"Миг - и нет меня" - читать интересную книгу автора (Маккинти Эдриан)

1. Белый человек в Гарлеме

Я открываю глаза и вижу железнодорожные рельсы. Вижу реку. Удушливая жара окружает меня плотной стеной. Невыносимо яркий солнечный свет отражается от парапета, от асфальта, от уродливых фасадов домов. Пар поднимается над решеткой коллектора коммунального энергоснабжения на углу. На тротуаре белеют граффити и комки жвачки. Люди на платформе… Господи, неужели на них действительно свитера и шерстяные шапочки? Повсюду мусор — газеты, объедки, тряпье, жестянки из-под содовой, жестянки из-под пива. Движение медленное, но плотное. Над улицей плывут синие выхлопы кашляющих автобусных двигателей. Горячим ядом плюются неповоротливые, побитые «бродячие» такси.[1]

Я курю. Я стою на открытой платформе подземки, смотрю на этот титанический кошмар и курю. Кожа совершенно не дышит. Я задыхаюсь. Футболка на спине промокла насквозь. Температура воздуха приближается к 100 градусам,[2] относительная влажность — девяносто процентов. Я жалуюсь на загрязненный воздух, и я же курю «Кэмел». Что за идиот!

Диспозиция вкратце такова: к западу от Бродвея всем заправляют парни-доминиканцы, к востоку — черные. Первых легко узнать по длинным хлопчатобумажным брюкам, теннисным туфлям, сетчатым футболкам и толстым золотым цепям. Черные, как правило, ходят в чистых голубых, желтых или красных футболках, мешковатых шортах и более дорогих теннисных туфлях или кроссовках. Они чувствуют себя вольготно — пока что эта территория принадлежит им. Латинос здесь — новички, пришельцы. Такая вот долбаная «Вестсайдская история»…

Засунув руку глубоко в карман своих просторных шортов, я рассеянно играю с предохранителем револьвера. Глупое занятие. Дурацкое. Приходится себя одергивать. Кроме того, эти парни мне не враги. Настоящий враг действует тоньше и часто маскируется под своего.

Какие-то подростки играют в баскетбол без щита и кольца. Женщины обходят магазинчики и лавчонки: тяжелые пакеты с покупками заставляют их сутулиться. Те, кто постарше, катят перед собой проволочные тележки. Те, кто помоложе, почти раздеты. Мне нравятся эти красивые девушки с длинными коричневыми ногами и ленивыми, дремотными голосами. Их голоса — единственные из здешних звуков, которые напоминают о рае.

Разумеется, в те времена Гарлем был совсем другим. И 125-я улица была не такой, как сейчас или даже пять лет назад. Сейчас здесь есть кафе «Старбакс». Мультиплексы. Компания «Хиз мастерз войс». Мемориальные места, связанные с именем бывшего президента. Нет, речь идет о Гарлеме, каким он был до того, как мэр Джулиани спас город. Дважды спас. Речь идет о 1992 годе. В те времена в Нью-Йорке происходило больше двух тысяч убийств в год. Воевали друг с другом преступные группировки. Люди сходили с ума от крэка и убивали кого ни попадя, часто без всяких причин. Именно тогда «Нью-Йорк таймс» опубликовала карту Манхэттена, на которой черными точками были отмечены все места, где совершались убийства. За Центральным парком точки ложатся гуще, а к северу и к югу от Колумбийского университета они сливаются в одно черное пятно. Буквально вчера на этом самом углу произошло еще одно убийство. Подросток на мотоцикле смертельно ранил выстрелом в грудь женщину, которая не захотела отдать ему свою сумочку. Практически у всех здешних парней есть оружие. Черт побери, мы все здесь носим с собой «волыны». Легавые не вмешиваются. Впрочем, какие легавые? Никто не видел здесь легавых, кроме как на бульваре Флоридита. Так, во всяком случае, было в девяносто втором, когда президентом был Буш-старший, мэром — Динкинс, премьер-министром Мэйджор, а папой — Иоанн Павел Второй. Согласно нью-йоркской «Дейли ньюс», вчера в Белфасте было всего 55 градусов[3] и шел дождь. Вполне нормально для этого времени года.

Носовым платком я вытираю свой начинающий выпирать, как у Будды, животик. Поезд, наверное, так и не придет. Никогда. Я вытираю под мышками. Я бросаю окурок на платформу, растираю ногой и с трудом подавляю желание закурить еще одну сигарету. Интересно, окружающие действительно начинают на меня коситься, или мне это только кажется? На платформе я — единственный белый, и я еду на север, на Вашингтон-Хайтс, что, если вдуматься, выглядит очевидной глупостью.

Парни в шерстяных шапочках — это западно-африканцы. Я уже видел их раньше. Они сидят спокойные, невозмутимые, болтают о всяких пустяках, иногда режутся в домино. Они едут в центр. На их стороне платформы нет никаких признаков тени, солнце шпарит вовсю, и западно-африканцы кажутся разморенными и добродушными. У каждого в руках чемоданчик, а в нем — часы, которые они впаривают простофилям на Пятой авеню и Геральд-сквер. С их главарем я знаком. Этот парень живет в Штатах всего несколько месяцев, но в его команде около двадцати человек. Мне он нравится — вежливый, прирожденный делец, но при этом никогда не зарывается. Я сам бы с удовольствием на него работал, но он нанимает только парней из Гамбии. Если вы знаете, о чем речь, вы согласитесь, что это довольно самобытная страна. Как-то я упомянул об этом в разговоре с главарем, и он рассказал мне много любопытного о британском владычестве, колониализме, структурной системе эксплуатации, Франкфуртской школе и прочем дерьме. Словом, мы отлично поладили; он даже взял у меня сигарету, однако наотрез отказался дать мне работу по продаже липовых часов. Как я понял, дело даже не в том, что чернокожие ему ближе, чем я, белый; дело в доверии. Насколько мне известно, он не брал на работу даже выходцев из Ганы, которая тоже находится где-то в Западной Африке. Что ж, такой подход мне понятен. Я и сам действовал бы так же. Скорее всего — так же, хотя возможны варианты.

Сегодня эти ребята в домино не играют, просто сидят и разговаривают. Разговаривают они вроде бы по-английски, но понять их невозможно. Черта с два поймешь.

Я убираю носовой платок и пытаюсь отдышаться. Я дышу и смотрю по сторонам. Все те же машины. Все тот же город. Та же река — обыкновенная, вонючая, грязная. В этом душном мареве и не поймешь, где кончается река и начинается Гарлем. Купающихся, разумеется, нет: даже дураки здесь не настолько глупы.

Наконец я отрываюсь от воды и смотрю в другую сторону. Трудно поверить, как много здесь пустующих домов и как много домов — просто пустые, выжженные внутри скорлупки с провалившейся крышей. Дальше на восток, в направлении бульвара Аполло, дела обстоят еще хуже. Весь этот район отлично виден с того места, где я стою, так как линия надземки проходит здесь довольно высоко.

К примеру, 126-я улица пролегает сразу за внушительным зданием «Адам Клейтон Пауэлл-джуниор билдинг», где я получал водительские права, а другие люди получают карточки социального страхования и прочую муру, поэтому несведущий человек может решить, будто дома в этом районе представляют собой первоклассную недвижимость. Но это не так. Почти все здания на протяжении трех кварталов заброшены и разрушаются. Что касается 123-й улицы, на которой я сейчас живу… Впрочем, об этом я еще расскажу.

Я зеваю. Привстаю на цыпочки. Кручу головой. Потягиваюсь.

Н-да…

Рано или поздно (через несколько минут? часов?) поезд все равно придет. Он отвезет меня на 173-ю улицу, где я должен встретиться со Скотчи, который едет из Бронкса; Скотчи наверняка опоздает и начнет вешать мне лапшу насчет очередной девчонки, с которой встречается. Затем мы поговорим по душам с одним владельцем бара, которому необходимо втолковать несколько элементарных правил безопасного бизнеса, и может быть — если этот жмот Скотчи раскошелится, — мы возьмем такси и поедем в другой бар на 163-й, где нам предстоит обломать рога некоему Дермоту Финюкину, что, пожалуй, будет немного сложнее. Если мы отправимся туда пешком — а это где-то около десяти кварталов, — прогулка по такой жаре запросто меня прикончит, но я знаю, что без крайней необходимости Скотчи не потратит и десяти центов. Мы попремся на 163-ю своим ходом, а он еще будет подсмеиваться надо мной и говорить, что для меня, дескать, это полезное упражнение. Да, так все и будет… Сначала мне придется выслушивать всякое дерьмо от Скотчи. Потом от Финюкина. Потом мне придется одному возвращаться домой. Ужинать в кафе быстрого обслуживания «Кентукки фрайд чикен». Покупать за четыре доллара упаковку пива в супермаркете «Си-таун», чтобы было чем скоротать вечер. Тоска.

