"Миг - и нет меня" - читать интересную книгу автора (Маккинти Эдриан)

5. Мы летим в Мексику

Нью-Йорк. Ослепительная синева Атлантического океана. Извилистая линия побережья. Леса, поля, города, длинные полосы намытой земли, где когда-то текли реки. Болота. Острова. Отмели. Карибское море. Джунгли.

Самолет идет на посадку.

Мы разместились в особняке, стоявшем на набережной Канкунской лагуны. Большой, чисто выбеленный, он был окружен кольцом пальм. Под балконом веранды располагался небольшой плавательный бассейн. В бассейне плавали сухие листья, но их было не так уж много. По моим подсчетам, предыдущие обитатели особняка съехали не больше недели назад. Просторные, светлые спальни на втором этаже были украшены акварелями с изображениями красоток в национальных костюмах. Большие деревянные кровати были с перинами.

Выбрав себе комнату, я сразу улегся на кровать и закрыл глаза. Снаружи доносилось щебетание птиц и звон колокола, а если напрячь воображение, то можно было расслышать и шум прибоя. Проспав час или полтора, я встал и принял душ. Ребята расслаблялись внизу у бассейна, передавая друг другу бутылку рома. Только Скотчи, которому не терпелось попасть в город, был уже одет и поторапливал остальных.

Пока парни собирались, я читал книгу Бернала Диаса о завоевании Мексики. Это было дешевое пингвиновское издание в мягкой обложке, но для самолета она подходила как нельзя лучше. В ней речь шла о том, как в Новый Свет прибыл Кортес и как испанцы начали подготовку к своему великому завоевательному походу. Если верить Диасу, они подошли к Канкуну и высадились на ближайшем островке под названием Исла-Мухерес. (Тут я вышел на балкон, чтобы проверить, виден ли оттуда океан, и если да, то какие там есть острова, но мне мешали кроны высоких деревьев.) Ну да бог с ними, с островами… Парни были уже готовы, и я быстро переоделся и плеснул в лицо холодной воды.

После небольшого замешательства мы все же сумели вызвать по телефону такси и отправились в ресторан, который рекомендовал нам Лучик, хотя, откуда он о нем знал, оставалось загадкой.

Ресторан находился недалеко от нашего особняка. В нем подавали индейские и мексиканские блюда, которые объединяло то, что все они были с лаймом и все — острые. Еда была превосходной; она нам очень понравилась, и только Фергал, который положил на тарелку столько соуса чили, что не мог проглотить ни кусочка, остался недоволен. Обед каждый из нас запил упаковкой пива «Корона», после которого мы заказали еще по порции текилы.

Следующим пунктом нашей программы был ночной клуб, поэтому мы сели в автобус и поехали в курортную зону. Скотчи заплатил за вход, и мы оказались внутри. Я все еще чувствовал себя слишком усталым, чтобы танцевать или пить, поэтому я сразу забился в тихий, укромный уголок. Музыка, которую здесь крутили, была модной лет десять назад. Диско-шлягеры сменялись композициями в стиле нового романтизма, а одну песню восемьдесят первого года в исполнении Дэвида Боуи диск-жокей пускал каждые десять минут, словно это был золотой хит прошедшей недели. Играй музыка немного потише, я бы, наверное, снова задремал над своим коктейлем, но это оказалось невозможным. Впрочем, мне и так было неплохо. Вытянувшись в своем мягком кресле, я потягивал коктейль и наблюдал за тем, как ребята выламываются. Некоторое время спустя ко мне подошел Скотчи, и я сделал ему выговор по поводу одеколона, которым он, казалось, облился с головы до ног. Это была редкостная дрянь; попади она в дикую природу, и Рэчел Карсон[25] залилась бы горючими слезами. Скотчи, разумеется, не знал, кто такая Рэчел Карсон, поэтому он назвал меня «дураком набитым». Мы оба пили «Маргариту», но еще до того, как мы успели надраться до такого состояния, чтобы с раскаянием возрыдать друг у друга на груди, к нам присоединился наш паренек Энди. Он познакомился с какой-то девицей и хотел спросить у нас совета. Его подружка была вертлявой мулаткой, которая едва ли могла похвастать безупречной добродетелью, но мы со Скотчи сошлись во мнении, что это, пожалуй, к лучшему.

Я посоветовал Энди не говорить ничего конкретного, а отделываться таинственными недомолвками и многозначительными намеками — чем многозначительнее, тем лучше. Скотчи порекомендовал узнать, нет ли у нее ирландских корней. Какую тактику применил Энди, мы так и не узнали, но, по всей видимости, она была успешной, поскольку вскоре он уже тискал красотку в уголке.

Я тем временем попытался вызнать у Скотчи, чем конкретно нам предстоит заниматься, но он ответил, что это должно оставаться в тайне до завтра. Учитывая, что Скотчи был редкостным треплом, это, наверное, и в самом деле был очень важный секрет, поэтому я не стал слишком на него давить.

Ближе к полуночи зал начал наполняться посетителями, а музыка стала чуть поживее. Появилось и несколько американских туристов. Большой Боб, уже некоторое время жаловавшийся на то, что у него болит живот, решил пойти домой, но мы были этому только рады. У Скотчи, направившегося было к группе юных девушек, тоже началось что-то вроде судорог: он как-то странно дергался, но поскольку при этом его лицо не выражало неудовольствия или страдания, я догадался, что это он просто танцует. Сам я предусмотрительно пересел поближе к туалетам на случай, если и меня, как Большого Боба, настигнет «месть Монтесумы», однако мои опасения оказались напрасны. Я чувствовал себя отменно. Фергал то и дело приносил мне разноцветные бокалы с торчащими в них бумажными зонтиками, и вскоре у меня открылось «второе дыхание». Окружающее заволоклось приятной золотой дымкой, время понеслось вскачь, и прежде чем я опомнился, я уже оказался в автобусе в обществе блондинки, одетой в коротко обрезанные джинсы и майку с логотипом Канзасского университета. Мы целовались. Девица напоминала Бриджит — она могла быть ее белобрысой, пухленькой младшей сестренкой. В перерывах между поцелуями она принималась болтать о правильном питании. Ей, впрочем, удалось сообщить мне, что балкон ее номера на седьмом этаже отеля выходит на залив, и, поднявшись с ней, я готов был ей поверить, поскольку снаружи все равно было темно, как в угольной яме. Пока я осматривался, она стащила покрывало со своей кровати (одной из трех, стоявших в комнате), вышла на балкон и бросила покрывало прямо на пол. На мой взгляд, это было не слишком разумно, поскольку все вокруг кишело муравьями, однако она объяснила, что только в этом случае нам гарантировано необходимое уединение, потому что скоро должны вернуться ее подруги.

Стоило мне подумать о двух других девушках, которые могут появиться с минуты на минуту, как перед моим мысленным взором возникли довольно любопытные картины, заставившие меня на некоторое время отвлечься от реальной действительности. Девица тем временем сходила в комнату и принесла мне и себе по банке пива. Мы сели и некоторое время любовались ярко освещенными прогулочными яхтами, которые плавно скользили в ночном мраке. Потом я поцеловал подругу и увлек ее на покрывало, но совершенно неожиданно у меня возникли проблемы. Я не встречался с Бриджит, миссис Лопатой и другими девушками уже четыре дня, поэтому кое-кому может показаться странным, что на второй день заграничных каникул здоровый, молодой мужчина оказался не способен адекватно реагировать на близость упругого молодого тела. Однако выпивка, незнакомая девушка, долгий перелет и вполне естественное беспокойство сыграли свою зловещую роль, и мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы в решающий момент не оказаться вне игры. К счастью, мои поистине героические усилия увенчались успехом, и я сумел достаточно надолго (для девушки, но не для себя) сосредоточиться на стоящей передо мной задаче. Как бы там ни было, моя новая знакомая стонала и вскрикивала так громко, что весь полуостров имел возможность убедиться — она получила, что хотела. У меня же все сильнее кружилась голова, и только врожденная ирландская вежливость помешала мне поблевать с чужого балкона вниз. В конце концов свежий морской воздух все же подействовал, в голове у меня настолько прояснилось, что я даже спросил, откуда она. Она ответила, и я сказал, что это очень мило, хотя никогда прежде не слыхал о таком городке. Потом она в свою очередь спросила, откуда я. Я сказал — откуда, и тут выяснилось, что целая куча ее родственников живет в графстве Корк. Мы поболтали о достопримечательностях юго-западных районов Ирландии и немного — о «Волшебнике из страны Оз», поскольку это было единственным, что я мог припомнить в связи с Канзасом. Увы, еще разговор с Дэнни-Алкашом обнаружил мое слабое знакомство с фильмом, а она, к несчастью, смотрела его внимательно и имела о нем твердое мнение. Следующие несколько минут девушка объясняла мне, что, несмотря на свою внешность и прочее, она получила правильное воспитание и — как и ее родители — относится к историям о ведьмах, волшебстве и тому подобной чертовщине крайне неодобрительно. На это я возразил, что, насколько я помню, история эта — просто сказка, но она сказала, что это не имеет никакого значения, что ее родители — хорошие люди и добрые христиане и что ее прадедушка даже был присяжным на знаменитом «Обезьяньем процессе».[26] Ни я, ни она точно не знали, что это был за процесс, но я решил, что он был направлен против вивисекции, и поспешил похвалить прадедушку за то, что он исполнил свой гражданский долг.

