно — ни во дворе, ни на берегу озера, где, задрав нос, стояла лодка из белого пластика.

Шагин постучал в ворота. Никто не отозвался.

— Дом, кажется, необитаем, — сказал он. — Это даже лучше. Будем жить до тех пор, пока не увидим «чудо».

Они вернулись к автоплану.

— Как насчет ухи? Не возражаешь? — спросил Шагин. — Откровенно говоря, мне надоели «технические» блюда на Венере. Займусь рыбной ловлей.

— А я поброжу поблизости.

Лунь двинулся вверх по склону сопки. Камни. Деревья. Нежная молодая березка. Листья ее шевелились. Не листья, а звезды. В иллюминаторах космического корабля сразу же после старта звезды качаются так же, как листья березки. Перед ним проносились звездные миры. Он бывал в этих мирах…

Добравшись до вершины, усталый, потный, он прислонился к валуну. Из долины поднялись дикие козы. Они жались друг к другу. Лунь приподнялся и свистнул. Копытца звонко застучали по камням.

Лунь перевел взгляд на озеро, опаленное вечерним солнцем. Красно-розовые тона двигались, перемещались, то густея, то бледнея вновь. Зеленая косынка тайги вокруг озера тоже зарозовела. Знакомая картина родной тайги!

И вдруг он увидел, как внезапно над озером возникла огромная ультрамариновая стена. Она уходила в небо и терялась там. За нею угадывалась новая стена, только черная, как тушь. Между ними повисли белые точки.

Лунь, потрясенный зрелищем, замер на месте, вцепившись пальцами в теплый бок валуна. Все это он видел на фотографиях, которые привез Шагину Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. «Сигнал далеких миров. Схема Млечного Пути. Наша Галактика… Такую бы схему иметь в полете. Да тут и лицеист разберется, где и что. Солнце со своими спутниками. Даже Луну различишь. Вон Процион… Эридан. Тау Кита. Вдали просматривается туманность Андромеды».

Он был захвачен красотой и величественностью небывалого зрелища. Какой же огромный разум, какая удивительная по своей мощи техника нужна была для того, чтобы передать эти изображения из дальних космических пространств на Землю. От мысли о всесилии разума захватывало дух.

Внезапно изображения изменились. Большая Медведица? Да, она. Вот и Мицар, вторая звезда ручки ковша. Рядом Алькор. Между ними белая точка. Увеличиваясь, она постепенно заполнила весь экран. Наконец появилась уже знакомая диаграмма атмосферы и обмена веществ. Лунь не мог оторваться от нее. Планета рассказывала о себе. Как она схожа с Землей!

Экран погас. Лунь опустился на валун и долго еще сидел здесь, обдумывая увиденное. Он никак не мог прийти в себя. Багровый диск солнца коснулся горизонта. Над озером легли тени. Три ракеты прочертили небо зелеными полосками и, падая, погасли над тайгой: это Шагин приглашал к ужину.

— Где ты пропадаешь? Я соорудил такую великолепную уху! встретил Луня Шагин, колдуя у костра.

Столб дыма поднимался в небо. Где-то рядом бежал ручеек, звон его струй казался Луню праздничной музыкой. Пахло дымом и смолой, и все это перебивал аппетитный запах ухи.

Шагин устроился домовито. Лагерь оборудован повеем правилам. Возле палатки — грубо сколоченный из жердей столик. Две коряги — кресла по сторонам. На столе — котелок с ухой. Крупными ломтями нарезан хлеб.

— Ты тоже видел все это? — спросил Лунь, показывая вверх, в уже потемневшее небо.

— Формулы Лории? — отозвалс, я Шагин. — Да, конечно. И знаешь, о чем я подумал? — Шагин неторопливо достал из рюкзака ложки, потом появилась плоская фляга с яркой этикеткой «Русская водка». — Тебе полный?

— Половину, — сказал Лунь. — Так о чем ты хотел сказать?