Чернокожая девушка разговаривает о чем-то с доминиканцами у винного погребка. Картина начинает все больше напоминать эпизод из «Вестсайдской истории», когда доминиканцы и негры на разных сторонах улицы начинают переругиваться. Только перестрелки мне сейчас не хватало. Боже, прошу тебя, сделай так, чтобы поезд поскорее пришел и чтобы в нем работал кондиционер! Но поезд не идет, и я отворачиваюсь на случай, если перестрелка все-таки начнется и мне придется давать в полиции свидетельские показания.

В тоннеле со стороны Сити-колледжа появляются огни фар. Подходит поезд, идущий в центр города; гамбийцы садятся в него вместе с другими пассажирами, и на платформе остаюсь только я и несколько придурковатых подростков в дальнем конце, которые развлекаются тем, что плюют с высоты шестидесяти футов на проходящий внизу Бродвей. На платформу поднимается какой-то бродяга, несомненно перепрыгнувший через турникет. Он грязен, от него воняет, и я чувствую, что он собирается попросить у меня четвертак. Так и есть. Откашлявшись, он произносит:

— Лишнего четвертачка не найдется, сэр?

Его руки распухли и выглядят чуть не вдвое больше нормального размера. Что с ним, я не знаю — то ли последствия зимнего обморожения, то ли натуральная долбаная проказа.

— На, — говорю я. Мне не хочется дотрагиваться до него, поэтому я кладу монету на асфальт и сразу же об этом жалею. Жестоко заставлять шестидесятилетнего старика наклоняться, чтобы поднять с земли четвертак. Тем не менее он наклоняется, подбирает монету, благодарит и ковыляет прочь.

Потом за моей спиной начинает звонить телефон-автомат. Кто бы мог подумать, что эта штука вообще работает?! Но телефон звонит и звонит. Подростки перестают плевать и глядят на меня. В конце концов я подхожу к автомату и снимаю трубку.

— Алло? — говорю я.

— Майкл? — спрашивает знакомый голос.

— Да, я, — отвечаю я, стараясь скрыть удивление.

— Это Лучик, — говорит он.

— Привет, Лучик. Но как, ради всего святого, ты узнал этот номер телефона? — спрашиваю я, даже не пытаясь изобразить равнодушие.

— Знать такие вещи — моя обязанность, за нее мне и платят деньги, — говорит он загадочно.

— Да, но…

— Слушай меня, Майкл: на сегодня все отменяется. Темный срочно едет к боссу и берет меня и Большого Боба с собой. Все остальные на сегодня свободны. Скотчи позвонит тебе завтра.

— О'кей, — говорю я и собираюсь спросить насчет денег, но Лучик дает отбой. Вот гнида! Он — правая рука Темного Уайта, и, должен сказать, я еще никогда не встречал более верткого типа. Во всяком случае, среди тех, кто подвизается в нашем деле. Худой, худее даже, чем Скотчи, Лучик носит тоненькие, словно приклеенные к верхней губе усики; голова у него почти лысая, а остатки волос он зачесывает с затылка на лоб, что придает ему некоторое сходство с Гитлером. Когда я впервые его увидел, я сразу решил, что передо мной растлитель малолетних, но я, похоже, ошибся. Во всяком случае, Скотчи говорит, что подобного за Лучиком не водится, а Скотчи его терпеть не может. Чего не скажешь обо мне. После того, как пообщаешься с ним немного, он кажется совершенно нормальным. Я даже считаю, что в целом он скорее неплохой парень.

Повесив трубку на рычаг, я глупо таращусь на аппарат, пока один из подростков не подходит и не спрашивает, мне ли это звонили или не мне. Пареньку на вид лет десять, и он явно пошустрее своих товарищей, хотя, возможно, он просто больше других изнывает от скуки. Его крупные руки, сложенные за спиной, находятся в непрестанном движении. Одет он аккуратно, на ногах у него — новенькие кроссовки.

Я киваю.

— А кто ты вообще такой? — спрашивает он и, прищурившись, чтобы защитить глаза от солнца, глядит на меня снизу вверх.

— Я… я — злой страшила, — говорю я и ухмыляюсь.

— Но ты же совсем не страшный, — говорит паренек. Его американский выговор звучит одновременно агрессивно и испуганно. Иногда я действительно могу испугать.

— Ты всегда делаешь то, что говорит тебе мама? — спрашиваю я.

— Иногда, — отвечает он, озадаченный моим вопросом. — А что?

— А то, что когда ты в следующий раз вздумаешь не слушаться маму, не удивляйся, если ночью увидишь меня у себя под кроватью, или в стенном шкафу, или на пожарной лестнице за окном. Я буду сидеть там с во-от такими зубами и ждать… Тебя.

Парнишка поворачивается и отходит, стараясь казаться спокойным. Возможно, моя речь действительно не произвела на него впечатления. Здесь, в Гарлеме, нелегко напугать даже малышей. Зато большинство их бабушек способны до полусмерти напугать меня!

О'кей, домой так домой… Торчать здесь и дальше нет никакого смысла. Наверное, получить жетон назад не удастся, хотя я так никуда и не поехал. Я оценивающе смотрю на кассиршу… Это настоящая бой-баба — угрюмая, мрачная, грудастая. Одна ее тень способна уложить меня на обе лопатки. Пока я раздумываю, кассирша в свою очередь окидывает меня враждебным взглядом, и я решаю не рисковать. И вот — топ-топ-топ — я спускаюсь пешком по сломанному эскалатору, который так и не починили с тех пор, как я сюда приехал.

На нижней ступеньке я едва не наступаю в лужу какой-то липкой дряни.

Потом я иду по 125-й улице мимо магазина, где торгуют живыми цыплятами, мимо винного погребка, где продают спиртное со скидкой, мимо грязного ларька, где производят отвратительные пончики, мимо католической церковной лавочки, где можно найти предметы культа, относящиеся практически к любой религии. За церковной лавкой я перехожу на другую сторону. Мужчина за импровизированным лотком продает бананы, апельсины и еще какие-то зеленые тропические фрукты, название которых мне неизвестно. Все фрукты имеют вполне товарный вид, но, учитывая уровень загрязнения воздуха и царящую вокруг антисанитарию, вы не станете покупать и есть ничего из того, чем он торгует, если только вы не сумасшедший. Впрочем, сумасшедших здесь довольно много, поэтому к лотку выстроилась очередь.

На перекрестке я невольно останавливаюсь, как остановился бы на моем месте любой человек. Отсюда открывается полная панорама Гарлема. Все, что в нем есть, — все перед глазами. Движение. Пешеходы. Дети, собаки и хромые старики, сидящие в тени под балконами. Плакаты фонда Джеки Робинсона.[4] Из многочисленных динамиков доносится музыка «Паблик энеми»: Чак Ди и Флейвор Флав пытаются перекричать друг друга. Жара, духота, крэк и общее веселье. «Толкачи», покупатели и остальные… Непривычного человека эта насыщенная, плотная атмосфера просто подавляет, но на самом деле здесь, в Гарлеме, живут не так уж плохо. На меня никто не обращает внимания. Меня принимают как данность. Как деталь пейзажа. Пейзаж, кстати, напоминает пляж. Влажность, жара, на тротуарах, точно на песчаных дюнах, яблоку негде упасть, а огромный, распаренный город — если продолжить аналогию — похож на грязную, серую Атлантику.

Я поднимаюсь вверх по холму. Идти всего два квартала, но из-за географических вывертов кажется, что пять.

Я сую руку в карман за ключами и сворачиваю на свою 123-ю. Впереди меня заходит в дом Винни-Коновал, громко и сердито разговаривая на ходу с самим собой. В его пакете что-то звякает. На углу, на самом солнцепеке, стоит Дэнни-Алкаш. Опираясь на свою тросточку, он наклоняется вперед и пытается проблеваться, но ничего не выходит — только его лицо багровеет от натуги. Третий представитель белой расы на улице — я. Что я собой представляю?

Да, что?

Ключи, пистолет. Пистолет, ключи.

Нервы ни к черту.

Ключи…

Но замок сломан, и мне приходится долго трясти и дергать дверь. Надо будет сказать Ратко, хотя этот лентяй чинить, конечно, ничего не будет. Зато, мучимый совестью, он пригласит меня к себе и станет угощать мерзкой польской водкой и какими-то сербскими кушаньями, приготовленными его женой, наверное, еще в прошлом году. И все же в моем больном воображении они будут казаться домашней едой.

Что ж, это уже похоже на план.

На дворе девяносто второй год, и сербы понемногу начинают пользоваться дурной славой, но дело пока не зашло слишком далеко. Ратко нальет мне полный стакан прозрачной как слеза и отвратительно-едкой на вкус жидкости, мы выпьем за Гаврилу Принципа, за Тито или за долбаных «Рыцарей Косова», и я закушу бутербродом с холодной сарделькой и салом. Потом мы выпьем еще по стакану, а когда спиртное доведет меня почти до сердечного приступа, я наконец ускользну прочь и, спотыкаясь, стану подниматься к себе на третий этаж.

