"Наследники империи" - читать интересную книгу автора (Молитвин Павел)

Глава вторая. БАЙ-БАЛАН

— Ты просил сообщить тебе, когда Лагашир достаточно окрепнет для серьезного разговора, — обратилась Мисаурэнь к Хималю. — Сейчас он чувствует себя настолько хорошо, что сам послал меня за тобой.

— Прекрасно, нам давно пора поговорить с ним. — Юноша сделал учтивый жест, пропуская Мисаурэнь вперед, и двинулся за ней по открытой в сторону внутреннего двора галерее, опоясывающей второй этаж дома городского судьи.

Распахнув перед Хималем дверь, девушка впустила его в отведенную Лагаширу комнату, но сама к выздоравливающему заходить не стала — ясно было, что Черные маги захотят побеседовать наедине.

— Трое суток ты был без сознания и все же выглядишь почти здоровым. Снадобья, приготовленные моим отцом, пошли тебе на пользу, — произнес Хималь вместо приветствия, усаживаясь на стоящий перед кроватью стул с высокой прямой спинкой.

— Душа моя подошла к краю Вечности, но благодаря искусству твоего отца и заботам Мисаурэни вернулась в мир живых, — подтвердил Лагашир, всматриваясь в безвольное лицо юноши, большую часть которого занимал высокий выпуклый лоб, из-под которого тускло поблескивали маленькие водянистые глазки. — Ты маг третьей ступени посвящения и, если не ошибаюсь, один из самых сильных аллатов нашего мира?

— Да, и у меня есть для тебя новости. Пока ты спал, я прозондировал твой мозг и знаю все, что произошло с тобой по дороге в Бай-Балан. Прости, что сделал это без твоего позволения, но мы не могли терять времени даром.

— Вот как? Надеюсь, вы с толком распорядились полученными сведениями? В голосе Лагашира не было и тени насмешки, но Хималь болезненно поморщился.

— В глубине души ты верил, что Мгал жив и благополучно достиг нашего побережья. Узнав это, я связался с Гроссмейстером, и по его приказу мы с отцом и двумя посвященными выехали к пещере Рашалайна. Нам велено было не позволить Мгалу встретиться с этим собирателем тайн и, если представится возможность, схватить северянина и завладеть кристаллом Калиместиара.

— Ты уверен, что кристалл не упокоился на дне морском? — спросил Лагашир безучастно и, не получив ответа, задал следующий вопрос: — Вам удалось схватить Мгала Разрушителя?

— Нет. Он встретился с Рашалайном и едва не лишил жизни моего отца.

— Та-ак… Выходит, в изготовлении целебных зелий отец твой преуспел больше, чем в овладении приемами боевой магии? Ну что ж, во всяком случае вы действительно не теряли времени даром. И где теперь Фарах?

— Он не мог передвигаться, и наши люди остались с ним неподалеку от пещеры Рашалайна. Я же прискакал в Бай-Балан и вновь связался с Гроссмейстером.

— Торопиться жить — скоро умереть. Ты не жалеешь себя, — заметил Лагашир все тем же невыразительным голосом, и юноша подумал, что они с отцом напрасно не дождались, пока их гость придет в сознание.

— Тебе неинтересно знать, какие распоряжения отдал Гроссмейстер относительно Мгала и тебя самого?

Лагашир прикрыл глаза и, помолчав, предположил:

— Наверно, он пожелал, чтобы я и дальше путешествовал с Мгалом. Для Магистрата несущественно, кто доставит кристалл к сокровищнице Маронды в целости и сохранности.

— Точно… — выдавил из себя юноша, глядя на Магистра широко раскрывшимися глазами. — Но как ты мог догадаться?..

— Если упрямый осел хочет тащить груз по опасной горной тропе, почему бы не пойти навстречу его желаниям? Пусть себе корячится под присмотром бдительного караванщика. Особенно если этому ослу сопутствует удача и он привык к трудным переходам, пропастям и обвалам. Если бы вы спокойно обдумали создавшееся положение, то избавили бы себя от лишних хлопот и огорчений.

— Но приказ Гроссмейстера!

Магистр устремил глаза в потолок, с трудом сосредоточиваясь на разговоре, результаты которого предвидел с первых же слов Хималя. Он мог бы сказать, что Верховный Магистр прежде всего велел позаботиться о том, чтобы Мгал не встретился с Рашалайном, хотя, чем вызвано такое распоряжение, решительно не представлял. Мог указать на то, что Хималь с отцом, как и многие другие, недооценили северянина и поплатились за это. Мог, наконец, высказать догадку о том, что Гроссмейстер был слишком высокого мнения о магах Бай-Балана, но в вину это надобно ставить не Тайгару, а тем, кто ввел его в заблуждение относительно их способности правильно оценивать обстановку и собственные силы. Однако Магистр не стал говорить ничего из того, что вертелось у него на языке, и, оставив вопрос юноши без ответа, в свою очередь спросил:

— Мгал признал в твоем отце Черного мага? Хималь кивнул, и тут до него дошло, какой непоправимый вред принесла их торопливость.

— Ты… ты не сможешь из-за нас присоединиться К северянину, если он появится в городе?

— Нежных чувств мы друг к другу никогда не питали, хотя во время сражения на Глеговой отмели некоторое взаимопонимание начало возникать. Но что сделано, то сделано.

— Я сознаю свою вину и готов любым способом исправить содеянное… начал юноша, однако Магистр, заворочавшись на подушках, нетерпеливо прервал его:

— Не сомневаюсь в этом и, разумеется, воспользуюсь твоей помощью. Прежде всего мне хотелось бы получить дозволение работать с магическими предметами, принадлежащими тебе и твоему отцу. Просьба нескромная, но в данных обстоятельствах…

— Конечно, наши кабинеты в твоем распоряжении. Лагашир кивнул и продолжал, разглядывая Хималя из-под полуопущенных век:

— Мисаурэнь сказала, что Эмрик вчера отправился осматривать город и не вернулся. Его необходимо разыскать и, если он попал в беду, вызволить из нее, чего бы это ни стоило. Когда Мгал появится в Бай-Балане, а появиться он здесь должен, ибо пробираться к сокровищнице Маронды по суше — это слишком сложный способ самоубийства, я хочу предстать перед ним в качестве человека, спасшего его друга. И, кстати, человека, не связанного никакими обязательствами с Черным Магистратом и навсегда порвавшего с ним.

Юноша всплеснул руками и хотел что-то возразить, но Лагашир нахмурился и поднес палец к губам.

— Подумай, прежде чем говорить. Если бы вы с отцом не были столь усердны, у меня бы еще оставался шанс примирить северянина с Черным Магистратом, но теперь я должен прозреть. И мне во что бы то ни стало нужен Эмрик. Полагаю, его исчезновение нельзя считать случайным и следы похитителей приведут тебя к Дому Белых Братьев.

— Я разыщу его, можешь на меня положиться! — горячо заверил Магистра юноша.

— Не предпринимай никаких решительных действий, не посоветовавшись со мной. Эмрик нужен им живым, и, пока у них есть выбор, они не будут его убивать. Мисаурэнь поможет тебе, если у вас не хватает людей. И помни, что бы ни случилось, с головы Эмрика волос упасть не должен! — Лагашир откинулся на груду подушек, а Хималь, еще раз пообещав сделать все от него зависящее, вышел из комнаты и тихо притворил за собой дверь. Совсем иначе представлял он себе этот разговор, напрасно отец говорил, будто по ту сторону Жемчужного моря звание Магистра может получить любой выскочка и что протекция и умение вовремя лизнуть чужой зад стоят там больше, чем хорошие мозги и врожденные магические способности.

— Степи, простирающиеся от восточного побережья Жемчужного моря до моря Вагадзори, населены кочевыми племенами нгайй, которых бай-баланцы называют Девами Ночи. Кожа у них почти такая же черная, как у Гиля, с чуть красноватым оттенком. Женщины этого народа относятся к мужчинам с пренебрежением и прекрасно владеют всеми видами оружия. Поклоняются они богине-прародительнице Омамунге. Я думаю, переселившиеся на север барра являлись некогда частью этого народа, хотя, по словам Гиля, ничего общего между его соплеменниками и нгайями нет и быть не может.

— Но нам вовсе незачем идти на восток! — прервала Рашалайна Лив. — Если Девы Ночи не появляются на этом побережье, то едва ли мы с ними встретимся. Эти степи похожи на пустыню, и я вообще не понимаю, как кто-то может здесь жить! Ни единой зеленой травинки!

— Ты видела их в самую неудачную пору и не узнала бы эти места после дождей! Травы кое-где вымахивают выше человеческого роста, стада на них пасутся необъятные, — мечтательно протянул Рашалайн. — В засушливое время нгайи отгоняют свой скот к подножию Флатарагских гор, и если вам удастся нанять судно до Танабага, то Дев Ночи вы действительно не увидите.

— Мне доводилось слышать о мореходах, сталкивавшихся с девами-воительницами, однако мои знакомцы, которым случалось бывать в Бай-Балане, даже не упоминали о них, — вставил Бемс.

— Вот и замечательно. Не имею ни малейшего желания видеть целое племя женщин, ведущих себя как мужчины. Хватит с меня и тех, на которых приходится смотреть ежедневно, — ворчливо промолвил Мгал.

Словно дожидавшиеся этих слов Лив с Батигар дружно завопили, что северянин дикарь и уж, верно, женщины ничем не уступают мужчинам и только глупцы могут недооценивать и презирать их.

— О нет, клянусь Вожатым Солнечного Диска! О презрении не может быть и речи! — Мгал широко улыбнулся и, делая руками обнимающий жест, сказал: — Я очень люблю женщин и считаю их лучшим украшением мира, или, если угодно, солью земли. Излишек соли, впрочем, делает пищу непригодной для еды. Не говоря уже о том, что некоторые продукты, да взять хоть мед, можно испортить несколькими крупицами соли.

Визг и хохот долго не смолкали над морем, а отсмеявшись, небольшой отряд продолжал двигаться на юг…

Совершив несколько стремительных переходов и убедившись, что люди Фараха не преследуют их, Мгал перестал подгонять своих спутников. Узкая полоска зелени между морем и степью не изобиловала дичью, и, чтобы прокормиться, путникам приходилось постоянно ставить силки на пятнистых кроликоподобных грызунов и промышлять рыбной ловлей. Во время вынужденных остановок Мгал часто беседовал с Рашалайном, оказавшимся прекрасным рассказчиком и благодарным слушателем. Он ничуть не походил на мрачного молчаливого отшельника или отрешившегося от мирской суеты предсказателя, и даже Бемс вскоре перестал робеть перед ним. К удивлению северянина, Рашалайн был хорошо осведомлен не только о событиях, происшедших в далеком прошлом, но и о захвате Белыми Братьями Манна и Норгона, о мятеже в Манагаре и многом другом, о чем Мгал не имел ни малейшего представления. Объяснялось это просто: помимо того, что в качестве платы за пророчества и составление гороскопов отшельник брал с приходивших и приплывавших к нему людей книги, старинные свитки и всевозможные диковины, он умел слушать своих собеседников и так направлять разговор, что они мало-помалу рассказывали Рашалайну все, что тот желал знать. А интересовался он решительно всем.

Сначала, заметив стремление отшельника разговорить своих спутников, Мгал едва сдерживался, чтобы не одернуть его, но потом, присмотревшись к старику, понял, что никаких корыстных целей тот не имеет и коварных замыслов не вынашивает. Жажда знаний была, вероятно, главным свойством его натуры, и оставалось лишь удивляться, как столь любознательному человеку пришло в голову удалиться от людей и как сумел он несколько лет прожить в своей пещере без постоянных слушателей и собеседников. Впрочем, у северянина возникло подозрение, что не меньше, чем людьми, Рашалайн интересовался окружающим его миром, и холмы, травы, птицы и морские раковины могли рассказать ему не меньше, чем, скажем, Бемс или Гиль.

— Великая степь ограничена с юга горами Флатараг, за которыми начинаются непроходимые джунгли, — возвращался отшельник к постоянно прерываему по разным причинам рассказу о землях, лежащих на пути к сокровищнице Маронды. В сердце этих бесконечных джунглей находится Заповедная страна, Земля Истинно Верующих — таинственная империя Махаили. Тамошний краснокожий люд называет себя мланго и поклоняется божественному Кен-Канвале. Корабли мланго часто появляются в Бай-Балане, но мне не приходилось слышать, чтобы наши мореходы посещали порты империи. Мланго не любят чужаков, и, говорят, если кто-то попадает в Махаили, то обратно уже не возвращается. Южнее Бай-Балана нет ни одного города, о котором было бы хоть что-нибудь доподлинно известно, исключая, разумеется, Танабаг на полуострове Танарин, который, собственно, и является целью вашего путешествия. Обладая некоторой суммой денег, вы могли бы нанять корабль до Танабага, бывшей столицы древнего государства Уберту, но только не в сезон штормов. Сейчас ни один капитан не поведет туда свое судно. Даже в благоприятное для мореплавания время года редко находятся охотники посещать этот полузаброшенный город: рифы, мели, глеги и вишу, быть может, и не остановили бы смельчаков, но зачем им плыть в Танабаг, если поживиться там решительно нечем?

— А почему мланго не приберут к рукам Танарин? — поинтересовался Мгал.

— Зачем? Земли в империи хватает, да и Танарин лишь по привычке называют полуостровом. На самом деле он давно уже превратился в остров, отделенный от материка широким мелководным проливом, заросшим мангровыми лесами. Мне как-то случилось беседовать с побывавшим в тех местах мореходом, и он рассказывал удивительные вещи о растущих прямо из воды деревьях, смертельно ядовитых насекомых и змеях, ужасных крабах и глегах, обитающих в этом ни на что не похожем лесу, который лианы поддерживают наравне с корнями. По нему не пройти пешком, не проехать на лодке и корабле… Нет, имперцам ни к чему Танарин, тем более что главные их порты находятся на берегу Великого Восточного моря. По нему, кстати, плыть до Танарина пришлось бы вдвое дольше, чем по Жемчужному морю…

Мгал, Гиль, Бемс и Лив с интересом внимали рассказам о землях, лежащих южнее Бай-Балана, и лишь Батигар слушала их вполуха. Она, единственная, кажется, из всей пестрой компании, ни на миг не забывала, что старик этот не просто кладезь всевозможных знаний, которые могут им пригодиться в самом скором будущем, но еще и предсказатель. Человек, способный заглянуть в прошлое и приподнять завесу, окутывающую грядущее. Спрашивать о том, что ждет ее в будущем, девушка почитала верхом безрассудства, тревожить прошлое представлялось ей более безобидным занятием, и во всяком случае ответ на один вопрос она желала получить от Ра-шалайна во что бы то ни стало. Ведь именно ради того, чтобы задать этот вопрос, Батигар и отправилась искать пещеру отшельника…

Несколько вечеров девушка выбирала подходящий момент, но, даже застав отшельника одного, не могла решиться приступить к нему с расспросами, и, лишь когда они миновали два рыбачьих поселка и до Бай-Балана оставался день пути, так что дальше откладывать разговор стало невозможно, она, собравшись с духом, подсела к уединившемуся на берегу моря старику. Оторвавшись от созерцания погружающегося в волны солнца, Рашалайн взглянул на Батигар и, прежде чем она успела открыть рот, промолвил:

— Принцесса, ты кружишь около меня, как ворона над зайчонком. Если на языке у тебя вертится вопрос, самое время задать его. Тем более, может статься, я при всем желании не смогу удовлетворить твое любопытство и ты будешь чувствовать себя как охотник, обнаруживший в поставленном на пантеру капкане вонючку-пескоройку.

