"Прихоти фортуны" - читать интересную книгу автора (Стоун Джулия)ГЛАВА 3– А я вам говорю, ее непременно сожгут. Ведьма, она ведьма и есть, – говорил мясник, здоровенный краснолицый детина с закатанными рукавами рубахи. – Мне доподлинно известно, что сам епископ говорил, будто Сатон отреклась от бога, оскверняла христианские святыни, а, совершая молитву, страшно бранилась. У меня и то язык не повернется повторить такое. – Ну уж у тебя и не повернется, – с сомнением сказал крестьянин. Его шляпа с петушиным пером лежала на столе, в руке он держал стакан с вином. – А я тебе говорю, не повернется, – обратил мясник красные глаза к крестьянину. Тот только усмехнулся тонкими побелевшими губами. – Да ладно, Пьер, – примирительно проворковал субтильный старичок с кожей, напоминавшей серый пергамент. – Мы все тебя слушаем. Если уж взялся рассказывать, так рассказывай, не томи. – Ну, так вот. Призывая святую Троицу, ведьма говорила: «Тьфу! Тьфу! Во веки веков! Аминь!» Компания ахнула. Старичок покачал головой. – Да-а-а, история… – Но это еще не все. – Пьер со значением поднял палец. – Эта Сатон выдергивала из изгороди кол и летала на нем по воздуху. А еще, бывало, оседлает борова… – Свят, свят… Сидящие за столом осенили себя крестным знамением. – Святые апостолы! – Мерзости такие к ночи! Тьфу! – А не хочешь, не слушай. – Я вот другое думаю, почтенные, – сказал крестьянин. – Тут колдовством и не пахнет. Мясник Пьер фыркнул, недовольный тем, что его перебили. – Так я, по-твоему, враль что ли? – Он подбоченился. Под рубахой вздулись тугие бугры мускулов. – Говори прямо, стручок, ну! Пьер Пэррис заврался, а? Каково? Его оппонент коротко вскинул холодные голубые глаза, и тут же снова уставился в стакан. – Да нет, – отозвался он, болезненно кривя губы. – Я этого не говорил. Но ведь Сатон не созналась. – Ха-ха-ха! Сознается! Держи карман! Неужто думаешь, что ведьма себя оговаривать станет? – По каноническому праву, не признавшие своей вины, не должны быть наказаны. – Тысяча чертей! Признается, куда ей деваться. – И все же, я не думаю, что она ведьма. Тут может быть совсем, совсем другое, – задумчиво протянул крестьянин. – А я голову прозакладываю, что она ведьма, и сожгут ее как ведьму! – Мясник горячился; его широкая физиономия раскраснелась сверх всякой меры. – Э, да что с тобой говорить! У тебя, видать, ум так же короток, как язык у говоруна. При последних словах раздался дружный хохот. Крестьянин обиженно засопел. Головы повернулись к румяному малому с длинными соломенными локонами, который на протяжении всего разговора только отхлебывал из стакана и пучил глаза. При виде общего внимания к своей персоне, он заулыбался и кивнул с такой готовностью, что не только голова, но плечи и спина произвели гибкое, ныряющее движение. – Горазды же вы гоготать, – сказал рассудительный крестьянин. – А ну как здесь не колдовство, а ересь. Помните, как она кричала на Гнилом пруду, никто, мол, не спасется! То-то. А. если она из катаров, почтенные? Дело-то посерьезней выходит, а? Компания всколыхнулась, стали горячо обсуждать новую версию. Пьер Пэррис, стремительно терявший рейтинг, горячился и ерошил волосы. – Катары, жулики, ведьмы – один черт! Их водой не разольешь, – крикнул он в сердцах. – Ученье катаров в чем состоит? – вполголоса рассуждал крестьянин. – А в том, что они признают владычество сатаны, а в своих нечестивых проповедях отрицают церковь. Каково? Все вокруг, и даже тело, создано дьяволом, чтобы завладеть душой. То-то. Еще они говорят, что католическая церковь – сама орудие дьявола, а святыни ее – мерзость. – Срань господня! – взревел мясник. – Да ты, приятель, заврался, как я погляжу. А вот возьмем тебя сейчас за хомут, отволочем к господину кюре! Крестьянин