Мы сидели на балконе еще сколько-то времени и пили пиво. Потом на берегу вспыхнул маяк, и я начал считать вспышки. Пока девица рассказывала что-то о знаменитой футбольной команде Канзасского университета и — опять! — о правильном питании, я прилег на одеяло. Судя по тому, что она говорила, питался я совершенно неправильно, поскольку большинство продуктов, которые я ел, поступали с верхних, а не с нижних этажей пищевой пирамиды, и поэтому вместо пользы приносили один только вред.

Часа в четыре утра пошел дождь, и мы перебрались в спальню, где я был представлен двум другим девушкам, которые, не переставая хихикать, забросали меня вопросами о том, как меня зовут, из какого я колледжа и воспользовался ли я презервативом. Моя партнерша шепнула им, что большую часть времени я был совершенно не способен на что-либо путное… Впрочем, на этом месте я притворился, будто я сплю.

Я и сам не заметил, как заснул по-настоящему. Спал я на полу и с рассветом проснулся.

Одевшись, я потихоньку выскользнул из номера. Я понятия не имел, где нахожусь; хмель еще не выветрился до конца, а мятая одежда делала меня похожим на оборванца. Когда я остановился у какой-то стены, чтобы помочиться, сзади ко мне подъехал полицейский. Думаю, если бы я был местным, он бы забрал меня в участок, но мексиканский коп понял, что перед ним — чертов янки, который к тому же совершенно не рубит по-испански. Если бы он меня арестовал, это могло бы стать самой большой удачей в моей жизни, но он этого не сделал. Вместо этого коп выругался, сплюнул и отъехал, что-то ворча себе под нос.

Когда я проходил под большим мексиканским флагом, какой-то мерзкий мальчишка бросил в меня камнем, угодив точнехонько в затылок. Я погнался за ним, чтобы надрать ему уши, но только заблудился еще больше. Какая-то пожилая супружеская пара, видя, что я пребываю в расстроенных чувствах, попыталась мне помочь, но я даже не мог объяснить, куда мне нужно попасть. В конце концов супруги настояли на том, чтобы пройти со мной хотя бы часть пути до набережной, где стояли самые большие отели, а потом дали мелочи на автобус. Автобус, однако, так и не появился, хотя я ждал его довольно долго. Тогда я снова решил идти пешком и в результате проплутал по Канкуну еще не менее полутора часов. В конце концов я случайно попал на шоссе, ведущее к аэропорту, откуда с помощью метода обратной топографии мне удалось сравнительно быстро добраться до нашего особняка.

Входная дверь была распахнута настежь. Скотчи, полностью одетый, разговаривал с кем-то по телефону.

— Ну, наконец-то! Где тебя, блин, носило?! — заорал он, увидев меня. — Я уж думал, ты под автобус попал!

— И тебе доброго утра, — ответил я.

— Небось всю ночь прокувыркался с какой-нибудь смазливой шлюхой, урод. Ладно, ступай на кухню, выпей кофе с булочкой и приведи себя в порядок. Нам скоро выходить, — сказал он, не забыв на этот раз прикрыть ладонью телефонную трубку.

— На самом деле она была очень милой девушкой, — пробормотал я в ответ.

На кухне Фергал и Большой Боб жарили яичницу, Энди наверху принимал душ. Когда он спустился, то по его лучезарному виду я догадался, что прошедшей ночью он тоже сумел кое-чего добиться.

— Знаешь, Майкл, я решил завязать с этой воровской жизнью и заняться образованием. Все эти девчонки учатся в колледжах, представляешь? — сказал мне Энди, когда мы пили кофе.

— Значит, она была ничего? — спросил я.

Энди был оскорблен в лучших чувствах. Это была не какая-нибудь шлюха — это была настоящая девушка, с которой он соединился духовно, ощутил глубокое душевное сродство и достиг сверкающих высот взаимопонимания — и все это за сорок пять минут в номере отеля.

— Ничего?! Она была прекрасна, прекрасна! Божественна! — с горячностью возразил Энди. Восторженность его показалась мне несколько наигранной, и я решил, что он, возможно, еще под впечатлением нашего последнего разговора насчет разного рода сексуальной ориентации. Мне сразу же захотелось еще немного его озадачить, но потом я передумал.

— Что ж, это просто отлично, — сказал я.

— Да, Майкл, это действительно было очень здорово.

— В общем, дело выгорело. Поздравляю. А теперь прими один совет — когда ты с ней, не болтай много, о'кей? Держи рот на замке, так будет лучше.

— Я почти ничего не говорил, — сказал он, — но мне и не нужно было. Она очень интересный человек, Майкл. Представляешь, она изучает историю! Я и не знал, что история такая большая. Целая куча историй!

Я посмотрел на Энди, думая, что он наверняка шутит, но его лицо ничего не выражало.

— Значит, ты хочешь оставить карьеру рыцаря большой дороги и ступить на научную стезю? Вот что я тебе скажу, дружище: быть может, это покажется тебе смешным, но я и сам в последнее время все чаще задумываюсь о чем-то подобном…

— Эй, там, яичницу будете? — крикнул из кухни Большой Боб.

— Да, а какую?

— Болтунью со всякой хреновиной.

— С какой именно?

— С луком.

— Будем.

Завистливо улыбаясь, к нам подошел Фергал.

— Я слышал, тебе тоже повезло, Майкл… Скотчи говорил — вчера ты подцепил настоящую красотку. Просто пальчики оближешь, — сказал он жалобно.

— Скотчи так сказал? Она и правда была красивая? Я-то ничего не помню, — ответил я, и мы трое рассмеялись.

Тем временем поспела яичница, которая оказалась на удивление вкусной. Энди напыщенно рассуждал о различных дисциплинах и специальных курсах, которые он мог бы изучить, и я уверил его, что с его могучей фигурой и молодой энергией он сможет получить стипендию практически в любом университете в качестве игрока футбольной команды.

— Кстати, — добавил я, — в Канзасском университете очень хорошая учебная программа.

Энди хлопнул меня по плечу и продолжал болтать о своей новой философии и о высоких духовных наслаждениях, которые сулит интеллектуальная жизнь. Он никак не мог замолчать, хотя я был не слишком расположен слушать эту ерунду. Меня спас Скотчи, который велел мне принять душ и переодеться.

Я поднялся наверх. Шея у меня была в крови, и я не сразу понял — отчего это. Только потом я вспомнил о юном мексиканском гавроше с камнем. Чертов ублюдок!

Я помылся, натянул трусы, джинсы на пуговицах и старую порыжелую футболку. Спустившись вниз, я увидел, что остальные были в шортах, и подумал, что мне, пожалуй, следовало бы переодеться. Так бы я, наверное, и поступил, будь у меня время, но как раз в этот момент к особняку подъехал автомобиль, который Большой Боб взял напрокат. Скотчи дал пригнавшему машину шоферу на чай. Тот просился вернуться в город с нами, но Боб не разрешил.

Потом мы стали усаживаться. Скотчи и Большой Боб сели впереди; я, Фергал и Энди — сзади. Боб достал карту, и в течение следующих сорока пяти минут они со Скотчи ожесточенно спорили, куда следует сворачивать на очередном перекрестке. Еще я обратил внимание, что у Боба был при себе большой пакет из универмага «Сабар». Это было странно. Боб был не из тех, кто делает покупки в «Сабаре». Я немного подумал, и мне все стало ясно. В «Сабар» ходил Лучик. Это был его пакет. В пакете наверняка лежали деньги. Нам предстояло обменять их на товар. Скорее всего, на наркотики или оружие. Наркотики… Интересно, на какие?