Слова отшельника не столько подбодрили, сколько смутили девушку: если он достаточно проницателен, чтобы заметить, что она хочет с ним поговорить наедине, ему, возможно, известен и вопрос, который уже несколько лет не дает ей покоя? Однако второго подобного случая могло не представиться, и Батигар, присев рядом со стариком на краешек огромного валуна, старательно отводя глаза, сказала:

— Ты некоторое время жил в Исфатее, и, вероятно, тебе приходилось слышать разговоры о том, что Бергол не является моим отцом. Он сослал мою мать в отдаленное поместье сразу же после моего рождения, — торопливо продолжала девушка, испугавшись, что Рашалайн прервет ее, — и, кроме того, я, в отличие от Чаг, совершенно на него не похожа. О, я охотно задала бы тебе множество вопросов, но этот — главный, и если ты ответишь на него, я буду тебе безмерно благодарна. Спрашивать о моем отце у прорицателей родного города я, понятное дело, не могла, а теперь, когда Бергол убит и меня забросило так далеко от Исфатеи, мне это, наверное, должно быть безразлично… И все же я хочу знать, кто он! Пусть это глупый каприз, но мне будет легче жить, получив правдивый ответ!

— Теперь понятно, что беспокоило тебя во время нашего совместного путешествия. Вот только вряд ли тебе будет легче жить, когда ты узнаешь правду… — пробормотал старик, не глядя на девушку и все же чувствуя, что щеки ее заливает темный румянец.

— Так ты можешь?.. Можешь узнать, кто мой отец? Тебе нужны какие-нибудь сведения, чтобы составить гороскоп? Или принадлежащие мне вещи способны помочь тебе заглянуть в тайну моего рождения?.. — В волнении Батигар сплетала и расплетала длинные красивые пальцы, совсем непохожие на толстые и короткие, покрытые волосами пальцы Бергола. Увы, руки принцесс, так же как и души, нуждаются в особом уходе, невольно подумал Рашалайн. И то, что он собирается сказать, то, что он должен сказать, едва ли принесет ей успокоение…

— Чтобы назвать имя твоего отца, мне не требуется составлять гороскоп и я не нуждаюсь в прозрении, сниспосланном свыше. Я знаю и назову его, ибо желание твое — не каприз. По некоторым причинам тебе необходимо знать имя своего родителя, иначе я, возможно, и поостерегся бы его называть. Тайна рождения — вещь деликатная, и порой людям лучше не знать, кто их настоящий отец. Но с тобой дело обстоит иначе, потому что ты — дочь Тайгара — Верховного Мага, ныне здравствующего Гроссмейстера Черного Магистрата.

— Кого? — Глаза Батигар округлились от изумления, изящно очерченные губы приоткрылись, обнажив жемчуг зубов, и Рашалайн восхищенно потряс головой надо же было родиться такой красавицей!

— Тайгар как-то приехал в Исфатею под личиной не то хадаса, не то унгира и был так очарован твоей матерью, что, забыв о приведших его в Серебряный город делах, принялся напропалую ухаживать за ней. Лет восемнадцать-двадцать назад он еще не был Гроссмейстером, но располагающая внешность и безупречные манеры выгодно отличали его от других поклонников жены Бергола…

— Вот это да! Теперь понятно, почему Нарм вызволил меня из подземной тюрьмы! Он тоже знал, кто мой отец, но сказать мне об этом не счел нужным… Девушка прикусила губу и нахмурилась. Густые черные брови ее сошлись в прямую линию, голубые глаза потемнели. — И что же, многим была известна тайна моего рождения? Тайгар не умел держать язык за зубами? Быть может, он даже хвастался одержанной над моей матерью победой?

— О нет! Гроссмейстер никогда не был болтлив. И не так уж много людей знают о том, кто твой настоящий отец. Мне же это стало известно потому, что я в то время жил в Исфатее, а с Тайгаром судьба сводила меня еще прежде. Сопоставить некоторые общеизвестные факты, провести кое-какие наблюдения и вычисления не представляло для меня особой сложности. Но то, что было не сложно для меня, оказалось весьма затруднительно для Бергола и служивших ему людей. Впрочем, даже если бы он узнал имя твоего отца, это вряд ли могло что-нибудь изменить. Сейчас речь о другом. — Рашалайн беспокойно поерзал, подергал нижнюю губу, погладил куцую, криво остриженную бороденку и, словно рассердившись на самого себя за нерешительность, продолжал, повысив голос: — Увидев тебя в одной компании с похитителем кристалла Калиместиара, я не сомневался, что тебе уже известно, кто твой отец. Я склонен был даже предполагать, что ты отправилась в это путешествие по его приказу, и только одно не мог взять в толк: почему северянин вышел победителем из схватки с Фарахом? Ведь если тебя послал Гроссмейстер, ты должна была стать на сторону Черного мага…

— Чушь какая! Никто меня не посылал, и Мгал, я уверена, прекрасно разделался бы с Фарахом и без нас с Чапой. Как ты мог предположить, что я принцесса из рода Амаргеев… — Она прикусила язык, но тут же нашлась: — Да пусть даже и не принцесса, все равно стану соглядатаем по чьей либо просьбе или приказу?

— Почему бы тебе им и не стать? Хотя бы ради того, чтобы взойти на престол Серебряного города. А отцовская просьба? Она ведь тоже кое-что значит.

— Не для меня! — отрезала девушка возмущенно. — Исфатея — дело другое. Это прекрасный город, но стать его Владыкой ценой предательства я бы никогда не согласилась. — Батигар помолчала, провела ладонью по лицу, словно смахивая с глаз паутину, и медленно продолжала: — Никто мне этого, правда, и не предлагал. Тайгара я никогда в жизни не видела, и у меня нет причин испытывать к нему теплые чувства.

— Да, наблюдая за тобой, я понял, что по своей воле ты никогда не станешь двурушничать. Не потому, что не умеешь лгать, а потому, что слишком горда для того, чтобы делать это постоянно, изо дня в день. Но пора перейти к самому неприятному, — Рашалайн запнулся, подыскивая нужные слова. — Ты могла не исполнить просьбу или приказ отца, если бы он не был Верховным Магом. Однако противиться воле Гроссмейстера, надумай он использовать тебя в своих целях, тебе бы не удалось. В тебе течет частица его крови, и магическое искусство Тайгара так велико, что, находясь на каком угодно расстоянии, он может сделать тебя своим послушным орудием.

— Меня?! Ты говоришь полную бессмыслицу! Никто никогда не мог заставить меня делать то, чего я не желала!.. — Батигар осеклась, вспомнив подземную тюрьму в Чиларе, но тут же одернула себя — это же совсем иное дело! Под пыткой человек может сказать и совершить все что угодно, а стоит ему вырваться из рук палачей…

— Ты не представляешь себе степень совершенства Верховного Мага. Могущество его столь огромно, что даже я не до конца сознаю, каких высот он достиг в использовании магии. Я видел… — Рашалайн внезапно замолчал и, не желая, по-видимому, пугать девушку, заговорил на полтона ниже. — Хотя об этом-то как раз говорить не стоит. В конце концов возможности его, как и любого человека, ограничены, и сделать доброго злым, а глупца превратить в умника не сможет сам Даритель Жизни. То есть смочь-то сможет, но изберет, надо думать, какой-то другой, более простой путь достижения поставленной цели. И раз уж Тайгар до сих пор не прибегнул к заклинаниям Подчинения, то, может статься, и не сделает этого.

— Погоди, я что-то не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Он что же, может оттуда, из-за моря, велеть мне поступать так, как ему вздумается?

Рашалайн улыбнулся, почувствовав исходящую от принцессы волну негодования, и с облегченим подумал, что оказался прав: она не испытала еще неумолимой, всесокрушающей мощи Гроссмейстера. Улыбка, однако, получилась грустной, ведь он-то, в отличие от Батигар, знал — заклинания, использующие кровные узы, могут достать ее в любом месте и она бессильна будет противиться им. Под их действием честный человек станет предателем, а миролюбивый возжаждет крови. И это, может быть, и есть самое страшное. Ибо трудно представить душевную муку человека, чьи уста, повинуясь пришедшему извне приказу, предают его, выдавая доверенную ему тайну, а руки вонзают смертоносную сталь в того, за чье благополучие он охотно заплатил бы собственной жизнью…

— Нет, этого просто не может быть! Я не верю!.. — гневно воскликнула девушка, с ужасом и ненавистью глядя на печально улыбающегося отшельника. Он не спорил, не возражал, не пытался убедить ее, но обреченная улыбка вернее всяких слов свидетельствовала о том, что сказанное им — правда. Он знал, о чем говорит. И это значило, что она не человек, а что-то вроде меча, у которого нет и не может быть друзей и врагов — есть только хозяин. Вздумай Тайгар прибегнуть к чарам — и, подобно мечу, она будет с одинаковым старанием разить виновных и безвинных, правых и виноватых. Но она не хочет! Ей тошно даже думать о том, что в любой момент она может стать игрушкой в руках Гроссмейстера! И то, что она его дочь, не дает ему права…

— Он не посмеет! — выкрикнула Батигар и услышала тихий ответ Рашалайна:

— Посмеет. Тайгар сделает это, если сочтет нужным для блага Черного Магистрата. Прости меня за то, что я рассказал тебе все это. Однако Бай-Балан близко. Когда окажешься в городе, подумай, стоит ли тебе идти с М га-лом к сокровищнице Маронды. Ты молода, красива и, что бы ни случилось с Берголом, кем бы ни был в действительности твой отец, все равно остаешься принцессой из рода Амаргеев. Если захочешь, я познакомлю тебя с весьма достойными людьми. Они сочтут за честь.

Слезы брызнули из глаз девушки, и она убежала во мрак, затопивший море и землю, не дослушав отшельника. Он желала ей добра, но Батигар сторонилась его весь следующий день. Она чувствовала, что не может без содрогания видеть Рашалайна, да и от остальных спутников старалась держаться особняком и, только когда перед ними выросли стены Бай-Балана, вздохнула с облегчением.

Чем ближе путники подходили к городу, тем чаще попадались им рыбачьи поселки, окруженные огородами и небольшими, тщательно возделанными полями. Облепившие Бай-Балан со всех сторон, они давно стали неотъемлемой частью города, и обветшавшие стены — высокий частокол, обмазанный окаменевшей на солнце глиной, — лишь по старой памяти можно было называть его границей. Как и следовало ожидать, стражники не охраняли вход в город, и если массивные ворота еще не были унесены и использованы для своих нужд предприимчивыми горожанами, то объяснялось это лишь нежеланием их выкапывать глубоко вросшие в землю, навеки растворенные створки, и ничем иным.

— Бай-баланцы — исключительно мирные люди. Терпимость их поражает воображение чужеземцев, но вам это не бросится в глаза, поскольку мы пришли сюда в разгар семидневной ярмарки, устраиваемой два раза в год по случаю уборки урожая. Заморских купцов в это время здесь нет из-за сезона штормов, зато в город съезжаются рыбаки и землепашцы со всей округи. Приехавший сюда люд продает, покупает и веселится от души, да и когда им еще пошуметь и побуянить?.. — Рашалайн учтиво раскланялся со стариками, беседовавшими возле лавки ле-пешечника, и те, замолчав, начали в ответ истово трясти головами в войлочных шапочках. — Дней через пять-шесть начнутся проливные дожди, за ними наступит время сева… Приветствую тебя, почтенный Шисанг! Как поживают твои внуки?

— Рад видеть тебя, многомудрый Рашалайн! Да продлит Шимберлал твои дни! Никак ты решил вернуться в наш город?

— Тебе ли не знать, что бывает время уходить, как бы ни тянуло остаться, и приходит пора возвращаться, хотя, казалось бы, делать это уже незачем? Удивительно похорошел Бай-Балан с тех пор, как я был тут последний раз…

Оглядываясь по сторонам, путники видели лишенные каких-либо украшений, неказистые на вид деревянные или сложенные из необожженного кирпича дома в один-два этажа; скучные заборы, пыльные, немощеные улицы с выгоревшими тентами над головами ленивых торговцев; пересохшие, заваленные всякой дрянью арыки и гудящих мух, сверкающих и переливающихся под лучами жарящего во всю мочь солнца не хуже сапфиров и изумрудов. Наверно, надо хорошо знать и любить этот город, чтобы найти в нем что-то привлекательное, подумал Мгал и, наблюдая, как загорелая женщина в белых одеждах подводит к Рашалайну свою дочь, а старик бормочет благо-пожелания, опустив ладонь на русоволосую голову шес-ти-семилетней девчушки, неожиданно вспомнил Менгера. Внешностью и манерой держаться отшельник нисколько не походил на его учителя, и все же что-то общее между ними определенно было.

Чем ближе к центру города подходили путники, тем больше людей останавливалось, чтобы поздороваться с Рашалайном, переброситься с ним несколькими фразами.

— Тебя здесь помнят и любят, несмотря на то что ты не появлялся в Бай-Балане больше четырех лет. Значит, не такая уж короткая у людей память, как на то принято сетовать! — промолвил Гиль, не скрывавший своей симпатии к старику, сразу пришедшемуся ему по душе. Наблюдая, как юноша врачует Мгала, Рашалайн дал ему несколько советов и живо напомнил Гилю Горбию — старого деревенского колдуна из его родной деревни.

— Память людская устроена поистине странно! Порой она годами хранит то, что следовало бы забыть как можно скорее, а порой оказывается не в состоянии хотя бы день удержать то, что надлежит помнить всю жизнь, — Рашалайн покосился на Батигар. — В том, что меня здесь помнят, ничего особенного нет. Я прожил в Бай-Балане почти десять лет, а за это время можно успеть намозолить глаза великому множеству людей.

