"Измененное время (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петрушевская Людмила)

Работа

Итак, что делать с сумасшедшей, с отбросом человечества, а она себя таковым не считает, это во-первых. Во-вторых, она уверена, что ей должны помочь, а на самом деле помочь ей некому, так получилось, знакомые люди ее избегают, а из родных, которые обычно и берут на себя это тяжелейшее бремя, у нее осталась только пожилая сестра, обремененная своей семьей. Той, которая психически больна, сестра логически объяснить ничего не может, доказать ничего не удается, переменить ситуацию нельзя, поэтому старшая только злится и уходит, уходит, уходит.

Зовут недееспособную Элла.

Она, кстати, очень и очень сохранна, то есть удивительно хорошенькая и молоденькая женщина с ярко-белыми волосами непонятного генезиса (происхождения): то ли она умеет их так красить, что других примеров такого гениального колера никто не припомнит, то ли она совершенно седая с юности. Скорее всего, второе.

При этом у нее золотистая мордочка, черные глазки-бровки, фигурка точеная, в старые времена говорили «фигурка фордиком» — т. е. задний бампер выпячен, но и радиатор тоже, а в целом держится прямо как струна.

Чудные ножки всегда на высоченных каблуках, платьица-юбочки как влитые. Короче, создана для любви, поклонения, удивления, для нежных слов.

Вопрос снимается сразу, как только она на эти слова откликается.

После первых пяти минут флирта дамочка поднимает неуклонный вопрос о том, как ей устроиться на работу.

И затем идет этот нудный процесс — она донимает флиртующего мужчину серьезными звонками и беседами на свиданиях, она говорит «я хочу быть понятой в смысле устройства на работу», после чего приводит доказательства совершенно нелепые, все более нелогичные, сбивается, повторяется, совсем уже несет чепуху.

А при этом нечего есть, квартиру продала и купила комнату, теперь на очереди мебель. Есть надо! И многое другое требуется.

Она, видимо, не знает, что можно быть содержанкой с такими данными и плевать с высокой колокольни на трудности жизни. Или тут все гораздо серьезней — быть любовницей она уже не способна, никто не хочет (после первых пяти минут разговора) терпеть и тем более любить психически больную, хотя и аккуратненькую, хорошенькую, совершенно седую.

И она уже не может никого терпеть рядом с собой, у нее любовь там, по месту прежней работы.

Всей душой она рвется на эту работу, туда, откуда ее выгнали, хочет теперь доказать, что с ней несправедливо поступили.

Это и есть причина ее помешательства. Случай нередкий. Не она одна такая, многие теряют разум, потеряв работу.

Самое главное — там, на работе, вот эта самая любовь ее жизни, незнакомый человек со святым именем Алеша.

Но Эллу больше туда не пускают, элементарно не выписывают пропуска. С ней сотрудница бюро пропусков не разговаривает вообще, только шипит.

Этому предшествовала история.

Вся катавасия произошла по вздорности ее характера.

Ибо, отметим, пройдя через испытания, вызванные не чем иным, как их внешним видом, многие очаровательные молодые женщины приобретают дурной, скандальный, неуступчивый нрав.

Все знают, что они вечно воюют с попавшими в плен самцами или ищут, как хищники, пропавшую жертву, роют землю, бегают по следам, а как завидят, то и стремятся сожрать. Заставляют разводиться семейных, солидных людей, вынуждают трясти мошной, доставать для своей красотки хорошую работу, допустим, в кино или на телевидении.

Наша же прелестная особа со своими снежно-белыми волосами пригрелась где-то в глухих местах одной из государственных радиопрограмм и таскала в клювике информашки, причем работала на одного и того же редактора, толстого неряшливого дяденьку с толстым носом и ртом.

Дядька-редактор, в свою очередь, сам оказался не промах (и никогда им не был, судя по биографии, то есть сменил много мест и всегда что-нибудь было не так, он жаловался), и тут же принудил красотку к сожительству, буквально в своей рабочей комнатушке, в неописуемой обстановке; но и этого мало, в день гонорара она должна была ему отстегивать половину денег!