Но узнать это мне было не суждено.

Внезапно меня разобрал смех. Я хихикал и никак не мог остановиться.

Энди ткнул меня локтем в бок.

— Что смешного? — шепотом спросил он.

— Мы, кажется, собираемся заняться контрабандой пончиков! — проговорил я сквозь смех, указывая на пакет из универмага. Энди тоже рассмеялся, но, скорее всего, потому, что смеялся я, — вряд ли до него дошел смысл моей шутки.

— Эй вы там, сзади! Заткнитесь и не идиотничайте! — сердито сказал Скотчи.

Мы проехали еще немного. Когда до места назначения оставалось уже немного, машина остановилась.

— Вот, парни, берите, — сказал Скотчи и, обернувшись к нам, вручил каждому по пистолету. Это были массивные, старомодные образцы времен Первой мировой войны.

— Откуда это старье? — сразу спросил Фергал.

— Не ваше дело, — раздраженно ответил Большой Боб.

— Так что за работа, Скотчи? — спросил я, притворяясь, будто Боба здесь вообще нет.

— Тебе, Брюс, надо будет лишь грозно помалкивать. Мы с Бобом все берем на себя, — ответил Скотчи примирительным тоном.

— А как мы собираемся доставлять наркотики в Штаты? Контрабанда наркотиков тянет на десятку, — сказал я.

— На десять лет? — прошипел Фергал.

— Кто вам сказал, что речь идет о наркотиках? — огрызнулся Скотчи и злобно покосился на Большого Боба.

— Я ничего не говорил. Ни словечка, — прошептал Большой Боб, но его голос звучал как-то не очень уверенно.

— Не переживай, Брюс, все продумано. Никаких осложнений, все пройдет без сучка без задоринки, — сказал Скотчи, пристально глядя в зеркальце заднего вида на Энди и Фергала.

Я заметил, что Большой Боб вспотел, но Скотчи выглядел спокойным, и я подумал, что все еще может как-нибудь обойтись.

Мы поехали дальше, но через пять минут снова остановились.

— Приехали, — пробормотал Боб, поднимая голову от своей карты.

Я огляделся. Мы стояли в бедном районе на северной окраине города, прямо на краю какого-то болота. Дорога здесь больше напоминала проселок, а дома были отделаны только с фасада. В большинстве своем эти хлипкие двухэтажные хибарки имели такой вид, словно их сляпали на скорую руку каких-нибудь месяц-полтора назад. Я не исключал, впрочем, что они будут выглядеть неплохо, когда их покрасят, когда осушат болото и замостят дорогу, когда в Канкуне появится градостроительная комиссия, а Мексика совершит экономический рывок, обретет развитую инфраструктуру и избавится от порочной однопартийной системы.

— Ты уверен? — спросил Скотчи.

— Угу. Правда, на карте уже этого нет, но он кое-что подрисовал от руки. Да, это то самое место, — сказал Боб.

Мы выбрались из машины. Вокруг не было видно ни единой живой души. Дома казались нежилыми. Ни электрических, ни телефонных проводов я, во всяком случае, не заметил.

— Господи, это же самые настоящие трущобы! — простонал Фергал.

— Вовсе нет. Это новый район, вот это что. Город растет. Новые кварталы всегда так выглядят, — успокоил его Скотчи.

— Но здесь никого нет. Наверное, мы все-таки не туда заехали, — высказал свою точку зрения Энди.

— Я тоже думаю, что мы ошиблись, — согласился с ним Фергал.

— Дайте-ка мне взглянуть, — сказал Скотчи и выхватил карту из рук Большого Боба.

— Ничего мы не ошиблись, — возразил Боб. — Я уверен, ведь я же смотрел…

За чем там смотрел Боб, так и осталось неизвестным, поскольку жестяная дверь ближайшего дома отворилась и чей-то голос окликнул нас:

— Сеньоры!

Скотчи бросил торжествующий взгляд на Энди и Фергала и зашагал к дому по утоптанной земляной дорожке. Боб повернулся к нам:

— О'кей, парни, засуньте пистолеты за пояс. Впрочем, они вам не понадобятся. Только не делайте никаких глупостей, держитесь как можно спокойнее. Эти парни не любят, когда кто-то суетится, ясно?

Мы кивнули, а Энди сказал, что ему все ясно.

Мы пошли по дорожке к дому. На глинистой почве рядом с тропой четко отпечатались следы нескольких машин, и я подумал, что это немного странно. Следы есть, но никаких машин, кроме нашей, я не видел. Впрочем, я не стал слишком об этом задумываться, поскольку мы уже входили в дом. Здесь повсюду лежал толстый слой пыли, а в воздухе сильно пахло смолой, герметикой и табачным дымом. В гостиной мы увидели Скотчи и трех мексиканских парней в джинсах и футболках. Разговаривали они по-английски. Скотчи представил Большого Боба, и они обменялись рукопожатиями. Нас никто представлять не собирался, и я оперся плечом о стену. После вчерашнего во рту у меня было сухо, как в Сахаре, а от всей этой пыли мне стало еще хуже.

Тем временем Большой Боб открыл свой пакет и начал доставать оттуда пачки двадцатидолларовых бумажек. Один из мексиканцев расстегнул «молнию» на спортивной сумке и передал ее Скотчи. Тот заглянул внутрь. В сумке лежал расфасованный в пластиковые пакетики белый порошок. Один пакетик Скотчи передал Бобу для проверки, но прежде чем тот успел что-либо предпринять, боковая дверь распахнулась, и в комнату ворвались двое мужчин в масках и с помповыми ружьями в руках.

— Не двигаться! — закричали они. — Вы арестованы!

Мексиканцы тоже выхватили оружие и велели нам лечь на пол.

Позади меня появился какой-то человек. Я попытался проскользнуть мимо него к выходу, но у меня не было ни малейшего шанса. Уверенным, плавным движением мужчина преградил мне дорогу и сильно ударил по голове прикладом винтовки.

Камера оказалась весьма и весьма приличной — новенькой, с гладкими бетонными стенами. Если встать к оконной решетке вплотную, то сквозь нее можно было видеть весь Канкун и даже серебристую полоску моря за ним. В камере стояла железная койка с завернутым в пластик матрасом и тонкими шерстяными одеялами черного цвета, а также унитаз из нержавеющей стали без сиденья. Он примостился в самом дальнем углу, но смывной бачок работал исправно. В целом в камере было несколько темновато, но чисто. Размеры камеры (я измерил ее шагами) составляли восемь на двенадцать футов, что было совсем не так уж плохо.

Когда я очнулся, снаружи была ночь, к тому же после удара по голове перед глазами все плыло. Но я все же встал на ноги, подошел к решетке и, вцепившись в прутья, стал смотреть на город. Больше все равно было нечего делать — разве что снова лечь спать. Так я в конце концов и поступил. Улегшись на койку, я накрылся одеялом и, учитывая обстоятельства, выспался вполне прилично.

Утром железная дверь камеры отворилась и престарелый охранник внес в камеру туалетную бумагу, железную кружку с водой и лепешки-тортильи с бобовым паштетом.

— Buenos dias,[27] — сказал я.

— Buenos dias, — ответил охранник и засмеялся.

У него были очень плохие зубы, но улыбка настолько заразительная, что я невольно заулыбался тоже.

— Есть скорее, я забрать посуда быстро, — сказал он по-английски, но с таким сильным акцентом, что я понял его с большим трудом.

Я начал с лепешек, которые были теплыми и упругими, как губка. Вода оказалась ледяной, что было весьма кстати.

Потом охранник забрал поднос и кружку, оторвал четыре листочка туалетной бумаги и направился к двери. В коридоре маячил второй охранник, вооруженный чем-то вроде травматического пистолета, — он стоял там, очевидно, на тот случай, если мне придет в голову какое-нибудь безрассудство.

— А где остальные? — с беспокойством спросил я. — Я — американо. Мне нужен адвокат.

Охранник пожал плечами и, ничего не ответив, захлопнул за собой дверь.

Я сел на койку.

