"Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)" - читать интересную книгу автора (Ванейгем Рауль)

8 глава «Обмен и дар»

Аристократия и пролетариат понимают человеческие отношения в соответствии с моделью дара, хотя пролетариат стоит выше феодального дара. Буржуазия, или классобмена, является рычагом, благодаря которому путём долгой революции может быть свергнут и преодолён феодальный проект (1). — История является постоянным преобразованием естественного отчуждения в социальное отчуждение, и с другой стороны усилением борьбы, которая растворит её и покончит с отчуждением. Историческая борьба против естественного отчуждения преобразует его в социальное отчуждение, но движение исторического разотчуждения в свою очередь атакует социальное отчуждение и обличает её магический фундамент. Эта магия имеет отношение к частной собственности. Она выражается в жертвоприношении. Жертвоприношение это архаичная форма обмена. Крайняя количественость обменов сводит человека до чистого предмета. На этой нулевой точке может родиться новый тип человеческих отношений без обмена и без жертв (2).

Буржуазия гарантирует временное и мало чем славное междуцарствие между священной иерархией феодалов и анархическим порядком будущих бесклассовых обществ. Вместе с ней, ничейная земля обмена становится необитаемой областью, отделяющей старое нездоровое удовольствие принесения в дар себя, которому предавались аристократы от удовольствия дарить из любви к себе, которое мало—помалу открывают для себя новые поколения пролетариата.

Дашь—на—дашь — это любимый избыток капитализма и его антагонистичных продолжателей. СССР «предлагает» свои больницы и своих техников, как США «предлагают» свои инвестиции и услуги доброй воли, как супермаркеты «предлагают» свои конфетки—сюрпризы.

Остаётся тот факт, что смысл дара искоренён из нашей ментальности, чувств и действий. Можно вспомнить Бретона и его друзей, предлагавших по розе каждой симпатичной прохожей на бульваре Пуасоньер и немедленно вызывавших подозрительность и враждебность публики.

Разложение человеческих отношений обменом и торговлей явно связано с существованием буржуазии. Упорство обмена в той части мира, где, говорят, было реализовано общество без классов, доказывает, что тень буржуазии продолжает править под красным стягом. Везде, где живёт промышленное население, удовольствие дарить слишком ясно очерчивает границу между миром расчёта и миором изобилия, празднества. Этот способ дарить не имеет абсолютно ничего общего с таким престижем, который практиковала аристократия, неизлечимая пленница понятия жертвоприношения. Воистину, пролетариат осуществляет проект человеческого изобилия, проект полной жизни. Это проект, который аристократии удалось завершить только до своей самой роскошной ошибки. Признаем тем не менее, что подобное будущее стало возможным для пролетариата благодаря историческому присутствию буржуазии, и её предприимчивости. Разве не из—за технического прогресса и развития производительных сил развитых капитализмом пролетариат может реализовать, путём научно разработанного проекта новое общество, мечты о равенстве, утопии о всемогуществе, волю к жизни без мёртвого времени? Сегодня всё подтверждает миссию, или лучше, исторический шанс пролетариата: уничтожение феодализма в его преодолении. И он сделает это, сбросив буржуазию, обречённую представлять, в развитии человека, лишь переходный период, но переходный период без которого невозможно представить себе преодоление феодального проекта, необходимый этап, создающий незаменимый рычаг без которого унитарная власть никогда не сможет быть сброшена; и в первую очередь без которого, она не сможет быть преобразованной и исправленной в соответствии с проектом полноценного человека. Унитарная власть уже была, как это доказывает изобретение Бога, миром для полноценного человека, для полноценного человека, стоящего на голове. Оставалось только перевернуть его.

Не существует возможного освобождения по эту сторону экономики; в царстве экономики существует лишь гипотетическая экономика выживания. Под давлением двух этих истин буржуазия толкает человечество к преодолению экономики, по ту сторону истории. Предложив технологию к услугам новой поэзии, буржуазия осуществляет лишь малое из своих благодеяний. Никогда буржуазия не будет такой великой как в тот день когда она исчезнет.

Обмен связан с выживанием первобытных орд, так же как и с частной собственностью; оба факта создают постулат на котором строится история человечества вплоть до наших дней.

Формирование охотничьих угодий, наделяя первых людей растущим чувством защищённости от враждебной природы, создало основы для общественной организации, у которой мы до сих пор находимся в плену[3]. Единство первобытного человека с природой в сущности покоилось на магии. Человек реально отделяется от природы преобразовывая её и профанизируя её священный характер при помощи технологии. Но использование технологии подчиняется общественной организации. Общество рождается вместе с орудием труда. Более того, организация является первой последовательной техникой борьбы с природой. Общественная организация — иерархизированная, поскольку она основана на частной собственности — мало помалу уничтожает магическую связь существующую между человеком и природой, но она в свою очередь сама заряжается магией, создавая мифическое единство между собой и людьми скопированное с их участия в таинстве природы. Связанная с доисторическим человеком «естественными» отношениями, она медленно растворяет эту связь, которая определяет и ограничивает её. История с этой точки зрения, является лишь преобразованием естественного отчуждения в социальное отчуждение: раз—отчуждение становится социальным отчуждением, освободительное движение тормозится до тех пор пока, спровоцированная этим торможением, воля к человеческому освобождению не бросится прямо на весь ансамбль парализующих механизмов, то есть на общественную организацию, основанную на частной собственности. Именно это разотчуждающее движение откроет историю, реализует её в новых способах жить.