примирительно вскинул руки. – Это абсолютно лишнее, Пьер! Я всего лишь напомнил, чему учили эти нечестивцы добрых христиан. Нам с тобой этого знать не полагается. Ты, конечно, сильнее, что и говорить. Лучше ни о чем не рассуждать. Да, да. С этой минуты я нем, как рыба. Ведьма так ведьма, мне какая корысть. – Он пожал плечами и потянулся за кувшином. – Нетушки, Жан, – сказал молодой рыбак. – Нам вот, например, с Говоруном охота знать про еретиков. Немой закивал и смущенно улыбнулся. Рыбак, похлопав его по плечу, продолжал: – Матушка моя, царство ей небесное, еще сызмальства стращала меня катарами. Это все равно, что сатаной. Спрашиваю, бывало, кто такие, только крестится, толку не добьешься. Потом мне один францисканский монах, по правде сказать, и сам мастак по части всякой ереси, объяснил, что к чему. Помянул я матушку добрым словом. По мне, так лучше держаться от этого подальше. – Еретики, они и есть еретики. Христопродавцы. Какой тебе еще толк нужен? – сказал старик. – Оно и дураку понятно, что еретики, дед! – рассердился вдруг рыбак. – Но придумать такое, что церковь наша – орудие дьявола! Говорят, они и не люди вовсе… Говорят, будто они сыны сатаны и вступают в связь со своими матерями, а незаконнорожденных перебрасывают из рук в руки, пока те не испускают последний вздох. А потом… – Эх-хе-хе, ну и сказочник ты, Поль, – сказал старик. – А что? – А то. Бабьи басни повторяешь и радуешься… Мы вот лучше Жана послушаем. – А как же мой обет молчания? – сказал крестьянин, набивая рот ливерной колбасой. – Нарушай смело, – заявил старик и приосанился. – Ну ладно, значит так. В нашем благословенном Провансе катаров этих… – Чтоб им святой Павел шею свернул! – в сердцах выпалил мясник. Все посмотрели на него, тот только махнул рукой. – Хм… В Провансе их была тьма. Папа Иннокентий Третий собрал войско, и рыцари двинулись на Прованс под королевскими и папскими штандартами. Война длилась двадцать лет. – Как же, как же, ~ поддакнул старик. – Мой родитель ходил в наемниках. Это уж потом остепенился, поселился в Провансе, на матушке, опять же, женился. – Прекрасный Прованс превратился в руины, погрузился в нищету и мрак. Альбигойцы были повержены. Нетерпеливый Поль присвистнул. – Так когда это было! – Давно, мой мальчик, – ответил Жан. – А только кострищами нет-нет да и потянет – ересь неискоренима. Она как плесень расцветает, стоит ненадолго о ней забыть. – И то верно, – крякнул мясник. – Давай дальше. – Потом Григорий Девятый послал войско доминиканцев для борьбы с ересью. Всем известна непримиримость монахов. Кострища опять запылали, братья, а? – Стой, стой! Это ты к чему? – А к тому. – Жан понизил голос. – Что, может, и теперь также? Кого мы видели нынче на Гнилом пруду? Хм… – Ого. – Вот тебе и «ого»… – А я говорю, что все чепуха и враки, – вскинулся мясник. – Ведьма она, и творила малефиций. Если б не ее колдовство, разве поплыла бы она? – Верно, верно, хе-хе-хе. Вода ее не приняла. – Так я о чем и говорю! Грозилась еще назвать кого-то, видать, из своей секты. Или не слыхали? – Да слыхали, слыхали… Во все время разговора в слабо освещенной харчевне, укрывшись за очагом, стояла Жанна. Не зная зачем, она прислушивалась к беседе мужчин. В очаге трепетало пламя, оранжевые пятна дрожали на лицах, шевелились гигантские тени. Прошедший день заронил в душу прекрасной нимфы незнакомое чувство. Ощущение угрозы – вот что это было. – Где этот чертов горбун? – прорычал Пэррис. – Он крутится перед носом только когда в нем нет нужды. Все кувшины пусты! Где Гийом, чтоб ему ни дна ни покрышки! – Пьер, ты орешь, как Голиаф, даже оторопь берет, – сказал старичок и вытер слезящиеся глаза. – Еще не так заору! Я научу этих свиней хорошему отношению с гостями. – Месье Пьер! Успокойтесь! Гийом