Но я передумываю.

В подъезде Фредди раскладывает по ящикам почту.

— Привет, Фредди, — говорю я, и мы минуту-другую болтаем о последних спортивных новостях. К счастью, Фредди замечает, что я вымотан донельзя, и быстро меня отпускает. Славный он малый, этот Фредди.

Поднимаюсь по лестнице. Вот и дверь. Снова достаю ключи. Вхожу. В квартире еще жарче, чем на улице. Машинально включаю телевизор. По случайному стечению обстоятельств он подключен к бесплатным кабельным каналам. Переключаю программы, ища что-нибудь знакомое, и в конце концов нахожу передачу о Филе Спекторе и Джоне Ленноне. Йоко Оно внушает раздраженным, патлатым музыкантам какие-то прописные истины о последовательности гитарных аккордов.

Я включаю кран и начинаю наполнять ванну. Из крана течет бурая вода. Я опускаюсь на край ванны и на мгновение представляю, как зазвонит телефон и Лучик зловещим голосом скажет, что Темный срочно хочет меня видеть.

Я вздрагиваю, иду в комнату и снимаю трубку с аппарата. Потом раздеваюсь, залезаю в ванну. Закуриваю сигарету и пытаюсь убедить себя, что никто мне звонить не будет. В конце концов я выбираюсь из ванны, выдергиваю шнур из розетки на стене и, немного подумав, тщательно запираю дверь, достаю револьвер, проверяю механизм и кладу оружие так, чтобы до него можно было легко дотянуться. Потом я снова залезаю в ванну и медленно погружаюсь в воду.

И в забытье…


Бормотание, шепот, церковные гимны… В ризнице на меня набрасываются рои молчаливых насекомых, а я слишком пьян, чтобы сопротивляться. Водка толчками выплескивается у меня изо рта. Я сплю, и мне чудится — я на огромном острове, но под ногами у меня не земля, а спина гигантского морского чудовища. Я даже различаю вдали его огромный бычий глаз; голубые нервы под кожей словно реки, а щупальца — как лес. О господи! Я вылезаю из остывшей ванны и хватаю полотенце.

Немного погодя я включаю телефон, телевизор. Жара и духота с новой силой наваливаются на меня, и я курю одну за другой, пока пепельница не наполняется до краев. К счастью, холодильник работает, и я могу пить водку со льдом. Маленькая, но все же радость. Откинувшись на спинку дивана, я окидываю взглядом обстановку своего жилища.

Позвольте мне описать тот райский уголок, который подыскали для меня Скотчи и Темный. Нет, не то чтобы я был неблагодарной скотиной — ведь они дали мне работу, нашли жилье! С другой стороны, свое содержание я отрабатываю с лихвой. В конце концов, я у них чуть не единственный, у кого в мозгах больше одной извилины. Впрочем, ладно… Сами они, конечно, живут в одном из лучших районов Бронкса, в конце Первой линии, но мне они заявили, будто там нет свободных квартир. Представляете? Так, во всяком случае, сказал Скотчи, а я был настолько наивен, что ему поверил. Нынешняя моя квартирка обходится примерно в пятьсот баксов ежемесячно, и эти деньги, само собой, вычитаются из моего жалованья. Как и стоимость мебели, которую, как впоследствии признался Скотчи, он приобрел на уличной распродаже буквально за гроши.

В моей квартире только одна спальня. Вонь из туалета шибает в нос, стоит только войти в прихожую. Рядом — ванная комната, где стоит ванна на низеньких ножках. Под ванной — свой особый мир с собственной флорой и фауной, которую затруднился бы описать сам Дэвид Аттенборо со всеми ресурсами Би-би-си за спиной. Далее идут коридор и кухня, в которой не то что кошке — мышке негде повернуться. Газовая плита с постоянно гаснущей контрольной лампочкой. На всем — многолетние отложения засохшей жирной грязи. В стенах и за плинтусами глубокие щели.

В гостиной стоит телевизор, подключенный к бесплатным кабельным каналам, и внушительных размеров диван с мохнатой обивкой тошнотворно-желтого цвета.

В спальне поместились футоновый матрасик на полу, шифоньер, стол и стул.

Дневной свет в квартиру почти не попадает. Пыльные окна гостиной глядят в крошечный внутренний дворик, окна спальни выходят на задворки многоэтажных зданий на 122-й улице. Если вылезти на площадку пожарной лестницы (что я часто проделываю), сесть на стул и смотреть вверх, то сквозь бреши в кронах лиственниц можно видеть кусочек неба и — время от времени — пролетающий самолет. Пожарная лестница насквозь проржавела, она скрипит и раскачивается при каждом шаге; если в доме будет пожар, все мы неминуемо погибнем, и все же в моей квартире это самое приятное место.

Серьезная проблема — тараканы. Я вселился сюда в прошлом декабре и с тех пор веду с ними партизанскую войну. Привыкнуть к их существованию мне так и не удалось. Я так и не достиг известного в практике дзен невозмутимого спокойствия, которое позволило бы мне делить с этими тварями духовное и физическое пространство. В Ирландии тараканов нет. В Ирландии вообще нет подобных тварей. Очень редко бывает, что в дом проберется полевая мышь или залетят в окно пчела, жук или божья коровка. Но никаких тараканов и прочей мерзости…

Впрочем, в последнее время я начал испытывать к тараканам нечто вроде уважения. Я по-прежнему терпеть их не могу и в то же время — уважаю. Я обезглавливал их, травил, ошпаривал кипятком, сжигал, снова травил, и все же они каким-то образом ухитрялись выжить. Как-то раз я уронил на одного крупного таракана литровую бутылку кока-колы, но негодяй уцелел. В другой раз я высыпал на таракана с полфунта борной кислоты, накрыл кастрюлькой и придавил сверху кирпичом. Сразу после этого я на неделю улетел во Флориду, куда мы все ездили на похороны брата мистера Даффи. Когда я вернулся и снял кастрюльку, этот мерзавец преспокойно почистил усики и уполз в дырку в стене. На моем личном счету этот таракан должен был стать примерно двухсотым, но, как выяснилось, зарубку на цевье своего верного «винчестера» я сделать поспешил. Этот случай стал мне хорошим уроком. Летчикам королевских ВВС времен Битвы за Британию тоже разрешалось записывать на свой счет очередную победу, только если они видели, как самолет противника ткнулся в землю.

От тараканов буквально не было житья. Они ползали по мне ночью. Они шуршали в стенах. Мои ловушки служили им чем-то вроде бесплатных закусочных. Время от времени тараканы отращивали крылышки и принимались летать. Я жаловался Ратко, но он в ответ только смеялся и водил меня показывать свою квартиру в подвальном этаже, которая, пожалуй, была еще хуже.

Зато…

Зато у меня была пожарная лестница.

Я закуриваю еще одну сигарету и выбираюсь на ржавую решетчатую площадку. Вдали перекликаются полицейские сирены. Лают собаки. Где-то ссорятся или просто громко разговаривают. Я курю. Сижу на стуле, втягиваю дым, задерживаю в легких… Задерживаю. Выдыхаю. И вместе с дымом выбрасываю из головы все мелкие заботы и проблемы. Ну их…

Я живу на углу 123-й и Амстердам-авеню в одном квартале от охраняемой территории, принадлежащей Колумбийскому университету. В университете прилегающий район предпочитают называть Морнингсайдскими холмами, чтобы не пугать родителей, многие из которых упали бы в обморок, узнав, что писать своим чадам им придется в хренов Гарлем. Но, как его ни назови, Гарлем остается Гарлемом. Правда, квартал к северу от университета по-своему неплох, но и он не лишен недостатков, свойственных всем проектам, которые финансировало правительство. Что касается кварталов, расположенных восточнее, то это действительно ад. Дома здесь обветшали и буквально разваливаются на куски, к тому же большинство из них облюбовали любители крэка. После наступления темноты парк Морнингсайд становится по-настоящему опасным, да и кварталы, протянувшиеся до 125-й улицы, немногим лучше. Там даже я не мог чувствовать себя спокойно — слишком уж я выделялся на общем не белом фоне. Правда, на всякий случай я выучил несколько испанских слов в надежде, что в критических обстоятельствах мне удастся сойти за доминиканца, но особенно рассчитывать на это не приходилось — моя белая как бумага ирландская кожа выдала бы меня с головой.

Я бросаю бычок и лезу через окно обратно в спальню. Кондиционера в квартире нет, а вентилятор только гоняет по комнатам горячий воздух. Мне хочется освежиться, и я иду на кухню, чтобы достать из холодильника банку пива «Милуоки». Худшего пива я просто не знаю. Его готовят из пророщенной кукурузы, что нормальному человеку даже в голову не придет. Единственное его достоинство — низкая цена, а если включить холодильник на полную мощность, чтобы пиво заморозилось, отвратительный вкус почти не чувствуется.