Шагин молча налил ровно столько, сколько просил Лунь. Лунь взял в руки граненый стакан из простого стекла. Из этого же стакана они пили на Венере. Стакан, который побывал почти на всех планетах Солнечной системы. Настоящий музейный экспонат.

— Мы выпьем еще из него на Лории, — сказал Шагин. — Так вот я о чем. Изображения, которое мы видели и которые запечатлены на наших фотографиях, не могут передаваться из космоса… Если бы они шли из космоса, то, вероятно, разумные существа, направляющие их к нам, избрали бы другой район для их воспроизведения. Например, крупный город…

— Я тоже склоняюсь к этой мысли.

— И не один ты. Этим явлением уже заинтересовались многие ученые… Они полагают, что в районе озера находится какой-то источник излучения. Он включается точно в определенный час — ты засек время?

— Да. В половине шестого. Сеанс, если это можно назвать сеансом, продолжается десять минут.

— Совершенно точно. Значит, завтра мы начнем поиски источника излучения. За твое здоровье, Игнат. — Шагин поднял стакан.

— За твое здоровье, Саша. — Лунь принялся за уху. Поужинав, Лунь собрал посуду и пошел к ручью. Тишина. Он замедлил шаги и прислушался. Неясные шорохи. Плеск воды. Луна тихо смотрела на бескрайние просторы Земли. И, слушая мелодию ночи, Лунь, кажется, понял, почему Шагин не хочет расставаться со стаканом. Там, в космических далях, обыкновенный граненый стакан, очевидно, напоминает ему о родной Земле, о матери, о лунной ночи с таинственными шорохами.

Лунь вернулся в лагерь и подбросил в костер несколько сухих коряг. Пламя взметнулось и озарило крупную фигуру Шагина. Лежа на постели из мягких веток пихты, он смотрел на Венеру.

— О чем задумался, Саша?

— Я думаю о том же, что и ты. Итак, мы видели над озером сигнал инопланетной цивилизации?

— Конечно.

Шагин внезапно сел, обернулся к Игнату. Багровые блики огня играли на его крупном лице.

— А вдруг это — сигналы Тарханова? — выпалил он, ожидая, какое впечатление произведут его слова на Игната.

Игнат потер лоб:

— Все может быть, Саша!.. Но ведь приняты известия о гибели его звездолета…

Они еще долго говорили у костра, не в силах уснуть. Оба склонялись к мысли, что на озеро Мухтель должны в ближайшие дни прибыть целые отряды ученых. Они прилетят сюда с техникой, которая позволит быстро отыскать источник излучения, и надо ли заниматься завтра кустарничеством?..

Почти весь следующий день они провели в поисках излучателя, не очень надеясь на успех. Автоплан на самой малой скорости пролетал над озером, над его извилистыми берегами, над густой зеленью тайги.

— Подождем до вечера, — наконец предложил Игнат. — Вылетим, едва появятся изображения…

Шагин скептически пожал плечами и направил автоплан к лагерю.

— Кто-то пожаловал к нам, — сказал он, когда автоплан оказался возле знакомой скалы. — Видишь вьючных лошадей?

— Явно несовременный транспорт, — буркнул Игнат. Посадив автоплан, товарищи разошлись: Шагин пошел к дому, а Игнат направился к палатке.

— Симпатичная женщина, — весело докладывал Саша, вернувшись. — Биолог. А лошади, если бы ты видел… Она говорит, что в ясные вечера трижды, а то и четырежды появляются эти космические картинки. В плохую погоду никаких изображений не возникает. Нет, она и вправду симпатичная женщина!

Они еле дождались пяти часов вечера — на этот срок товарищи назначили повторный полет над озером. Их автоплан находился в воздухе, когда наконец точно в срок над озером вновь возникли гигантские стены экранов. Потом они слились, в один. Со всех сторон экран просматривался одинаково, очевидно, он имел форму шара.

— А как хоть выглядит излучатель? — сердито спрашивал Саша. — Может быть, он похож на камень, а камнем завалены все берега озера.