занят во дворе, колет дрова. Я немедленно принесу вам вина, – зазвенел голосок, и будто по волшебству появилась Жанна, кажущаяся в полусвете совсем девочкой. Мужчины повернулись навстречу чудному видению. Лица у всех были красные. Что и говорить, ужинали они давно. Но теперь они расплылись в улыбках, глаза стали подобны маслинам. Даже старый шампиньон Мишель крякнул и подкрутил мокрый ус. Пьер Пэррис сделал руками такой жест, будто хотел обнять весь мир. Спокойный Жан спокойно, с легкой ироничной улыбкой на бледных губах, взирал на девушку, зато Говорун и бойкий Поль просто таяли и растекались от нежности. – Прекрасная дочь Франции! Ты расцветаешь на глазах, – воскликнул мясник. – Невозможно отвести от тебя глаз, Жанна. Я бы с радостью уделил тебе немного времени… Тут он услыхал, что Говорун глухо заворчал, а Поль грохнул стаканом и сердито икнул. «Ну нет, – решил мясник, – с этой парочкой лучше не связываться». – Если бы не важность нашей беседы, – закончил он. – Давайте ваши кувшины, господа, – сказала Жанна. Ее проводили влюбленными взглядами. Бочка в кухне, как на грех, оказалась пуста, и девушке пришлось спускаться в погреб. Она накинула платок и отодвинула засов на маленькой тяжелой двери. Дунуло холодом и сыростью, мрак мгновенно впитал упавшие капли света. Масетт, орудуя у очага, даже не обернулась. Восемь скользких ступенек, ведущих вниз; башмачки глухо стукнули о земляной пол. Жанна поморгала. Глаза постепенно привыкли к темноте. В этом тартаре всегда было холодно, пахло древесиной, вздымались штабеля бочек. Занятая привычным делом, девушка отгоняла мысли об отвратительном событии на Гнилом пруду. Но тут же на смену пришла иная картина, не менее отталкивающая. Жанна, поминутно спотыкаясь, идет в направлении деревни. Шуршат отмирающие травы; вот перед лицом закачались мирты и олеандры. Кое-где на ветвях еще лежит бисер ночной влаги. Сзади слышится гул моря. Об одном воспоминании об утопленных на Гнилом пруду впечатлительную Жанну знобит. Эх, не нужно было этого видеть. А все – злобная юродивая! Она не в себе, это точно. Нужно обходить ее стороной. Вдруг Жанна остановилась как вкопанная. Из влажных зарослей кустарника на нее взирала физиономия Клодины. Глаза широко открыты, волосы свисают на лоб. Жанна подняла руку для крестного знамения. Внезапно кусты пришли в движение, и сумасшедшая выкатилась навстречу девушке. Подбоченившись, она остановилась недалеко от своей добычи. На голову юродивая напялила венок из стеблей и древесных листьев и походила на отшельницу. Да, собственно, отшельницей она и была. – Клодина! Что ты делаешь здесь? – Ничего. – Ты шпионишь за мной? Юродивая молча и недоверчиво покосилась на прекрасную нимфу. – Чего ты хочешь? Говори, ну! Ты ходишь, как тень. Или, думаешь, я не вижу? Не тут-то было, я давно приметила тебя. – Глаза Жанны загорелись, лицо пылало. Клодина фыркнула. – Я порхала по папоротникам и рододендронам, – зашептала она. – Поднималась в луга, что лежат среди скал и снегов. Хе-хе-хе. Это было хорошо, красиво. Клодина мечтательно улыбнулась и замурлыкала колыбельную. Эту песню пела Лора Грандье маленьким Клоду и Жанне. Девушка отшатнулась. – Вот что, Клодина, стой здесь хоть до посинения, а я ухожу, – решительно сказала она. – Нет, нет, постой! – Клодина сделала умоляющий жест. – Постой. Если бы… не ты, все было бы… по-другому. – Не знаю, что ты там бормочешь… – Я знаю, – резко сказала женщина. – Я знаю, и поэтому буду судить тебя. – Да ты не в себе! – Тихо, – Клодина поморщилась. – Не кричи так. Я была красивее тебя, Грандье. Хе-хе-хе. И меня совратили. Я была невинна, а он… прекрасен, как альпийский бог. Все было так хорошо. Я понесла. Но он не мог быть мне мужем. Тон Клодины изменился, и