— Вот блин… — пробормотал я и закрыл лицо руками. Так я сидел довольно долго и даже, кажется, слегка всплакнул. Мысленно я проклинал Скотчи, называя его потомственным идиотом, что было недалеко от истины. Потом я стал выкрикивать имена Скотчи, Энди, Фергала, Большого Боба. Я кричал довольно громко и стучал по стенам и по прутьям решетки, но ответа так и не дождался. Несколько часов спустя у меня над головой раздался какой-то стук, и я, конечно, сразу решил, что это тюремный телеграф (как в фильме «Полуденная тьма»). Минут десять я напряженно прислушивался, стараясь разгадать смысл зашифрованного сообщения, но скоро мне стало ясно, что это шумит вода в трубах.

Постепенно у меня сложилось впечатление, что я совершенно один во всем тюремном блоке. Быть может, говорил я себе, остальным каким-то образом удалось скрыться. Или они попытались проложить себе дорогу силой оружия и полегли в перестрелке. Раздумывая об этом, я нервно расхаживал по камере из стороны в сторону, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Я чувствовал, как мною овладевает паника, но не знал, следует ли с нею бороться или нет. Почему-то мне казалось, что небольшая истерика могла пойти мне на пользу.

В конце концов я не выдержал и принялся стучать кулаками сначала по полу и по стенам, потом по матрасу. Я попытался опрокинуть койку, но она была привинчена к полу. Пару раз я пнул ногой стальной унитаз, но и он оказался достаточно крепким.

— Где этот хренов адвокат! Позовите адвоката, иначе ваше самоуправство пропесочат в программе «Шестьдесят минут»! — кричал я сквозь дверь.

Потом я застонал. Ну что за невезение! Каждый раз, когда я попадаю за границу, дело кончается отсидкой. Сначала гауптвахта на Святой Елене, теперь долбаная мексиканская тюряга. Должно быть, на мне лежит проклятье… Нет, не в проклятье дело. Просто я идиот. Кретин. Только полный кретин мог доверить свое будущее такому типу, как Скотчи. Ну так и поделом мне. Честное слово — поделом!

Я сел на пол и вскоре поймал себя на том, что хохочу во все горло и никак не могу остановиться. Этот придурок Скотчи! Мудила Лучик! Десять лет нам обеспечено! Контрабанда наркотиков — дело не шуточное. Можно, конечно, уйти в несознанку… Собственно говоря, до сегодняшнего утра я действительно ничего не знал о том, что нам предстоит. Чтобы подтвердить это свое заявление, я мог даже добровольно пройти проверку на «детекторе лжи». Я ничего не знал! Мне просто не повезло.

Снова наступила ночь, и, несмотря на волнение и тревогу, я заснул почти сразу и спал крепко. Постель была очень удобной, в камере царила прохлада. Честно говоря, здесь я чувствовал себя даже лучше, чем в своей нью-йоркской квартире.

Утром охранник снова принес мне тортильи с бобовым паштетом, воду и лайм. Я с аппетитом поел, запил завтрак водой и отдал ему посуду, и он снова оставил мне несколько листков туалетной бумаги, хотя я еще не использовал вчерашнюю порцию.

После завтрака я несколько раз отжался от пола и сделал несколько упражнений на растяжку. Закончив зарядку, я снова улегся на койку и стал ждать, зная, что рано или поздно что-то непременно должно случиться. И я не ошибся. Ближе к вечеру в коридоре появились два охранника, которые приказали мне встать. Они не стали надевать на меня наручники или толкать — они просто велели мне следовать за ними. Как только я вышел из камеры, один из охранников дал мне сигарету, и я с удовольствием закурил.

Меня повели по коридору, в конце которого располагалась металлическая дверь. Когда ее открыли, в коридоре с другой стороны я увидел еще одного охранника, вооруженного автоматом. Увидев нас, он улыбнулся.

Мы прошли по этому коридору еще несколько шагов и остановились перед дверью, которая, очевидно, вела в какой-то кабинет. Здесь один из охранников повернулся ко мне и сказал доверительным тоном:

— Чисто-чисто, сеньор.

Но я не понял, что он имел в виду, и охранник сам заправил футболку мне в джинсы, а второй жестом показал, что мне нужно пригладить волосы. Когда они решили, что я выгляжу достаточно прилично, первый охранник почтительно постучал в дверь.

— Войдите, — по-английски проговорили из кабинета.

Я вошел.

Комната, в которой я оказался, была довольно просторной, на стенах висели полки с книгами и папками. За столом красного дерева сидел подтянутый, элегантно одетый мужчина в темном костюме. Огромное окно за его спиной глядело прямо на залив. На столе стояли семейные фотографии в рамках и снимки каких-то исторических развалин эпохи майя.

Я сел напротив него в мягкое кожаное кресло.

— Позвольте мне показать вам кое-что, мистер Форсайт, — сказал мужчина на превосходном американском английском. С этими словами он сунул руку в ящик стола и, достав оттуда три листка бумаги, положил на стол передо мной. Это были признания на английском, подписанные Скотчи, Фергалом и Энди. Пока я читал, мужчина монотонно перечислял:

— Незаконное ношение огнестрельного оружия, хранение сильнодействующих наркотических веществ, попытка незаконного ввоза наркотиков на территорию другого государства… По нашим законам, мистер Форсайт, вам грозит не менее двадцати лет тюрьмы.

— Кто вы такой? — спросил я.

Мой вопрос его расстроил. Он забыл представиться, и его заранее приготовленная речь не произвела должного эффекта.

— Я — капитан Мартинес, — важно сказал он, пытаясь исправить положение.

«Капитан чего?» — мысленно спросил я себя. Мартинес был в гражданском, но, может быть, у них здесь, в Мексике, такие порядки. Признания я уже прочел. Они были хорошо продуманными, подробными и стандартными. Я знал, что Фергал и Энди могли подписать эти бумажки, но Скотчи никогда бы не сделал ничего подобного. Только не он! Признания были липовыми, но для меня здесь не было ничего нового — эта уловка была мне хорошо знакома. Старый трюк, но довольно эффективный.

— Сколько я получу, если подпишу такое же? — спросил я.

— Три года.

— Три года?

— Да.

— Вы гарантируете?

— Гарантирую.

— Видите ли, капитан, три года в мексиканской тюрьме я бы приравнял к девяти годам в Ирландии. С тюрьмами вообще как с собачьим возрастом: в Штатах годы приходится умножать на два, во Франции — на полтора. Что касается шведских тюрем, то срок там и вовсе приходится делить, так как сидеть в Скандинавии — одно удовольствие.

Но капитан был серьезен, как наша милая старушка королева Виктория, и даже не улыбнулся моей шутке.

Тогда я снова взял в руки листки с признаниями, чтобы повнимательнее взглянуть на подписи. Так и есть, подпись Скотчи была скопирована, по всей видимости, с его паспорта. Подписи Энди и Фергала могли быть настоящими, но я и в этом сомневался.

— А где признания Боба? — спросил я. — То есть Роберта?

— Мистер О'Нил — особая статья. Он американский гражданин, а вы — нет.

Я не мог не признать, что своя логика в этих словах была. Мы все действительно въехали в США по британским или ирландским паспортам, и все же я почти не сомневался, что капитан Мартинес лжет. Но что он скрывает? Может быть, Боба убили в перестрелке?

— Как насчет того, чтобы устроить мне встречу с представителем консульства? — спросил я.

— Об этом мы позаботимся в свое время, — ответил он.

— Я говорю серьезно, мистер! Я должен встретиться с британским консулом, и как можно скорее. Например, сегодня.

— Придется мне показать вам еще кое-что, — сказал Мартинес с улыбкой, которая мне совсем не понравилась.

Тяжело поднявшись, капитан подошел к секретеру. Открыв его маленьким ключом, он откинул крышку и выдвинул изнутри новенький телевизор. Включив аппарат, Мартинес нажал кнопку на видеомагнитофоне под телевизором. На экране сразу появилось черно-белое изображение. Это была запись нашей утренней встречи. Я отчетливо видел, как Скотчи открывает пакет с деньгами, как берет в руки сумку с наркотиками. Вокруг виднелись наши фигуры. Когда я появился на экране достаточно крупным планом, Мартинес остановил пленку.

— Это ошибка, — сказал я и широко улыбнулся. — Я просто попросил этих ребят меня подвезти. Потом они остановились, сказали, что у них тут небольшое дело. Они велели мне оставаться в машине, но я все равно вошел…

Капитан Мартинес мрачно посмотрел на меня и выключил телевизор.

— Вы всегда берете с собой оружие, когда путешествуете автостопом?

— В Мексике, как я слышал, это не лишняя предосторожность. Впрочем, в этом я готов признаться. Что там мне полагается? Штраф или пара месяцев отсидки?

