"Избранные произведения" - читать интересную книгу автора (Бирс Амброз)

11

В монастыре справили большой праздник, и я сейчас расскажу, что на нем произошло.

За много дней до назначенного срока братия занялась приготовлениями. Ветвями сосен и берез и цветами изукрасили церковь. Некоторые монахи отправились с деревенскими в горы и нарвали там прекрасных альпийских роз, которые летом цветут в изобилии. В канун праздника все сидели в монастырском дворе и плели венки и гирлянды; даже сам преподобный настоятель со святыми отцами разделили наше веселие — расхаживали под сенью деревьев, предаваясь приятной беседе и поощряя брата келаря щедрее пускать в дело содержимое сводчатых погребов.

Утро началось с торжественного шествия. Это было прекрасное зрелище, умножающее славу Святой Церкви. Впереди шел настоятель под лиловым балдахином, окруженный отцами-священниками, и держал в руках священный символ распятия Спасителя нашего. За ним следовали мы, монахи, несли зажженные свечи и пели псалмы. А сзади многолюдной толпой теснился народ, разодетый по-праздничному.

Впереди гордо выступали рудокопы и соледобытчики во главе с зальцмейстером на коне под богато шитой попоной. Был он человек собой важный, высоколобый, с большим мечом на боку и в широкополой шляпе с пером. За ним ехал его сын Рохус. Пока мы собирались и строились перед воротами, я успел внимательно рассмотреть его. По-моему, это дерзкий и своенравный юноша. Из-под шапки, надетой набекрень, он бросал плотоядные взоры на женщин и дев. А на нас, монахов, посматривал с презрением. Боюсь, что он плохой христианин. Но вот красавца такого я еще никогда в жизни не видел: высокий, стройный, как молодая сосна, глаза светло-карие и золотистые кудри.

Зальцмейстер в здешних краях — лицо такое же влиятельное, как и наш настоятель. Его назначает сам герцог и облачает властью во всех делах. Ему принадлежит даже право миловать и казнить тех, кто обвиняется в убийстве или иных ужасных преступлениях. Но Господь, по счастью, одарил его умеренностью и здравомыслием.

Шествие двинулось через деревню в долину и спустилось ко входу в большую соляную шахту. Здесь был установлен алтарь, и наш настоятель отслужил торжественную мессу, а все люди, сколько их собралось, стояли на коленях. Я заметил, что зальцмейстер и его сын очень неохотно преклонили колени и головы, и это наблюдение огорчило меня. Когда служба кончилась, шествие потянулось на гору, которую здесь называют Кальвария, она возвышается над монастырем, и с нее открывается широкий вид на лежащие внизу земли. Здесь настоятель воздел кверху святое распятие, дабы изгнать нечистых духов, таящихся среди круч, а также прочитал молитвы и провозгласил проклятие демонам, обитающим в долинах. Трезвонили колокола, вознося хвалу Богу, казалось, небесное пение разносится по округе. И во всем такая чистота, такое благолепие.

Я поискал взглядом, здесь ли дитя палача? Но ее нигде не было видно, и я не знал, радоваться ли тому, что она сейчас недоступна для оскорблений от участвующих в шествии, или же огорчаться, что не могу черпать духовную силу от лицезрения ее небесной красоты.

После службы был пир. На лугу в тени деревьев стояли столы, и за этими столами все, духовные лица и миряне, сам преподобный настоятель и великий зальцмейстер, ели пищу, которую готовили и подносили им юноши. Они развели большие костры из сосновых и кленовых поленьев, клали на уголья огромные куски мяса на деревянных вертелах и переворачивали, пока не запекутся, а тогда раскладывали по столам. Кроме того, варили в больших котлах форель и карпов. Пшеничные хлеба лежали в громадных корзинах, что же до питья, то уж в нем-то и подавно не было недостатка, так как зальцмейстер и настоятель, оба поставили по бочке пива. Пузатые бочки лежали на боку на дощатых подставках под древним дубом. Молодые прислужники и люди зальцмейстера наполняли кружки пивом соледобытчиков, а монастырское наливали сам брат келарь и кое-кто из монахов помоложе. К чести Святого Франциска должен заметить здесь, что бочка церковников намного превосходила размерами ту, которую поставил зальцмейстер.