Я возвращаюсь на площадку пожарной лестницы, сажусь и некоторое время наблюдаю за возней белок в ветвях и за расплывающимся в голубизне неба белым следом пролетевшего самолета. Ледяное пиво кажется почти нормальным, да и жара, похоже, начинает спадать.

И тут звонит телефон.

Я не помню, чтобы я включил его после того, как вышел из ванной. Должно быть, все-таки включил. Ответственность, знаете ли, чувство долга и все такое прочее…

Некоторое время я жду, что телефон замолчит. Но он продолжает блеять, и в конце концов мне это надоедает. Я допиваю пиво и бросаю жестянку через ограждение площадки, стараясь попасть в питбуля Ратко, но промахиваюсь. Пес укоризненно глядит на меня снизу и начинает лаять. Я снова лезу в окно, иду через спальню в коридор, выключаю кассетник, наигрывающий композиции «Невермайнд», и беру трубку.

Это Скотчи. Я определяю это по гнусавому сопению, которое предшествует его первым словам. Судя по всему, Скотчи чем-то взволнован.

— Эй, Брюс, тут наклевывается одно дельце…

— Меня зовут Майкл, — устало говорю я. Скотчи часто называет меня Брюсом. Это он так шутит.

— Нужно ехать в город, Брюс. Энди крепко избили. Ты ведь знаешь, что Темного сейчас нет?

Я молчу.

— Эй, Брюс, ты где?

— Ты, наверное, ошибся номером, приятель. Здесь нет никакого Брюса. Ни Брюса, ни пещеры, и никто не спасет Любимую Шотландию.[5]

— Хватит чушь пороть, Брюс, импотент несчастный. Я говорю серьезно!

И снова я избираю путь молчаливого сопротивления. Проходит добрых пятнадцать секунд. Потом Скотчи начинает что-то бормотать и наконец, не в силах совладать с подступающей паникой, начинает кричать в трубку:

— Алло? Алло?! Майкл?! О господи, Майкл, куда ты девался?

— Я здесь, — говорю я достаточно равнодушно, надеясь таким способом лишить его остатков душевного равновесия.

— Какого черта, Майкл?! Что ты со мной в молчанку-то играешь? Или ты не знаешь, что сейчас я командую? Короче, приятель: Энди избили, а пока Темного и Лучика нет, я у вас за главного… Понял?

— Ты — за главного? — переспрашиваю я с таким сомнением в голосе, словно Скотчи только что сообщил мне, что он — таинственно исчезнувшая княжна Анастасия, дочь последнего русского императора Николая.

— Да, — говорит он, не обращая внимания на мой тонкий сарказм.

— Разве это соответствует… э-э-э… принципу субординации? — спрашиваю я несколько более нейтральным тоном.

— Да, соответствует.

— Но Фергал работает на Темного намного дольше, чем ты, разве не так? — лукаво осведомляюсь я.

— Фергал — идиот, — холодно констатирует Скотчи.

— Пенял чайник котелку, дескать, сажа на боку… — замечаю я вскользь.

— Брюс, твою мать, хватит изгаляться! — рычит Скотчи, и я чувствую, что он готов взорваться.

— То есть ты хочешь сказать, что в отсутствие Темного и Лучика командуешь ты? — уточняю я.

— Да. Факатически, — добавляет он. Как всегда, сложные слова даются ему с трудом.

— «Фактически», Скотчи, — поправляю я самым снисходительным тоном, чтобы разозлить его еще больше. — Надо говорить — «фактически».

Вот теперь Скотчи рассердился по-настоящему.

— Вот что, умник, слушай сюда: на данный момент я действительно имею право отдавать приказы, поэтому бери ноги в руки и дуй сюда. Да поживее, — говорит он ледяным тоном.

— Браво, Скотчи, продолжай в том же духе. Должен признать, ты почти убедил меня, что ты — крутой.

— Господи, Брюс, неужели Бог создал тебя только затем, чтобы довести меня до инфаркта? Ладно, хватит умничать; кончай базар и мигом сюда, понял?! — рявкает Скотчи.

— Скажи хоть, как там Энди? Он что, в больнице? — спрашиваю я, проявляя запоздалое беспокойство о судьбе нашего товарища.

— Нет, не в больнице. Он здесь. Пока за ним присматривает Бриджит. Возможно, нам действительно придется отвезти его в больницу, но я думаю, он сдюжит. Это Лопата его отделал. Наш недоумок Фергал думал, что это Мопс, но я точно знаю, что это Лопата. Вообще-то Энди парень здоровый; он мог бы Лопату на куски разорвать, да только ублюдок напал на него сзади и отоварил по затылку чем-то тяжелым, так что он сразу потерял сознание. Энди так и валялся на улице, пока его не подобрали, представляешь? К сожалению, он до сих пор не пришел в себя, но когда это случится, я…

Но я не слушаю, потому что мне все равно. Мне все равно, что сделал с Энди Лопата и что собирается в этой связи предпринять Скотчи. Мне на это абсолютно наплевать, но Скотчи конечно же рассказывает мне все подробно. Босс уехал, его нет в городе, и он, Скотчи, намерен взять дело в свои руки. Гм-м… Тут уж не нужно гадать на кофейной гуще, чтобы предсказать неприятности. Скотчи давно рвался в герои, но он был туповат. К тому же ему хронически не везло, поэтому существовал очень большой шанс, что, когда мы — он и я — приедем к Лопате домой, Лопата или его подружка плеснут в нас раскаленным маслом, застрелят, сдадут легавым, поджарят наши пальцы в тостере или выдумают что-нибудь похуже. И это будет совершенно закономерным исходом дела, в котором принимает участие Скотчи. Разумеется, что бы ни случилось, сам он останется в живых, а вот я могу запросто лишиться глаза, охрометь или быть располосован шрамами. Другого не получится — это уж наверное.

Внезапно мне приходит в голову новая мысль.

— Откуда ты знаешь, что это был Лопата, если Энди до сих пор не пришел в себя? — спрашиваю я.

— Одно следует из другого. Энди ездил к Лопате, чтобы получить с него деньги, а Лопата уже давно предупредил меня, что не намерен платить. Этот гад напал на Энди на улице, напал сзади и…

— Одно следует из другого, говоришь? Что ж, позвольте вас поздравить, Шерлок, ваш дедуктивный метод вас не подвел. Несомненно, это единственное объяснение; ничего другого просто не может быть! — Я снова пускаю в ход саркастические интонации.

— Твою мать, Брюс, заткнись, кол тебе в дупло! Хватит умного строить! Короче, приезжай живо сюда. Это приказ, понял?! — в ярости вопит Скотчи.

— Ладно, не кипятись. Уже еду, слышишь? Считай, я уже в пути! — На сей раз я подпускаю в голос уважительную нотку.

Скотчи вешает трубку, а я поднимаю аппарат и убиваю им ползущего по стене таракана. Потом я тоже кладу трубку, иду в спальню и закрываю окно.

Придется снова тащиться на станцию и пытаться сесть в поезд. Типичная невезуха, к тому же придется снова покупать жетон. Вздохнув, я споласкиваю лицо водой и беру куртку. На случай, если дело затянется на всю ночь, я рассовываю по карманам сигареты, спички, пару книжек и мелочь. Потом я натягиваю ботинки «Доктор Мартенс», причесываюсь, сую в карман запасную обойму калибра 22 и выхожу.


Я знаю по меньшей мере пять человек, которые носили имя «Скотчи». Первым был Скотчи Данлоу, который на протяжении семи лет, проведенных в Бригаде Мальчиков,[6] лупил меня в свое удовольствие каждую пятницу. Вторым был Скотчи Мак-Гарк, который торговал наркотиками. Я своими глазами видел, как он уронил половину шлакобетонного блока на грудь одному парню, причем произошло это из-за какого-то пустяка. В конце концов его подстрелили во время неудачного ограбления букмекерской конторы. Скотчи Мак-Моу в детстве играл на железнодорожном полотне возле Каррик-фергюса и лишился руки. После этого он немного помешался, но однажды он спас другого мальчика, вместе с которым они отправились на рыбалку. Лодка опрокинулась, но Мак-Моу сумел дотащить приятеля до берега, гребя одной рукой. За этот подвиг он даже получил какую-то награду, которую вручила ему сама принцесса Диана. Скотчи Колхоун тоже был «плохим мальчиком» и в конце концов оказался за решеткой (его отправили в «Кеш» за рэкет и убийство), однако сейчас он, наверное, уже вышел благодаря Большой амнистии. Моим пятым знакомым Скотчи стал наш Скотчи Финн. Нет нужды говорить, что ни один из них никогда не имел и не имеет отношения к Шотландии. Как все они получили прозвище Скотчи, остается тайной за семью печатями не только для меня, но и, вероятнее всего, для них самих.

