"Правдивый лжец" - читать интересную книгу автора (Стил Джессика)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ночь казалась бесконечной, и никогда еще Элин так не радовалась робким знакам рассвета на сереющем небе. Голова болела от бессонницы и мучительных мыслей, терзавших ее все эти часы. Поначалу эмоциональное истощение вообще не давало ей думать. Но по мере того, как успокаивались чувства, ее начали осаждать безответные «почему… почему… почему?»

Почему Макс остановился? Почему так внезапно? Как он мог? Она забыла обо всем на свете – как же он мог остановиться?

Она почему-то была уверена, что дело не в поврежденной ноге. Не было и тени боли в голосе, когда в ответ на ее слова о ноге он хрипло бросил: «Забудь это!» Значит, испытывай он страсть, которая охватила ее… и его, как ей в тот момент казалось, испытывай он что-то, хоть слабо напоминавшее ее ощущения, он не смог бы вот так вдруг оторваться от нее. Вот он, ответ, сообразила она, в третий раз поставив себе эти «почему?». Вполне очевидно, что Макс, в отличие от нее, не терял голову.

Но что же остановило его? Может быть, она была слишком настойчива? Элин вспыхнула при этой мысли. Она не сопротивлялась ни минуты – так ведь? Может быть, она оказалась слишком легкой добычей?

О небо, скрипела она зубами от стыда, мужчины, подобные Максу, любят борьбу. Он не оказался бы на таких высотах бизнеса, если бы не ценил превратностей борьбы в любой сфере. Она же, со своим «пожалуйста… пожалуйста, возьми меня», не оставила для борьбы никакого места! Она снова залилась краской, вспомнив, как умоляла взять ее. О Господи, как она посмотрит ему в глаза?

Она отчаянно пыталась найти облегчение в мысли, что он все еще не снял с нее подозрение в краже чертежей. Но в глубине души Элин понимала, что это в данном случае не играло никакой роли. Макс не думал о бизнесе, когда, теплая и податливая, она лежала в его объятиях. Он хотел ее, Элин знала – не настолько она быта наивна, чтобы не понять это! Были мгновения, когда он горел страстью так же, как она, – до тех пор, пока она не начала просить.

Лицо Элин снова начало краснеть, и, понимая, что хочет только одного – выбраться отсюда, она подошла к двери и прислушалась. Из гостиной не доносилось ни звука, а значит, как это ни странно, он сладко спал на жесткой кушетке.

Элин понимала, что не может вернуться в гостиницу в таком состоянии, и решила воспользоваться ванной, благо она находилась рядом. Не обязательно даже смотреть на кушетку – она проскользнет туда и приведет себя в порядок…

Первая часть плана сработала, и Элин рассматривала себя в зеркале над умывальником, не находя на лице и следа внутренних мук. Раздевшись, она простирнула трусики, отжала в полотенце и повесила на батарею, чтобы досохли, пока она будет принимать ванну.

Вытираясь и размышляя при этом, как оказалась в объятиях Макса, она вдруг поняла, что причиной ее нежелания отвечать на вопросы о родителях – особенно об отце – была боязнь воспоминаний. Вспоминая отца, она могла спугнуть свое счастье. Потому что, пробудив в себе старые обиды, она бы вспомнила и то, что, подобно ее отцу, Макс тоже был бабником.

Элин была одета, если не считать сапог, по-прежнему лежавших в гостиной, и расчесывала свои длинные светлые волосы, когда расческа замерла у нее в руке. Вспоминая страстные ласки Макса она вдруг задалась вопросом: бабник ли он на самом деле? Если допустить, что больная нога ни при чем, стал бы бабник уже на подходе к своей цели – увеличить счет постельных побед – останавливаться? Ведь победа уже была у него в руках! Да, Макс часто показывался на людях с шикарными женщинами, но он одинок и свободен. Он более чем привлекательный холостяк. Так можно ли видеть грех в том, что он после напряженной работы не сидит вечерами дома?

Элин вдруг поняла, что в отличие от ее отца, который улегся бы в постель с первой попавшейся женщиной, Макс разборчив… очень разборчив. Не нужно далеко ходить за примерами – прошлый вечер доказывал, что, если что-то смущает его, он в последний момент, так сказать – без пяти двенадцать, может найти в себе силы остановиться.