Батигар сделала вид, что не слышит отшельника, хотя губы ее так и кривились в горькой усмешке. Неужели он думает, что когда-нибудь она сможет забыть сказанное им о Тайгаре? Неужели этот старый чудак не понимает, что слова его засели в ее мозгу крепче, чем загнанные в древесный ствол гвозди? Ведь гвозди, даже обросшие с годами плотью дерева, можно вырвать, вырезать, вырубить, а запавшие в память слова навсегда останутся в ней, как песчинка в раковине моллюска. Вот только едва ли произнесенное Рашалайном со временем превратится в светлую и драгоценную, шелковистую на ощупь, радующую глаз жемчужину… Увы, скорее всего сказанное им будет подобно занозе гнить и нарывать в ее душе до самой смерти.

Что ж, правда, как горькое лекарственное снадобье, в этом случае полезней лжи во спасение, попыталась Батигар оправдать отшельника и поняла, что ни в каких оправданиях тот не нуждается. И вспомнился ей почему-то Юм, не солгавший принцессам даже под угрозой немедленной смерти. И, странное дело, здраво рассуждая, она должна была ненавидеть исатейского пророка, а вспоминала его с симпатией и чувством неискоренимой приязни…

— Тебя здесь в самом деле любят и, верно, не дадут в обиду, — обратился Мгал к Рашалайну после того, как тот закончил обмениваться любезностями с каким-то богато одетым стариком. — Приятно видеть, что люди помнят оказанные им некогда услуги, однако, двигаясь таким темпом, мы рискуем и к ночи не добраться до таверны, в которой ты посоветовал нам остановиться.

— Друзья мои, мне, право же, неловко задерживать вас, истосковавшихся по бане, приличной еде и питью. И раз уж не хотите вы остановиться в доме одного из этих добрых горожан, предложивших нам свое гостеприимство, то не лучше ли нам на время расстаться? Здесь мне в самом деле нечего опасаться Фараха, да и вряд ли он в ближайшие дни доберется до Бай-Балана.

Добрые горожане в самом деле несколько раз приглашали Рашалайна остановиться в их домах, но справедливости ради надо отметить, что приглашали они только его и никого больше. У Мгала уже мелькала в голове мысль, что отшельнику удастся значительно лучше уладить свои дела, ежели он отделится от компании подозрительных оборванцев, каковыми они являлись в глазах бай-балан-цев, однако северянин не мог придумать, как бы половчее сказать это, чтобы невзначай не обидеть старика. Воспользовавшись тем, что Рашалайн сам заговорил об этом, Мгал тотчас согласился с его предложением и, пожелав старцу удачи, выразил надежду, что они еще встретятся до того, как тем или иным способом решат покинуть Бай-Балан.

— Конечно встретимся, — уверенно подтвердил отшельник. — В ярмарочные дни самое оживленное место этого города — базар, и уж там-то мы непременно свидимся, быть может, даже завтра. И, как знать, не сумею ли я отблагодарить вас за то, что вы приняли меня в свою славную компанию.

— Надеюсь, ты все же передумаешь и решишь присоединиться к нам, дабы посетить бывшую столицу государства Уберту, — не преминул добавить на прощание Гиль.

— Мы еще вернемся к этому разговору в более подходящей обстановке, пообещал Рашалайн и, сияя улыбкой, устремился навстречу показавшемуся в конце улицы верзиле, тащившему на широченных плечах два мешка, каждый из которых размерами не уступал жеребцу.

Понаблюдав за тем, как верзила, скинув поклажу в уличную пыль, подхватил Рашалайна на руки и, выкрикивая что-то восторженное, закружил, словно тот был его любимой подружкой, Мгал вновь вспомнил Менгера, Ба-тигар — Юма, а Гиль — Горбию. Лив решила, что не жить ей на свете, если северянин не будет вот так же кружить ее, подхватив на руках, и вопить при этом от счастья, а Бемс хлопнул себя ладонью по лбу, сообразив наконец, кого же напоминает ему Рашалайн. Одержимого Хафа — вот кого! Того самого, что предсказал скорую кончину Дижоля. Хотя Хафа, вернись он после долгого отсутствия в Сагру, никто бы так бурно не приветствовал. Да и самого Бемса, появись он в своей стоящей на берегу моря деревеньке, едва ли встретят столь же тепло. Подобные мысли посетили, очевидно, не его одного, потому что дальнейший путь убавившаяся на одного предсказателя компания продолжала в задумчивом, если не сказать скорбном, молчании.

Переодевшись служанкой, Мисаурэнь отправилась на Войлочную улицу и, как и предсказывал Лагашир, без труда выяснила, что Эмрик и в самом деле был схвачен Белыми Братьями. Смешной большеротый мальчишка, бросив плести крабник немудреную ловушку из прутьев, похожую на вставленные одна в другую корзины, охотно рассказал ей о дюжине потерпевших кораблекрушение мореходов, особенно подробно описав их предводителя. Мисаурэнь, естественно, не поверила, что судно, затонувшее якобы неподалеку от Бай-Балана, называлось «Нечаянная радость», а услышав об одноглазом, окончательно уверилась в том, что похищение Эмрика совершено по наущению Заруга, живучести которого оставалось только дивиться.

Ученице жрецов-ульшаитов не составило особого труда уговорить мальчишку понаблюдать за Домом Белых Братьев. Пара звонких серебряных монет, подкрепленная малой толикой внушения, пробудила в Федре великий энтузиазм, и он обещал не только глаз не сводить с интересующего Мисаурэнь дома, но и проникнуть за ограду, дабы разузнать, где содержится узник, привлекший внимание хорошенькой и щедрой служанки.

Сообщив, где искать ее в случае необходимости, девушка вернулась в дом городского судьи и тут испытала настоящее потрясение. Лагашир, едва ли не полностью исчерпавший свои немалые силы в сражении с «Норгоном» во время прорыва через Глегову отмель и пути в Бай-Балан, благодаря снадобьям отца Хималя и ее собственным неусыпным заботам быстро поправлялся, и, увидев его лежащим на пороге рабочего кабинета Фараха, Мисаурэнь пришла в отчаяние, не зная, что и думать по поводу столь неожиданного ухудшения здоровья Магистра. Жизнь чуть теплилась в его сухощавом теле, и, возложив руки на грудь и живот мага, девушка с недоумением и ужасом поняла, что Лагашир пуст, как выжатая губка. Жизненная энергия покинула его, он был похож на скорлупу выпитого яйца, и, опустившись перед недвижимым телом на колени, девушка подумала, что на этот раз обычными способами мага не удастся вернуть из Запределья. Нащупав чуткими пальцами на горле и животе Лагашира точки возрождения, она, вспомнив все, чему учили ее в храме Великой Жены и Матери, попыталась перелить через свои руки хотя бы немного собственных сил в бездыханное тело Магистра. Никогда прежде ей не доводилось возвращать к жизни тех, кого призвал к себе Грозноглазый Горалус, но, неоднократно присутствуя на обрядовых исцелениях, Мисаурэнь в общих чертах представляла, как надобно поступать в подобных случаях. Сделав несколько глубоких вдохов и напружинив живот, девушка мысленно зажгла в своем чреве Свечу Жизни и ощутила, как от бедер поднимается горячая волна силы.

Поклонники Двуполой Ульши верили, что жрицы Великой Жены Грозноглазого способны передавать свою энергию страждущим и тем самым возвращать к жизни даже тех, кто уже переступил черту. Мисаурэнь тоже верила в чудесные исцеления, более того, видела их в храме Ульши и, почувствовав, как наливаются теплом руки, поняла, что с первой частью таинства справилась успешно — ей удалось вызвать скрытые до поры до времени в ее теле сокровенные силы. Прикрыв глаза, девушка истово шептала слова ритуального обращения к Великой Матери, наблюдая в то же время внутренним зрением за тем, как серебристыми ручейками бежит по пальцам энергия и, подобно вбирающей животворящий дождь земле, пьет ее иссушенное тело мага.

Быть может, обычный человек и не смог бы воспринять этот щедрый дар, но Лагашир не зря получил звание Магистра прежде, чем иные из его обучавшихся магическому искусству сверстников достигли первой ступени посвящения. Он умел многое такое, что было не под силу убеленным сединой магам, и даже в бессознательном состоянии не утратил навыков, обретенных в результате упорных тренировок…

Ощутив нарастающее головокружение, Мисаурэнь убедилась, что жизнь возвращается к ее подопечному, и поспешно откачнулась от тела Лагашира. Ритуальное исцеление — операция чрезвычайно серьезная, жрицы Ульши готовятся к нему тщательнейшим образом, а процесс восстановления сил требует известного времени даже при наличии укрепляющих снадобий, но у девушки не было под рукой ничего подходящего, и, попытавшись подняться, она поняла, что сделать это не в состоянии. Оставалось только одно средство — сон. Веки ее отяжелели, закрылись, и, позволив мышцам расслабиться, Мисаурэнь тряпичной куклой осела на застеленный пушистым ковром пол.

Но даже впадая в беспамятство, девушка не могла избавиться от вопросов, преследовавших ее с того момента, как она увидела недвижимое тело Лагашира и ощутила, что жизни в нем осталось меньше, чем вина в кружке горького пьяницы. «Что заставило его рисковать собой? Кому и ради чего отдал он все силы души своей? Даже сражаясь с глегами, Магистр не истратил столько энергии, сколько здесь, в рабочем кабинете Фараха, где ему решительно ничего не угрожало. Так почему же он сделал это? Что ценил Лагашир выше собственной жизни… или без чего теряла она для него всякий смысл?..»

Таверна стояла у самых пирсов, и съехавшиеся на ярмарку замлепашцы, заполнившие все постоялые дворы города, до «Счастливого плавания» не добрались. Сговорившись с весьма подвижным, несмотря на солидный живот, трактирщиком о цене, путники сняли две комнатки на втором этаже: одну для Лив и Батигар, другую — для Мгала, Гиля и Бемса.

По дороге к «Счастливому плаванию» они купили кое-какую одежду на смену пришедшим в полную негодность лохмотьям и, сходив в баню и переодевшись, ощутили себя словно заново родившимися. Рассудив, что настало время отдать должное стряпне здешних поваров, о которой Рашалайн отзывался с большим одобрением, Бемс предложил достойным образом отметить окончание плавания и появление их в Бай-Балане. Мгал с Гилем поддержали товарища, но тут выяснилось, что спутницы их никак не могут спуститься в зал, пока не приведут себя в надлежащий вид. Оглядев одетых в новые туники, посвежевших и похорошевших девушек, Мгал хотел было сказать, что они похожи на богинь и, как бы ни старались, лучше выглядеть все равно не будут, однако вовремя прикусил язык. Пока они добирались до Бай-Балана, девушки вели себя как опытные путешественники, ни в чем не уступая мужчинам, но из этого вовсе не следовало, что и в городе они должны им уподобляться.

— Конечно, если перед тем, как сесть за стол, вам нужно еще что-нибудь нацепить на себя для полноты счастья… — начал он неуверенно.

— Нужно! И очень даже много чего! — решительно заявила Батигар. Сейчас мы похожи на огородные пугала, но это легко исправить. Если кто-нибудь из вас не сочтет за труд проводить нас до до ближайшей лавки, мы управимся быстро и без происшествий.

— Неужели огородное пугало так просто превратить в очаровательную девушку? — вопросил Гиль, но, ясное дело, ответа не удостоился.

В результате недолгих переговоров, оставив умирающего от голода и жажды Бемса в таверне, Гиль с Мгалом последовали за девушками, которые, узнав у Джамба все необходимое о находящихся поблизости от его заведения лавках, горели желанием как можно скорее ознакомиться с их содержимым.

Удравший с «Посланца небес» Гельфар не забыл прихватить с собой корабельную казну, Праст и его товарищи завладели всем сколько-нибудь ценным из того, что удалось снять с выброшенного на прибрежные рифы судна, и Мгал счел это справедливым. В результате путешественники располагали лишь теми деньгами, которые оказались в кошеле Фараха. Дюжина серебряных лид и пара золотых лучше, чем ничего, и, поскольку нанять на них корабль до Танабага было все равно невозможно, Мгал рассудил, что девушки вправе истратить треть общего достояния так, как сочтут нужным. В глубине души северянин надеялся, что, вкусив спокойной жизни, Лив с Батигар раздумают продолжать путешествие к сокровищнице Маронды, хотя слабо представлял, чем они будут заниматься в чужом городе, где у них нет ни дома, ни родичей. Впрочем, самих оживленно переговаривающихся подруг будущее, похоже, не особенно заботило. Весело щебеча, они перебирались из лавки в лавку, и вскоре незаметные почти изменения, происходившие с девушками в каждой из них, удивительным образом преобразили их облик.

Купленную по пути к «Счастливому плаванию» тунику Лив сменила на широкую темно-красную юбку и тонкую черную рубашку с глубоким прямоугольным вырезом, выгодно оттенявшую ее светлые волосы. На запястьях девушки засверкали медные браслеты, в ушах — сделанные в виде колечек серьги; шею украсило ожерелье из мелких ракушек, а сандалии, поддерживаемые перевитыми, завязанными у колен ремешками, заставили мужчин по-новому оценить красоту ее ног. Не польстившаяся на дешевые безделушки Батигар выбрала себе сине-серый паллий короткий широкий плащ, хорошо сочетавшийся с песочного цвета туникой и голубыми глазами девушки. Поясок из тесненой кожи подчеркнул тонкую талию, а желтая лента в черных, волнами ниспадавших на спину волосах шел ей не меньше, чем серебряная диадема, украшавшая некогда лоб принцессы из рода Амаргеев.

Ревниво оглядывая друг друга, девушки обменивались замечаниями о том, что волосы Лив еще недостаточно отросли, а Батигар не помешали бы бусы в цвет глаз, исподтишка посматривая на мужчин в ожидании комплиментов. Гиль с Мгалом, переглянувшись, не замедлили шумно выразить свой восторг по поводу происшедших с их спутницами перемен, а также и по поводу быстроты, с которой эти перемены произошли. Сами они, с любопытством заглядывая в лавки, не обнаружили там ничего заслуживающего внимания: оружие у них было исправное, а новая одежда ни в каких дополнительных переделках и украшениях, по мнению мужчин, не нуждалась. Разговорившийся было с торговцем всевозможными чудодейственными снадобьями Гиль быстро потерял к нему интерес, сообразив, что имеет дело с шарлатаном, и, придя к выводу, что ничего интересного они более в районе порта не увидят, друзья решили вернуться в таверну и, присоединившись к Бемсу, выяснить наконец, чем же потчуют в этих краях изголодавшихся чужеземцев.