Скотчи Финн, во всяком случае, этого не знает. Он рос в Кроссмаглене и Дандолке, а если вы имеете хоть какое-то представление об Ирландии, вы должны знать, что это означает. Нет ничего удивительного, что его отец, мать, три брата, два дяди и тетя в конце концов оказались в одном месте — в Ледсе. С младых ногтей они начали приобщать Скотчи к делу, поэтому довольно скоро он оказался в колонии для несовершеннолетних преступников, где отсидел срок за какое-то мелкое правонарушение. Вскоре, если верить самому Скотчи, по ту сторону лужи для него стало жарковато, и он перебрался в Бостон, а оттуда приехал в Бронкс. Честно говоря, я отношусь довольно скептически к его рассказам об «акциях» и «стычках» с британцами, протестантами, Специальной службой, десантниками и полицейскими. Скотчи утверждает, что именно ирландские легавые, «Гарда шиохана», повредили ему ногу, когда он занимался контрабандой бензина (следует заметить, что хромота проявляется у Скотчи, только когда он хочет, чтобы ему посочувствовали), но Лучик как-то проговорился, что Скотчи подвернул ногу, свалившись с крыши припаркованного автомобиля, после того как выпил одиннадцать кружек пива на пляже в Ревир-Бич. Это, впрочем, случилось еще до того, как Скотчи начал работать на Темного, к тому же представить нашего друга на пляже довольно сложно. Кожа у него тонкая и белая что твоя папиросная бумага, и выглядит он совсем как тот пацан, которого лупцуют в начале рекламного ролика «Чарльза Атласа»[7] — бледная кожа, рыжие волосы, скверные зубы, скверный запах, который не может заглушить даже запах скверного одеколона… Даже не знаю, сколько Скотчи прожил в Штатах, — может, десять лет, а может, и все пятнадцать, однако, несмотря на это, он до сих пор не утратил ирландского акцента (довольно своеобразного, кстати; например, «джаз» звучит у него как «джасс»). Одевается он, впрочем, как настоящий янки и совершенно по-американски неровно дышит к деньгам и к женщинам. В отличие от среднестатистического ирландского иммигранта, Скотчи никогда не скулит по Покинутой Родине, что, однако, нисколько не делает его симпатичнее. С таким скользким дерьмом, как Скотчи, не захочет по доброй воле общаться ни один порядочный человек, однако, если не обращать внимания на неприятные стороны его характера, терпеть его можно. Что, кстати, мне не вполне удается. Да, чуть не забыл: Скотчи нечист на руку, он обкрадывает меня за моей спиной, и если бы я не был новичком, я бы непременно что-нибудь сказал по этому поводу, однако я — новичок, поэтому предпочитаю пока помалкивать.

Таков он, наш предводитель, наш отважный вождь (слава богу, что только на один вечер). Характерно, что Скотчи оказался во главе нашей шайки-лейки именно в тот вечер. Потому что этот вечер должен был положить начало целой череде трагических, кровавых событий, чего я, разумеется, тогда не знал… Правда, я знал — не мог не знать, — что для человека, выросшего в Белфасте в семидесятые и восьмидесятые годы, в самый разгар гражданской войны, насилие становится естественной формой самовыражения, но тогда я считал, что это не обязательно. В конце концов, есть же исключения и из более строгих правил.

Поездка в подземке прошла незаметно. У меня была с собой книга об одном русском, который только и делал, что лежал на диване. Окружающие по этому поводу ужасно кипятились, но его можно было понять.

На конечной остановке я вышел и стал подниматься по лестнице. Этот ежедневный подъем по ступенькам, отделяющим Ривердейл от остального Бронкса, был в те времена моим единственным спортивным упражнением. Лестница буквально кишела бездомными бродягами и мерзавцами всех мастей. Темный говорит, что в день, когда обитатели Бронкса наконец-то решат от нас избавиться, мы, по крайней мере, сможем держать оборону на холме.

Задыхаясь, я добрался уже почти до самого верха, до самых «Четырех провинций», когда меня внезапно схватил за плечо один из завсегдатаев лестницы. Уже стемнело, и он напугал меня буквально до чертиков. Это был мистер Беренсон — тощий семидесятилетний старик, который не мог бы напугать и кошку, но я, должно быть, сильно нервничал. Кстати, тогда я почти не знал мистера Беренсона; даже его имя я узнал много позже, когда все пошло кувырком, когда мне было худо и когда мистера Беренсона пришили. Именно тогда я предпринял небольшое расследование и узнал, что настоящее его имя было вовсе не Беренсон и что на самом деле он бежал в Штаты откуда-то из Восточной Германии, предварительно переменив фамилию, так как в годы войны работал в ведомстве Гиммлера не то в Польше, не то где-то еще. В общем, в событиях, которые я описываю, он не играет заметной роли, поэтому я просто скажу, что он был очень сутул и говорил с таким странным восточноевропейским акцентом, какой, как я думал до встречи с ним, бывает только в плохом кино. Его пальцы были сплошь покрыты желтыми никотиновыми пятнами; он размахивал ими у меня перед носом и был заметно взволнован.

— Ты работаэш на Шкотчи?

— Нет, я работаю с ним. Мой босс мистер Уайт, — сказал я.

— Я должен ему передайт — несколько месяц назад кто-то вломиться в мой дом. Что-то искайт.

— Кто-то вломился к вам в дом? — переспросил я.

— Да, я же говорит. Я проснуться, спугнуть его, и он убегайт.

— И когда это было?

— В декабрь.

— Может, это был Санта-Клаус?

Моя шутка его оскорбила.

— Послушайт, молодой человек, какой-то ниггер вломиться майн дом, но ничего не брайт и больше не возвращайт. Потшему, я спрашивайт себя, потшему он так поступайт? Со временем я забыть, но два месяц назад он приходийт снова. Меня не быть дом, но я все равно узнайт. Я быть уверен — кто-то еще раз побывайт в майн дом.

— И у вас опять ничего не пропало?

— Найн. Нет.

— Тогда я не пойму, в чем ваша проблема.

— Он вломиться ко мне.

— Позвоните легавым.

— Что?

— В полицию. Позвоните в полицию. Или попробуйте поставить новый замок. Пожалуй, это будет лучше всего.

Но Беренсону мое предложение пришлось не по душе, хотя мне оно казалось достаточно разумным. Я со своей стороны тоже начинал испытывать что-то вроде раздражения. Каждый раз, когда я здесь появлялся, мне приходилось изображать из себя этакого социального работника — особенно в разговоре со стариками. Как правило, все у них более или менее в порядке и ничего особенного им не нужно. Каждый из них стремится остановить тебя только затем, чтобы поболтать о разных пустяках — это помогает им хотя бы на время избавиться от одиночества. К Скотчи они тоже цепляются, но он умеет уходить от пустых разговоров лучше меня. А я новичок; наверное, поэтому я и кажусь им человеком, который готов вникнуть в их реальные и выдуманные проблемы.

Я как раз собирался сказать Беренсону что-нибудь участливое и успокаивающее, но именно в этот момент меня увидел Фергал — увидел и заорал:

— Эй, Майкл, давай сюда! Живо!

Я извинился и поспешил преодолеть оставшиеся ступеньки лестницы. Забавно, что если бы Фергал вышел мне навстречу на пять минут раньше или позже, я, возможно, отнесся бы к словам мистера Беренсона более внимательно. И тогда, быть может, полторы или две недели спустя его не убил бы неизвестный преступник, который искал в его доме тайник. Но вмешался Фергал, и я пошел дальше. (Последним взломщиком, кстати, был один из подручных Рамона, и если вы думаете, что это просто совпадение, значит, вы не знаете Рамона, потому что он уже тогда совершал пробные вылазки на территорию Темного, обследуя, прощупывая и потихоньку подготавливая плацдарм для решительного наступления.)

— Как крэк, Фергал? — спросил я, воспользовавшись гэльским словом, которое означает просто «дела» и которое звучит точно так же, как название наркотика, поэтому в определенных кругах подобный вопрос способен вызвать замешательство.

— Хреновый крэк, Майкл, — печально ответил Фергал и покачал крупной головой. Он был высоким, с темно-каштановыми волосами и неопрятной рыжеватой бородкой, покрывавшей впалые, бледные как у трупа щеки. Пытаясь выглядеть респектабельно, Фергал носил твидовые пиджаки, которые смотрелись бы уместно в швейцарских туберкулезных санаториях году этак в 1912-м, но не в душном летнем Нью-Йорке восемьдесят лет спустя.