От всех этих мыслей у нее улучшилось настроение. Не имея нужды возвращаться в спальню, она вышла из ванной, взглянула на кушетку и с облегчением обнаружила, что Макса там нет. Вообще нет в гостиной. Вот и хорошо, подумала Элин, волнение чуть улеглось, и она принялась надевать сапоги.

Черт возьми, вскипела она, обнаружив, что думает о том, где Макс и сможет ли он наступать на больную ногу сегодня. Как будто ее это интересует. Она бы, конечно, услышала, если бы он вышел из дому. Значит, он на кухне. Еще одно невезенье, ведь на кухне осталась ее куртка!

Несколько минут Элин сидела на месте, думая, не уйти ли ей без куртки. Здравый смысл подсказывал, что, даже не будь мороза за окном, ее выходка выглядела бы просто глупой. Наконец встала и решительно направилась в кухню.

Он действительно был там. Чисто выбритый – оказывается, она не первой побывала в ванной этим утром, – он сидел, держа ногу под столом, и, когда она вошла, смотрел на дверь. Лицо Элин стало заливаться краской, но она сделала вид, что не обращает на Макса внимания, злясь оттого, что и он отводит взгляд.

Она прошла, взяла куртку и, поскольку делать ей больше было нечего, не задерживаясь, даже чтобы одеться, двинулась мимо него с гордо поднятой головой. Она уже почти дошла до двери, когда он остановил ее, произнеся не самым приятным своим тоном:

– Ты не можешь уйти!

Посмотри, как я это сделаю, хотела сказать она, сердце – такое глупое во всем, что касалось его, заставило Элин повернуться. Господи, почему он ей так дорог?

– Отчего же нет? – враждебно поинтересовалась она голосом, никак не выражавшим того, что творилось у нее внутри.

Она видела, как мрачный взгляд Макса обводит ее ненакрашенное лицо, и радовалась за свою безупречную, нежную кожу.

– По-твоему, это справедливо, – проскрежетал он, – что ты, травмировав меня, теперь мчишься прочь, даже не подумав, как я управлюсь?

– А как насчет меня? – хотела спросить она. Как насчет моей травмы, моей боли? Тебе плевать на то, как я управлюсь! Она метнула в него недружелюбный взгляд и встретила такой же. Пропала! – пронеслось у нее в голове.

– Так что же ты хочешь на завтрак? – сердито выпалила она, потому что смешное сердце – она так и знала – не могло вынести его боли.

– Ты истратила весь сыр, – обвинил он ее.

– И что же? – фыркнула Элин.

– А то, что придется открыть банку сардин и сделать тосты с сардинами.

Порываясь сказать ему, что он может сам слопать всю банку, Элин повесила куртку на спинку стула и принялась за работу. Ловко делая тосты и управляясь с кофейником, она постоянно чувствовала на себе его враждебный взгляд. Она уже была готова свалить все тосты на одну тарелку, когда вдруг чувство противоречия заставило ее пойти и взять вторую. Почему это он должен получить все сардины? Работала-то она!

В основном из-за того, что это было бы ребячеством – уйти с тарелкой в другую комнату, – Элин села к столу. Завтрак прошел в молчании. Ей было нечего сказать этому человеку, и он тоже не говорил ни слова.

После завершения скромной трапезы она собрала посуду и отнесла в раковину. Лучше язык откусить, чем спрашивать у него, как сегодня нога! Но Элин предполагала, что болит сильно, иначе такой гордый человек ни за что не признался бы, что не сможет управиться без посторонней помощи.

– Что теперь? – воинственно спросила она, когда все сияло чистотой.

До сих пор звучавшее в ушах «Ты не можешь уйти!» ставило ее перед перспективой сидеть и молча смотреть на него все утро. Несомненно, он думал о том же, потому приказал:

– Отвези меня на прогулку!

Вчера от таких слов у нее бы сердце сдало, сегодня – это не вчера.

