"Богиня парка (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петрушевская Людмила)

Федор Кузьмич

Вот у отца есть взрослая дочь, женщина с задатками проститутки, и что делать. Причем все это заложено в анамнезе, в истории, так сказать, болезни (ибо каждая индивидуальность — это диагноз), в анамнезе, то есть в истории ее матери, умершей довольно рано после тяжелой и продолжительной болезни и (дословно), завещавшей дочери — жить, жить и жить. Не пропуская ни ночи, и все равно каким путем, понятно?

Остался еще и этот самый несчастный вдовец, муж умершей и отец этой потенциальной проститутки, скорбное существо, он в курсе причин болезни своей жены и в полном сознании вины, поскольку ему не раз говорилось ежедневно, еженощно в постели, что же ты, что же ты, не можешь ты, что ли. Я же погибаю (а он отмахивался, жил в свое удовольствие, пил с друзьями, грубил, даже имел кого-то на работе в быстром варианте, приходил домой налегке).

В сущности, он не поверил в то, что жена умерла из-за него, кто бы поверил, а если бы вообще ему пришлось, допустим, уехать в дальнюю командировку, как он стремился оформиться, чтобы заработать за границей — что, жена не стала бы ждать? А как в войну вообще жены? Моряков и рыбаков жены вообще всегда? Ты (он повторял еще живой жене в ответ на призывы) хочешь как твоя мать?

Ее мать (т. е. ему теща), действительно, была женщиной пьющей, и всегда при своей холостой одинокой жизни гуляла, с внучкой не помогала, а дочери своей вколачивала в голову, что вредно для здоровья спать одной, так со смехом говорила, и получила свое, нашли на газовой плите со включенной горелкой, кто-то ее взгромоздил, ужас.

Что же, судьба, так сказать, убитой проститутки и основание для укоров и попреков со стороны этого мужа дочери (чей анамнез, т. е. историю, мы в начале рассматривали), т. е. (голос мужа вдали, в прежнем времени) хочешь как она жить, да? Хочешь как она проституткой быть? Такая же ты, да? (дальше идут определения).

Выстраивалась целая цепочка — убитая проститутка бабка (гуляла как хотела и подначивала дочь, говоря ей, что вредно спать одной), затем умершая мать (не гуляла, а попрекала и плакала, осталась верна мужу и умерла проклиная его, от тяжелой продолжительной болезни в полном сознании, что это из-за того что муж с ней не жил).

Теперь их прямой потомок, дочь, знающая всю предысторию женщин семьи, и ее отец, несчастный вдовец, все время на глазах, а лучше бы его не видать, отец, который нежно любит свою дочь, пьет, прозябает в одиночестве и при каждом своем праздничном визите в дом любимой дочери (день рождения внуков, Новый год и день рождения умершей жены) он наезжает на зятя и в слезах повторяет ему, что надо жить с женой все время, вот я не жил и остался один.

В пьяном виде он даже настежь открывает душу и заявляет, что виноват, что сам с собой дрочил в ванной.

Кому охота слушать эти дела, дочь трясет головой, зажмуривается, но отец хочет все вывалить из души, его гнетет вина, он исповедуется за столом при всех.

Зять вообще по жизни тяжелый, молчит, почти что не пьет, с ним ночку не посидишь, приходится при всех за столом.

Затем этот вдовец отец заявляет, что уходит пешком, как старец Федор Кузьмич, по святым местам навсегда, хочет посмотреть родину, Россию, хочется ночевать по людям, оборваться, жить как птица небесная, наниматься колоть дрова или носить сено. Так он восклицает в пьяном состоянии и убирается от стола прочь, на улицу, к себе домой, где он живет одиноко.

Дочь к нему не ходит или ходит очень редко, когда отец стонет, что у него радикулит и некому хлеба принести.

У него, у отца, комната матери закрыта, спальня, священный очаг супружеской жизни, все там заросло пухом пыли, кровать, где умирала жена, и ее зеркала, шкафы, платья, чемоданы и туфли, бусы, бижутерия, губная помада, белье в ящиках, перчатки, духи, гардины, кружева, целая тумба лекарств, устоявшийся запах, там и слезы.

Дочь ничего не взяла, а вдовец никого из бабья не впустил выносить вещи. Тоже как бы он тронулся, создал крепость, музей, молельню. Сам спит в большой комнате на диване, накрываясь чем раньше, одеялком, а простынями не пользуется, поскольку все выносилось.

Книги стоят на полу, телевизор работает без изображения. Жизнь ушла из отца, из этой квартиры. Больше не с кем жить, не с кем спорить.

Отец говорит дочери странные слова, что опираться можно только на то, что сопротивляется (чья-то, видимо, мудрость). И пока она была жива, я жил вопреки ей, мне доставляло удовольствие все делать ей наоборот, злорадствовать, предлагать ей даже морковь вместо себя. А она плакала, кричала.

— Этого забыть нельзя, — повторял он дочери, — и ты живи с мужем и заставляй его, иначе умрешь, у вас порода такая — проститутская, вам нужно, я понял! Я все понял! Я скоро уйду в Россию, ты сдашь эту квартиру, и у тебя будут деньги, и ты сможешь нанять себе человека, поняла? Вы все из рода проституток, вам нужно, поняла?

Дочь молчит, она девушка странная, с отцом ни слова, слушает и все. Только глаза как-то набухают, как будто она обижена чем-то и сдерживает слезы. А когда человек плачет? Когда ему жалко себя.

— Тебе жалко себя, — говорит полупьяный отец. — А меня не жалко? Хлеба нет у меня, ты себя жалеешь, а меня нет, правильно, я уйду. Неужели я для тебя не сделаю такой простой вещи?