Я сказал — мол, как жаль, что с Энди случилась такая неприятность. Фергал снова покивал, и мы вместе пошли в «Четыре провинции». Судя по всему, сегодня Фергал не был расположен много разговаривать, что было кстати, поскольку его речи, как правило, не вызывали у окружающих ничего, кроме раздражения.

Бар «Четыре провинции», игравший в нашей жизни весьма важную роль, заслуживает, пожалуй, более или менее подробного описания. Увы, если вы видели хоть один бар, оформленный в псевдоирландском стиле, вы сразу поймете, как выглядело наше излюбленное место. Прежний бар, стоявший на этом же самом месте, сгорел при невыясненных обстоятельствах несколько лет назад, а новым «Четырем провинциям» недоставало уюта. Заново отстроенный бар лишился второй барной стойки и посыпанного опилками пола и имел открытую планировку, а его стены украшали плакаты с рекламой выдержанного виски «Бушмиллз», зеркала с логотипом «Гиннесса» и картинки с изображениями пожилых ирландцев на велосипедах. Рядом с доской для дартса стоял неизбежный «лепрехон с шиллингом»,[8] а в стеклянной витрине барной стойки была выставлена огромная арфа, сделанная, по некоторым признакам, в Китае. Больше того, наш Энди, обычно не отличавшийся наблюдательностью, заметил однажды, что вырезанные на деревянных облицовочных панелях листья имеют четыре лепестка; следовательно, это самый обыкновенный клевер, а не трилистник, с помощью которого святой Патрик наглядно объяснил сущность Божественной Троицы. Пожалуй, единственное, что хорошо в «Четырех провинциях», это то, что Пат и миссис Каллагэн поддерживают здесь чистоту.

Кивнув Пату, который стоял за стойкой, я вслед за Фергалом поднялся на второй этаж. Скотчи был уже здесь. Он ел булочку с кремом и испачкал нос. Энди лежал в кровати. Выглядел он вполне нормально, но Бриджит то и дело смачивала ему лоб холодной водой; я думаю, когда-то она видела картинку, где то же самое проделывала Флоренс Найтингейл. Пока я таращился на Бриджит, она подняла голову, и я поспешил притвориться, что лишь бросил на нее случайный взгляд, из-за чего, разумеется, вся сцена стала выглядеть еще более подозрительно.

— У тебя крем на шнобеле, — вполголоса сказал я Скотчи.

Он вытер нос рукавом и смерил меня раздраженным взглядом.

— Как он? — мягко спросил я у Бриджит.

— Мне кажется, ему лучше, — сказала она, и ее мягкая грудь соблазнительно колыхнулась. На Бриджит была обтягивающая футболка с загадочной надписью «Капитан капитанов». При других обстоятельствах я бы непременно спросил, что означает эта тавтология (мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, как я уставился на ее грудь), но сейчас, учитывая, что Энди был почти что при смерти и все такое, подобный вопрос прозвучал бы в высшей степени бестактно.

— Наконец-то ты приехал, блин, — сказал Скотчи. — Ладно, отправляемся…

Тут я должен заметить, что Скотчи обычно не стесняется в выражениях, и, переводя его речь, я обычно большинство его ругательств опускаю, поэтому каждый раз, когда в его реплике появляется слово «блин», следует иметь в виду, что на самом деле он произнес его (и другие слова) три или четыре раза. Из-за этого слушать его порой бывает просто невыносимо — уж вы мне поверьте. К примеру, его последняя фраза на самом деле звучала так: «Наконец-то, блин, ты приехал, блин. Ладно, блин, отправляемся, на хрен…»

— Мне бы хотелось сказать Энди хоть пару слов, — проговорил я.

— Он все равно ни хрена не слышит, ясно? — отозвался Скотчи и сразу напрягся. Надо сказать, что ко всему прочему он комплексует еще и по поводу своего небольшого роста, хотя на самом деле Скотчи всего на пару дюймов ниже меня, а во мне без малого шесть футов.

— Но может, все-таки вызвать ему врача? — предложил я.

— Заткнись, Майкл, мать твою за ногу! Заткнись, и поехали, о нем и без тебя позаботятся, — сказал Скотчи.

Я снова взглянул на Бриджит, но она была слишком поглощена высоким драматизмом ситуации. В медицине она не понимала ни бельмеса. Я окончательно убедился в этом после того, как она попыталась извлечь у меня из пальца крошечную занозу при помощи прокаленной вязальной спицы. Шрам получился просто громадный, он у меня до сих пор. У бедняги Энди мог быть и инсульт — Бриджит ничего бы не заметила. Впрочем, отвечал все равно Скотчи.

— О'кей, — сказал я, и мы со Скотчи и Фергалом спустились вниз.

— Значит, план у нас будет такой… — начал Скотчи, но я остановил его взмахом руки.

— Послушай, Скотчи, прежде чем мы отправимся куда бы то ни было и наделаем глупостей, давай позвоним Темному, ладно? — сказал я как можно мягче.

— Действительно, Скотчи, давай сперва поговорим с Темным, — поддержал меня Фергал, в кои-то веки прислушавшись к тому, что подсказывал здравый смысл.

Скотчи немедленно разозлился:

— Господи Иисусе, вы, парни, наверное, ср… не сядете, не поговорив предварительно с боссом, да еще будете спрашивать разрешения подтереть задницу! Вы что, не видели, что эти гады сделали с Энди?!

Вообще-то, если бы мне или Фергалу приспичило по нужде, мы, скорее всего, действительно попросили бы позволения у босса, если бы он оказался поблизости. Темный Уайт никогда не стал бы Темным Уайтом, если бы терпел возле себя парней, которые думают, будто они способны сами управиться со всеми проблемами, стоит ему ненадолго отлучиться. Только не подумайте, будто наш Темный чем-то похож на Марлона Брандо в «Крестном отце»; он действует скорее как тот же Брандо в роли Правителя Джорэла в «Супермене»: самодостаточный, решительный, умный, честолюбивый и, несомненно, чуть-чуть психованный. Сильная личность, властная натура… Это чувствовалось сразу, и не только в его присутствии, но и как сейчас — когда Темный был далеко.

— Послушай, Скотчи, я просто не хочу, чтобы у нас были неприятности, — начал я. — Лучик сказал, что на сегодня все отменяется, и я…

— Я вижу, гребаный Лучик нагнал на тебя страху, Брюс! Похоже, ты начал бояться собственной тени. А теперь закрой хлебало и топай за мной.

Фергал посмотрел на меня и пожал плечами. Я вздохнул и последовал за обоими к выходу из паба.

На улице мы забрались в принадлежащий Скотчи новенький коричневый «олдсмобиль», который был не только очень неудобным, но и не совсем исправным. Например, при включении левого поворотника каждый раз включались и «дворники» на лобовом стекле. Для Скотчи, впрочем, это не представляло особой проблемы, так как он принципиально не пользовался поворотными сигналами.

Ехали мы минут десять, забираясь все глубже в извилистые улочки Ривердейла, и наконец оказались в довольно приличном, хотя и не самом лучшем районе. За все время ни один из нас не произнес ни слова, если не считать Скотчи, который что-то бормотал себе под нос.

Но вот мы почти приехали. Как я уже говорил, я не стал бы ничего предпринимать, не посоветовавшись предварительно с Темным или, на худой конец, с Лучиком, но Скотчи явно был слеплен из другого теста. Он очень хотел показать, что ему все по плечу. Истина, однако, состояла в том, что это было вовсе не так, но Скотчи из кожи вон лез, чтобы доказать обратное, и именно по этой причине наша команда оказалась одной из последних. Я хочу сказать — нам всегда доставалась самая тяжелая и грязная работа, а самые прибыльные задания получали ребята Боба.

Скотчи остановил «олдсмобиль» у многоквартирника, где жил Лопата. Для меня это была последняя возможность попытаться уговорить Скотчи быстренько звякнуть Темному; звонок занял бы не больше минуты, зато всем нам было бы гораздо спокойнее. По крайней мере один из нас должен был оказаться достаточно взрослым, и если бы эта роль досталась мне, самому младшему по возрасту, что ж — я бы возражать не стал. Больше того, я сам готов был проявить инициативу, но не успел. Скотчи выскочил из машины чересчур быстро, а когда я его догнал, момент был упущен, да и решимость моя куда-то пропала.

— Надеюсь, пушки у вас с собой? — спросил у нас Скотчи.

Я кивнул.

— А, черт! Я свою дома оставил! — сказал Фергал.

— Идиот хренов! — яростно выругался Скотчи. — Посмотри в бардачке, может быть, там что-нибудь найдется.

Мы все вернулись к машине, Фергал залез в бардачок, но там не оказалось ничего полезного.

— Слушай, у тебя же фары включены, — сказал я Скотчи, но он притворился, будто не слышит.

— У тебя фары работают, — повторил я.

— Это специально, — сердито отозвался он.

— Специально для чего? — не сдавался я. — Зачем это нужно?