– Уверена, что ты сможешь добраться до машины без моей помощи, – прямо заявила она, давая понять, что он получит пощечину, если хоть пальцем ее коснется, независимо от того, нужна ему поддержка или нет…

Скрепя сердце она оставила Макса в спальне – он рылся в своей дорожной сумке в поисках обуви. Сама она отправилась выгребать пепел из камина в гостиной. Она уже почти навела порядок в комнате, когда он прошел, хромая, мимо нее к входной двери. Чтобы дать ему время забраться в «феррари», Элин провела еще несколько минут, поправляя диванные подушки, подвигая на место кресла, после чего накинула куртку и вышла.

С веранды она увидела, что Макс удобно расположился в машине, и уже была готова присоединиться к нему, когда заметила лыжные ботинки, все еще лежавшие там, где он их оставил. За ночь они не стали легче, мысленно проворчала девушка, бросая ботинки в дом, чтобы оттаяли. Обнаружив ключ в двери, она заперла шале и пошла к Максу.

– Ключ! – кратко сообщила она, подавая ему ключ, едва села в «феррари».

– Спасибо, – так же кратко отозвался он.

Ключ зажигания столь же предусмотрительно был им уже вставлен. Элин завела мотор. Они надолго замолчали. Нельзя сказать, чтобы ей хотелось поболтать, когда они поднялись в заснеженные горы и нужно было вписываться в головокружительные повороты со скудными столбиками на дороге с водительской стороны. Все внимание Элин поглотила дорога.

Солнце сияло, и когда Макс распорядился остановиться в местечке под названием Оклини, Элин предпочла просто посидеть в машине, рассматривая ели и проносившихся по склону воскресных лыжников. В Оклини далеко не так много отдыхающих, как было в Гермисе вчера, отметила Элин. Впрочем, поскольку в Гермисе Макс, по ее вине, получил травму, она не хотела вспоминать об этом месте.

Тем не менее, какой-то бес, сидевший у нее внутри, дернул ее за язык, и, несмотря на решение не интересоваться злополучной ногой, даже если она отвалится вовсе, Элин спросила:

– Как нога?

– А ты как думаешь? – буркнул он, давая ей прекрасную возможность закончить беседу.

– Долго ты собираешься стоять здесь? – спросила она.

Уж лучше так, чем дать ему пощечину.

– Уже соскучилась? – продолжал он в том же духе.

– Компания неудачная! – фыркнула Элин, и на мгновение ей показалось, что уголки его рта дернулись вверх – как будто его насмешил ее дерзкий ответ.

– Можешь ехать обратно в Лаваце, – проговорил он уже без тени улыбки на лице. – Мы попьем кофе там.

Не вымолвив ни слова, Элин завела машину и поехала вниз по той же дороге, всецело поглощенная встречным движением и крутыми поворотами. Но уже десять минут спустя Макс распорядился высадить его у ресторана и припарковать машину.

– Если будешь заказывать, то мне – чай, – бросила Элин, только чтобы не молчать, когда он вышел и ждал, пока она отъедет.

Парковка не отняла много времени, и все-таки стакан с чаем уже дымился на столе, когда она присоединилась к устроившемуся на солнечной веранде Максу. Элин повернула стул к солнцу, водрузила на нос темные очки. Она сидела и слушала тишину, прерываемую только шуршанием лыж, когда лыжник проносился вниз по склону, или скрипом снега – когда поднимался вверх.

– Спасибо, – бросила она куда-то в сторону Макса, отхлебнув чай.

День был великолепный, а хорошие манеры, пусть Макс и свинья, ничего не стоят. Минут пять стояла тишина, потом Макс, будто ему передалась ее мысль о манерах, обронил:

– Ты хорошо водишь машину.

Она глянула искоса, но Макс тоже надел солнечные очки, и по его лицу ничего нельзя было понять. У нее потеплело на сердце от исчезновения ледяного тона, однако бросаться Максу на шею она не собиралась.

– Стараемся, как можем, – пожала плечами она, хотя заметила, что и ее голос стал приветливее.

– Какую машину ты водила в Англии? – спросил он почти как ни в чем не бывало.

– Никакую. Я продала ее, – ответила она, не задумываясь, и тут же рассердилась на этого человека, который неизменно застает ее врасплох и выуживает то, что она предпочла бы оставить при себе.

Элин взглянула на него раздраженно. Если она надеялась: он поймет, что здесь частная территория, которую следует покинуть, – то она просчиталась. Потому что через несколько секунд он произнес:

– Ого! Не знал, что дела обстоят настолько плохо.