— Вот, возьмите, — сказал Мартинес и, достав из стола готовое признание, которое остальные якобы подписали, протянул мне. — Пожалейте себя, мистер Форсайт. В конце концов, наш с вами разговор — чистая формальность, ведь у нас есть видеозапись. Зато если вы подпишете добровольное признание, то через год с небольшим вы, вероятно, уже выйдете на свободу. Пожалейте себя, — повторил он.

— Как я уже сказал, мистер Мартинес… простите, капитан Мартинес, я хочу видеть британского консула. Как подданный Соединенного Королевства, я желаю говорить с представителем нашего посольства, черт его дери. Если мне в этом будет отказано, я постараюсь сделать так, чтобы о вашем произволе стало известно как можно скорее, — спокойно заявил я.

— Вы не в том положении, чтобы угрожать, — хладнокровно ответил он.

Несколько мгновений мы сидели молча, потом Мартинес снова встал и, вызвав охранников, сделал знак увести меня. По дороге обратно в камеру я попросил еще одну сигарету. Правда, курить я почти бросил, но обстоятельства, что ни говори, были исключительными. Сигарету я хотел оставить про запас, но спичек мне не дали, поэтому я закурил ее сразу.

Потом меня снова заперли.

Вечером явился уже знакомый мне старик — охранник с тортильями и водой. Он дождался, пока я поем, и, осторожно оглядываясь на дверь, достал из кармана кусок лимонного кекса. Кекс оказался непропеченным и довольно кислым, но его, несомненно, пекла жена охранника или кто-нибудь из домашних, и в самом его поступке было столько сердечности, что я едва не прослезился. В знак благодарности я попытался поговорить с ним по-английски, но он сказал мне что-то по-испански и ушел.

На рассвете следующего дня ко мне в камеру вошли двое охранников и — вместо завтрака — сковали мне руки за спиной наручниками. Впрочем, действовали они не грубо, и я это оценил.

— Теперь куда? — спросил я, но они не поняли.

Меня вывели из камеры и повели по другому коридору к лифтам.

С каждым шагом я чувствовал, как меня все сильнее охватывают отчаяние и страх. Почему-то я решил, что если я не войду в лифт, то ничего страшного со мной не случится. Я немножко поупирался, но охранники догадались, что я это не всерьез. Меня толкнули в спину, и я, покорно пригнув голову, шагнул в кабину. Один из охранников нажал на кнопку, и лифт опустился в обширный подвал, где стоял наготове фургон-перевозка. В фургоне я увидел Скотчи, Энди и Фергала. Я был ужасно рад снова встретить друзей, но, прежде чем я успел что-то сказать, один из охранников заклеил мне рот широкой клейкой лентой. Остальных, как я заметил, обработали таким же образом.

Потом мне помогли забраться в фургон. Вдоль бортов тянулись две скамьи с металлическими поручнями. Охранники разомкнули одно кольцо моих наручников, завели руку за поручень и снова защелкнули «браслеты», так что я мог сидеть, но не мог податься вперед или наклониться в сторону. В кабине фургона уже сидели двое охранников; позади я увидел еще один автомобиль, в котором тоже было двое легавых. Очевидно, эта машина должна была следовать за нами на случай, если среди нас затесался долбаный Гудини, которому раз плюнуть освободиться от наручников и металлического поручня.

Кое-как устроившись на жесткой скамье, я встретился взглядом со Скотчи, и он чуть заметно наклонил голову, а затем подмигнул. Этот парень не был слабаком, и, глядя на него, я тоже приободрился. Быть может, Скотчи и не гений, подумал я, но он — крепкий орешек, расколоть который не каждому по силам.

Потом я заметил, что один из охранников заполняет на планшетке какой-то документ. Это меня тоже обрадовало. Бумажки… Раз есть бумажки, значит, мы где-то записаны и нашим тюремщикам будет труднее сделать вид, будто мы никогда не существовали. На моих глазах другой охранник взял у первого заполненную форму, сложил пополам и спрятал в нагрудный карман рубашки. Это движение почему-то показалось мне не столь обнадеживающим, но я постарался об этом не думать. Тем временем кто-то, невидимый нам, захлопнул задние дверцы фургона, и меньше чем через минуту машина тронулась с места.

Скоро фургон выехал из города и помчался по шоссе. Окон в кузове не было, поэтому мы почти ничего не видели. Лишь сквозь небольшую царапину на замазанном темной краской стекле, отделявшем нас от водительской кабины, я различал отдельные фрагменты дороги — двухполосного шоссе, проложенного, похоже, прямо сквозь джунгли. Дорога была совсем новой, так как нас почти не бросало, хотя фургон развил довольно приличную скорость.

Насколько я мог судить, мои товарищи совершенно не пострадали. Я, во всяком случае, не заметил ни синяков, ни ссадин. Несколько минут мы разглядывали друг друга, потом Фергал попытался что-то сказать, но мы не поняли ни слова, и в конце концов он сдался. Скотчи прикрыл глаза и, кажется, даже задремал. Вскоре он начал храпеть, а мы едва не задохнулись, потому что смеяться с заклеенным ртом совсем не просто.

Примерно часа через два езды по шоссе фургон свернул на какую-то другую дорогу. Мы почувствовали это сразу, поскольку нас стало немилосердно швырять и подбрасывать, хотя скорость заметно упала. Так мы ехали около часа.

Наконец фургон остановился, и мы услышали доносящиеся снаружи голоса. Через несколько минут мы снова тронулись, на этот раз — очень медленно, словно фургон пытался вписаться в очень узкие ворота. Ребят это сразу насторожило, и даже Скотчи проснулся.

Задние двери фургона распахнулись.

По глазам полоснул солнечный свет, туча густой пыли, поднятой фургоном. В кузов ворвались запахи мочи и дерьма.

Я несколько раз моргнул. Пыль немного осела, и я увидел, что нас привезли в тюрьму.

По углам прямоугольного тюремного двора стояли сторожевые вышки. Со всех четырех сторон двор замыкали похожие на монастырские стены блоки тюремных камер, закрытые сплошными железными дверями с прорезанными в них глазками. Оглядевшись, я увидел, что ограда у въездных ворот имеет высоту футов тридцать и к тому же опутана поверху витками «высечки». Эта разновидность колючей проволоки такая острая, что если схватиться за нее, она разрежет руку до кости, словно бритвенное лезвие. Кроме того, возле ворот располагался трехэтажный флигель охраны. Сквозь решетку ворот я видел еще одну ограду — сетчатую со спиральной «колючкой» наверху, которая, по-видимому, окружала весь комплекс. Сторожевые вышки были оборудованы прожекторами. На вышках стояли охранники в выгоревшей голубой форме, вооруженные двуствольными дробовиками. Других заключенных мы не видели, но ощущали их присутствие за железными дверьми камер.

С первого взгляда мне показалось, что удрать отсюда будет довольно просто. Надо только выбраться из камеры, а перемахнуть через сетчатую ограду ничего не стоит, думал я. Ограда не выглядела неприступной, и я сразу приободрился. Должно быть, решил я, мы находимся в пересылке или тюрьме предварительного содержания для неопасных преступников.

Пока наш водитель и охрана тюрьмы решали какие-то вопросы, мы просто стояли у дверцы фургона и ждали.

Жаркое солнце. Лазурно-голубое небо. Серые тюремные стены. Белый, пыльный двор.

Вот и весь пейзаж.

Через несколько минут фургон уехал, и массивные металлические ворота снова закрылись. Из караулки вышло человек шесть охранников, которые без лишних разговоров повели нас к одной из камер и, втолкнув внутрь, сняли с нас наручники. Вместо наручников, однако, на нас надели самые настоящие кандалы, крепившиеся спереди и соединенные восемнадцатидюймовой цепью — тяжелой, старой, но еще очень крепкой.

Потом нас заставили сесть. В камере было душно и жарко, от пола поднималась застарелая вонь. Вентиляцию обеспечивало единственное крохотное зарешеченное окошко, которое располагалось в стене под самым потолком. С потолка космами свисала паутина, а пол шевелился насекомыми.

Когда мы сели, охранники надели каждому из нас на левую лодыжку еще по одному железному кольцу, также соединенному с отрезком массивной, толстой цепи. В пол было вцементировано шесть рым-болтов, и каждый из нас оказался теперь в непосредственной близости по крайней мере от одного из них. С помощью массивных висячих замков охранники прикрепили цепи, идущие от наших ножных колец к кольцам рым-болтов. Потом один из охранников молча показал нам на ржавое ведро в углу, и они вышли, не забыв запереть за собой дверь.