— Экран возникает в западной части озера, — осторожно размышлял Лунь. — Значит, излучатель может находиться только там…

— Почему только там? Он с одинаковым успехом может находиться и на восточном берегу.

— Нет. Западный берег гол и пуст. Лучи, направленные сииау, с Земли, не встретят никакого препятствия. А взгляни на скалы и ущелья восточного берега, на лес, подступивший к самой воде… Стой! Давай внимательно осмотрим этот островок!..

Экран погас. Они долго кружились у небольшого островка, пока Шагин не обратил внимание на скопление прозрачных шаров на песке.

— Забавно, — сказал он. — Что-то похожее на футбольные мячи.

— Где?

— Смотри, правее большого камня… Пять шариков.

— Действительно, мячи… Но их цвет… Мне кажется, он как бы переливается…

— Опускаемся?

— Да.

— Не опасно?

— Послание мирное, — возразил Лунь.

Автолет парил над шарами на высоте всего пяти или шести метров. Шары едва ли превышали своими размерами футбольный мяч. Лежали они плотно друг к другу, расположенные с непонятной симметричностью. Они светились ровным голубоватым сиянием, то почти угасавшим, то возникавшим вновь. Вдруг товарищи услышали тихий, но отчетливый щелчок, и в то же мгновение над озером зажегся экран. Один из шаров, что лежал ближе к воде, вспрыгнул на «спинку» других и замер. На экране появилась схема Галактики. Через минуту, как только первый шар уступил свое место второму, она погасла. Теперь на экране появилось изображение Большой Медведицы, Потом были Мицар, Лория, формула жизни на ней — и опять легкий щелчок, извещающий об окончании «представления».

Все вокруг опять приобрело обычный вид. По тихой воде озера вновь плясали розовые блики заходящего солнца. Шары лежали в прежнем порядке.

— Садимся на остров? — предложил Шагин.

— Обязательно.

Друзья высадились на остров и остановились в некотором отдалении от шаров. Загадка их происхождения не пугала космонавтов, — в свои годы они повидали достаточно много. Но разумная осторожность еще никогда не мешала людям.

Шли минуты. Тридцать минут ожидания… Сорок… Пятьдесят.

— Не хватает шестого шара, — вдруг нарушил молчание Лунь.

— Почему не хватает? Где же он может быть?

— В Музее космических находок.

— «Шар Тарханова»? — догадался Шагин. — Меня тоже не покидало ощущение, что я видел нечто подобное. Да, конечно, эти шары — точные копии «Шара Тарханова». Ты помнишь изображение на нем?

— Отлично. Па шестом шаре изображен житель Лории. Лицо, нос, глаза, уши — наши, а кожа голубая.

— Но почему же шары разъединились? И, если они разумные, почему держат у себя Тарханова?

Лунь засмеялся:

— Полетим и наведем порядок.

— Будь уверен, порядок будет. Все-таки: почему не вернулся Тарханов?

— Тсс…

Шары начали новое «представление».

Мадия стояла у раскрытого окна. Весна шумела в садах на берегу. Отчаянно галдели воробьи на крышах. Примостившись на каменном парапете, светлоголовый мальчуган закидывал удочку в пенную амурскую воду… Мир дышал покоем и радостью, но ее не покидало чувство горечи и разочарования. Уже сколько месяцев она тщетно бьется над расшифровкой сигнала из космоса. И не только она одна. Сигналы приняли все обсерватории Солнечной системы, но они до сих пор остаются нерасшифрованными.

Она помнит тот вечер, когда по срочному вызову прибыла в Звездный Совет и поднялась в зал Главного шифровальщика. Здесь собрались почти все сотрудники Комитета галактической связи, за исключением председателя Комитета Рауля Сантоса. Мадия просмотрела все записи — световую, звуковую, радиоволновую. Электронная машина воспроизвела сигналы в натуре. Понять их было невозможно. Главный шифровальщик, новейшее достижение электроники и кибернетики, три часа решал задачу, а за час он делал один миллиард операций, — и не справился с нею.