– Что ты имеешь в виду, говоря «настолько»? – взвилась она.

Он проигнорировал вызов.

– Я слышал, что Пиллингеру едва удалось избежать банкротства, – объяснил он, – но не знал, что вам всем пришлось продать ради этого даже свой личный транспорт.

– Продала только я! – горячо возразила Элин. – У нас…

– Только ты?.. – перебил он, повернувшись к ней и пытаясь уловить за темными очками выражение ее глаз.

– У нас не было необходимости продавать всё, – гордо бросила она, закончив фразу, которую он не дал договорить. – К твоему сведению, мы…

– Тогда почему ты продала машину, если… – Он вдруг осекся, а потом продолжил мягким голосом: – Ты так испугалась долгов, что…

Но для Элин этот мягкий, понимающий тон оказался еще более мучительным.

– Гм, – оборвала его она, – мы, знаешь ли, еще не нищие.

– Может, и так, – согласился он, – но я подумал, что ты запаниковала, увидев, что доходов нет, а долги растут, и поэтому продала свою машину. – Элин отказалась отвечать, но это не остановило его. – И вот, – продолжал он, – даже продажа машины не избавила тебя от страха перед долгами, и ты принялась искать работу, чтобы обеспечить какой-то доход.

– В любом случае я не стала бы сидеть без работы! – высокомерно ответила она, – просто так совпало, что твое пинвичское предприятие дало объявление о подходящем для меня месте и предложило приемлемое жалованье, когда я в этом нуждалась.

По тому, как вдруг агрессивно выдвинулся подбородок Макса, она поняла, что ее высокомерный тон не пришелся ему по вкусу. Но, решив, что, наконец, преуспела, и он оставит неприятную для нее тему, Элин тут же обнаружила, что ошиблась. Хуже того, он понял подоплеку ее ответа и не собирался ее щадить.

– Похоже, тебе пришлось побороть в себе толботовскую гордыню, прежде чем подать заявление на мой пинвичский завод, – с вызовом предположил он. – Кажется, ты даже обвиняешь в чем-то меня?

Загнанная в угол, а вернее, оказавшись там по собственному почину, Элин выпрямилась, взглянула ему в лицо и, запинаясь, пустила в ход упомянутую непомерную гордыню.

– Конечно, мне пришлось поступиться самолюбием. Моя семья была удивлена, узнав, что я устраиваюсь на работу к сопернику и…

– К сопернику?..

Элин проигнорировала его искреннее или деланное изумление.

– …и в фирму, которая сыграла главную роль в разорении Пиллингеров! – сердито закончила она.

Но если Элин была настроена воинственно, то Макс оказался еще воинственнее и не собирался оставлять за ней последнее слово.

– Не говори чепухи, – отрезал он.

– Чепухи?.. – вскинулась она.

– В разорении Пиллингеров виноваты только сами Пиллингеры и законы рынка.

– Похоже, что с тобой законы рынка не так суровы, – съязвила она, вступаясь за любимого отчима. – А мы прекрасно управлялись, пока ты не вышел на сцену и не переманил наших лучших работников!

– Переманил! – в ярости повторил он. – Как ты могла заметить, я плачу приличную зарплату…

– Намекаете на то, что если мы платили бананами, то и остались с обезьянами? – взорвалась она. – Так позвольте напомнить вам, синьор Дзапелли, что мы обучили этих людей…

– И превратили в слишком хороших работников для вашего жалованья, – оборвал он. – Если вы не были достаточно предусмотрительны, чтобы связать их контрактом…

– Мы полагались на порядочность!

– И очень глупо! Первый закон…

Но Элин уже не слушала. Разъяренная его наглой самоуверенностью, она вскочила со стула и вылетела вон. Гнусная свинья! Как он смеет! Хитроумная свинья… острый язык и такой же острый нюх на конъюнктуру!

Вылетев из ресторана, Элин не собиралась возвращаться в машину и зашагала по дороге в противоположном направлении, кипя от злости. Надо было остаться… надо было доказать ему! Но она так возмутилась его высокомерием – Элин совершенно не приходило в голову, что собственное ее высокомерие не уступало Максову, – что была готова залепить ему пощечину.