Для настоятеля и святых отцов стол был отдельный, как и для зальцмейстера с его приближенными. Настоятель и зальцмейстер восседали в креслах, установленных на красивых коврах, и сверху их заслоняли от солнца льняные балдахины. На пиру было немало рыцарей, прибывших из своих отдаленных замков для участия в празднике, и с ними красавицы жены и дочери. Я помогал прислуживать за столом. Разносил блюда, наполнял кубки и мог наблюдать, какой прекрасный аппетит у здешней публики и как по вкусу ей коричневый горький напиток. И еще я видел, как любовно поглядывал на дам сын зальцмейстера, и это меня очень возмущало, так как не мог же он жениться на всех, тем более что иные были уже замужем.

Музыка у нас тоже была. Вовсю играли деревенские парни, которые в свободные от работ минуты навострились в игре на разных инструментах. Как же гудели и взвизгивали их свирели и дудки, как прыгали по струнам и пиликали скрипичные смычки! Не сомневаюсь, что музыка была отменно хороша, да только Небесам угодно было лишить меня музыкального слуха.

Уверен, что наш Святой Патрон радовался, глядя на то, как столь большое сборище людей напивается и наедается до отвала. Сколько же они поглощали. Боже правый! Просто нечеловеческие количества пищи! Но это еще что! А сколько пили! Право, я думаю, если бы каждый житель здешних гор привез с собой по бочке, и тогда бы они были осушены, все до одной. Но женщинам, похоже, пиво не нравилось, а девушкам — в особенности. По местному обычаю, парень, прежде чем выпить, передавал свой кубок одной из девушек, а она, чуть пригубив, морщилась и отворачивалась. Я плохо знаком с женским нравом и не могу с уверенностью утверждать на этом основании, что столь же воздержанны они и в других отношениях.

После пира парни затеяли игры, в которых выказывали свою ловкость и силу. Святой Франциск! Какие у них мощные руки, ноги, шеи! Как они прыгали, как боролись между собой! Ну прямо медвежьи бои! От одного этого вида меня охватывал страх. Мне казалось, что они вот-вот раздавят друг друга. Но девушки наблюдали за игрищами спокойно, без страха и волнения, то радуясь, то прыская со смеху. Дивно мне было также слышать, какие голоса у молодых горцев: запрокинет он голову да как загогочет, и эхо отдастся от горных склонов и загудит в теснинах, словно вырвалось из глоток тысячи демонов.

Первым изо всех неизменно оказывался сын зальцмейстера. Он прыгал как олень, дрался как бес и ревел как дикий бык. Он был настоящий король молодых горцев. Я видел, что многие из них завидуют его силе и красоте и втайне ненавидят его; но обходились они с ним почтительно. Глаз нельзя было отвести, когда он изгибал стройный стан в прыжке или в беге, когда, стоя в окружении других, вскидывал голову, точно настороженный олень, и глаза его сверкали, щеки рдели, густые кудри золотились. Прискорбно, что гордыня и страсть нашли приют в таком прекрасном теле, созданном, казалось бы, для прославления своего Создателя.

К вечеру настоятель, зальцмейстер, преподобные отцы и гости из наиболее именитых уехали восвояси, оставив молодежь пить и танцевать. Мне долг велел задержаться и помочь брату келарю разливать из большой бочки пиво для разгулявшейся публики. Молодой Рохус тоже остался. Не знаю уж, как это случилось, но вдруг вижу, он стоит передо мной. Вид надменный, взгляд недобрый.

— Это ты, — спрашивает, — тот самый монах, что оскорбил давеча весь приход?

Я осведомился кротко — хотя под монашеской рясой и ощутил греховный гнев:

— О чем это ты?

— Будто не знаешь! — проговорил он высокомерно. — Запомни, что я тебе скажу. Если ты еще будешь водиться с той девчонкой, я тебя так проучу, что ты не скоро забудешь мой урок. Вы, монахи, склонны выдавать свою дерзость за добродетель. Знаю я вас, меня не проведешь. Учти это, молодой рясоносец, юное лицо и большие глаза под капюшоном не послужат тебе защитой.

И повернувшись ко мне спиной, удалился. Но я слышал в сгустившейся темноте среди криков и песен его звучный голос. Меня очень встревожило, что этому наглецу приглянулась миловидная дочь палача. Уж, конечно, его интерес к ней был бесчестным, иначе бы он не разозлился на меня за то, что я был к ней добр, а, наоборот, поблагодарил бы. Мне стало страшно за бедное дитя, и я снова поклялся перед Святым нашим Патроном, что буду неустанно оберегать и защищать ее, ведь недаром же он совершил для меня чудо, заронив мне в душу восторженную к ней жалость. Подвигнутый этим дивным чувством, могу ли я не выполнить возложенного на меня долга и не спасти твою душу и тело, о Бенедикта?