Подходя к «Счастливому плаванию», они услышали густой, похожий на гудение рассерженного шмеля бас, сопровождаемый раскатами сочного хохота, и Гиль безошибочно определил:

— Бемс заливается! Повествует небось, как он провел «Посланца небес» через Глегову отмель.

— Надеюсь, у него хватит ума не болтать о кристалле, Белых Братьях и Черных магах, — проворчал Мгал, мрачнея при одной только мысли о том, к каким последствиям могут привести откровения подвыпившего дувианца.

— О, на этот счет можешь быть совершенно спокоен! Бемс любит прикинуться простачком, но на самом-то деле хитрости у него на десятерых хватит, — успокоила северянина Лив, вызывающе хлопая искусно накрашенными ресницами. — Увидишь, он скажет ровно столько, сколько сказал бы ты сам. Может быть, даже меньше, а слушателям будет казаться, что они знают этого бравого морехода всю жизнь и видят насквозь.

— Поглядим и послушаем, — многозначительно посулил северянин, протискиваясь в дверь зала и размышляя о том, что Лив не следовало прибегать к коварной уловке шимских шлюх и гаремных девок. Разрисовывать какие-нибудь части лица так же недостойно, как выдавать крашеную кроличью шкурку за мех гризона или расплачиваться оловянными монетами вместо серебряных. Хотя смотреть приятно. И хочется видеть не только лицо… И не только видеть…

— …Тогда я скомандовал: «Право руля!» Мы обогнули корчащегося глега, и течение вынесло нас на середину протоки. Гребцы работали как бешеные, барабан надрывался: «Раз-два! Раз-два!» Мгал заорал, что слева на нас лезет еще одна тварь, в нее полетели остроги и копья. А баллиста жахнула так, словно небо надвое раскололось. Огонь, дым, чад, и сквозь них продирается шипастый глег величиной с рыбачий баркас. У него уж половина черепа снесена, а он прет и прет! И воды вокруг не видать — сплошная кровь!.. — гремел Бемс, размахивая руками и силясь изобразить одновременно глега, корабль, себя самого и мечущую горшки с огненной смесью баллисту.

— Заводной у вас дружок, — одобрительно сообщил Джамб Мгалу и его спутницам, вытирая руки о засаленный фартук. — Винца изволите с заедками или по-людски поесть? С чувством, с толком, с расстановкой?

— С чувством. И вина, чтоб было из чего выбирать, — негромко сказал северянин и, стараясь не привлекать к себе внимания, начал пробираться в дальний угол зала. Девушки с Гилем последовали за ним, и тотчас посетители таверны принялись оборачиваться в их сторону, послышался шепоток, и даже самые внимательные слушатели Бемса, облепившие его стол, как мухи треснувшую бочку с медом, закрутили головами, желая узнать причину всеобщего шевеления. Лишь сам рассказчик не обратил на вошедших ни малейшего внимания, и понять его было немудрено.

Крепкое местное вино и обилие внимательных слушателей ударили Бемсу в голову, и рассказ, в котором лихой моряк отвел себе роль спасителя «Посланца небес», получался столь красочным, что прерывать его было жалко. Даже Мгал, не говоря уже о Гиле и девушках, вынужден был признать, что врет дувианец удивительно складно и последовательно. Попробуй-ка убедить слышавших его побасенки рыбаков — народ дошлый и вымысел от правды научившийся отличать еще в малолетстве, — что шкуры и зубы мертвых чудовищ, без счета гниющих на Глеговой отмели после посещения ее «Посланцем небес», занятие далеко не безопасное. То есть в том, что Бемс красиво врет, не сомневался никто, но не вызывало у слушателей сомнений и то, что громила этот на Глеговой отмели побывал и раз уж выбрался с нее живым, значит, парень стоящий. И даже если половину сраженных его рукой глегов можно списать на воображение, слегка подогретое вином, способствующим удвоению, а то и утроению предметов, то остальные-то безусловно существовали и были если не уничтожены, так одурачены отважными мореходами.

— Вы и правда были на этой проклятой отмели? — спросил Джамб, собственноручно, вопреки заведенным в мало-мальски приличных тавернах порядкам, водружая на облюбованный северянином стол тяжеленный поднос со множеством мисок, тарелок, кувшинов и соусников.

— Были, — важно подтвердил Гиль, — и если бы не эти вот девушки, полегли бы там все как один. Но, сам посуди, нельзя же было допустить, чтобы такие красавицы достались бездушным тварям, не способным даже оценить, какие лакомые кусочки попали им в лапы?

— Они тоже были там? Это меняет дело! Тогда я готов поверить каждому слову вашего уважаемого товарища! Будь у меня такая подружка, я сам бы дрался как глег и, разумеется, победил бы тьму чудовищ! — Трактирщик уважительно потряс многоступенчатым подбородком и устремился на кухню за новым подносом, мигнув на ходу служанкам, чтобы те не забывали об одолевавшей посетителей таверны жажде.

Прислушавшись к здравицам Бемсу, которые дюжина луженых глоток возглашала по случаю каждого поверженного глега, Мгал сообщил сотрапезникам, что этак они, заботами дувианца, станут к завтрашнему утру самыми знаменитыми в Бай-Балане людьми. И не успела Лив ответить, что к этому-то Бемс и стремится нищие и безвестные они здесь никому не нужны, — как появившийся с новым подносом Джамб спросил, заговорщически понижая голос:

— Ваш приятель упоминал тут о Рашалайне. Это правда, что вы спасли его от каких-то бродяг и он вместе с вами вернулся в Бай-Балан?

— Истинная правда, — подтвердил Гиль. — Негодяев было десятка два, и мы рубились с ними от рассвета до заката. Но, согласись, не могли же мы бросить в беде святого человека?

— Конечно не могли! — с жаром согласился трактирщик. — Будь я на вашем месте, и я бы…

Однако, что бы сделал на их месте Джамб, так и осталось неизвестным, ибо двери таверны распахнулись и в них появился человек со скейрой в руках.

— Лориаль! Лориаль! Дорогу певцу! — приветственно загомонили в разных концах зала.

Высокий худощавый юноша сделал несколько шагов вперед, и тут Мгал заметил, что глаза его прикрывает черная повязка слепца.

— Место певцу! Пусть послушает про Глегову отмель! Эй, Бемс, тебе повезло дважды! Ты унес ноги от глегов, и Лориаль, быть может, сочинит об этом балладу, которую будут петь внуки наших внуков!

— Почтеннейшие! — громко провозгласил Джамб. — Вам известно, что Лориаль мой самый дорогой гость? Он приходит и уходит, когда хочет! Делает, что ему вздумается! И если решит поджечь эту таверну, я сам поднесу. ему горящую головню!

В зале весело загудели, а пришедшие с певцом рыбаки начали вопить:

— Кончай, хозяин! Знаем, к чему ты клонишь!

— К тому, что у нас с Лориалем есть договор! — продолжал трактирщик, тщетно стараясь придать своему добродушному мясистому лицу злодейское выражение. — Одну песню он поет, заходя в «Счастливое плавание», и одну исчезая из него. Эй, Нести, негодница, кубок Лориалю!

— Песню, песню! Нашу, Лориаль, рыбацкую! Пой! Пей! Пой! Пей и пой!

Юноша, не произнеся ни слова, уверенно взял с протянутого ему служанкой подноса тяжелый серебряный кубок, свидетельствующий о том, что трактирщик и впрямь выделяет певца из массы других посетителей, которым приходилось довольствоваться обычными глиняными кружками. Неспешно поднес к губам и так же неспешно осушил, в то время как чьи-то заботливые руки уже расчищали ему место за столом. Протянув девушке опустошенный кубок, Лориаль присел на краешек стола, тронул звонкие струны видавшей виды скейры, и неожиданно звучный и сильный голос наполнил зал:

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Где же с кувшинами наши подружки? Ох, не к добру видеть кружкино дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Врут, что моряцкое дело — игрушки! Скольких друзей проводили на дно…

— Лориаль! Лориаль! — взревело несколько рыбаков от избытка чувств, но их заглушила подхваченная полусотней глоток песня:

Сдвиньте столы, и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Моря старатели — не побирушки! Многим кувшинам всмотримся в дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Слава, богатство — все побрякушки, Под влагой хмельной неприглядное дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Деньги потратим все — до полушки! Глянь, обнажилось бочкино дно…

— Вина! Джамб, бездельник, вина! Пожалей наши глотки! — пытался кто-то докричаться до трактирщика сквозь рев не на шутку разошедшихся рыбаков, дружно отбивавших ритм, топая ногами по полу и колотя кружками по столам с таким упоением, что у Мгала мелькнула мысль, не разнесут ли они в щепы славное заведение милейшего Джамба.

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Дела и делишки, грызня за кормушки — Остаться на суше? Уж лучше на дно!

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Мало хмельного на нашей пирушке — В чанах виноделов — и тех видно дно!

Голоса рыбаков стихли как по команде, и закончил песню Лориаль без единого помощника, от чего она, впрочем, на взгляд северянина, только выиграла:

Сдвиньте столы и наполните кружки! Шторм не сгубил, не осилит вино. Морская могила! — рыдают старушки, А нам под землею лежать, под водою

Не все ли равно? Уж коль без подружек, без мягких подушек, Без разницы, право: земное, морское — Какое могильное дно суждено!

Лориаль умолк, и после короткого затишья зал буквально взорвался от криков. Рыбаки требовали сдвинуть столы и подать вина, ибо проклятый Джамб, похоже, «хочет их тут совсем засушить»! И, естественно, столы были сдвинуты, вино подано, и веселье возобновилось с новой силой.

Лориаля усадили рядом с Бемсом, и тот продолжал живописать сражение на Глеговой отмели. От Мгала, однако, не укрылось, что присутствие слепого певца несколько умерило пыл рассказчика и ему понадобилось осушить пару кружек вина, прежде чем повествование его обрело прежнюю выразительность и стройность. Первое время дувианец поглядывал на Лориаля настороженно, но тот пил и смеялся вместе со всеми, и вскоре Бемс вновь вошел в раж. Завершив рассказ о битве с чудовищами, он, поощряемый вопросами и восклицаниями рыбаков, перешел к описанию шторма, выбросившего «Посланца небес» на берег, и, по просьбе новоприбывших, повторил историю спасения Рашалайна от шайки бандитов, задумавших извести мудрого отшельника.

Под аккомпанемент Бемсова гудения Мгал, Гиль и их сотрапезницы успели перепробовать все принесенные Джамбом кушания и вина и убедились, что повара в «Счастливом плавании» действительно умеют готовить, а местные вина не уступают привезенным из Нинхуба, Сагры и Манагара. Северянин уверился, что Лив была совершенно права: невзирая на выпитое, Бемс твердо помнил, о чем говорить не следует, и весьма ловко избегал каверзных вопросов, сохраняя при этом самое простодушное выражение лица. Заподозрить этого рубаху-парня в знакомстве с интригами Черных магов и Белых Братьев не смог бы даже самый проницательный человек. В то же время Мгал заметил, что посетители таверны нет-нет да и поглядывают из-за составленных столов на сидящих в углу зала девушек и их спутников. Он мог поклясться, что привлекает их внимание не только красота Лив и Батигар — несколько прочно обосновавшихся за рыбацкими столами миловидных девиц чувствовали себя здесь достаточно уютно и полностью оправдывали слова Рашалайна, отзывавшегося о «Счастливом плавании» как о заведении в высшей степени благопристойном. Две хорошенькие незнакомки неизбежно должны были притягивать взоры мужчин, но тут явно не обошлось и без тех, кто видел, как они с Бемсом вместе пришли в таверну, да и Джамб, верно, успел шепнуть кому-то, что северянин и его чернокожий товарищ тоже повидали немало и им есть о чем поведать честной компании. Более того, Мгал был уверен, что если до сих пор трактирщик этого еще не сделал, то ради поддержания престижа своего заведения сделает в ближайшее время и тогда им придется присоединиться к этим славным людям. И, если он хоть что-то понимает в подобного рода посиделках, веселье затянется далеко за полночь и закончится, надо думать, далеко от «Счастливого плавания». Кому-нибудь из этих молодцов захочется почесать кулаки и… Словом, северянин уже собрался намекнуть своим спутницам, что ежели они утолили голод и жажду, то лучше бы им отправиться в свою комнату, когда Батигар сказала:

— Кормят здесь отменно, а подобных вин мне не доводилось пробовать с тех пор, как я покинула Исфатею. Однако рассказ Бемса близится к концу, и, думается мне, нам с Лив самое время вас оставить.

— Я провожу тебя наверх, а сама, пожалуй, побуду еще с мужчинами. Я ведь родилась и выросла в окружении таких же рыбаков и другой компании никогда не знала. — Лив благоразумно умолчала о том, что дувиан-ские пираты вели себя далеко не столь чинно, как бай-баланские рыбаки, и, кажется, опасалась возражений со стороны принцессы, но та вовсе не собиралась учить пиратку манерам придворной дамы.

— Поступай как знаешь. Мгал с Гилем не дадут тебя в обиду, — произнесла она и, выскользнув из-за стола, направилась к дверям, ведущим на лестницу. Лив последовала за ней, и едва девушки скрылись, как Бемс, поднявшись во весь свой немалый рост, громогласно поинтересовался:

— А не пора ли нам проведать соседнюю таверну? Чувствую я, как днище мое обрастает ракушками! И нет ли в этом славном городе местечка, где скучают по лихим мореходам симпатичные девчушки?

— Есть, как не быть! Аида к Акульей маме! Навестим Бортоломку! отозвалось несколько голосов.

— Куда спешить? Заглянем прежде в «Приют моряка»! А потом в «Два якоря»! — возражали другие.

Рыбаки начали отодвигать тяжелые табуреты, собираясь продолжить пирушку где-нибудь по соседству.

— А Бемс-то, похоже, нас видел, только виду не подавал, — с изумлением заметил Гиль. — Вот молодец, дал людям спокойно поесть, подождал, пока девушки уйдут…

— Мгал, Гиль! Вот вы, оказывается, где! А я тут о вас все уши ребятам прожужжал! — радостно воскликнул дувианец, делая вид, что сейчас только увидел товарищей. — Вот они — победители глегов, гроза разбойничьей братии!

— Ура! Слава старателям моря! Тем, чьи руки в мозолях, а глотки вечно сухи! — приветствовали посетители «Счастливого плавания» друзей Бемса. — Джамб, старый трупоед! Вина на дорогу! Мы снимаемся с якоря!