Он объяснял ей это грубо и неохотно, что специально завышает гонорар вдвое, а ей-то не все ли равно, получает она столько, сколько получала бы просто так, или получает ту же сумму в результате деления суммы пополам. Он-де тоже должен делиться, его и взяли на работу с этим условием, сам ходил полгода как нищий, просился, да мы уже касались этой темы. Называется «откат». Вот теперь будешь знать.

И он совал ей ладонь между колен.

То, что он был безработным, она не проверяла, так поверила. Но тут произошла некоторая закавыка, а именно наша Элла, седая девушка, красотка с точеной талией, вдруг познакомилась с Алиной, хрупкой брюнеткой, тоже на положении нештатного автора при том же дяденьке.

Обе пичужки как-то побратались в очереди у кассы, то есть разговорились на стояка, когда кассирша вдруг удалилась.

И глупая и вздорная Элла, которая всюду подозревала обман, не верила никому, тут захотела выяснить, правильно ли ей платят за заметки.

И опрометчиво решила спросить, сколько дяденька выписывает Алине гонорара за штуку.

Для этого Элла-беленькая подождала Алину-черненькую у зеркала в туалете, попудрилась подольше — и обе, цокая на своих копытцах и щебеча о пустяках, покатились к метро, вызывая приязненные мужские взгляды.

Но! Нельзя угнетенному консультироваться по профсоюзным вопросам с таким же угнетенным и узнавать, например, что другому рабу платят больше, а нам меньше.

Это опасно, это чревато такими дурными последствиями, что и вообразить их невозможно в мирную минуту обмена информацией. Смерть, смерть, безумие, голод маячат за такими сведениями.

И вот чем обернулась безобидная на первый взгляд, недальновидная попытка добиться справедливости, попытка пичужки склюнуть еще одна зернышко: бунтом!

Потому что такая стачка, смычка и сходка с братом по труду и выяснение, кому сколько платят, именно к тому и ведет, а что идет за бунтом?

А вот что, буквально.

После того как Элла-беленькая узнала, что Алина-черненькая за заметку получает ровно столько же (но целиком), то есть все дяденькины песни о вдвое завышенном гонораре это ложь и воровство, она взбеленилась буквально. Горе и бешенство по совокупности затмили ее маленький разум. Грабят! Мало того что распинают каждый раз в этой комнатушке и грязный, потный и толстый урод требует своего, — но еще и бесстыдно воруют из кармана!

Элла не спала ночь. Новые ощущения, свирепая обида, жажда мести одолевали бедную красотку. Даже когда ее изнасиловали после уроков, она не так страдала — там было потемнение сознания, травма головы, отупение, детская больница, беспрерывный плач матери, родители перевели ее в другую школу, отец вскоре умер… Да мало ли несчастий перетерпевает бедная девочка, рожденная слишком женственной для этого мира.

Теперь из нее вырастал борец.

Наутро она позвонила своему редактору и потребовала в категорической форме встречи.

— А это еще зачем? На какой предмет?

— На предмет сам знаешь какой, скажу в глаза!

— Беременна? Не от меня, не от меня! (Мерзкое хихиканье в трубку.)

— Да? А наоборот, не беспокойся, дурак, это насчет гонорара!

Толстый урод понял опасность, стал отнекиваться, кричал, что занят, положил трубку, затем вообще трусливо перестал подходить к телефону.

Элла металась. Урод к тому же предупредил секретаршу, чтобы она не выписывала новый декадный пропуск! Он, возможно, объяснил ситуацию так, что эта внештатная тетка хочет его женить на себе!

Секретарша поэтому говорила с Эллой насмешливо и презрительно. И не соединяла ни в какую с главным редактором. То уехал, то совещание, то его не будет неделю, он в командировке.

Что же. Элла, взвинченная, оскорбленная теперь и этой новой подлостью (точно урод что-то рассказал о событиях в комнатушке), дошла до последней степени и два дня сочиняла заявление главному редактору.

Дело шло туго, путались падежи, никак не получалось сформулировать обвинение, сопоставить сексуальные домогательства и вы-мо-гательства денег, что шло за чем и как все началось.

И невыпи-сыва-ние пропуска! И не-отве-ча-ние по телефону!

Сильно билось сердце. Пересыхало во рту, движения были какие-то неловкие. Роняла, разбила вазочку, несколько раз теряла ручку. Ничего не ела.