Дочь идет вон и по всему видно что начинает надеяться и нервничать в точности как ее мать, то есть при каждом телефонном звонке отца она, по-видимому, ждет, когда же он скажет, что уходит в родину, когда же он оставит ей ключи, чтобы начать как-то действовать.

Отец звонит и предлагает дочери план, что когда он уйдет в Россию, надо будет начать делать ремонт. Такую квартиру сдавать нельзя. В ванной и уборной все течет, в кухне потолок обваливается, да. Дочь мекает, бекает, ничего не отвечает. Отец в недоумении. Хочет она или не хочет, чтобы он ушел? На работе его низвели до сторожа, зарплату он проживает сразу, затем сидит на голодном пайке, пытается продавать книги. Техническая литература никому не нужна, собрания сочинений тоже. Собирает бутылки, но это копейки. У дочери он деньги просит, да как же не просить, если вот-вот он отдаст ей все, все это свое, огромное богатство: тысячи и тысячи долларов!

Тут еще его настигает известие, что дочь оформляет на себя половину его квартиры как наследство от матери. Через полгода после катастрофы. Так, оказывается, следует делать по закону. А о живом человеке никто и не думает!

Так что ей теперь нужны документы, дочь приходит с мужем, с молчаливым как бревно, толстым парнем. Он у нее дурак-инженер.

Так. Они ввалились, открыв своим ключом чужую не свою квартиру, и прямиком идут в материну комнату, ищут что-то и спрашивают отца, он же кипятится, ставит чайник, на грязном столике у него хлеб недельной давности, кинулся мыть чашки — роняет, что-то разбилось там у него: готовит угощение.

Но слаб, плачет, вот не могу я, сами себе готовьте. И тут ему объясняют, зачем вообще это все, почему пришли — дочь талдычит своим замороженным голосом, зять вообще при том тупо молчит: папа, где квитанция на оплату квартиры. Где документы. А вдовец не знает, он не брал бумажки там. Он не платил еще, только за телефон.

То есть выясняется, что пять месяцев не плочено, с момента смерти хозяйки!

— Я после смерти не платил, — оправдывается отец, — после смерти ничего. Не могу.

Они двое ворочают какие-то глыбы в комнате матери и тещи, ищут.

— А что, зачем? — бестолково пищит отец. — Не ходите туда, я не ходил.

Что-то они нашли, но недовольны. Ходят по квартире, глядят на потолки, на окна. Цветы материны засохли. Общее безобразие видит теперь и вдовец. Стесняется, гонит гостей.

— Ты, — говорит он раздраженно, — пользуйся морковкой, если он у тебя раздолбай не может.

Они топчутся, как слоны, в прихожей. Дочь забирает и материны ключи из ее сумочки, сумочку оставляет под зеркалом, как всегда оставляла мать.

Отец понимает это так, что она боится, как бы он не привел бабу и не дал бы ей эти ключи.

— Я в магазине предложил одной, пойдешь со мной за шестьсот?

Она говорит пойду.

Дочь, наконец, обрадовала, что оформляет наследство. Большую комнату берет на себя.

— Зачем, дура, я же ухожу в Россию, все, все тебе, все вам остается, — кричит отец. — Зачем это?

— Ну, вот — отвечает дочь. — Вот в этом и дело.

Они уходят, а на кухне чайник пускает клубы пара, немытый чайник на грязной плите. Вдовец давно не пил чай, не ел горячего, стирать он не умеет, готовить не любит.

У него накопилось много о чем поговорить с дочерью, в частности, что все это выдумки жены, что она умерла из-за него, из-за недостатка в половой жизни. Он догадался! Поиски врага, вот это что! То есть ошибочна была та мысль, что смерть имеет причину, а она причины не имеет, мало ли старых дев доживает до глубокой старости, и вообще это все придумано им же самим когда-то, что теща у него была проститутка и жена такая же, ей надо, ха-ха-ха, ее надо возбуждать, и дочь не хуже, пошла в эту породу, начала гулять в 14 лет.

Это все он сам произносил вслух, как бы насмехаясь над их породой и в свое утешение, будучи домашним философом, и сам внушил жене и дочери, что они проститутки и им надо, а жена умерла тогда, когда ей было предписано природой, или надо было все время рожать. Но и рожающие умирают.

Он хватается за телефон и звонит дочери, чтобы доложить ей все свои мысли, но к телефону никто не подходит, внук в садике, эти двое разъехались по рабочим местам. Они-то приезжали по делу. Так бы они не приехали.

Значит, у него отбирают комнату!

Эта мысль доходит до вдовца во всей своей силе, опрокидывает его и прижимает к дивану. Надо собираться и уходить. Собрать что-то. Но нет сил, нет никакой возможности, никакой.

Кем это сказано, что в жизнь, в сущности, всегда бывает проиграна. Но вот если уйти, то это будет добрая воля, это и есть акт свободы, встать и бросить все, уйти.

Кто сам ушел, того не выгонят. Кто все оставил, того не обворуют. Кто покинул, того не бросили. Кто жертва, тот не убийца, все! Вы убийцы двое. Меня когда найдут… В снегу. А, нашел чем их пугать, своей смертью. Они не испугаются!

Успокоенный вдовец достает атлас мира, открывает там крошечную карту России и опять обдумывает маршрут. Ему представляется зимняя дорога, снега, деревни с теплыми избами, одинокие хозяйки, которым надо наколоть дров и принести воды, они накормят и нальют стакан, и бросят телогрейку у печки, ночуй.

Что еще нужно одинокой душе? Брошенной своим же дитем! — так думает лежа будущий Федор Кузьмич. — Я покажу, я еще покажу.