— Постойте-ка! А песню? Если Лориаль уходит с вами…

— Песню! Песню! Спой, Лориаль!

— Через день-другой я спою вам про «Посланца небес», — пообещал Лориаль, сильный чистый голос которого без труда перекрыл гудение рыбаков. — А пока не попросить ли нам спеть что-нибудь чужеземцев? Мои песни вы все знаете и, наверно, не откажетесь услышать что-то новенькое?

Рыбаки загалдели громче, предложение слепого певца пришлось им по душе, и они принялись уговаривать Бемса и его товарищей спеть первое, что придет в голову. Бемс протестующе замахал руками, уверяя, что от его голоса рыбы и те дохнут, Мгал с Гилем беспомощно переглянулись, и тут, откуда ни возьмись, между ними очутилась Лив.

— Что за жульнические приемы? Лориаль просто не желает выполнять договор и норовит обвести Джамба вокруг пальца! И с чего это вы взяли, что мои друзья умеют петь? Они вам и глегов рази, и бандитов круши, и песни пой! Звонкий девичий голос заставил мужчин утихнуть, а Лив продолжала: — Так уж и быть, я спою за Лориаля, но, чур, ты мне подыграешь!

— Охотно, — тотчас согласился слепой певец, и лицо его озарила улыбка. — Я знал, что среди победителей глегов должен быть певец! Там, где герои, есть и певцы!

— Ну, бери скейру в руки! — Лив оперлась на плечо Мгала и легко вспрыгнула на табурет. — Эту песню я слыхала на Дувиане. Ее называют там «Колыбельной», хотя почему, до сих пор понять не могу.

— Давай, Лив! Здесь такого не слыхали! — убежденно воскликнул Бемс, и по тому, как загорелись его глаза, Мгал понял: вдова Дижоля в самом деле умеет петь и споет так, что посетители «Счастливого плавания» долго будут вспоминать этот вечер. Именно так она и спела.

Голос Лив не уступал голосу Лориаля. Тишина в зале воцарилась такая, что, казалось, муха пролетит — все услышат и зашикают на нее. И все же никто не заметил, когда звуки скейры сплелись с голосом Лив, слились с ним и поддержали его, как поддерживают парящего над волнами альбатроса восходящие потоки воздуха…

— Лив! Лив! Лив! — Таверна ходила ходуном от восторженного рева рыбаков, успевших откуда-то узнать имя дувианки, и Мгал решил, что едва ли Батигар удастся уснуть, если они не переберутся в соседнее заведение.

Однако Лив, похоже, уже надоело в «Счастливом плавании», и она, не слезая с табурета, крикнула:

— Уговор выполнен! Поглядим же, как встречают моряков и морячек в соседних кабаках! Или вы тут до утра дрейфовать вздумали?

— Поднять паруса! Весла на воду! Лив! Лив! Лориаль! Бемс! — Рыбаки с криками подхватили девушку на плечи и штормовой волной, выкатились из таверны.

— Ночка обещает быть веселой! — пробормотал Мгал, поправляя висящий у бедра тяжелый нож и вопросительно поглядывая на Гиля.

— Я не ощущаю опасности. Во всяком случае такой, чтобы ее стоило принимать всерьез, — ответствовал чернокожий юноша, ослепительно улыбаясь. Сейчас нас окружают друзья, и если мы попадем в переделку, то исключительно по собственной глупости.

— Глупости-то нам как раз не занимать… — проворчал северянин, имея в виду в основном собственную слепоту. Ему-то казалось, что он Бемса и Лив как облупленных знает, а оказывается, один рассказчик и хитрец, каких поискать, другая волшебным пением скалы двигать может. Ай да товарищей ему Вожатый Солнечного Диска послал!..

Заметив среди многоцветного моря палаток и тентов помост, предназначенный для выступлений борцов и актеров, Бемс указал на него Мгалу:

— Вот где мы сможем разжиться полусотней ганов, а если повезет, заработать парочку исфатейских лид или сагрских «парусников».

— Поглядим прежде на здешних бойцов. А то как бы не пришлось нам расстаться с собственными монетами, которых у нас, кстати, осталось не так уж много, — проворчал Мгал, поднося ладонь к глазам, чтобы лучше рассмотреть происходящее на помосте.

Северянин чувствовал себя отдохнувшим и полным сил: заведение Акульей мамы, куда он с двумя рыбаками сбежал прошлой ночью от разошедшейся сверх всякой меры компании, решившей во что бы то ни стало обойти все таверны Бай-Балана, оказалось как раз тем, что ему было нужно. Похоже, он приглянулся тамошним девицам, и они постарались угодить ему не за страх, а за совесть. Особенно понравилась Мгалу смуглая большеротая и большеглазая, похожая на обезьянку девчонка, обладавшая не только бешеным темпераментом, но и превосходно разбиравшаяся в массаже. После того как она, основательно потрудившись над телом северянина, как следует истоптала ему спину своими маленькими твердыми пятками, каждая жилка, каждый мускул его ожил и налился такой силой, что он ощущал себя в сотоянии сразиться с дюжиной борцов, и лишь сумрачные лица товарищей портили праздничное настроение Мгала.

Бемс, как и следовало ожидать, переусердствовал вчера, угощаясь в кругу новых знакомцев, но, право же, не мог винить в этом никого кроме себя. И, надо отдать ему должное, он и не винил, а выпив солидную, с полбочонка, кружку вина и поев жирного ароматного супа, приготовленного из перламутровок и приправленного одному Джамбу ведомыми корешками и водорослями, совершенно пришел в себя. Суп этот, «чрезвычайно поль-зительный», по словам хозяина таверны, для мужчин, проведших бурную ночь, оказался весьма странным на вкус, но действие произвел такое, что северянин, отведав его, готов был немедленно вернуться под кров Акульей мамы.

Гиль и Лив от чудодейственного супа решительно отказались и до сих пор выглядели смурными, хотя утверждали, что тоже повеселились вчера на славу. Батигар казалась чем-то встревоженной, однако о причинах своего беспокойства говорить не желала, и Мгалу оставалось только пожать плечами и пригласить товарищей на базар, где можно было в кратчайшее время узнать все городские новости. Он также надеялся встретить здесь Рашалайна и выяснить, хорошо ли тот устроился, ибо чувствовал некоторую ответственность за старика, который, что ни говори, именно из-за них вынужден был вернуться в Бай-Балан…

— По-моему, этот чернокожий слишком медлителен и мне удастся заломать его без членовредительства, — поделился Бемс своими впечатлениями о хозяине помоста.

— Или слишком хитер, чтобы драться в полную силу, когда в этом нет необходимости, — не согласился с ним северянин, глазами ища в толпе Гиля и девушек. Он не беспокоился, оставляя Лив в толпе подвыпивших рыбаков, девчонка знала нравы этих людей и в случае нужды могла за себя постоять. Но базар — дело иное, народ сюда стекается разный, и он предпочел бы не упускать девушек из виду, в то время как они останавливались у каждой палатки, у каждого лоточника, словно нарочно норовя затеряться в толпе. Надо будет предупредить Гиля, раз уж тот взялся их опекать, чтобы глядел в оба и по возможности не отставал…

— Смотри, этот Вогур двигается, как полузатопленная баржа! И он имеет наглость предлагать ставки пять к пятидесяти! Нет, ты как хочешь, а я буду с ним биться! Не ступить мне больше на палубу, коли я не покажу ему, как надо вести себя на помосте, если желаешь зарабатывать этим на жизнь!

— Мне кажется, стоит посмотреть, как он проведет еще один бой, осторожно заметил Мгал, не разделявший энтузиазма дувианца. Он с подозрением относился к борьбе на помосте — это не обычный бой и здесь, без сомнения, существует целый ряд приемов, обеспечивающих борцам безбедное существование. И самый очевидный из них — прикидываться до поры до времени слабее, чем ты есть на самом деле…

Чернокожий гигант позволил наконец дюжему детине ухватить себя за предплечья. Тот качнул Вогура вправо, выставляя в то же время левую ногу, но бросить противника через бедро не успел. Чернокожий подсек выставленную ногу не слишком расторопного землепашца и, рывком приподняв его за плечи, шваркнул о помост. Толстые доски загудели, гигант выпрямился и картинно поднял над головой руки.

Появившийся у подножия помоста помощник Вогура нрошелся перед зрителями с деревянным подносом и замер около приятелей незадачливого борца, ожидая, пока те, ворча и ругаясь, не отсчитают ему пять медных ган.

— Я уверен, что осилю его! — возбужденно прошептал Бемс. — Ты видел, он едва избежал простенького захвата! Еще чуть-чуть, и этот парень припечатал бы его к помосту!

— Не принимай сокола за ворону, — предостерег товарища Мгал. — Он играл с ним, как лисица с мышью. Этот Вогур двигается в два раза быстрей тебя и лишь изображает из себя неповоротливого мугла.

— Риск, конечно, есть, но один к десяти — это хорошие условия. А если удача отвернется от меня — что ж, поддержу хотя бы славу лихого парня!

— Слишком уж хорошие… — проворчал северянин, пропуская последние слова Бемса мимо ушей, и вспомнил, как Эмрик говорил, что за бесплатные удовольствия приходится порой платить вдвое больше, чем за самые дорогие.

Вогур между тем в ожидании нового охотника помериться силами прошелся по помосту, демонстрируя зрителям великолепное черно-лаковое тело, прикрытое лишь узкой набедренной повязкой. Поднял с края помоста тяжелый бронзовый шар и начал подкидывать его над головой, ловя то на плечо, то на спину, то на грудь.

— Вогур, покажи, как ты орудуешь мечом! — крикнули ему из толпы.

— Извольте! — Чернокожий сделал знак помощнику, и юноша, сбегав в стоящую за помостом палатку, вернулся с длинным деревянным шестом и остро отточенным, весело сияющим на солнце мечом. Кинул меч Вогуру, который, поймав оружие за рукоять, убедился, что поверженный им противник покинул помост, и скомандовал: — Давай!

Юноша подбросил шест, и гигант прямо в воздухе разрубил его на две равные части. Подхватив обрубки шеста, помощник вновь подбросил их, послышался свист, и на помост упали четыре одинаковые палки. Снова и снова взлетали куски дерева в воздух и неизменно падали рассеченными надвое.

Толпа одобрительно загудела, медные полуганы глухо забарабанили по деревянному подносу, и тут пробившийся к помосту Бемс начал взбираться на него по шаткой скрипучей лесенке.

— Я желаю помериться с тобой силами! — сообщил он Вогуру, сбрасывая на доски рубаху и подтягивая широкие штаны, перепоясанные толстым кожаным ремнем с массивной бронзовой пряжкой.

— Это же Бемс, победитель глегов! — крикнул кто-то из обступившей помост толпы, и Мгал понял, что опять недооценил дувианца. Быть может, этому хитрецу и не удастся победить Вогура, но слухи о нем поползут по базару, и, как знать, не принесут ли они добрые плоды? В закрытый рот, как известно, даже бешеная лепешка не прыгнет, тут Бемс, безусловно, прав, хотя если об их появлении в городе проведают Белые Братья… Впрочем, Черные маги уже узнали, и ничего кроме неприятностей знание это им не принесло. Да и обмениваться мыслями на расстоянии Белые Братья не умеют…

— Никак это Бемс решил мышцы поразмять? — Подошедший Гиль некоторое время наблюдал за разгоревшимся на помосте боем, а потом уверенно произнес: Забьет наш моряк этого верзилу. Ишь, как наседает, я и не ожидал от него такой прыти!

— Высоко нос задирает, как бы не споткнулся, — кислым голосом возразила Лив. — Не сдюжить Бемсу с чернокожпм. Тот ему подыгрывает, поддается, чтобы народ потешить, неужто не видишь?

— Иная брань похвалы стоит, — в тон девушке пробормотал Мгал.

— А-а-а… Мой неуклюжий, но ужасно хитрый друг желает сделать нас знаменитыми…

— С чего это ты на весь свет сегодня злишься? Бемс ведь для нас старается! Мне бы и в голову не пришло ради сомнительной известности тумаки прилюдно получать. — Мгал укоризненно посмотрел на пиратку, однако та, не ответив, принялась с показным вниманием следить за перипетиями боя.

Толпящийся вокруг люд тоже не сводил глаз с помоста, тут и там слышались выкрики: «Вогур! Бемс! Вогур!» Ремесленники и приехавшие на ярмарку селяне громко спорили об исходе поединка, уговаривались о ставках, азартно хлопали друг друга по рукам, и северянин не переставал удивляться: как же они не видят истинного соотношения сил? После предыдущего боя ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять — чернокожий тянет время, стремясь сделать поединок зрелищным, искусно развлекая малосведущих в борьбе зевак и подзадоривая самоуверенных простофиль попробовать свои силы на помосте.

— Говорю вам, Бемс его в порошок сотрет! Этот толстяк уже дважды чуть не проломил Вогуром помост! И проломит, помяните мое слово! — разорялся краснощекий парень, в возбуждении толкая соседей локтями. — Ну, кто будет спорить? Три к одному, он его вырубит!

— Ставлю золотой на Borypa! — неожиданно услышал северянин за своей спиной звонкий голос Лив. — Чернокожий уделает этого жиротряса, как глег мугла!

— Золотой? — Парень выпучил глаза от изумления. — Золотого у меня нет и отродясь не бывало, но… — Он поймал насмешливую улыбку девушки и, не раздумывая, выпалил: — Ставлю все, что у меня есть: семь «парусников»…

— Идет. Семь «парусников» против золотого, — быстро согласилась Лив и, повышая голос, обратилась к соседям: — Все слышали? По рукам!

— Ведьмин сок! — выругался Мгал, невольно ощупывая висящий у пояса кошель. — С ума она сошла, что ли?..

Если бы это был настоящий бой, в победе Borypa можно было бы не сомневаться и он сам не задумываясь поставил бы на него все, чем владел, включая голову. Однако бой на помосте имеет свои правила. И если чернокожий не хочет лишиться заработка, он должен время от времени проигрывать. Разумеется, делать это надо крайне убедительно и только когда в этом есть настоятельная необходимость. Но вдруг как раз сейчас Вогур почувствовал по настроению толпы, что пришла пора проиграть! Ах, как это будет скверно! Ведь спорила-то на золотой Лив, а отдавать его, в случае Бемсовой победы, придется ему, Мгалу…

— Давай, Бемс, делай его! Круши! — орали сторонники дувианца, твердо уверовавшие в его скорую победу.