Когда закололо в боку, девушка замедлила шаг, потом остановилась посмотреть на лыжников, пересекавших снежное поле, вспомнила, что эти гонки называются «лыжный кросс», и начала успокаиваться.

И только тогда Элин подумала, что напрасно обзывает Макса свиньей. Это ей, Элин, подложила свинью ее же любовь. Обычно Элин бывала объективной в любом споре, но любовь сделала ее слишком неуравновешенной, и она уже не могла мыслить разумно.

Элин повернулась и медленно пошла обратно, продолжая размышлять на ходу. Плодом же этих размышлений была неприятная истина: если сравнивать Макса и Сэма, то Макс – лучший бизнесмен. Она работала в обеих компаниях и знала, какой моделью воспользовалась бы, начинай она собственное дело. Обвинять им некого, кроме себя самих, поняла Элин. И даже признала, дойдя до машины, что часть вины за разорение Пиллингеров лежит на ней. Она должна была любым способом заставить Сэма выслушать, насколько плохо обстоят дела. Правда, никто не мог предвидеть, что Хаттоны вылетят в трубу вместе с их деньгами. Но уж в этом-то Макс никак не виноват.

Он стоял возле своего «феррари». Элин увидела, что он ждет ее, и с опозданием сообразила, что унесла ключи, и он не может сесть в машину. Страсти Господни, мысленно воскликнула она, приблизившись и увидев его мрачное лицо. Ясно, что он все еще взбешен ее прозрачным намеком на то, что Пиллингеры разорились по его вине. Элин поблагодарила небо за то, что ключи у нее, – иначе, невзирая на ногу, он бы уехал, оставив ее.

Но, вспомнив о ноге, которая должна доставлять Максу настоящие мучения, пока он стоит вот так, ожидая ее, Элин ускорила шаг. Бедный, любимый Макс, он умирает от боли, а я… Но еще она обнаружила, что из-за душевной сумятицы не может произнести ни слова. Молча села в машину и возилась с зажиганием, пока Макс устраивался на пассажирском сиденье и закрывал дверцу.

– Куда теперь? – ровным, вежливым голосом спросила она.

Не взглянув в ее сторону, Макс сверился с часами.

– Спустимся до Варены и пообедаем там, – решил он.

Элин совершенно не хотела есть. Любовь, решила она, и стычки с Максом не способствуют аппетиту. Но поскольку в шале не осталось никаких продуктов, а он не собирается уезжать оттуда до завтра – между тем Элин начинал серьезно волновать вопрос, как он со своей больной ногой доберется до дома, не говоря уже о Риме, – то для поддержания его сил, несомненно, требуется нечто большее, чем завтрак из сардин.

Не говоря больше ни слова, она тронула машину с места и плавно повела по серпантину дороги в Варену.

– Поедим здесь, – кратко сказал он, указывая на гостиницу.

Резкий тон больно уколол ее. Элин припарковала машину и вышла.

– Запрешь сам, – сказала она, увидев, вверх к гостинице ведет длинная лестница.

Отдавая ключи, Элин надеялась, что он решит, будто ей понадобилось найти дамскую комнату, тогда как на самом деле сейчас, в таком взбудораженном состоянии, у нее не хватило бы выдержки смотреть, как он, тяжело прихрамывая, взбирается по этой лестнице.

Она ушла вперед, понимая, что он бы просто уничтожил ее, услышав предложение пообедать где-нибудь, где нет таких лестниц… Сейчас Элин не выдержит еще одной стычки – просто расплачется…

В дамской комнате она прочитала себе нотацию. Когда это она в последний раз плакала, ради всего святого? Но, выйдя из своего убежища, Элин поняла, что одно дело – приводить себя в порядок там и совсем другое – снова оказаться с Максом рядом.

– Я подумал, что, поскольку день солнечный, ты, возможно, захочешь пообедать на воздухе, – холодно объявил Макс.

– Хорошо, – согласилась она и, увидев стеклянную дверь, ведущую к нескольким столикам с обратной стороны гостиницы, направилась туда.

В любое другое время Элин наслаждалась бы открывшимся мирным видом. Но она не ощущала мира в себе, особенно когда подошел хромающий Макс.