— Господи, Брюс, раз я сказал, что оставил фары включенными с какой-то целью, значит, так оно и есть, ясно? Я не обязан объяснять тебе все гребаные мелочи! — сказал Скотчи, снова начиная закипать.

— Ты не обязан объяснять мне все гребаные мелочи, но и я, и Фергал доверяли бы тебе больше, если бы ты признался, что просто забыл выключить фары, а не болтал о какой-то долбаной цели. Хороший руководитель, Скотчи, умеет признавать свои ошибки.

— Ладно, ладно, я забыл их выключить, случайно забыл. Случайно, понял?! Я, мать твою, не какой-нибудь долбаный Александр Македонский, чтобы обращать внимание на всякую херню. А теперь имей в виду, Брюс: я бы хотел, чтобы ты хоть раз в жизни перестал рассуждать и начал делать, что тебе говорят!

Все это Скотчи проорал мне прямо в лицо, даже не думая о том, что нас могут услышать. «А как же элемент внезапности?» — подумал я, но решил не высказываться на эту тему.

— О'кей, Скотчи, будь по-твоему, — кротко сказал я.

Скотчи подобрался и бросил на меня еще один яростный взгляд.

— Попробуй сосчитать до десяти и обратно, — предложил Фергал. — Говорят, это помогает.

— Заткнись, Фергал, — отрезал Скотчи.

— Да-да, заткнись, — поддержал я его. — Ведь ты, в отличие от нашего генерала Роммеля, понятия не имеешь, как это трудно — командовать.

Скотчи покипел еще немного, потом вытащил из брюк край своей черной вискозной рубашки и почесал зад. Он ничего не сказал, и я подмигнул Фергалу.

— О'кей, Майкл, — промолвил наконец наш новоиспеченный босс и притянул меня поближе. — Давайте займемся делом. Мы с тобой пойдем первыми, Фергал — сзади.

Фергал упрямо покачал головой.

— Я никуда не пойду, пока вы двое ссоритесь, — сказал он.

— Господи, Фергал, вовсе мы не ссоримся! — возразил я.

Скотчи закатил глаза, но даже ему было ясно, что Фергала необходимо как-то успокоить.

— Мы уже помирились, ясно? — раздраженно сказал он.

Но Фергала это не убедило, и я обнял Скотчи за плечи.

— Гляди, Фергал: мы со Скотчи — друзья, — объявил я.

Фергал кивнул. Я тоже кивнул.

— А что, если этот парень держит с-собаку? — неуверенно спросил Фергал.

Тут я вспомнил, что он боится собак. Должно быть, в розовом детстве одна из них его укусила или напугала.

— Расслабься, Фергал, никакой собаки у Лопаты нет, — сказал я.

Он удовлетворенно улыбнулся в ответ и первым поднялся по ступенькам ко входу.

— Как ты думаешь, можем мы на него положиться? — шепотом спросил меня Скотчи. — Мне кажется, сегодня он немного не в себе.

— Не обращай внимания, он в порядке, — так же шепотом отозвался я.

Дверь парадного была заперта, и Скотчи принялся нажимать на все кнопки подряд. Наконец кто-то из жильцов впустил нас.

— Третий этаж, — сказал Скотчи. Он был заметно напряжен. От него буквально несло свежим потом и немного — страхом. Что касается меня, то я чувствовал себя почти нормально. Я был вооружен револьвером калибра 22, у Скотчи была пушка калибра 38; что касалось Фергала, то он, несмотря на свою внешность, не был круглым идиотом. Я был уверен, что все пройдет как надо. То есть почти уверен.

Мы поднялись на третий этаж и остановились перед дверью квартиры № 34.

— Будем звонить или вышибем дверь? — спросил Фергал.

Скотчи задумался.

— Мне кажется, лучше обойтись без лишнего шума, — сказал я.

— Ты прав, Брюс, — кивнул Скотчи, шаря по карманам в поисках пачки «Тарейтона». Мы оба терпеливо ждали, пока он закурит.

— О'кей, Фергал, мы встанем так, чтобы нас не было видно, а ты позвони в дверь, — распорядился наконец Скотчи.

Фергал послушно поднял руку и нажал на кнопку звонка.

— Кто там? — раздался из-за двери женский голос.

— Фергал Дори, — сказал Фергал.

— Что вам нужно?

— Я к Лопате. Я его знакомый.

— Его сейчас нет. Он вышел, — сказала женщина.

Фергал смутился и вопросительно покосился на нас.

— Скажи, что принес ему микроволновку, — шепотом подсказал Скотчи.

— Я это… я принес его микроволновку, — повторил Фергал.

— Его микроволновку? — переспросила женщина.

— Ага.

Последовала продолжительная пауза, потом в коридоре за дверью послышались шаги. Несколько секунд спустя дверь распахнулась, и на пороге возник ухмыляющийся Лопата.

— Фергал, сукин ты сын, наконец-то ты принес… — начал он, но Скотчи заорал во все горло:

— Хватай его, Фергал, хватай эту сволочь!

Фергал ринулся вперед и, по-регбистски обхватив Лопату за пояс, бросил на пол. Мы со Скотчи ввалились следом, и я захлопнул дверь.


Несколько часов спустя, когда я возвращался домой в поезде надземки, полагая (ошибочно), что теперь-то все позади, я снова и снова перебирал в памяти все, что произошло в тот вечер. А произошло, надо сказать, довольно много вещей, которые иначе как ужасными не назовешь. Бриджит, замывающая кровь на моей рубашке; наша остановка у «Макдональдса»; облепленное перьями тело Лопаты… Я не садист и не смаковал подробности, просто мне хотелось все запомнить. Как я уже сказал, произошло слишком много всего, чтобы память могла вместить все разом, а мне нужно было быть уверенным, что я ничего не забыл и не упустил. Мне хотелось верить, что я отдавал себе отчет в своих действиях, и что моими поступками руководили разум и расчет, а не горячность молодости и волнение. Разумеется, события развивались своим чередом и вовсе не я направлял их ход. С другой стороны, время от времени я все же останавливался, анализируя происходящее и решая про себя, нравится мне это или нет. И по большей части я был совсем не против. Почему? Этого я сказать не могу. Это слишком сложный вопрос, да и в конце концов, сейчас речь не об этом.

Когда миссис Лопата (или как ее там звали на самом деле) выглянула на шум, мы четверо уже находились в прихожей, оклеенной цветастенькими обоями и такой узкой, что здесь и повернуться-то было негде. На вид ей было что-то около тридцати или чуть больше. Волевое, загорелое, на удивление симпатичное лицо… На ней были ночнушка и шлепанцы, на голове — черный парик. Увидев, что Лопата лежит на полу, она заорала, но Скотчи ударил ее по лицу рукояткой револьвера. Миссис Лопата повалилась как подкошенная. Падая, она зацепила какую-то картину в раме и сломала раму. Лопата тоже что-то крикнул и попытался подняться, но я приставил ему ко лбу ствол револьвера.

— Не дергайся, приятель, иначе мне придется тебя застрелить, — сказал я, желая придать происходящему хотя бы видимость цивилизованности. Но у Скотчи на уме было нечто совершенно противоположное. Наклонившись над Лопатой, он принялся избивать его рукояткой револьвера. Он не говорил, а рычал, как будто выплевывая слова, которые из-за этого было очень трудно разобрать:

— Зачем ты сделал это, подонок? Гребаный кретин! Ты что, совсем ума решился? Или ты думал, что мы это так оставим, да? Ты думал — тебе это сойдет с рук?

Кровь заливала лицо Лопаты, но он пытался возражать. Он тут ни при чем. Он вообще не понимает, о чем идет речь. Фергал все еще сидел на нем, и Лопата не мог увернуться, когда Скотчи ударил его рукояткой револьвера в зубы. После этого Лопата начал сопротивляться изо всех сил, но я придавил к полу его ноги, а Фергал сдвинулся выше. Скотчи выпрямился и стал пинать Лопату ногами, стараясь попасть по ребрам или по голове. Теперь кровь была уже повсюду. Она пятнами расплывалась на нашей одежде и собиралась на полу зловещими, темными лужицами. Наконец Лопата потерял сознание.

— Принеси подушку! Две! — приказал Скотчи Фергалу.

Фергал поднялся и пошел искать спальню.

— Ты собираешься его пристрелить? — спросил я бесстрастно.

— Ага, собираюсь, — кивнул Скотчи.

У меня внутри все перевернулось. Одно дело — поучить кого-то уму-разуму, и совсем другое — убить. Нет уж, на мокрое дело я не подписывался. В Куле, Гринайленде и Карриктауне тоже процветали подростковые разборки, но убийства случались редко, и сейчас у меня по спине побежали мурашки. Я еще никогда не был свидетелем хладнокровного убийства, и мне очень не хотелось, чтобы что-то подобное произошло на моих глазах.