Потом она все подготовила, конверт с обращением, оделась красиво и встала у центрального подъезда, прямо в дверях, около одиннадцати. Тут как по расписанию прибыла машина главного.

Главный был абсолютно не в курсе событий, и он, как всегда, увидев эту хорошенькую блондинку на каблучках, заулыбался и протянул руку для приветствия.

Вместо пожатия он ощутил у себя в ладони крепко вложенное письмо. Вот так финт!

Он, видимо, прочел его, это послание, написанное огненными знаками. Тем более он должен был обратить внимание на слова «Копия в прокуратуру».

Т.е. хорошенькая явно знала свое дело и свои права и готовилась разослать письма повсюду.

Так. Толстого урода погнали.

Но и Элле больше никто не выписал пропуска на радио.

Может быть, в других местах, где эту историю не знали, она бы и пристроилась, но у нее, как у очаровательной особы, ход был только один — через знакомства с мужским полом. А на это она уже почему-то была неспособна. Отвергала все домогательства, все предложения. Упорно стремилась к знакомому подъезду.

Дело еще было в том, что Элла плохо писала свои заметки. Толстый урод, проклиная все на свете, перекатывал ее опусы заново, от начала до конца. Он был умный и образованный грязный скот.

Далее информашки отдавались на перевод, и в таком виде программы транслировались на беззащитные зарубежные страны, куда достигали радиоволны этого государственного вещания. В основном они шли на Африку, хотя никто никогда не контролировал, что там дудят в микрофоны африканские дикторы (они же и переводчики), может, вообще они посылают приветы родне, как уже неоднократно случалось в этом глухом углу мира радио.

Так что стиль и грамотность Эллы значения никакого иметь не могли.

Но теперь уже никто бедную Эллу в тот рай не пускал.

А она просилась, приходила, звонила. Топталась на каблучках у окошка бюро пропусков, трезвонила по внутреннему телефону. Приставала к знакомым сотрудникам, всегда опрятная, хорошо одетая, с идеально белой гривой волос, накрашенная.

Что-то у нее в головке варилось, какая-то новая безумная каша, и наконец один прошедший мимо новый сотрудник радио все-таки ей признался на бегу в любви.

Она с ним побеседовала.

Она, лежа одна, без еды, в своей комнате, все слышала его шаги вокруг.

Он, он не решается войти, дурачок, иди же!

Собственно, что было — действительно этот Алексей, из новеньких, ничего не подозревающий, остановился, когда она чуть ли не на грудь к нему кинулась у входа, беззащитная, маленькая, и он благосклонно выслушал ее просьбу и обещал выписать пропуск, когда поднимется к себе. Она протянула ему руку, он задержал ее в своей теплой широкой ладони.

— Мое имя Элла, а ваше? — спросила она.

У него было такое доброе лицо! Он смотрел на нее с невыразимой лаской! Он ушел, сказав святые, нежные слова: «А меня зовут Алексей».

Исчез.

Она крикнула вслед:

— Очень приятно!

И осталась ждать его до конца рабочего дня.

Давно закрылось бюро пропусков, все разбежались.

Но он не вышел.

Существовал еще один вход, боковой, может быть, надо было встать там.

Элла, лежа ночью голодная, четко слышала его шаги. Она их узнала — он ведь открыл дверь (где раздобыл ключ? Молодец!). Боже, Боже мой. Алеша!

Но толчется в прихожей, не решается.

— Войдите! — вскрикивала она. — Ну же! Я лежу! Я вас не укушу, не бойтесь! Алексей божий человек! Иди ко мне! Как я вас ждала!

Так это все и началось.

А вошедшая старшая сестра, узнав сюжет, начала громко ее разубеждать, уверять, распахивать дверь в коридор и на лестницу, да так и ушла, раздосадованная, чуть не плача. Да нет, зарыдала она, скрывая слезы. Оставив еду на столе и в холодильнике.

Что с ней делать, с испорченным человеческим материалом — хрупнул сучок, сломалась веточка, покосилось и все дерево, теперь ждать.

Ждать, когда оставят всех в покое эти ищущие, жадные глаза, эти протянутые руки. Когда закроется голодный рот, лопочущий все одно и то же: «Работа, работа, моя работа».