Беседа ограничилась словами «пожалуйста» и «спасибо», когда они передавали друг другу соль и пормезанский сыр. В жизни Элин это был наименее приятный обед. Она мечтала оказаться далеко от Макса и в то же время, не зная, когда увидит его снова, не хотела разлучаться с ним ни на минуту.

Она сосредоточила внимание на стайке кур, копавшихся на склоне выше столиков, и совершенно не ожидала вопроса Макса:

– Поедем?

В ответ она протянула руку за ключами от машины. Когда ладони их соприкоснулись, ее будто ударило током, и потребовались все ее силы, чтобы не отдернуть руку.

Элин пошла вперед и уже сидела за рулем, когда он присоединился к ней несколькими минутами позже. На этот раз она не спрашивала, куда ехать, а просто тронула «феррари» и направилась к шале. Макс не возражал, когда она остановила машину у дома, и Элин поняла, что если она чувствовала себя ужасно, то и ему тоже было не лучше.

– Я не буду заходить, – сказала она напряженным голосом, когда Макс выбрался из машины.

Он кивнул в ответ и встал к ней спиной, не давая возможности поблагодарить. Элин резко отвернулась и прикусила губу. Черт возьми, она любит этого человека! Девушка устремилась вниз по дороге. Но за что она собиралась благодарить его? За обед? Она даже не помнит, что ела!

На полпути между шале и пригородами Кавалезе она остановилась. Черт побери, так не годится! У Макса там нет никакой еды. Он не может вести машину! И как же, в конце концов, он собирается добраться до аэропорта, чтобы лететь завтра в Рим? Элин неохотно повернула и пошла в гору. Она знала, что подчиняется чувству, но – Бог свидетель! – она не оставила бы чужого человека с такой травмой. Как же оставить любимого?

С мыслью съездить в магазин за едой или, если он согласится, отвезти его в гостиницу, где он сможет снять номер и получить хоть какое-то обслуживание.

Дверь подалась. Девушка сунула темные очки в карман куртки и вошла. Готовя какие-то тактичные слова, она пересекала гостиную, когда Макс, должно быть услышав, что кто-то вошел, выглянул из кухни. Элин обмерла, когда он сделал три-четыре шага в ее сторону. Увидев ее потрясенное лицо, замер и он.

И все же он заговорил первым.

– Элин, я… – начал он, но Элин уже потеряла контроль над собой и не могла ничего слушать.

– Ты не хромаешь! – выдохнула она. Все еще пытаясь осознать происходящее, она вдруг поняла, что только чудо могло исцелить человека, хромавшего полчаса назад. – С твоей ногой ничего не было! – вскричала она. И тут ее взорвало: – Ах ты!.. – Она кипела, ярость требовала немедленного действия, и Элин бросилась вперед с занесенной рукой. – Получай же, и счастливой тебе лыжни! – выкрикнула она, ударив его по лицу.

Она уже шла к выходу, когда Макс дрожащим голосом позвал:

– Элин! – Еще не оправившись после потрясения от полученной пощечины, он просил ее: – Элин, подожди!

Но Элин не собиралась ждать. В ярости, какой не знала прежде, она хотела только выбраться отсюда как можно скорее. Однако у двери пришлось задержаться, чтобы открыть ее. Открыв, Элин полуобернулась и увидела, что Макс догоняет ее. В отличие от матери, Элин никогда ничего не швыряла в порыве злости. Но сейчас, впервые ударив человека и от этого еще больше негодуя на подлый обман Макса, она схватила первый попавший снаряд. Подняв как пушинку валявшийся у двери лыжный ботинок, она изо всех сил швырнула его в приближающегося Макса.

– Элин! – взмолился он, но она уже была за дверью.

Кроме страшного грохота, Элин ничего не слышала. Она бежала прочь от дома, надеясь, что покалечила эту мерзкую свинью. Потому что он-то сделал ей очень больно. Теперь ясно, что он симулировал травму, чтобы остаться с ней на ночь. Ясно, что с того самого момента, когда упал на склоне горы, у него на уме было одно – соблазнить ее. Но ясно также и то, что она слишком охотно пошла ему навстречу и отбила у него всякое желание. Свинья! Столько стараться – и отказаться от нее! Она никогда не оправится от этого унижения! О, как она сожалела, что не задержалась еще на секунду, чтобы швырнуть в него второй ботинок!