К счастью, Скотчи оказался несколько умнее, чем я думал, и в тот вечер мне не суждено было получить боевое крещение.

— «Шесть банок по-ирландски», — сказал он после небольшой паузы.

— Круто, — заметил я.

— А об Энди ты подумал? — брызгая мне в лицо слюной, заорал Скотчи. — Об Энди, который может остаться на всю жизнь инвалидом или вообще откинуться?!

Я ничего не ответил, и он смерил меня мрачным взглядом.

В этот момент вернулся Фергал с подушками.

— Включи-ка телик погромче, — велел ему Скотчи.

Фергал снова ушел. Я посмотрел сначала на Скотчи, потом на распростертого у наших ног Лопату.

— Давай я все сделаю, — сказал я. — От моего «двадцать второго» все-таки поменьше шума.

Скотчи кивнул.

На самом деле я больше беспокоился о Лопате, чем о том, насколько громким будет звук выстрелов. Пуля калибра 22 оставляет куда менее серьезные раны, чем револьверная пуля калибра 38. Приняв решение, я прижал подушку к лодыжке Лопаты, глубоко уткнул в нее ствол и, дождавшись, когда в соседней комнате заорал телевизор, нажал на спусковой крючок. Брызги крови и перья из распоротой подушки полетели во все стороны. Стараясь действовать как можно спокойнее, я прострелил Лопате вторую лодыжку. Снова кровь, перья… Запахло порохом, к тому же подушка начала тлеть, и я быстро затоптал огонь. После выстрела в левое колено Лопата внезапно очнулся, и его тут же вырвало, но Скотчи снова успокоил его на удивление ловким ударом ногой в висок. Я прострелил Лопате и другое колено и передал револьвер Фергалу, чтобы тот обработал локти. Сам я выпрямился и поспешно перевел дух. Я больше не мог выполнять эту палаческую работу, но Скотчи решил, что я отдал оружие Фергалу только потому, что тот находился в более удобном положении. Ему было невдомек, что я каждую минуту мог потерять сознание или сблевнуть.

Фергал выстрелил Лопате в локоть, но не слишком удачно. Мне следовало сделать это самому. Не то чтобы я обладал каким-то опытом по этой части, просто у меня было значительно больше здравого смысла и я лучше владел собой. Еще раз глубоко вздохнув, я забрал у Фергала револьвер.

— Смотри, как надо, — сказал я и аккуратно прострелил Лопате другой локоть, повернув оружие так, чтобы пуля попала в мясистую часть руки. Лопата снова дернулся, потекла кровь, полетели перья. Жена Лопаты, которая все еще валялась в отключке, тоже пошевелилась и застонала.

Я перевел дух.

То, что мы сделали, было жестоко. Просто ужасно. Одно дело — избить кого-то до потери сознания, и совсем другое — шесть раз подряд выстрелить в беспомощного человека. В знакомого человека к тому же…

Мы трое поднялись на ноги и несколько секунд стояли неподвижно, потрясенные тем, что мы только что сделали.

— Шесть выстрелов, «шесть банок по-ирландски», — прошептал Скотчи и как-то странно забулькал. Похоже, это он так смеялся. Фергал кивнул, и его рожа расплылась в улыбке — словно пополам треснула.

— Я всегда хотел спросить, что это такое, — проговорил он чуть ли не с благоговением. — Скажи, Майкл, у нас в Ирландии действительно так делают?

— Да, в Ирландии действительно так делают, — ответил я холодно, как будто подобные вещи давно вошли в мою плоть и кровь и стали второй натурой… Как будто я видел подобное десятки раз, и не испытывал ничего, кроме скуки. Разумеется, ничего подобного я раньше не делал. «Шесть банок» я видел только раз, после чего меня мутило целую неделю, но Фергал этого не знал. Теперь он смотрел на меня совсем другими глазами. В его представлениях я стал по-настоящему крутым сукиным сыном, и я не сомневался, что он раззвонит об этом другим. Даже Скотчи, насколько я заметил, был несколько потрясен тем, что мы сотворили. Когда мы в последний раз были в «Четырех провинциях», Лопата угощал нас пивом.

Их замешательство было мне на руку, и я поспешил воспользоваться представившейся мне возможностью.

— Ладно, пошли отсюда, — сказал я, открывая дверь. Скотчи и Фергал без возражений последовали за мной. Скотчи вознамерился было напоследок пнуть Лопату, но не посмел — настолько ему было не по себе. Мы все были с ног до головы забрызганы кровью, но на улице наступила уже настоящая ночь, да и машина стояла у самого подъезда. Скотчи начало трясти, но он старался этого не показать. Протянув мне ключи, он сказал:

— Садись за руль.

Я еще не привык ездить по правой стороне улицы, однако возражать не стал. Взяв ключи, я запустил мотор и, плавно тронув машину с места, поехал в обратном направлении. По дороге нам попался «Макдональдс» для автомобилистов, и я решил еще больше укрепить свою новообретенную репутацию.

Я повернул на стоянку.

— Умираю с голоду, — объявил я. — Вам, ребята, что-нибудь взять?

Скотчи, сидевший на переднем сиденье, был бледен как смерть, а после моего вопроса он и вовсе позеленел. Фергал на заднем сиденье с трудом сдерживал позывы к рвоте. Оба покачали головами, и я, подкатив к окошку, взял бигмак. Одной рукой я правил, а другой держал бутерброд, откусывая от него большие куски. «Фергал расскажет всем и об этом, — думал я. — Слухи дойдут до Лучика. До Темного. Может быть, даже до самого мистера Даффи».

У «Четырех провинций» мы остановились и зашли внутрь, чтобы привести себя в порядок. Бриджит взяла у меня окровавленную одежду. Энди по-прежнему был без сознания.

— Пожалуй, его все-таки стоит отправить в больницу, — сказал я.

Скотчи было не до споров, и миссис Каллагэн стала набирать номер. Я принял душ и стал ждать парамедиков.

Когда мы остались одни, я разыскал Бриджит и поцеловал.

— Я очень хочу с тобой встретиться, — сказал я.

Она ничего не ответила.

— Завтра, — добавил я.

— Я не знаю, Майкл, — ответила она.

— Ради всего святого, Бриджит, ведь нам с тобой обоим так досталось! Завтра. Пожалуйста. Приходи, оттянемся…

Она с сомнением покачала головой и спустилась вниз.

Я несколько секунд стоял неподвижно и смотрел ей вслед. Придет ли она? Может быть, моя наглость пришлась ей не по вкусу? Кто знает… Я устало покачал головой и тоже спустился вниз.

Пат налил мне бесплатную кружку пива, и я выпил ее, закусывая хрустящими чипсами и болтая о предстоящем футбольном сезоне британской премьер-лиги. Потом я попрощался с ним, спустился по лестнице и сел в поезд.

Страшное было позади.

Закончилось.

Я справился.

Я справился. Мне нелегко пришлось, но это была вина Скотчи, а не моя. Не моя.

Я ищу в кармане книжку про русского, но она куда-то подевалась, и я просто сижу в вагоне подземки и думаю. Не моя вина. Не моя… Поезд гремит на стыках, вагон покачивается и едва не убаюкивает меня. Наконец он останавливается на остановке и больше не двигается. Наконец появляется служащий подземки. Он говорит, что на линии возникли какие-то проблемы и что мне придется выйти на 137-й улице. Я выхожу, и служащий вручает мне бесполезный пересадочный талон.

В Гарлеме темно. В Гарлеме — ночь.

От Сити-колледжа и парка Сент-Николас дорога идет под уклон. Улицы пусты. Ни наркоманов, ни проституток, ни полицейских в штатском, ни рассыльных, ни дорожных рабочих — никого и ничего. Винные лавочки закрыты, их железные ставни заперты на замки. Только луна. Только луна и пустынная дорога. Гигантские темные здания спят, оплетенные ржавыми пожарными лестницами, словно осьминожьими щупальцами. Воздух еще не остыл. Гарлем затих, и я тоже начинаю успокаиваться. Да и с чего бы мне волноваться? Все ответы лежат передо мной. Не стоит усложнять, на самом деле все предельно просто. Я знаю положение вещей. Я знаю, кто я и кто они. Я знаю свое место. Я знаю, что будет дальше. Я знаю буквально все и поэтому могу существовать здесь, не испытывая ни дискомфорта, ни страха перед прошлым.

Я могу быть никем.

О, как приятно пройтись ночью по Амстердам-авеню. Вокруг — никого. «Бродячее» такси нагоняет тебя и гудит. Ты смотришь на него, киваешь. Такси останавливается. Ты садишься. Три доллара до перекрестка 123-й и Амстердам, говоришь ты.

Водитель улыбается и кивает.

— Жаркий был денек, — говорит он.

Ты не отвечаешь и глядишь в окно. Ты не отвечаешь, хотя в глубине души ты с ним совершенно согласен.