— Худо будет, если он выиграет бой, — всерьез начал беспокоиться Гиль.

— Не выиграет, — равнодушно сказала Батигар, впервые хоть как-то выражая свое отношение к происходящему. Принцесса с детства привыкла ко всевозможным увеселительным зрелищам, в число которых входили борьба, схватки на мечах и скачки, а потому лучше других могла предсказать исход поединка, но мысли ее, судя по всему, были заняты чем-то иным. Да и какое дело принцессе из рода Амаргеев до драки двух простолюдинов и даже до золотого, на который столь неосмотрительно поспорила Лив? А ведь Рашалайн, пожалуй, мог бы пристроить ее здесь в какой-нибудь хороший дом, внезапно сообразил северянин. И ей совсем необязательно будет ради крова и стола выходить замуж за какого-нибудь шалопая. После смерти Бергола у нее должны были остаться богатые родичи, которые, верно, не откажутся ей помочь. Не говоря уже о Белых Братьях и Черных магах, вот кому после гибели Чаг по-настоящему выгодно прибрать к рукам единственную законную претендентку на трон Серебряного города…

— Вогур! Вогур! — взвыла толпа зрителей. Все произошло примерно так, как и ожидал северянин. Поиграв с Бемсом столько, сколько считал нужным для удовлетворения зрителей, чернокожий позволил ему схватить себя огромными ручищами и, когда моряк решил, что теперь-то противнику от него никуда не деться, змеей выскользнул из цепких объятий. Нырнул к ногам Бемса и, когда тот попытался взять в захват его шею, резко выпрямился. Рванул за правую руку, и пират, уже не по своей воле продолжая начатое движение, перелетел через спину Borypa, перевернулся в воздухе, будто закруженный ветром невесомый листок, и рухнул на помост с грохотом, который могло бы произвести каменное изваяние. Доски затрещали, моряк издал жалобный стон, а чернокожий гигант чинно поклонился зрителям, складывая руки на груди.

— Чистая победа! — провозгласил помощник Borypa, выразительно указывая на покряхтывающего от боли Бемса.

— Где мои семь «парусников»? — поинтересовалась Лив, выжидающе глядя на парня, лицо которого, мгновенно утратив румянец, приобрело до крайности несчастное выражение.

— Проиграл — плати! — не без злорадства в голосе поддакнул стоящий рядом оборванец.

— Чтоб Шимберлал лишил потомства этого неповоротливого жирюгу! процедил парень, огляделся по сторонам и, видя, что улизнуть от расплаты не удастся, развязал кошель, чтобы передать Лив выигранные ею серебряные монеты.

— Чем же Бемс виноват, если Вогур сильнее? Он-то, в отличие от тебя, тяжким трудом медяки свои заработать хотел] — сурово промолвил тяжелорукий крепыш и с завистью взглянул на Лив. — И красавица, и везучая — бывает же такое! Смотри только, про золотой свой, да и про выигрыш тоже, не болтай. Тут людишек, до чужого добра охочих, пруд пруди, со всей степи съехались!

— Пойдем поглядим, не помял ли этот Вогур Бемса, — предложил Гиль и первым начал протискиваться к помосту. Мгал с девушками последовали за ним, но, когда они добрались до моряка, тот выглядел уже вполне оправившимся и вместе со зрителями посмеивался над своим поражением.

— Это тебе не глегам головы проламывать! — назида-.тельно внушал ему какой-то престарелый рыбак. — С Вогуром связываться только чужаки решаются. По незнанию.

— Сам-то он разве не чужеземец?

— Был чужеземцем, и что с того? Год в Бай-Балане прожил — считай нашим стал.

Заметив северянина, Бемс поспешно покинул собеседников и устремился ему навстречу.

— Отойдем-ка в сторонку, поговорить надо, — зашептал он на ухо Мгалу, увлекая его подальше от помоста. — Слушай, я ведь не зря тумаки от этого Вогура собирал. Ты можешь, ты должен его победить! Я твою хватку видел, ему не устоять, а пятьдесят монет никогда лишними не бывают. Но монеты — тьфу, скоро нас уже на улицах узнавать начнут, и тогда — не будь я Бемсом! — жди приглашения в богатый дом. Я уже думал, если рассказать о ключе к сокровищнице Маронды какому-нибудь богатею унгиру, он немедля снарядит корабль до Танаба-га. Без особых хлопот и забот мы — фьють! — и у сокровищницы, а? Что скажешь?

Северянин отрицательно покачал головой. Подобные мысли приходили ему в голову, но доверять кому бы то ни было тайну кристалла Калиместиара он по своей воле ни за что бы не стал. Ибо, по его глубокому убеждению, они с Гилем до сих пор и в живых-то остались лишь потому, что держали язык за зубами. И так уж охотников за ключом к сокровищнице — хоть отбавляй, а ежели еще и самим их множить…

— Нет, к нашему походу без крайней нужды привлекать никого не будем. Первый же унгир, которому ты о кристалле скажешь, не мешкая тебя же и прирежет, чтобы завладеть им.

— А как насчет пятидесяти монет? — продолжал настаивать Бемс, но северянин отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Ну что, Мгал, конечно, не согласился сразиться с этим великаном? спросила Лив, едва только Бемс с северянином присоединились к товарищам. Слабо честной дракой деньги заработать? Пускай другие об заклад бьются или помосты башками проламывают?

— Если бы на выигранные деньги мы смогли нанять корабль, я вышел бы на бой с двумя Вогурами… — неторопливо начал Мгал, но, заметив презрительный блеск в глазах девушки, замолк на полуслове. Э-э-э… Да ведь она злится на него за то, что он провел эту ночь у Акульей мамы. Ревнует. Вот так штука!

— А что, ты и правда можешь победить Вогура? — с внезапно пробудившимся интересом спросила Батигар. — В таком небольшом городе хороший боец — фигура заметная…

Гиль вопросительно посмотрел на северянина, и тот с удивлением понял, что спутники его, не сговариваясь, пришли к одному и тому же выводу — без помощи состоятельного человека им до Танабага не добраться. И толковать им о том, что лишь сохранение тайны кристалла Калиместиара обеспечивает их безопасность, бесполезно, если у него нет приемлемого плана. А плана, увы и ах, не было. Он рассчитывал, что дельные мысли появятся по прибытии в Бай-Балан, и со временем что-нибудь, конечно, подвернулось бы. Беда в том, что временем-то они и не располагали. Ибо, как только Фарах со своими людьми вернется в город, охота за ними возобновится. Да и Белые Братья не сегодня завтра пронюхают, у кого находится кристалл. Праст и его спутники, добравшись до Нинхуба, вряд ли станут держать язык на привязи, а если еще и Гельфар сумел спастись… Кстати, нельзя забывать и о шлюпке с «Норгона», на которой уплыл Заруг. Этого одноглазого не смогли уморить Чиларские топи, и лишь исключительным везением можно объяснить то, что он до сих пор не объявился в Бай-Балане. Полагаться же на то, что везение будет продолжаться и дальше, — самый верный способ дождаться крупных неприятностей…

— Хорошо, я попытаю счастья, — сумрачно сказал Мгал, передавая безрукавку, кошель и пояс с кристаллом Гилю. Заметил торжествующую усмешку Лив и поспешно добавил: — С условием, что ставок вы на меня делать не будете. Не стоит превращать глупость в традицию.

Лив зашипела, как разъяренный камышовый кот, но северянин, не обращая на нее внимания, взбежал по шаткой лесенке на помост и, пока Вогур заканчивал упражнения с бронзовым шаром, осмотрел гудящую у его ног толпу. Состояла она в основном из приехавших в город селян, ремесленников и рыбаков. Чуть в стороне от них держались богато разодетые молодчики со своими дамами, наблюдавшие за происходящим на помосте с показным равнодушием. Рядом с ними стояло несколько моряков с кирпично-красными лицами, судя по описаниям Рашалайна, прибывших из империи Махаили. «Этих, значит, и сезон штормов не испугал», — отметил про себя северянин, и тут Вогур наконец соизволил обратить на него внимание. Уложив шар на помост, он легким поклоном приветствовал нового противника.

— Желаешь показать свою удаль, чужеземец?

— Нет, хочу поучиться у мастера помоста и, если очень повезет, наполнить кошель монетами, которые ты обещал победителю.

— Похвальное намерение. — Вогур махнул помощнику, и тот заколотил ладонями по маленькому барабану, уведомляя праздно шатающийся по базару люд о начале новой схватки. Толпящаяся у помоста публика примолкла, ожидая первого приема и готовясь поддержать более решительного борца.

Ставки делать не торопились: Вогур был известен как непревзойденный в Бай-Балане борец, к тому же он на голову превосходил чужеземца, но мышцы последнего буг-рились тоже весьма внушительно, а вкрадчивые неспешные движения свидетельствовали о его выдержке и хладнокровии.

Борцы начали кружить по помосту, присматриваясь и приноравливаясь друг к другу. Движения их напоминали танец, ни тот ни другой не спешил бросаться в атаку. Вогур, угадав в северянине достойного противника, с запоздалым раскаянием думал о том, что слишком долго возился с толстяком, потратив много сил на зрелищную сторону боя, а Мгал в свою очередь корил себя за то, что, не собираясь выступать на помосте, не слишком внимательно наблюдал за перипетиями предыдущих схваток.

Обычно Вогур предоставлял инициативу противнику, с первых же движений определяя, какую манеру боя тот предпочитает, но сейчас хорошая предварительная разминка требовала немедленного выхода энергии, а северянин, похоже, намерен был как следует разогреться и вообще производил впечатление «затяжного бойца». Чтобы проверить его хватку, чернокожий пошел на сближение, приподняв руки и держа их чуть разведенными перед собой, — пусть северянин «раскроется» и покажет, каким приемам отдает предпочтение.

И Мгал, припомнив приемы борьбы своего родного племени, дголей, ассунов, лесных людей и жителей Края Дивных Городов, показал. Захватив правое запястье противника левой рукой, а предплечье — правой, он рванул Вогура на себя и в сторону. Шагнул за спину чернокожего и, уцепив его одновременно за пояс и за бедро, попытался оторвать от помоста… Ах, если бы у Вогура был пояс! Пальцы северянина скользнули по маслянистой коже, по гладкому шелку набедренной повязки, и Вогур, извернувшись шургавкой, не только ушел из захвата, но и поймал шею Мгала согнутым локтем левой руки…

— Проклятье! Он и в самом деле двигается вдвое быстрее, чем прежде! Бемс потряс стиснутыми кулаками над головой. — Я знал, что он дурит меня, но… Ушел! Молодец Мгал! Жми!

— Похоже, ради этих медяков ему придется попотеть, — в голосе Лив послышались нотки раскаяния.

Издали разглядеть движения бойцов не удавалось даже самым зоркоглазым, видно было лишь, как тела их сплетались в живой клубок; руки, ноги, головы показывались на миг, и, прокатившись по помосту, шар вновь распадался на двух человек. Это был уже не танец, а какое-то акробатическое выступление. То светлокожее тело северянина взлетало над помостом, словно вышвырнутое катапультой, то чернокожий оказывался в воздухе, и разобрать, сам ли он прыгнул или Мгал отправил его в полет, не было никакой возможности.

Зрители замерли, о ставках было забыто, ибо даже те, кто вовсе ничего не понимал в искусстве борьбы, сообразили, что перед ними демонстрируют высочайший класс два мастера, два виртуоза, которые, кажется, не столько стремились к победе, сколько сами наслаждались встречей с достойным противником. Так оно, в общем, и было. Дважды Вогур, пользуясь прекрасным знанием особенностей борьбы на помосте, мог, чуть-чуть подправив изогнувшееся в броске тело северянина, послать его на пирамиду из бронзовых шаров или на ограждающие столбики, но не сделал этого. И не потому, что один из немногих законов, которые должны были соблюдать борцы, гласил: «Человек, вышедший на помост, после боя должен быть в состоянии сойти с него без чьей-либо помощи». Это было справедливо, поскольку в противном случае мудрено оказалось бы найти желающих показывать на помосте свою удаль — кому охота быть покалеченным за свои же деньги? Но Вогура останавливало не это — он не сомневался, что северянин, даже приземлившись не там, где следует, отделается синяками и ссадинами, — дело было в другом. Противник его, по неписаным законам помоста, мог, в отличие от профессионального борца, использовать любые приемы, и многие, выходя на поединок, именно на это и рассчитывали. А северянин, безусловно, знавший подобного рода грязные приемы, ни разу не попытался применить ни один из них. Хотя, Вогур чувствовал это кожей, противник его не часто дрался на помосте, и привычка бить на поражение, бить ради спасения собственной жизни изрядно мешала ему в этом бою.

Достигнув апогея, темп схватки начал замедляться. Сцепившись левыми руками, борцы вновь закружили по жалобно поскрипывавшему помосту, стараясь захватить противника правой и помешать ему провести тот же прием. Видя, что Мгал пятится, Вогур рванулся вперед, ухватил его за плечо, и в тот же миг северянин упал на спину, увлекая за собой чернокожего гиганта. Ударил его в грудь ногами и выскользнул из-под падающего тела. Успев сгруппироваться, как хатяга-летун, Вогур покатился по помосту и лишь чудовищным усилием сумел удержаться на краю.

— О, Самаат и все добрые духи его! — сорвалось с побелевших уст чернокожего.

— Барра? — Хватка северянина, коршуном обрушившегося на поверженного противника, ослабла. Вот так чудо! То-то Гиль обрадуется, пронеслось в голове Мгала. Он подумал о том, что в Бай-Балане они надолго не задержатся и незачем ему портить этому парню славу непобедимого борца, единственное, по-видимому, его достояние…

Пользуясь тем, что по совершенно непонятным причинам хватка северянина ослабла, Вогур вывернулся из-под него, вскочил на ноги и… Северянин застонал так, словно у него переломаны все кости, не делая даже попыток подняться.

— Вогур! Вогур! — ликовала толпа.

— Чистая победа! — завопил помощник Вогура, протирая глаза. Как это он просмотрел последний, пригвоздивший северянина к помосту прием своего несравненного хозяина?

— Зачем ты это сделал? — недовольно спросил Вогур, склоняясь над Мгалом и делая вид, что помогает ему подняться на ноги.

— Мой друг барра будет рад поговорить с тобой. Мы познакомились на пепелище его родной деревни, и он неоднократно выручал меня из беды.

— Поэтому-то ты и решил завершить нашу схватку подобным образом? — В глазах Вогура мелькнуло понимание. — Пройдите в мою палатку, вон ту, за помостом. Угоститесь пока вином. Я скоро подойду.