сама женщина преобразилась. Жанна удивилась такой перемене, а когда догадалась заглянуть в глаза, увидела, что в них нет и следа безумия. Перед Жанной стоял зверь, с остановившимися желтыми глазами. Девушка незаметно отодвинулась и оглянулась по сторонам. Клодина, казалось, не замечала ее маневров. С надменной улыбкой женщина глядела на юное, испуганное создание. – О чем ты говоришь? – А ты не догадываешься? – Нет. Дай мне пройти. – Мне нужна ты Грандье, ты останешься здесь. Слишком долго я скрывала это от всех. Для тебя берегу правду, мотылек. – Ну уж нет. Я не хочу чужих тайн. – Эта тайна станет твоей. Он бросил меня. Сделал так, как было удобно ему. А я носила ребенка. Это была девочка, слышишь, Грандье! Я читала заклинание, чтобы родить себе девочку. Неужели она ни разу не посетила тебя в снах? Не приходила плакать, а? Скажи. – Оставь меня, сатана! Что тебе нужно? – Ты, Грандье. Моя девочка не родилась, зато вскоре появилась ты. На тебе ее кровь. – Да как ты смеешь! Ты и впрямь сумасшедшая. – Ты все еще не догадываешься, кто совратил бедную Клодину? – Это был мой отец… – Да… – Женщина взялась за сердце. – Твой отец… – Из-за этого ты ненавидишь меня? Отец не женился на тебе. Не потому ли, что уже был женат? И ты это знала! – Замолчи! Помни, Грандье, я обрушу на тебя кары небесные. Она хихикнула и запела: Девушка побледнела. – В своем ли ты уме, Клодина? – сказала она. – Нет-нет, Клодина не дура. Клодина чует нечистого. У тебя на лице кровь и юбка вся покраснела от крови. Хе-хе-хе… Женщина закружилась и нырнула в кусты. Жанна поднесла руку к лицу. Что-то теплое сползло на губы. Кровь. Эти странные кровотечения стали повториться. Когда-то давно так уже было. Потом прекратилось. Жанна запрокинула голову. Небо было все то же, холодного стального цвета. Где-то далеко над бухтой за синими спинами скал металась стая птиц. – Стриж, – прошептала Жанна. Она опустила голову и скользнула взглядом по юбке. Снять немедленно эту проклятую тряпку! Вскрикнув, Жанна бросилась домой. – «Совершенных» уже поди не осталось. Всех поубивали, – услышала Жанна от самых дверей дребезжащий голос Мишеля. – Да будь эта Сатон хоть из катаров, хоть ведьма – один черт! Сожгут ее, и все дела, – горланил мясник и страшно вращал глазами. Сейчас он был похож на дикого быка. Жанна проворно скользнула к компании и поставила на стол тяжелые влажные кувшины. Девушку встретили одобрительным гулом, а Поль успел поймать ее руку и коснулся губами пальцев. Нимфа застенчиво улыбнулась. – Жанна, душа моя! Ты чертовски красива. Чтоб мне пропасть, если я видел девушку прекраснее, чем ты! – провозгласил Пьер Пэррис, наполняя стакан. – Старый жирный боров, погоди у меня, – пробормотал Поль, довольно отчетливо. Пожалуй, угрозу услыхали все, кроме самого любвеобильного мясника, который запел скабрезные лионские куплеты и после очередного глотка стал похож на раскаленную печь. Рассудительный крестьянин метнул быстрый взгляд на рыбака. – Однако, Поль, обильные возлияния лишают тебя выдержки. – Он наклонился к молодому человеку и негромко сказал. – Никогда не разбрасывайся подобными фразами при свидетелях. – Право, Жан, я… – Месье, это совершенно ни к чему. Поль, ничего не случилось, ты видишь, – вмешалась Жанна, и без того расстроенная тяжелым днем. – Я ухожу, месье. Вон вернулся Гийом. Доброй ночи. – Я уделаю этого мерзавца, – зашипел рыбак, проводив долгим взглядом предмет раздора. – Вот увидишь, я его уделаю за милую душу. – А я говорю, остынь. – Жан положил руку на плечо молодого человека. – Пошли отсюда. Все это порядком надоело. Пусть Пьер и этот старый гриб Мишель горланят здесь хоть до утра. – Он покачал головой. – Жуткие пьяницы. Трое мужчин поднялись из-за стола и двинулись к выходу. |
||
|