— Задача не решается, — сказал он, виновато моргая зелеными глазами.

Присутствующие разочарованно вздохнули. Время было позднее, и зал быстро опустел. Мадия осталась одна. В зале стояла тишина. На экране во вею стену мерцали образцы записей космических радиоизлучений — десять поперечных линий. Когда Мадия поступала в Институт космонавтики, линий было всего семь. Последние три вида излучения земляне обнаружили совсем недавно. Десятый вид открыл теперешний председатель Комитета галактической связи академик Рауль Сантос. Девять видов излучения почти повторялись, но вот десятый…

«Мы на пороге новых открытий», — говорил Рауль Сантос. Может быть, и этот сигнал, который не поддается расшифровке, — не призыв инопланетной цивилизации, а всего-навсего не обнаруженный до сих пор вид радиоизлучения?

Мадия с надеждой посмотрела в глубину зала, где моргал зелеными глазками Главш. Она вставила запись сигналов. Экран тут же погас — сработал автоматический отключатель. «Не та волна», — подумала Мадия и выключила одну за другой все известные ей волны. Но тщетно. Монизатор звука тоже оказался беспомощным.

Сигналы до сих пор не расшифрованы. Теперь Мадия уже третий месяц проверяла картотеку космических сигналов. Картотека была разбита на три категории — перспективные сигналы, неразгаданные и для архива. Работа не требовала умственного или физического напряжения. Сиди и смотри на экран. Что не так — нажми на кнопку. Добрые электронные руки возьмут и отправят забракованный сигнал на задворки механической памяти. Роботы не ошибались никогда. Роботная служба действовала безотказно.

Инструкция требовала прежде всего обработки перспективных сигналов. Когда Мадия нажала на кнопку «неразгаданные сигналы», экран на стене не загорелся.

— Вы нажали не ту кнопку, — раздался словно из-под земли бесстрастный голос. — Повторите вызов.

Мадия повторила.

Служба безопасности электронных машин опять не приняла заказ. В третий раз Мадия держала побелевший палец на кнопках до тех пор, пока на экране не засверкали молнии.

— Что вы хотите? — спросил металлический голос.

— Неразгаданные сигналы, — гневно сказала Мадия.

Она слышала отдаленный замирающий перезвон. Потом все стихло.

Загорелся аварийный экран видеофона. Мадия увидела рассерженное молодое лицо.

— С вами говорит Главный робопсихолог Звездного Совета. Вы нарушили порядок работы машин. Я вынужден выключить ваш экраноинформатор

— Выключать вы не имеете права. Вы можете пожаловаться на меня. Прочитайте первый пункт инструкции. Я прошу вас, чтобы электронные машины безупречно выполняли свои обязанности.

— Десятый пункт инструкции гласит: не переключай машину без ведома Главного робопсихолога. Сейчас даю экран. С машиной нельзя так варварски обращаться.

Кибернетические машины, обслуживающие Звездный Совет, занимали сорок этажей и ежедневно потребляли десятки миллионов киловатт энергии. Каждая машина здесь была изготовлена по специальному заказу и являлась уникальной. Мадия, как и все работники Звездного Совета, восхищалась умными машинами, но считала, что они, как и автопланы, существуют для того, чтобы служить человеку, а не наоборот.

Мадия нажала на кнопку «неразгаданные сигналы». Экран вспыхнул. На нем не было изображения. В определенные промежутки времени раздавались щелчки, предупреждая, что лента пуста и неразгаданных сигналов нет. «Тем лучше», — подумала Мадия. Вдруг мелодичный звон заставил ее насторожиться. На экране появилась цифра «7423».

— Неразгаданный сигнал, — объяснил металлический голос. Принят командором Ритмином Тархановым во время испытательных полетов на звездолете «Уссури». Запись сигналов утеряна.

— Повторите ленту 7423, - торопливо выговорила она в микрофон.

Экран повторил.

— Какие-нибудь подробности? — спросила Мадия.

— Никаких подробностей нет. Есть примечание.

— Почему оно не зафиксировано в картотеке?