Под приветственные крики толпы, охотно бросавшей медяки на деревянный поднос помощника Вогура, Мгал добрался до товарищей и, скорчив скорбную мину, сообщил:

— Вы настояли на своем, и в результате мы стали беднее на пять монет. Я чувствовал, что дело этим кончится…

— Молчи, несчастный! — прервал его Бемс и, принимая величественную позу, вполголоса произнес: — Завтра в полдень нас ждет в своем особняке Джадуар — один из богатейших людей этого города. Его слуга только что говорил с нами, и да не видать мне больше Дувиана, если это последнее приглашение, которое мы получаем.

— О чем ты толковал с Вогуром после поединка? — спросила Лив, глядя на Мгала с такой омерзительно изобличающей улыбкой, что он тотчас дал себе зарок с особой этой ни при каких обстоятельствах не связываться.

Излишняя наблюдательность, навыки капитана корабля и умение мастерски работать мечом не могут украсить женщину. А раз уж она обладает всеми этими недостатками, от нее, во избежание всевозможных недоразумений, следует держаться подальше…

— Вогур принадлежит к народу барра, и я подумал, что Гиль охотно перемолвится с ним словечком-другим. Он пригласил нас посетить его палатку. Пойдем?

— Барра? — Что-то в лице Гиля дрогнуло, и Мгалу показалось, что юноша вот-вот заплачет.

— Ах, значит, барра… — протянула Лив, улыбаясь противнее прежнего.

«Жаль, что я не прикончил ее еще в Сагре! — с тоской подумал северянин. — И почему это я всегда должен страдать от своего мягкосердечия?»

Стоявшая перед Мгалом раковина с запеченным в ней моллюском источала возбуждающий аппетит запах. Джамб знал, чем и когда угощать посетителей, и северянин пожалел, что товарищам не доведется попробовать этакой вкуснятины.

После разговора с Вогуром они отправились проведать Рашалайна, слухи о появлении которого с удивительной быстротой распространились по базару. Народа, желавшего увидеть и послушать отшельника, собралось в просторном шатре несравнимо больше, чем у борцовского помоста, и выступление старца стоило того. С помощью миловидной девицы и мальчика-флейтиста он развлекал публику предсказаниями и фокусами, отвечал на вопросы и рассказывал о прошлом и грядущем с мастерством прирожденного оратора. Временами он напоминал Мгалу шамана из племени дголей, а временами — Мен-гера, и потому-то, скорее всего, северянин не стал надолго задерживаться в приютившем его шатре.

С легким сердцем оставив товарищей наслаждаться красноречием Рашалайна, он направился в порт и разыскал там владельцев нескольких рыбачьих баркасов, названия которых упоминали давешним вечером посетители «Счастливого плавания». Потолковав с ними, северянин пришел к самым неутешительным для себя выводам.

Как и предупреждал отшельник, до окончания сезона штормов корабельщики довольствовались ловлей рыбы неподалеку от берега и о сколько-нибудь дальнем плавании не желали и слышать. Понять их было нетрудно — стоящие в гавани утлые суденышки и в лучшие-то свои дни не ходили дальше Нинхуба, а три-четыре больших корабля, принадлежащих богатым бай-баланским унгирам, пережидали неблагоприятное время года в благоустроенных гаванях больших городов на северном побережье Жемчужного моря.

Единственным заслуживающим внимания судном был стоящий на рейде «Кикломор». Но мланго, как известно, никогда не брали чужаков на борт своих кораблей, и Мгал, полюбовавшись имперским красавцем, вновь вернулся к осмотру рыбачьих баркасов. И сколь ни мало он разбирался в кораблях, его скудных познаний все же хватило, чтобы сообразить — ему никогда не отыскать капитана, который согласился бы плыть в Танабаг на таких вот развалюхах. Все они были предназначены для каботажного плавания и давно уже нуждались в серьезном ремонте. Оставались еще, правда, два баркаса, поставленных в доки для починки, но Мгал рассудил, что надобно прежде взглянуть на них — побеседовать с хозяевами он всегда успеет.

Подозревая, что по случаю ярмарки доки будут засупонены, и, пораскинув мозгами, он решил, что есть и другой способ получить необходимые сведения об интересующих его судах. Джамб либо кто-нибудь из его посетителей мог бы толково описать их, однако ни трактирщика, ни рыбаков в зале, как назло, не было, а обращаться с расспросами к зашедшим выпить по стаканчику вина городским стражникам северянин посчитал делом заведомо бесполезным.

Покончив с печеным моллюском и салатом из морских водорослей, Мгал плеснул себе вина из кувшина и попытался представить завтрашний разговор с Джадуаром, от которого он, после посещения порта, не ждал ничего хорошего. Разумеется, ему следовало взять с собой Бемса или Лив, дувианцы разбирались в кораблях не в пример лучше него, но после беседы с Вогуром северянину хотелось побыть одному, и он даже обрадовался, когда увлеченные красноречием Рашалайна товарищи не выразили особого желания идти вместе с ним. Рассказ барра, как это ни странно, произвел на Мгала значительно более тягостное впечатление, чем на Гиля. В душе чернокожего юноши он пробудил надежду на то, что соплеменники его все еще живы, северянина же заставил всерьез задуматься о неуязвимости захватнических планов Белого Братства.

Повествование Вогура о внезапном нападении отряда Белых Братьев на его деревню в мельчайших подробностях совпадало с тем, что довелось некогда услышать северянину от Гиля. Однако захват деревни был лишь началом злоключений чернокожего борца. Далее Вогур рассказал о том, как, отделив взрослых мужчин от остальных жителей селения, их, словно стадо овец, гнали от одной захваченной деревни к другой. И в каждой имелись запасы пищи и воды, везде был приготовлен кров и вырыты отхожие места. Вогур не помнил случая, чтобы кому-нибудь не хватило куска черствой лепешки или глотка мутноватой воды. Он никогда больше не видел своих соплеменниц, но, слушая рассказы женщин с белой, желтой и бронзовой кожей, хорошо представлял себе их судьбу. Их гнали на восток точно так же, как и мужчин-барра, и конец пути был, скорее всего, точно таким же. Мужчин, разбив на десятки, расселили по чужим деревням. Вогура, например, с девятью товарищами поселили в деревне хинтов, тоже разоренной и покинутой своими прежними обитателями. Кроме барра там жили зуты, груанты и осколки еще пяти-шести покоренных Белым Братством племен.

О, жизнь в бывшей деревне хинтов вовсе не была кошмарной! Здесь оказалось поровну мужчин и женщин, а поддерживавшие порядок Белые Братья не отличались жестокостью. Напротив, они снабдили переселенцев самым необходимым для жизни, включая посевное зерно и кое-какие орудия труда, и сообщили, что в первые три года подати с деревни взиматься не будут, а в дальнейшем составят, как и по всей Атаргате, десятую часть урожая.

Поначалу согнанные в селение люди из-за несходства языков не могли объединиться, чтобы расправиться с оставленными надзирать за ними Белыми Братьями, а к тому времени, когда они стали понимать друг друга, прежняя ненависть к захватчикам несколько поутихла. В конце концов те, кому невтерпеж было оставаться в деревне хинтов, ушли из нее, и Белые Братья не особенно старались их вернуть. Остальные же, сообразив, что бежать им некуда, смирились с постигшей их участью. И Вогуру не в чем было их обвинить. Прежняя жизнь кончилась, восстановить ее было невозможно, а мстить… Мстить надо было всему Белому Братству, ибо воины его походили друг на друга, как песчинки на морском берегу, и кто мог определить, которые из них являются кровными врагами? Более того, сами Белые Братья искренне верили, что облегчают жизнь вечно голодным, вечно враждующим между собой дикарям, и, до некоторой степени, они были правы. Ибо бороны и тонги, используемые ими для вспашки, позволяли обрабатывать большие, прямо-таки гигантские поля, а остраго давало сказочные урожаи. Сами надсмотрщики работали наравне со всеми и вели себя по отношению к селянам скорее как братья и учителя, чем как требовательные и жестокие хозяева. Да, собственно, никакими хозяевами они и не были…

— Побег таких, как Вогур, ничего не изменил… — пробормотал Мгал, прихлебывая вино и устремляя невидящий взгляд в окно таверны. Он вспоминал обычаи своего племени, время, проведенное у дголей и ассунов, а также рассказы Гиля о том, что в неурожайные годы барра питались лягушками, насекомыми и горькими кореньями, от которых сильные становились слабыми, а слабые умирали. Если Белые Братья обучали людей, как обрабатывать землю и снимать с нее богатые урожаи, сражаться с ними было трудно, и кое-кто мог бы, пожалуй, назвать их благодетелями… Особенно те, кому не пришлось видеть сожженных деревень и трупы тех, кто пытался сопротивляться поработителям… Хотя, с другой стороны, сражения между дголями и лесными людьми, например, были не менее кровопролитными и, если разобраться, еще более бессмысленными. Груантов обвиняли в людоедстве, а кровавые божества хинтов требовали таких жертв, что о ритуалах этого племени нельзя было говорить без омерзения. Единый Созидатель, которому не слишком ревностно поклонялись Белые Братья, был несравнимо человечнее, чем Самаат барра и Вожатый Солнечного Диска, которого почитало родное племя Мгала…

— Эй, северянин! Будь любезен, разреши-ка наш спор! Вексе говорит, что «змей» и «солнце» означают предающего тебя друга, а по-моему, это измена любимой девушки. — Один из городских стражников ткнул пальцем в разложенные на столе костяные квадратики.

— При чем тут девушка? Это может означать злоумышление против хозяина, беспричинную ревность и даже мланго. Все зависит от того, как легли гадальные кости! И если в основании Серебряного щита выпали «руки», то даже вонючему курнику ясно, что имеется в виду мужчина! — негодующе рявкнул тот, которого звали Вексе, и тоже воззвал к северянину: — Ты только взгляни!

Мгал нехотя поднялся и подошел к столу спорщиков, намереваясь, раз уж они сами к нему обратились, порасспросить их о Джадуаре.

— Если это «руки», а «котел» и «корабль» лежат слева, — он наклонился над столом, вглядываясь в полустертую резьбу гадальных костей, — то, думается мне, это указывает на предателя-мужчину. Но если у вас такое сочетание может означать людей из империи Махаили… — Закончить фразу Мгал не успел. Что-то со страшной силой обрушилось на его склоненную голову, и он ткнулся лицом в стол, рассыпая затейливый узор, старательно выложенный из лживых костяшек.

Предложение Рашалайна провести вторую половину дня в его палатке не показалось Гилю соблазнительным. По совести говоря, он предпочел бы побродить вместе с Бемсом, Лив и Батигар по городу или отправиться с Мгалом в гавань, но отшельник, хитро щурясь, сообщил, что лучший способ хорошо заработать юноше вряд ли представится, а несколько монет не будут лишними в кошле бесприютного странника. Движимый не только желанием заработать, но и поглядеть, как собирается отшельник огрести кучу серебра не выходя из палатки, стоящей позади шатра, где Рашалайн столь красочно вещал о деяниях древних героев и бурях, потрясавших мир в былые времена, Гиль, поколебавшись, принял предложение и очень скоро понял, что раскаиваться ему не придется. Оказалось, немало людей, нуждающихся в совете, помощи и утешении, рассчитывали обрести их в палатке мудреца и, что особенно поразило юношу, готовы щедро оплатить оказанные им услуги. Рашалайн же, несмотря на любовь к уединению, попав в город, развил кипучую деятельность и каждым своим шагом блестяще доказывал, что постижение книжной премудрости нисколько не мешает ему прекрасно разбираться в людских нуждах и чаяниях. Пробыв в палатке совсем немного времени, Гиль увидел, что обещания отшельника не были словами, брошенными на ветер, — успех и в самом деле сопутствует тому, ибо. он умеет давать людям то, что они хотят получить, и едва ли можно считать предосудительными те мелкие уловки, к которым Рашалайну приходится ради этого прибегать.

Провидцу и мудрецу положено иметь восприемников и последователей, и чернокожий юноша с интересом узнал, что еще вчера Рашалайн объявил его своим любимым учеником. Где и почему он прячет остальных учеников и когда Гиль мог стать любимым, если всего несколько дней назад впервые увидел отшельника, старец никому не объяснял, но горожан это почему-то не смущало, и нескромных вопросов они по этому поводу не задавали. Провидцу и мудрецу не пристало принимать солидных посетителей в хламиде отшельника, пусть даже и произведшей на зрителей, во время публичных выступлений, неизгладимое впечатление, и халат из белой парчи, вышитой золотыми драконами, поднесенный Рашалайну хозяином шатра, вскоре дополнили темные сапожки из мягчайшей кожи, широкий кушак черно-белого шитья и великолепный тюрбан, придававший благообразному лицу старца выражение чрезвычайно значительное. Переложенные из холщового мешка в изящные шкатулки пожелтевшие свитки, разнообразные амулеты, талисманы, глиняные и стеклянные флакончики и скляночки вкупе с мешочками толченых трав и прочими неказистыми на вид вещицами уже не напоминали жалкий скарб выжившего из ума старика, они выглядели бесценными сокровищами, один взгляд на которые способен повергнуть простодушного человека в благоговейную дрожь. Кто-то, наконец, должен был прислуживать провидцу и мудрецу, и человек этот, тоже, надо думать, не без ведома владельца шатра, появился в палатке Рашалайна. Им оказалась Зивиримла — смазливая грудастая девица, наряд которой обладал удивительной способностью в нужный момент распахиваться, открывая глазам посетителей зрелище, неизменно отвлекавшее их от творимых отшельником чудес, при подготовке котрых лишняя пара любопытных глаз являлась серьезной помехой.

К чудесам подобного сорта старец, однако, прибегал не часто, и когда дело касалось, например, прочтения гороскопов, толкования снов или выбора камня-оберега, который должен принести удачу заинтересованному лицу, Рашалайн был скрупулезно точен, старателен и дотошен, и составленные им на основании мудреных таблиц рекомендации были в известной степени непогрешимы. Советы его по поводу тех или иных спорных дел отличались здравомыслием и беспристрастностью, а аргументация их, в зависимости от характера посетителя, либо блистала изяществом и простотой, либо была столь сложна, что Гиль быстро терял нить рассуждений хитроумного старца. Впрочем, времени вслушиваться в происходящее за матерчатой перегородкой у юноши не было — твердо решивший сдержать обещание и наполнить кошель Гиля серебром, Рашалайн не оставил его без дела. Со свойственной ему наблюдательностью отшельник успел заметить и оценить лекарские способности юноши и всех пришедших к нему с жалобами на одолевавшие их хвори посылал к своему ученику. Пара ширм, кушетка, плошки и кувшинчики со всевозможными снадобьями, оставленные на низком столике в отведенной Гилю части палатки, доказывали, что старец каким-то образом сумел предугадать согласие юноши потрудиться с ним рука об руку, и тому оставалось лишь прилагать все силы, дабы оправдать доверие неожиданного работодателя.