Фактически, восхождение буржуазии к власти объявляет победу человека над силами природы. Вместе с тем, иерархическая общественная организация, рождённая из потребностей борьбы против голода, болезни, неудобств…, теряет своё оправдание и не может не взять на себя ответственность за недомогание промышленных цивилизаций. Люди сегодня обвиняют в своей нищете больше не враждебность природы, но тиранию определённой общественной формы, абсолютно неприспособленной и устаревшей. Уничтожая магическую власть феодалов, буржуазия вынесла приговор магии иерархической власти. Пролетариат осуществит этот приговор. То, что буржуазия начала посредством истории будет достигнуто вопреки её узкому представлению об истории. И всё же именно историческая борьба, борьба классов реализует историю.

Иерархический принцип — это магический принцип, который сопротивлялся человеческому освобождению и исторической борьбе людей за свою свободу. Ни одна революция, с этих пор, не будет достойной своего имени, если она не будет подразумевать радикального уничтожения любой иерархии.

В тот момент, когда члены орды определяют границы охотничьего угодья, в тот момент, когда они объявляют его своей частной собственностью, они сталкиваются с враждебностью, которая является уже не враждебностью диких зверей, климата, негостеприимных областей, болезни, но враждебностью человеческих групп, исключенных из пользования охотничьим угодьем. Гений человека помог ему избежать альтернативы животного царства: уничтожить соперничающую группу или быть уничтоженным ей. Пакт, контракт, обмен являются основой возможности существования первобытных общин. Выживание кланов, предшествующих сельскохозяйственным обществам и наследующих ордам т. н. «собирательного» периода, обязательно упирается в тройной обмен: обмен женщинами, обмен пищей, обмен кровью. Будучи наделённой магической ментальностью, эта операция предполагает высший порядок, хозяина обменов, силы, расположенной вне и над сторонами вступающими в договор. Рождение богов связано с двойным рождением священного мифа и иерархической власти.

Обмен далёк от соответствия равной выгоде обоих кланов. Разве не производятся все действия ради того, чтобы обеспечить нейтральность исключенных, одновременно не давая им доступа к охотничьему угодью. Тактика совершенствуется на стадии сельскохозяйственных обществ. Будучи арендаторами до того, как они стали рабами, исключенные входят в группу владельцев, не в качестве собственников, но в качестве их деградированного отражения (знаменитый миф о первородном грехе), как посредники между землёй и её владельцами. Как произошло подчинение исключенных? Из—за последовательного давления, осуществляемого мифом, скрывающим — не по умышленной воле хозяев, поскольку это подразумевало бы в них рациональность, которая была им ещё чужда — хитрость обмена, неравномерность жертв приносимых двумя сторонами. Для собственнника исключенные реально жертвуют важной частью своей жизни: они принимают его власть и трудятся на него. Для угнетённых, господин мифически жертвует свою власть и свои права собственника: он готов платить за общее благополучие своего народа. Бог является гарантом обмена и стражем мифа. Он наказывает нарушителей контракта и воздаёт тем, кто соблюдает его властью: мифической властью тем, кто жертвует ей в реальности и реальной властью тем, кто жертвует ей мифически. (Исторические и мифологические факты подтверждают, что хозяева в своих жертвах мифическому принципу могли идти даже на смерть). Уплата цены за отчуждение, которое он навязал другим укрепляла божественный характер повелителя. Но слишком быстро, как кажется, публичная смерть повелителя или его заместителя, освобождала его от такой сомнительной торговли. Бог христиан делегируя на землю своего сына, дал поколениям правителей модель, равнения на которую им было достаточно для того, чтобы засвидетельствовать истинность своих жертв.

Жертвоприношение — это архаичная форма обмена. Оно осуществляло магический, не—количественный, иррациональный обмен. Оно господствовало над человеческими отношениями, включая коммерческие отношения, до тех пор пока коммерческий капитализм и его деньги—как—мера—всех—вещей не принимают такое распространение в рабских, феодальных и буржуазных мирах, что экономика начинает представать как отдельная область, сфера отдельная от жизни. Феодальный дар начинает принимать черты обмена с появлением монеты. Дар—жертва, обряд, эта игра обмена по таким правилам, при которых зарабатывает тот кто теряет, причём размер жертвы увеличивает вес престижа — абсолютно не находит себе места в рационализированной бартерной экономике. Изгнанный из сфер, над которыми господствуют экономические императивы, он остаётся воплощённым в таких ценностях, как гостеприимство, дружба и любовь, официально обречённых на исчезновение в той мере, в какой диктатура количественного обмена (рыночной стоимости) колонизирует повседневную жизнь и преобразует её в рынок.