— За последние десять лет никто примечаниями не интересовался.

— Читайте. — Мадия почему-то волновалась.

— Запись сигналов, возможно, хранится в архиве Тарханова. Архив ве обнаружен. Обратитесь в справочный отдел.

По внешнему эскалатору Мадия спустилась в справочный центр Звездного Совета. Ее встретил дежурный робот.

— Сейчас с вами будут беседовать, — сказал он и удалился.

Мадия оглядела зал. Свободных мест почти не было. Десятки людей — ученые, инженеры и студенты — сидели в удобнпх креслах и смотрели на портативные экраны, вмонтированные в ярко-красные столы. Здесь, в справочном центре, можно было получить любую справку о Вселенной, о звездных экспедициях, начиная от Гагарина и кончая Каштановым, улетевшим в район Альфа Эридана. Перед Мадией загорелся экран. Она надела наушники, раскрыла записную книжку и приготовилась слушать и смотреть.

— Будем знакомы. Меня зовут Игнат Лунь, — услышала Мадия в наушниках. С экрана на нее смотрело знакомое энергичное лицо с веселыми проницательными глазами. Красивые белые зубы. Густая шевелюра. — Посмотрите на скульптурный портрет Ритмина Тарханова, — продолжал Игнат Лунь. Фотографию этой скульптуры Мади не раз видела в учебниках, журналах, в Волжском — на родине деда. — Я считаю себя учеником Ритмина Тарханова, хотя не видел его. Жив ли он сейчас — не знаю. Но я надеюсь, что он жив и что он вернется к нам.

— Ритмин Тарханов, — продолжал после короткой паузы Лунь, — верил, что человек встретится с разумной жизнью во Вселенной. С этой великой мечтой он и отправился в свой последний полет. И не только с мечтой! В Музее истории космонавтики и по сей день хранится шар с изображением человека далекой планеты. Экран покажет вам этот шар и покажет инопланетного человека, в существование которого искренне верил Тарханов. Загадка белого шара до сих пор так и не разгадана, так же как не разгаданы сигналы, принятые Тархановым на борту космического корабля «Уссури». Но мы стоим на пороге раскрытия этих тайн, — это дело близкого будущего!..

Игнат Лунь исчез с экрана. Появилось изображение стартового поля с нацеленной в небо ракетой. Вдали — зеленая кайма деревьев под ослепительными лучами августовского солнца. А еще дальше — вершины белоснежных гор. где белое чередовалось с синим, и оттого они казались рисунками из детского альбома.

На экране мелькали кадры. Звездолет, устремленный в небо. Пустынное стартовое поле.

Диктор пояснял:

— Ритмин Тарханов летит в систему Мицара. Мицар — двойная звезда Большой Медведицы. Расстояние…

На экране возникла кабина звездолета. В кресле — Тарханов. В иллюминатор смотрит космос. В других креслах — члены экспедиции. Один, два-пять… Сосредоточенные, деловые, озабоченные лица.

— Мой дорогой, добрый землянин, — услышала Мадия голос деда. Тарханов сидел вполоборота к зрителю. — Мы расстались с вами пять дней назад. Пять дней, сидя перед экранами, вы следили за нашим полетом. Нас отделяет от Земли триста двадцать миллионов километров. Сегодня звездолет начнет новое ускорение. Нам пора прощаться. Наташа, милая! — Мадия вся напряглась. Лицо деда стало задумчивым, мягким. — Наташа, ты слышишь меня? В далеких звездных скитаниях, в холодном мраке меня будет согревать твоя улыбка. Жди меня. Я обязательно вернусь к тебе. Слышишь, обязательно. Когда будет тяжело, выходи на балкон и смотри на Большую Медведицу. Я почувствую твой взгляд И прочитаю тебе старинные стихи: «Жди меня, и я вернусь всем смертям назло…»

Тарханов приветственно поднял руку и исчез с экрана.

Мадия вздохнула.