Как только охранники скрылись, мы поспешно сорвали пластыри и заговорили все разом. Насколько я мог судить, со всеми нами обошлись примерно одинаково. Отказ предоставить адвоката или кого-то со стороны, трюк с фальшивыми признаниями… Кстати, никто из нас не попался на эту уловку, никто не раскололся, не заговорил. Даже Энди. Я мог гордиться своими товарищами. Господи, да я просто ушам своим не верил! Даже этот увалень Энди сообразил, что к чему. Он был очень доволен собой. Что касается меня, Скотчи и Фергала, то наряду с тревогой мы испытывали и облегчение. Конечно, заведение, в которое мы попали, никто бы не назвал райским местечком, но мы, по крайней мере, снова оказались вместе, а это было уже кое-что.

Скотчи первым справился с волнением и задал действительно важный вопрос:

— А где Большой Боб? — спросил он.

— Мне сказали, что поскольку он американский гражданин, то с ним будут разбираться отдельно, — сказал я.

— Вот как? — с сомнением проговорил Скотчи.

— А ты думаешь, это не так? — удивился я.

— Я ничего не думаю, Брюс, — коротко ответил он.

Фергал поднялся с пола и потянулся. Ножная цепь не мешала стоять и даже позволяла пройти несколько шагов.

— Как вам кажется, долго нам торчать в этой помойной яме? — спросил он.

Мы покачали головами. Я полагал, что мы останемся здесь до суда. Ведь если нас сюда перевезли, значит, это зачем-то было нужно, не так ли? Единственное, что меня смущало, это то, что нас всех посадили в одну камеру. Перед процессом было бы разумнее разместить нас по одному, если, конечно, наши тюремщики не были на сто процентов уверены в том, что выиграют дело. В частности, видеозапись, которую демонстрировал мне сеньор Мартинес, могла стать решающим аргументом обвинения.

— Мне говорили — нам светит лет двадцать, — негромко сказал Энди.

— Этого не будет, — бодро возразил Скотчи и повторил: — Не будет! У Темного есть связи, а в этой стране связи — главное. Если мы будем держаться твердо, рано или поздно им придется дать нам адвоката. Это, в конце концов, не Африка, это Мексика. С Америкой мексиканцам шутить не пристало, и им придется играть по правилам.

— Я тоже думаю, что скоро нам дадут адвокатов, — согласился Фергал, снова усаживаясь на пол.

— Вот именно. Когда у нас появятся адвокаты, вы увидите, на что способен Темный. Он-то не станет медлить ни минуты, — убежденно сказал Скотчи, и я понял, что он действительно верит в то, что говорит, а не просто болтает, чтобы нас успокоить.

— А когда это будет? — поинтересовался Энди. — Когда Темный нас вытащит?

— Думаю, не сразу, паренек, — ответил Скотчи. — Придется тебе запастись терпением. Во-первых, Темному это сделать не так-то просто. Он наверняка пришлет сюда своего человечка, чтобы выяснить обстановку и дать нам рекомендации. Возможно даже вот что: он посоветует нам признать себя частично виновными. Темный — это Темный, но и он не Господь Бог. Быть может, нам и придется отсидеть какой-то срок, но, уверяю вас, он не будет чрезмерно большим, — глубокомысленно изрек Скотчи.

— Ну а все-таки — сколько? — спросил Фергал.

— Я не могу этого сказать, потому что не знаю, но уверен, что немного. Так, для затравки. Зато будет что рассказывать девчонкам по возвращении, — ответил Скотчи и подмигнул.

Я в этом разговоре не участвовал. Краем уха я слушал Скотчи, а сам думал о Большом Бобе. И о карте, которая у него была. Я думал о том, где он может быть сейчас, и понемногу во мне росла страшная уверенность, что я это знаю. Знаю почти наверняка.

Мы разговаривали еще некоторое время. Наш боевой дух был достаточно высок — Скотчи здорово сумел нас подбодрить. Когда наступила ночь, мы легли спать прямо на бетон. Температура упала, в камере стало холодновато, и я был рад, что в день нашего отъезда из особняка так и не успел переодеться, и остался в джинсах. Остальные по-прежнему были в шортах и, естественно, мерзли сильнее. Донимали нас и насекомые — крошечные жучки, ползавшие по нам и щекотавшие кожу своими лапками. Всех более или менее крупных насекомых переловили и съели обитавшие под потолком пауки, но мелочь осталась; в сочетании с жестким, холодным полом это отнюдь не способствовало быстрому засыпанию.

Проснувшись утром, мы до половины наполнили ведро-парашу. Нам здорово мешали ночные и ручные кандалы, так что мочиться пришлось, передавая ведро друг другу, но в конце концов мы справились. Закончив с этим, мы стали ждать, когда придут охранники и откроют камеру, чтобы мы могли вынести ведро в уборную, но никто не появлялся. От ведра воняло, над ним кружились крупные мухи. Постепенно в камере снова стало жарко (не жарче, впрочем, чем в моей нью-йоркской квартирке), но вонь была ужасающая.

— А здесь, оказывается, есть крысы, — заметил Фергал, пока мы ждали, чтобы кто-нибудь пришел.

— Я что-то ни одной не видел, — сказал я.

— Есть здесь и крысы и ящерицы, и они ползают по тебе, пока ты спишь, — подтвердил Энди.

Прошедшей ночью он действительно несколько раз просыпался с испуганным криком, но я считал, что крысы ему просто почудились, пока не увидел пару этих отвратительных тварей, которые шныряли за дверью. Щель под дверью камеры была не больше полудюйма шириной, но я знал, что крысы способны на многое, если захотят. Впрочем, крыс я никогда не боялся, и их присутствие меня не смущало; ящериц я бы, пожалуй, тоже как-нибудь пережил. Что касалось остальных, то я был уверен — со временем ребята привыкнут и к тем и к другим.

— Ничего, привыкнешь, — сказал я Энди, но он с сомнением покачал головой.

Мы прождали все утро, но тюремщики так и не появились. Только ближе к вечеру дверь камеры отворилась, и надзиратель поставил на пол кувшин с водой и три миски с вареным рисом.

— Veinte minutos,[28] — сказал он и ушел, снова заперев дверь.

Мы с жадностью набросились на еду и напились воды. Примерно через полчаса надзиратель вернулся, чтобы забрать посуду и кувшин. Воду мы выпили не всю, поэтому, прежде чем отдать ему кувшин, каждый из нас сделал еще по нескольку глотков.

— Послушай, приятель, нам надо вынести парашу, — сказал ему Скотчи, но охранник его не понял.

— Ведро, понимаешь? Эль ведро! — попробовал свои силы Энди, но дверь камеры уже закрылась.

Поздно ночью меня укусила какая-то крупная тварь. Я решил, что это паук, и испугался, что он может быть ядовитым, но утром я все еще был жив и чувствовал себя довольно сносно. Весь день Скотчи занимал нас разговорами, не позволяя замыкаться в молчании, и нам удалось сохранить относительно бодрое настроение.

Ведро к этому времени было уже полнешенько: моча переливалась через край, к тому же у кое-кого из нас начались нелады с желудком. Мы надеялись, что уж сегодня-то нам разрешат вынести нечистоты, но мы ошиблись. Как мы узнали впоследствии, парашу здесь выносили только через два дня на третий. Как я уже упоминал, тюрьма была построена прямоугольником, по одному блоку камер с каждой стороны, но в настоящее время один из четырех блоков пустовал, так что их оставалось три, и заключенным разрешалось вынести нечистоты и слегка размяться в тюремном дворе раз в три дня. По утрам мы слышали доносящиеся со двора шум и голоса и думали, что в конце концов придет и наш черед. Во всяком случае, мы на это надеялись.

В этой тюрьме никто не работал, зато не было ни тюремной лавки, ни больницы. Все заключенные постоянно находились в своих камерах, если не считать короткой прогулки раз в три дня. По нашим подсчетам, заключенных было человек триста—четыреста плюс тридцать или сорок охранников — точнее мы сказать не могли.

Когда заключенных выводили во двор, до нас доносились голоса, а однажды прямо под дверью нашей камеры кто-то сказал: — Gringos.[29] Хэлло, Америка!