Торговый капитализм и промышленный капитализм усилили количественное измерение в обмене. Феодальный дар был рационализирован в соответствии с жёсткой моделью коммерческого обмена. Игра с обменом перестала быть игрой, став расчётом. В римском обещании прирезать петуха для богов в обмен на удачную поездку преобладала игривость. Неравенство обмениваемых материй обходилось без торговой мерки. Понятно, что в эпоху, в которой Фуке должен был разрушить себя лишь бы ещё ярче сиять в глазах современников и Луи существовала поэзия, которой больше не знает наше время, привыкшее принимать за модель человеческих отношений обмен 12.80 франков на 750–граммовое филе.

В итоге человечество пришло к количественному измерению жертвоприношений, к их рационализации, их взвешиванию и торгам ими на бирже. Но чем стала магия жертвоприношения в царстве рыночных ценностей? И что стало с магией власти, со священным ужасом, который заставляет образцового работника уважительно приветствовать своё начальство?

В обществе, в котором количество приспособлений и идеологий передаёт количество потребляемой, воспринимаемой, истощённой власти, магические отношения испаряются, оставляя иерархическую власть в центре борьбы. Падение последнего священного бастиона станет концом одного из миров или концом мира. Нужно действовать так, чтобы свалить его до того, как он увлечёт за собой человечество.

Будучи в жёсткой зависимости от количественного измерения (из—за денег, затем из—за количества власти, которое можно измерить в «социометрических единицах власти»), обмен загрязняет собой все человеческие отношения, все чувства, все мысли. Везде, где господствует он, остаётся лишь присутствие вещей; мир людей—предметов в расписаниях кибернетической власти; мир опредмечивания. Но с другой стороны, существует также шанс радикально перестроить наш образ жизни и мышления. Нулевая точка, на которой всё может начаться по настоящему.

Феодальная ментальность казалось рассматривала дар как отказ от обмена свысока, проявляя волю к отрицанию взаимозаменяемости. Этот отказ шёл рука об руку с презрением к деньгам и общей мере. Конечно, жертвоприношение исключало чистый дар, но часто настолько большой была империя игры, благодарности, человечности, что бесчеловечность, религия, серьёзность могли выдавать себя за аксессуары таких занятий, как война, любовь, дружба, услуги гостеприимства.

Отдавая в дар самих себя, аристократы объединили свою власть с тотальностью космических сил и заодно с этим претендовали на контроль над тотальностью, освящённой мифом. Обменяв бытие на обладание, буржуазная власть утратила мифическое единство бытия и мира; и тотальность распалась на мелкие фрагменты. Полурациональный обмен в производстве подотчётно приравнивает созидательность, сведённую к рабочей силе, к её почасовой зарплате. Полурациональный обмен в потреблении подотчётно приравнивает прожитое потребление (жизнь сведённая к потребительской деятельности) к сумме власти, указывающей положение потребителя в иерархической таблице. За жертвоприношением повелителя следует последнее жертвоприношение, жертвоприношение специалиста. Для того, чтобы потреблять, специалист заставляет других потреблять по кибернетической программе, в которой гиперрацинальность обмена упразднит жертвоприношение. А заодно и человека! Если чистый обмен регулирует в течение одного дня образы жизни граждан—роботов кибернетической организации, жертвоприношение прекратит существование. Для того, чтобы подчиняться, вещам не нужны причины и объяснения. Жертвоприношение исключено из программы машин, как и из антагонистичного проекта, проекта полноценного человека.

Раздробленность человеческих ценностей под влиянием механизмов обмена ведёт к раздробленности самого обмена. Недостаточность аристократического дара ведёт к построению новых человеческих отношений а основе чистого дара. Мы должны вновь открыть удовольствие дарить; дарить от изобилия. Какие прекрасные ритуалы без торговли рано или поздно увидит общество благополучия, рано или поздно, когда изобилие молодых поколений откроет для себя чистый дар! (Всё более и более распространяющаяся среди молодых страсть к воровству книг, манто, дамских сумочек, оружия и ювелирных изделий ради простого удовольствия предлагать их в подарок указывает нам на волю к жизни, которая таится в обществе потребления).

В сфабрикованных потребностях скрыта единая потребность в новом образе жизни. Искусство, эта экономика прожитых моментов, уже поглощено деловым рынком. Желания и мечты работают на маркетинг. Повседневная жизнь распалась на серию взаимозаменяемых моментов подобно приспособлениям, соответствующим ей (миксер, хай—фай, противозачаточные, эйфориметры, снотворные). Повсюду равные частички кружатся в равномерном свете власти. Равенство, справедливость. Обмен ничем, ограничениями и запретами. В мёртвом времени ничто не движется.

Надо будет начать с феодального несовершенства, но не для его усовершенствования, а для его преодоления. Нам надо будет начать с гармонии единого общества освобождая его от призраков божества и священной иерархии. Новая невинность не так уж далека от суда божьего и его суждений; неравенство по происхождению ближе, чем буржуазное равенство, к равенству свободных и неотделимых друг от друга личностей. Ограничивающий стиль аристократии не является ничем иным как грубым эскизом будущего великого стиля властелинов без рабов. Но только этот мир между стилем жизни и способом выживания, опустошает так много современных жизней