"Тетрадь третья" - читать интересную книгу автора (Цветаева Марина)РЫЖАЯ БУМАЖНАЯ (ПРАХ!) ЗАПИСНАЯ КНИЖКАлета 1928 г. — Понтайяк — еле-заметные записи — относятся к 10-тым стрlt;аницамgt; этой книжки. Муру 3 г., нескlt;олькоgt; месяцев Мур — о здешней собаке: — Она хвостом хвастается. — Я пью ветер. — Почему грустно? У него есть собака другая же! — Потому что оно мокрое — хочет высушиться! (о море) Мои строки: В дни, когда выли и голодали — Ты во мне пел и цвел. (как будто бы — Ю. Зlt;авадскийgt;,[150] в Рlt;оссииgt;. Но — почему?) Мур — о Белоснежке: — Она была солдат. (Сейчас связь утрачена, м. б. восстановлю.) первяк (паровичок — местного поездка) безносатый Строки: Не полюбленное мною Заново — в который раз? (о море) …Нá море ты поедешь к женщине, которая тебя будет меньше любить, чем я. (На море — не поехал совсем: был сбит и убит метро на станции Пастёр, В Париже, 2 lt;фраза не оконченаgt;[151] Мурина песня (венчальная) Будет венчаться моя собака — хриплая, Будет венчаться моя собака — хриплая, Але подарки растут на батюшкиной голове. Батюшки, помилуй! Как я Вас люблю! Все пошли в церковь, Мура пошел один, Совершенно один: Мама — не пошла, Папа — не пошла, Мама — больная, Папа — больная, Аля — больная, — Батюшки, помилуй! Я стариков не люблю, Как я их не люблю! Как я их не люблю! Barnrn венчается с Мумсом, Лелик венчается с Черепахой… Я, рассказываю: — И вот — идет Медведь! А навстречу Медведю — сначала папа, за папой мама, за мамой Наталья Матвеевна, за Н. М. — Аля, за Алей — Блако, за Блако — Мисс, за Мисс — Мумс, за Мумсом — Barnrn… а за всеми — ты. — Слава Богу, что не перед! (4-го августа 1928 г.) Я: — Я бы хотела жить в том месте, которое я вижу в первый раз, а не в том, в котором я живу, когда живу. Мур — 17-го августа 1928 г. — Занозы — мухи заносят? — Что пчелки варят? Мед — медвежатам? (Отрывок моего письма к Н. П. Гlt;ронскомуgt; — м. б. есть где-нб. в цельном виде, среди писем. Это — карандашом, в записную книжку, на берегу.) …Жить и спать под одним кровом мы уже, конечно, никогда не будем. Что я хотела от этого лета? Иллюзии непрерывности, чтобы ты не приходил и уходил, а — был. …Сосны колют меня в сердце всеми иглами. …Я еще не плáчу, но скоро буду. После письма надела твои бусы — в первый раз за всё лето — висели на иконке. Чтобы тебя не заела совесть, нужно поступlt;ать?gt; по чести (помнишь — мой вечный припев — и твои — мне — стихи). Ты просто предпочел бóльшую боль — меньшей: боль отца по уходящей — моей по тебе, неприехавшему. (Уход больше чем неприезд, не говоря уже о 25-ти годах — и ни одном дне совместной жизни.) …Любуюсь на твой поступок — как если бы ты был мой сын, так же сторонне — счастливо. Мур — 8-го — Не выгонять мою кошку! Никогда! Запрещаю! — Мур, ты наглый стал в день отъезда! — Я не наглый, а храбрый! (Это последняя Понтайякская запись, следующая уже в Мёдоне — м. б. тоже существует в письмах.) — Вы знаете, я сразу поцеловала Ваше письмо, как тогда — руку — в ответ (на ответ «не совсем чужая» — скромность этого ответа: «не совсем чужая» — Ваша — мне!). Подумать не успев. Думаю, что целование руки у меня польское, мужско-польское (а не женско-сербское, где все целуют — даже на улице). Целует руку во мне умиление и восторг. Итак, письмо поцеловала, как руку. Я была залита восхищением. Так нужно писать — и прозу и стихи, так нужно глядеть и понимать — входы и выходы. Вы предельно-зорки: я, действительно, шагнув — отступаю перед тьмой — даже если она белый день: перед тьмой всего, что не я, перед всем не-мною, ожидая, чтобы оно меня окончательно пригласило, ввело — за руку. Я отступаю так же, как тьма, в которую мы выходим. Не отступаю — чуть подаюсь. Шаг назад — после стольких вперед — мой вечный шаг назад! А выхожу я — опять правы! — как слепой, даже не тычась, покорно ожидая, что — выведут. Не выхожу, а — стою. Мое дело — войти, ваше — вывести. Наблюдение об уверенности шагов к Вашей двери — простите за слово! — гениально, ибо, клянусь Вам, идя — сама подумала: — Так сюда иду — в первый раз. А вчера вошла как тень — дверь была открыта — всем, значит и мне. А Вы хотите, чтобы я пришла к Вам — потом, — если уйду раньше Вас — или будете бояться? — Как мне хорошо с Вами, легко с Вами, просто с Вами, чисто с Вами — как Вы всегда делаете что нужно, как нужно. Никогда до встречи с Вами я не думала, что могу быть счастлива в любви: для меня люблю всегда означало больно, когда боль переходила меру — уходила любовь. Мне пару найти трудно — не потому что я пишу стихи, а потому что я задумана без пары, состояние парой для меня противоестественно: кто-то здесь лишний, чаще — я, — в состоянии одинокости: молитвы — или мысли — двух воздетых рук и одного лба… Но дело даже не в боли, а в несвойственности для меня взаимной любви, кlt;оторgt;ую я всегда чувствовала тупиком: точно двое друг в друга уперлись — и всё стоит. Тем, что Вы любовь чувствуете не чувством, а средой благоприятной для (всякого величия!), Вы ее приобщили к таким большим вещам, как ночь, как война, вывели ее из тупика самости, из смертных — в бессмертные! Вы знаете много больше, чем еще можете сказать. Соскучилась по Вас у себя — даже на моем тычке и юрý. А знаете — как Вы входите? Стук — открываю — кто-то стоит, с видом явно не при чем, точно и не собирается войти, явно «не я стучал», совершенно самостоятельно от двери. (Может — ветер, может — я.) Мне всегда хочется сказать: — ннну? У Вас при входе — сопротивление. — Возьму да не войду. — Вы необычно-долго (т. е. ровно на 5 секlt;ундgt; дольше чем другие) не входите. — Нынче и завтра свободна до позднего вечера — и никто не ждет — Вы ждете, а я не приду — ибо во всех подобных делах безнадежно-воспитана, ибо нельзя — тем более что никто не запрещает! — ходить каждый день, злоупотребляя расположением матери и широкостью взглядов — отца. Ах, шапка-невидимка! Ковер-самолет! Кто-то взял у нас и осень. (Ни разу не были в мёдонском лесу и только раз — вчера — в парке.) А что зимой будем делать? (Здесь кончаются выписки из желтой бумlt;ажнойgt; праховой записнlt;ойgt; книжки конца лета 1928 г. в Понтайяке и первых дней осени 1928 г. в Мёдоне.) |
|
|