На третье утро нашего пребывания в тюрьме в нашу камеру вошли охранники. Они сняли замки, которые соединяли цепи от ножных колец с головками рым-болтов, и, сложив замки в мешок, вышли, оставив дверь незапертой. Несмотря на то что наши руки были скованы, мы тотчас вскочили, готовясь выйти наружу, но охранники закричали, показывая знаками, что мы должны снова сесть. Потом один из них что-то сказал; судя по выражению его лица, это была какая-то важная информация, и мы повернулись к Энди, который утверждал, что немного знает испанский.

— Что он говорит? — спросил я.

— Он говорит, что мы должны ждать… дальше идет слово, которого я не знаю, но думаю, что это свисток. Мы должны ждать свистка, — сказал Энди.

Энди одолел только начальный курс испанского, получая в основном посредственные отметки, но и это было лучше, чем ничего. Я вспомнил, что в предыдущие два дня я вроде бы действительно слышал свистки, так что Энди догадался правильно.

Мы сели и стали ждать. Вскоре раздался свисток, и мы услышали, как другие заключенные выходят из камер во двор.

— Нужно вынести чертово ведро, — сказал Скотчи. — Фергал, займись…

— Почему я?

— Потому что я так сказал, — отрезал Скотчи. — И еще одно: когда мы выйдем, мы должны держаться вместе, ясно?

Мы кивнули.

Все еще ворча, Фергал стал осторожно поднимать ведро, но моча все равно выплеснулась через край и попала ему на руки. За два прошедших дня ни один из нас так и не сподобился сходить по-крупному, так что хоть с этим Фергалу повезло.

Утреннее солнце светило так ярко, что нам понадобилось около минуты, чтобы привыкнуть к этому после полутьмы камеры. В открытых дверях нашего блока один за другим появлялись заключенные; охранники зорко следили за ними с вышек. Должно быть, тюремная охрана считала время начала прогулки самым опасным, потому что если бы все заключенные бросились бежать, они легко могли смять четверых надзирателей, выпускавших нас во двор. Я не исключал даже, что одно из правил внутреннего распорядка предписывало охране (и она это отлично усвоила) стрелять в каждого, кто выйдет из камеры до свистка.

Заключенные выливали свои ведра в уборную рядом с блоком камер, который, как мы узнали впоследствии, стоял пустым. Те, кто был свободен от этой неаппетитной обязанности, прогуливались по двору. Низкорослые, худые, оборванные, они напоминали индейцев. Их было примерно сто человек. Большинство были босиком и без головных уборов. Никто из них даже не смотрел в нашу сторону. Они негромко переговаривались, некоторые усаживались прямо в пыль, чтобы сыграть в кости партию-другую.

Вслед за Фергалом мы подошли к уборной.

Мы снова видели голубое небо; столбы пыли, поднятой десятками ног, поднимались над двором, закручиваясь спиралью; в ноздри бил резкий запах простора, близких джунглей и множества чужих тел.

Возле уборной с низким гудением роились мухи. Промелькнула какая-то птица; черный хохолок из перьев у нее на голове отливал в солнечных лучах алым, изумрудно-зеленым и золотым, и я вдруг осознал, как мне не хватает этих красок.

— Четыре вышки, по два человека на каждой, — шепнул я Скотчи. — У них дробовики и прожекторы.

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Брюс, детка, это тебе не голливудская дребедень вроде «Большого побега». Наша задача сидеть тихо и не делать глупостей, понятно? — сказал он насмешливо.

— Именно так ты себя вел, когда сидел в «Кеше»? — спросил я.

— Да, именно так я себя вел, если тебя это интересует, — ответил он.

Задавая этот вопрос, я пытался поймать его на слове: Скотчи не раз рассказывал про «Кеш», но он часто забывал, что он наврал нам в прошлый раз, поэтому я рассчитывал, что рано или поздно он скажет: «Какой, к черту, «Кеш», Брюс? Я сидел в долбаном Магабе!»

— Кстати, сколько ты там отсидел? — небрежно спросил я, но Скотчи не успел ответить. Я сам помешал ему, указав в противоположный конец двора, где несколько заключенных столпились вокруг внушительной кучи соломы, сваленной у входных ворот.

Толкнув Скотчи локтем, я показал в ту сторону и сказал:

— Смотри! Это наверняка подстилка.

— О'кей, — кивнул Скотчи. — Идем.

Он подозвал Энди и Фергала, и мы вместе пошли к воротам. Взяв из кучи по большой охапке соломы, мы остановились в нерешительности. Мы хотели сразу отнести солому в камеру, но не исключено было, что возвращаться туда тоже следовало по свистку или по какому-нибудь другому сигналу.

— Давайте просто забросим ее внутрь, а заходить не будем, — предложил Фергал, но когда он приблизился к двери нашей камеры, охранник, прохаживавшийся по крыше блока, направил на него дробовик и что-то прокричал.

— Что он говорит, Энди?

Но Энди, похоже, не понял ни слова.

— Извините, парни, но я изучал классический испанский, а не его долбаный мексиканский диалект, — объяснил он.

Пришлось нам стоять у нашего блока с охапками соломы и ждать свистка. Не знаю, как остальные, но я чувствовал себя довольно неловко, оказавшись в центре всеобщего внимания. Впрочем, мы и так выделялись среди остальных заключенных не только потому, что были новичками, но и потому, что здесь мы были единственными немексиканцами.

— Да, на соломе будет спать помягче, — заметил Фергал, усаживаясь в пыль, но Скотчи схватил его за шиворот и заставил встать. При этом Фергал едва не упал, запутавшись в цепи от ножных кандалов, которая волочилась за ним по земле.

— Не садиться, — прошипел Скотчи. — Не садиться и глядеть в оба — здесь вам не курорт!

И он оказался прав. Не успели мы сообразить, что к чему, как к нам приблизилась группа из десяти или двенадцати парней, которые до этого спокойно прогуливались по периметру двора. Все было проделано так быстро и ловко, что мы не сразу поняли, в чем дело. Парни принялись тыкать в нас пальцами и говорить что-то на своем испанском языке. «Где же охрана? Почему она не вмешивается?» — подумал я, хотя уже догадывался, что рассчитывать на это не стоит.

— Что им нужно, Энди? — спросил Скотчи, но наш переводчик по-прежнему ничего не понимал.

Главарем был невысокий парень в мешковатых джинсах и сетчатой футболке. Показывая на рыжую шевелюру Скотчи, он хватал себя за волосы и говорил что-то остальным. Вероятно, это была какая-то шутка, но я хорошо знал, к чему идет дело. Самым разумным в нашем положении было прижаться к стене, но парни, действуя на удивление проворно и слаженно, уже окружили нас со всех сторон. Правда, среди них не было ни одного, кто мог бы сравняться с нами в росте и силе, но на их стороне было численное преимущество, к тому же у некоторых были кожаные ремни, которые они накручивали на сжатые кулаки. Остальные помахивали цепями ручных кандалов. Они подняли такой шум, что я почти не сомневался — теперь-то охрана наверняка вмешается, но, поглядев на сторожевые вышки, я увидел, что охранники не обращают на нас ни малейшего внимания.

— Ну, держитесь! — просто сказал Скотчи, и в следующее мгновение индейцы ринулись на нас. Я успел замахнуться, целясь в челюсть одному из нападавших, но меня с силой толкнули в спину и сбили с ног. Тотчас я получил удар ногой по голове и по лодыжкам и почувствовал, как с меня стаскивают сандалии. Еще одна пара рук попыталась сорвать с меня футболку, и я свернулся калачиком. Я все ждал, когда вмешается охрана, но удары продолжали сыпаться и сыпаться. Сильные удары, хотя, как ни странно, боли я почти не чувствовал. Защищая ребра, я прижал руки к туловищу и свернулся в еще более тугой узел, чувствуя, что мое горло забито пылью. Потом кто-то наступил мне на шею ногой, и я схватил эту ногу и впился в нее зубами, прокусив мясо чуть не до кости. В следующую секунду я ощутил довольно болезненный удар ременной пряжкой по уху, но продолжал сжимать зубами чужую лодыжку. Мой рот заполнился кровью. Кто-то пнул меня босой ногой в лоб, и я перекувырнулся через голову назад, замахал руками и вдруг почувствовал, что стою во весь рост. Не тратя времени даром, я двинул ближайшего врага локтем и почувствовал, как под моим ударом хрустнул его нос.

В следующую секунду раздался свисток, и сквозь тучи пыли я увидел, как заключенные бегут к своим камерам.

Только теперь я почувствовал боль.