Он очищал загноившиеся раны, вправлял вывихи, удалял ушные пробки и делал еще кое-какие операции, совершить которые вполне способен как лекарь средней руки, так и простой цирюльник, но помимо этого приходилось ему два-три раза лечить наложением рук и весьма тяжелые хворобы. Больные шли один за другим, тело юноши налилось усталостью, в глазах появилась противная резь, и, когда небо над городом начало темнеть, он громогласно заявил, что больше ни одному страждущему помочь сегодня не в состоянии. Топтавшиеся у палатки люди начали было роптать, но Рашалайн, выйдя на улицу, заверил их, что тоже испытывает настоятельную потребность в отдыхе. К завтрашнему утру, торжественно обещал старец, и сам он и его ученик восстановят силы и окажут всем нуждающимся помощь несравнимо лучше, нежели теперь, когда они валятся с ног от утомления.

Сетуя на собственную невезучесть, слабосилье отшельника и чернокожего целителя, весть о котором уже облетела базарную площадь, небольшая толпа начала расходиться. Проводив последних ворчунов сочувственным взглядом, Гиль хотел опустить полог, прикрывавший второй вход в палатку, но тут внимание его было привлечено группой мужчин с кирпично-красным цветом кожи. Пятеро дюжих мореходов, в которых юноша без труда узнал мланго — обитателей таинственной империи Махаили, вне всякого сомнения, направлялись к их палатке, и юноше пришло в голову, что они давно уже поджидают случая поговорить с отшельником без посторонних. Прислушавшись к собственным чувствам, он отбросил мысль о грабителях. Обретенное после посещения поселка скарусов умение предчувствовать опасность не раз помогало ему и его друзьям, и он привык доверять своим ощущениям. Однако появление мланго не на шутку заинтриговало юношу, и он решил разузнать, какое дело привело их к Рашалайну, тем более что на обычных посетителей парни эти были совсем не похожи. Опустив полог, он шагнул к разделявшей палатку матерчатой перегородке и внезапно почувствовал на своем плече горячую ладонь Зивиримлы.

— У тебя замечательные руки, Рашалайн не зря доверил тебе излечение страждущих, — произнесла девушка с легким придыханием, и Гиль, припомнив многообещающие улыбки, с которыми она заглядывала на его половину палатки, почувствовал, как кровь приливает к щекам.

— Ты слишком добра ко мне, — пробормотал юноша, делая робкую попытку отстраниться от Зивиримлы, но та, вместо того чтобы отпустить его, прижалась к нему так, что он ощутил крепость ее высокой груди и взволнованное биение сердца.

— Ты настоящий колдун, не чета этому старому мошеннику! Слава о твоем даре целителя вскоре разнесется по всему Бай-Балану. Тебя будут приглашать в дома бедняков и богатеев, и там ты познакомишься с красивейшими девушками нашего города. Но едва ли кто-нибудь из них будет любить тебя горячей меня, прошептала Зивиримла.

Губы ее впились в рот юноши, и он, еще мгновение назад мучительно соображавший, как бы избавиться от не в меру решительной прелестницы, ощутил, что отвечает на ее поцелуи с не меньшей, чем у девушки, страстью. Прежде ему казалось, что после гибели Китианы он не сможет полюбить ни одну женщину и в объятиях их будет непременно вспоминать о ней, однако ласковые и умелые прикосновения Зивиримлы разожгли такой жар в его крови, что Гиль забыл обо всем на свете. Руки его исступленно скользили по телу девушки, губы ласкали ее шею и грудь. Одеяния Зивиримлы распахнулись, и юноша, пожирая глазами ее несравненные прелести, повлек девушку на низкую кушетку, куда совсем недавно укладывал пациентов, но тут прелестница, тихо постанывавшая и соблазнительно извивавшаяся всем своим ладным телом, внезапно замерла и судорожно вцепилась в нетерпеливые руки чернокожего любовника.

— В чем дело, моя сладкая? — хрипло спросил юноша, с недоумением глядя в испуганное лицо Зивиримлы.

— Слушай! Эти мланго пришли сюда не ради советов и предсказаний Рашалайна!

Обескураженный происшедшей с девушкой переменой, Гиль припомнил собственное намерение проследить за пришедшими к отшельнику краснокожими матросами с «Кикломора» и склонил голову, прислушиваясь к доносившимся из-за полога голосам.

— …Ул-Патара ждет тебя. Столица империи Махаи-ли — вот место, где мудрость твоя будет оценена в полной мере, — шелестел подобно легкому ветерку вкрадчивый пришепетывающий голос. — Что толку распинаться перед здешней голытьбой, если словам твоим готовы внимать ярунды божественного Кен-Канвале? Ты будешь допущен в величайшее хранилище знаний — библиотеку Ул-Патара. Перед тобой откроются двери летописных чертогов храмов Кен-Канвале, и ты сможешь вещать с их ступеней толпам благоговейно внимающих каждому твоему слову адептов Предвечного. О чем еще может мечтать человек, всю жизнь посвятивший постижению тайн мироздания?..

— Для простого матроса он говорит слишком складно! — проворчал Гиль, все еще сжимая в объятиях Зиви-римлу. — Он, как я понял, приглашает Рашалайна в Земли Истинно Верующих?

— Неужели такое возможно? Наверно, это один из ярундов! — прошептала девушка дрожащим голосом.

— Хотел бы я знать, что понадобилось здесь жрецу высшей касты служителей Кен-Канвале? Я слышал, они предпочитают не покидать пределов империи, а уж если совершают вылазки, то не для того, чтобы приглашать гостей в Заповедные земли.

— Корабли мланго часто появляются в Бай-Балане. Их купцы охотно берут товары из Манагара, Сагры и Шима, но ярунды не занимаются торговлей…

— Да уж, этого сладкоречивого едва ли интересуют лен, пенька, деготь или скобяные товары… — пробормотал Гиль, продолжая прислушиваться к доносившимся из-за полога голосам.

— Позволь заметить, высокочтимый, что я не стремлюсь к славе и почитаю неблагодарным занятием делиться открывшимися мне истинами с кем бы то ни было без особых на то причин, — суховато промолвил Рашалайн. — Приглашение твое весьма необычно и лестно для меня. Я высоко ценю его, но…

— Разве для того ты покинул свое уединение, чтобы очаровывать простолюдинов сказками о деяниях былых времен и народов? — мягко прервал старца медоточивый голос и, не дожидаясь ответа, продолжал, на этот раз жестко и напористо: — Нам стало ведомо, что священная реликвия, называемая северянами кристаллом Калиместиара, находится в Бай-Балане. Посланные за Мгалом-святоношей люди сумеют убедить его взойти на борт «Кикломора», и на заре судно выйдет в море. С чем тогда останешься ты, о мудрейший? Что если главное пророчество твоей жизни связано с ключом от сокровищницы Маронды? Кому как не тебе знать, что лишь в изящной оправе бриллиант обретает свою истинную цену, в хижине бедняка его можно принять за осколок мутного стекла. Мало знать слова, способные потрясти мир, силу они обретают, только достигнув ушей стремящихся и достойных выслушать их. Время течет, как песок в часах, и не все предсказанное сбывается. Божественному промыслу надобно помогать, иначе зачем бы рождались на земле мудрецы и герои?

— Осознав это, я простился с милым моему сердцу уединением и последовал за Мгалом, — медленно проговорил старец. — В словах твоих есть смысл, и, если ты уверен, что северянин примет приглашение…

— Примет. Полагаю, он вместе со своими спутниками уже на корабле. За кристаллом охотятся весьма могущественные люди, и лучшее, что может предпринять Мгал, — это воспользоваться покровительством Кен-Канвале и его служителей. Придя в Бай-Балан, ты сделал первый шаг. Не останавливайся же на полпути, каюта на «Кикломоре» ждет тебя и твоего чернокожего ученика.

— Ага! — Гиль вздрогнул и уставился на полураздетую девушку, покорно замершую в кольце его рук. — Дело-то, оказывается, не только Рашалайна касается. Выгляни-ка, нет ли на улице краснокожих матросов?

Он подтолкнул Зивиримлу ко входу в палатку, высыпал оставленные посетителями монеты из низкой чаши в поясной кошель, накинул плащ и принялся поспешно засовывать в холщовую суму склянки и мешочки с лекарственными снадобьями.

— Двое мланго сидят неподалеку на корточках и смотрят в нашу сторону.

— Жаль, что нам не довелось узнать друг друга поближе, но, надеюсь, мы еще встретимся и наверстаем упущенное. А сейчас нам лучше незаметно уйти отсюда. — Гиль протянул девушке несколько монет, вытащил из-под халата нож и быстрым ударом рассек стену палатки с противоположной от входа стороны. Юркнул в прорезанную дыру, поднырнул под полог стоящего в нескольких локтях от палатки шатра и пополз между грубо сколоченными скамьями.

Выбравшись из шатра, юноша некоторое время прислушивался к возне Зивирпмлы среди скамей, затем, досадливо махнув рукой, устремился в сторону гавани, умело лавируя среди опустевших торговых рядов.

Опустившиеся на Бай-Балан сумерки неузнаваемо изменили облик города, придав обезлюдевшей рыночной площади сходство с полем боя. Скрюченные фигуры шумно орудовавших метлами уборщиков и бродящих в поисках поживы нищих, старательно заглядывавших под длинные дощатые столы и низкие навесы, наводили на мысль о мародерах, и Гиль вздохнул с облегчением, выбравшись на Рыбную улицу, по которой до «Счастливого плавания» было рукой подать.

Город этот, будучи значительно меньше Сагры, казался таким же безопасным, как здешние лагуны, прозрач-,ные воды которых позволяли видеть множесто разнообразных ярко раскрашенных рыбешек, нежно-розовых и голубоватых, желеобразных медуз, крабью мелкоту и редкие кустики водорослей, похожих на волосы утопленников. Люди в Бай-Балане были приветливы, добродушны и простосердечны. О Черных магах они говорили как о сказочных существах, а Белые Братья в их глазах были опасны не более, чем горластый петух, стилизованное изображение которого купцы из Атаргате любили помещать на печатях и торговых знаках. Разумеется, на деле все было совсем иначе, но душа так хотела верить в это, так жаждала передышки! В конце концов Мгал ведь сразил здешнего Черного мага, а обосновавшимся в Бай-Балане Белым Братьям было решительно неоткуда знать, зачем пожаловали сюда северянин и его товарищи. Они двигались столь стремительно, что должны были обогнать всех гонцов и заслужили небольшой отдых!

Ни Мгал, ни его спутники не говорили об этом вслух, но вели себя как беспечная ребятня, как веселящиеся на прокаленном солнечными лучами мелководье мальки, забывшие либо не подозревавшие о том, что лагуна их соединяется с морем и оттуда в любой момент может приплыть зубастое чудище, дабы набить ими свое бездонное чрево…

Подходя к трактиру, Гиль знал, что новости его здесь ждут самые скверные. Вчерашняя выпивка, суета и многолюдье праздничного базара приглушили его «второе зрение». Он отдал пришедшим к Рашалайну за исцелением людям часть своих жизненных сил, и внутреннее чутье подвело его. С недобрым предчувствием, а лучше сказать — с твердой уверенностью в том, что беда уже разразилась, юноша распахнул дверь «Счастливого плавания». Отыскал взглядом Джамба и по затравленному виду трактирщика понял, что кто-то из его товарищей уже поплатился за беспечность.

— Ну?! — прошипел юноша, ощеривая рот в самой омерзительной, зловещей и угрожающей из возможных улыбок. При виде ослепительно белых зубов состроившего ужасную гримасу чернокожего глаза трактирщика помертвели, три подбородка пришли в движение, а на кажущемся непомерно высоким из-за обширной лысины лбу засверкали, подобно густой росе, частые капельки пота.

— Мгала схватили городские стражники. Оглушили и уволокли в тюрьму. Якобы для дознания. Потом пришли четверо мланго и тоже спрашивали о нем. За ними явились ваши приятели: светловолосая девка с толстяком. И, конечно, потребовали, чтобы я сообщил им, куда девался Мгал и эта, как ее… Красивая такая, чернявая…

— Батигар, — подсказал Гиль, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, а руки опускаются в прямом и переносном смысле.

— Да-да, Батигар, — оживленно затряс щеками Джамб. — Я рассказал им о Мгале, и они сначала ругались на чем свет стоит, а потом решили идти к тюрьме.

— Ясно, — процедил Гиль, вглядываясь в ставшее похожим на дохлую медузу лицо трактирщика. — А что ты сказал им про Батигар?

— Что же я мог сказать, ежели она в трактир-то не возвращалась? Это они, приятели твои, когда спорили, припомнили, что в базарной толчее ее потеряли. Но стражники тут ни при чем. Не пить мне больше вина, коли это не нгайи!

— Кто-о-о? — спросил Гиль, чувствуя, что волосы у него на макушке распрямляются и встают дыбом.

— Нгайи — Девы Ночи, — пробормотал трактирщик, понижая голос и воровато оглядываясь на начавших коситься в их сторону посетителей таверны. — Только ты меня больше ни о чем не расспрашивай. Мне ведь здесь жить. А кто много болтает — долголетием не отличается.

— Кого же мне тогда спрашивать, интересно?!

— Ты этих, нищих, на площади базарной спроси. Они все знают, все видят, терять им нечего… — заегозил Джамб, и на роже его явно было написано, что он ждет не дождется, когда, наконец, чернокожий юноша перестанет терзать его и прекратит тревожить покой посетителей «Счастливого плавания».

— Нгайи… У нищих на площади… — повторил Гиль задумчиво и кивнул, словно приняв какое-то важное решение. — Ну что ж, спасибо и на том. Наверно, ты прав, здесь мне и впрямь делать больше нечего. Нацеди-ка на прощанье бурдюк вина. Да побольше. Да такого, чтобы у статуи язык развязался.

Юноша встряхнул кошель, и на лицо трактирщика начали возвращаться краски.

— С радостью! Чего-чего, а этого добра у меня хватает! Как раз такого, которое тебе нужно! Уж я расстараюсь, таким пойлом тебя снабжу, что мертвецу в рот влей — и тот в пляс пустится! — Джамб понимающе ухмыльнулся и умчался выполнять заказ любимого ученика Рашалайна.