На экране схемы Большой Медведицы и Солнца с окружаюшими планетами. Они смотрелись как бы из центра Галактики. Ощущались и отдаленность одной звезды от другой, и глубина Вселенной, и ее бесконечность. В этой бездне двигалась зеленая точечка. Звездолет «Уссури» вдруг повис в черноте, увеличиваясь в размерах.

— Район, — комментировал диктор, — откуда Тарханов последний раз разговаривал с Землей. Вы сейчас услышите его голос.

Опять раздался глуховатый баритон деда:

— Я — командор Тарханов, я — командор Тарханов. Звездолет летит по маршруту. Мы чувствуем себя превосходно. Шлем землянам горячий привет. Экипаж…

Диктор завершил:

— Мощные глушители помешали Тарханову закончить передачу.

И вдруг диктор, обращаясь к Мадии, совершенно другим голосом добавил:

— Прошу сообщить, кто сегодня обратился к нам за справкой о Тарханове. Скажите ваше имя, фамилию, специальность. Нам это важно знать.

— Я Мадия Тарханова, внучка командора Ритмина Тарханова. Инженер галактической связи.

— Благодарю вас. Мадия Тарханова.

— Я могу спросить?

— Спрашивайте.

— Почему с именем Тарханова связано столько загадочных событий?

Экран долго молчал.

— Трудный вопрос вы задали. — По тембру голоса Мадия догадалась, что отвечает робот-информатор. — В нашем распоряжении нет достоверных фактов. Предположения, только предположения. С белыми шарами, о которых упоминает Тарханов в последнем сообщении, в свое время встречался командор корабля «Сатурн». Тогда этой информации не придали большого значения. Звездолетчик летел один. Долгие годы одиночества… Нервы. Считали, что командор «Сатурна» принял космический мираж за действительность. «Сатурн» был пятнадцатый по счету корабль, покинувший пределы Солнечной системы. Через двести лет на «Уссури» Тарханов принял непонятные сигналы и видел те же блестящие шары. Один шар он доставил на Землю. Он известен науке как «Шар Тарханова» и хранится в Музее космонавтики. На нем — изображение человеческого существа. Тарханов уверял, что шар, по его предположениям, принадлежит планете Лория и на нем изображен житель этой планеты. Мало того, Тарханов упорно доказывал, что подобные шары он видел еще в детстве. Эти ничем не подкрепленные соображения привели к тому, что Звездный Совет решил не публиковать отчета об испытательном полете «Уссури».

— Почему? — вырвалось у Мадии.

— Эмоции не должны теснить логику, разум, — не очень понятно ответил информатор.

— Скажите, где сейчас хранится отчет Тарханова?

— Вы задаете очень трудные вопросы, — не то вздохнул, не то застонал информатор после продолжительного молчания. Дайте мне немного времени. Пока послушайте музыку Чайковского, которую любил Тарханов.

В приемнике послышалось что-то вроде всплеска волны. Мадия откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Звуки, сливаясь, торжествующе мчались куда-то ввысь, замирали, возвращались, звенели первым весенним ручейком. Аккорды, как струи света, вызывали трепет непонятного волнения. Так, очевидно, среди бесконечной космической ночи звездолетчику вдруг открывается планета, симметричная нашей Земле. И тут новая мысль внезапно овладела Мадией и ошеломила ее: а что, если нерасшифрованные сигналы, принятые всеми станциями наблюдения Солнечной системы, — музыка, всего-навсего музыка?

— Как вам понравился Чайковский?

Мадия не сразу догадалась, кто разговаривает с нею. Она оглянулась. В зале по-прежнему царила библиотечная тишина. На экране — изображение машины с зелеными мерцающими огоньками.

— Я вас слушаю, — наконец отозвалась Мадия. — Вы готовы ответить на мой вопрос?

— Тарханов покинул зал Звездного Совета и отчет свой, очевидно, оставил у кого-нибудь из друзей. Других данных в справочной информации нет.

— Спасибо.

Мадия сняла наушники и выключила, экран. Почему же звездолет «Уссури» не вернулся на Землю?