Кожа у меня на спине оказалась содрана, и, если не считать нескольких ударов по голове, это было самое худшее. Кроме того, я прикусил язык и теперь сплевывал кровью. Кто-то ухватил меня под локоть, я скосил глаза и увидел Скотчи. Он что-то кричал, но я не мог разобрать что. Наконец Скотчи увидел, что я его не понимаю, и просто показал рукой вперед. Энди и Фергал все еще лежали на земле, и он хотел, чтобы я помог им встать. Охранники тоже кричали, сердитыми жестами торопя нас, но в тот момент их пантомима казалась мне не слишком удачной шуткой.

Наконец я немного пришел в себя и, подхватив Фергала под мышки, попытался поднять, но это оказалось мне не по силам. Оступившись, я с размаху шлепнулся на землю. Прежде чем я успел подняться, к нам подскочила группа надзирателей, вооруженная резиновыми дубинками. Громко крича, то и дело пуская в ход дубинки, они погнали меня и Скотчи в камеру. Я пытался сопротивляться и крыл их на чем свет стоит, но ударом в зубы меня заставили заткнуться. Потом нас втолкнули в дверь, повалили на пол и снова пристегнули к рым-болтам.

Секунд через тридцать двое охранников втащили в камеру Фергала и Энди. Оба были без сознания. Их швырнули на пол и тоже приковали к полу.

Мы все лишились обуви. На Энди, в частности, были новенькие высокие ботинки, которые мы со Скотчи купили ему в аэропорту. По-видимому, он никак не хотел отдавать их и теперь был весь в пыли и крови. Мне показалось, что парни сняли с него и футболку, но я не был уверен, потому что мои глаза слезились и я мало что мог разглядеть. С Фергала тоже была сорвана рубашка. Скотчи, согнувшись пополам, надрывно кашлял.

— Господи Иисусе! — выдохнул я.

Потом я закрыл глаза. Когда я их открыл, была уже ночь. Бока горели, спину ломило, словно по ней прошлись цепами. Я смутно помнил, что меня разбудил какой-то шум, но прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я осознал, что Скотчи, приблизившись к двери, насколько позволяла ножная цепь, требует позвать врача. Вместо врача явились двое охранников с дубинками. Они обрабатывали Скотчи, пока он не замолчал, и до утра в камере было тихо. Весь остаток ночи я то задремывал, то просыпался; меня лихорадило, а на рассвете минут пятнадцать рвало едкой горячей желчью.

— Брюс! Эй, Брюс! — шепотом позвал меня Скотчи.

— Меня зовут не Брюс, — сумел выдавить я.

— Брюс! — снова позвал Скотчи.

— Что?

— С тобой все о'кей?

— Да. То есть, нет. Скорее да, чем нет, — ответил я.

Скотчи подполз ко мне. Цепь у него на ноге натянулась, и, чтобы поговорить со мной, ему пришлось вытянуться на полу во весь рост.

— Тебя сильно избили, Брюс?

— Не так чтоб очень, — ответил я.

— Фергал еще без сознания, — сказал Скотчи. — Но он время от времени приходит в себя, и я думаю, что он очухается. Меня беспокоит Энди, ему совсем худо. Похоже, у него сломаны ребра. Ты что-нибудь в этом понимаешь?

Я покачал головой, но мы все равно подползли к Энди. Фергал лежал на боку и стонал. Ему было очень больно, но он, по крайней мере, не потерял способности чувствовать боль.

Энди во время драки раздели до трусов. Его дыхание мне сразу не понравилось: оно было частым и судорожным, на губах выступила кровавая пена. Черты его лица странно заострились, кожа была неестественно бледной. Казалось, он находится где-то между помрачением сознания и полной его потерей: его губы шевелились, словно он пытался что-то сказать, но я не слышал ни звука. Опустив глаза, я посмотрел на грудь Энди. Я не специалист, но в расположении его ребер было что-то неправильное. Под кожей расплывалось темное пятно, и я сообразил, что это, скорее всего, кровь из прободенного сломанным ребром легкого.

— Господи, Скотчи, мне кажется, он умирает.

Скотчи посмотрел на меня. Один глаз у него совсем заплыл, лицо распухло и посинело.

— Когда нам принесут обед, ты должен броситься на охранника и сбить его с ног, а я накину ему на шею цепь. Мы скажем, что убьем его, если они не привезут для Энди врача, — сказал он с холодной решимостью в голосе.

Я кивнул. Вряд ли, думал я, из этого выйдет что-нибудь путное, но попытка не пытка. Да и что еще могли мы предпринять в сложившихся обстоятельствах?

— Я слышал, как ты требовал врача, — сказал я.

— А они явились только для того, чтобы заткнуть мне рот, — пробормотал Скотчи.

Договорившись, как действовать, мы замолчали и стали ждать, экономя силы для решительной минуты. Скоро в зарешеченное окошко камеры начали проникать солнечные лучи, снаружи прозвучал свисток, и заключенные соседнего блока стали выходить из камер. Жара быстро усиливалась, а время, как назло, тянулось невыносимо медленно.

Губы у Энди запеклись, а лицо побледнело еще больше. Каждый вздох давался ему теперь с огромным трудом. Мы со Скотчи склонились над ним.

— Энди, слышишь меня? Не волнуйся, все будет о'кей. Мы вызовем тебе врача, — проговорил я.

— Да, паренек, мы тебя не бросим, — поддакнул Скотчи.

Наконец день начал клониться к вечеру. Дверь камеры отворилась, и на пороге появился надзиратель. В ту же секунду я бросился на него, рассчитывая повалить, но он легко оттолкнул меня. Я отлетел назад и растянулся у дальней стены; при этом цепь на ноге натянулась и едва не вывихнула мне лодыжку.

— Доктор, доктор, доктор, ему нужен доктор! — умолял Скотчи, указывая на Энди, но охранник не обращал на него внимания. Оставив на полу воду и деревянные миски с рисом, он вышел. Мы попытались напоить Энди водой, но после первого же глотка он поперхнулся и страшно закашлялся.

Вскоре вернулись охранники, чтобы забрать посуду — мы едва успели схватить по нескольку пригоршней риса.

— Он умирает. Morto, morto,[30] — крикнул я в надежде, что они поймут. Несколько секунд охранники смотрели на лежащего Энди, потом вышли, заперев за собой дверь, но мы слышали, как они переговариваются между собой, и в наших сердцах затеплилась надежда. Быть может, подумали мы, в конце концов они кого-нибудь пришлют.

Но никто так и не пришел.

Вечером Фергал окончательно пришел в себя. Ему было намного лучше, и мы по очереди сидели с Энди, держа его голову у себя на коленях. Никто из нас не знал, что делать. В медицине ни один из нас не разбирался. Единственное, что я знал из этой области, это как уложить пьяного спать, чтобы он не захлебнулся собственной блевотиной. В данном случае это, конечно, не годилось, и я просто держал голову Энди, шепча ему на ухо, что все обойдется и он обязательно поправится. Но дышал он теперь с еще большим трудом, и я уже не надеялся, что он выживет.

Через некоторое время меня сменил Фергал, и я лег на пол. Наступила ночь. Где-то около полуночи меня растолкал Скотчи. Рядом с ним я увидел Фергала; его глаза в лунном свете казались двумя черными провалами.

— Что случилось? — спросил я.

— Энди умер, — просто сказал Скотчи.

Я сел. Посмотрел на Фергала, и тот кивнул.

— Ты уверен? — спросил я. Это был, конечно, глупый вопрос, и Скотчи на него не ответил.

— Наверное, он еще не до конца оправился после того раза, — сказал Фергал.

— Нет, — прошептал Скотчи сквозь зубы. — Это они его убили. Они его убили.

Я подполз к Энди и прикоснулся к его руке. Она была неестественно холодной. Они уже и глаза ему закрыли.

— Господи Иисусе! — пробормотал я. — Энди… Вот бедняга…

Фергал легонько похлопал меня по плечу. Скотчи сплюнул и, повернувшись к нам, сказал:

— Я хочу, чтобы вы оба пообещали мне: если я не вернусь, вы позаботитесь о Большом Бобе. Обещайте, что вытащите его отсюда.

Я и Фергал кивнули.

Не прибавив больше ни слова, Скотчи лег на пол. Я стряхнул с руки богомола и тоже улегся. Подложив обе руки под щеку, я подтянул колени чуть не к самому подбородку и закрыл глаза.

Через некоторое время я заснул.