"Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)" - читать интересную книгу автора (Ванейгем Рауль)

13 глава «Отчуждение»

Основа социальной организации, частная собственность отчуждает людей от самих себя и друг от друга. Единый искусственный рай стремится к преодолению этого отчуждения с большим или меньшим успехом усваивая безвременно разбитые грёзы о единстве. Тщетно. — От удовольствия созидания к удовольствию разрушения, нет иных колебаний, кроме тех, что уничтожают власть.

Люди живут отчуждённые друг от друга, отчуждённые от того, чем они являются в других, отчуждённые от самих себя. История человечества является историей фундаментального отчуждения, провоцирующего и обусловливающего все остальные: социального различия между хозяевами и рабами. Посредством истории, люди стремятся присоединиться друг к другу и достичь единства. Классовая борьба является лишь одной стадией, хотя и решительной, в борьбе за целостность человека.

Точно так же, как у господствующего класса есть лучшие в мире причины отрицать наличие классовой борьбы, история отчуждения не может не смешиваться с историей его симуляции. Но подобная затенённость происходит не столько из умышленной воли, сколько из долгой, неуверенной борьбы, в которой стремление к единству чаще всего заканчивается тем, что обращается в свою противоположность. То, что не подавляет отчуждение радикально, усиливает его. В своём восхождении к власти, буржуазия бросила более живой свет на то, что так сильно разделяет людей, она распространила осознание социального характера и материальности отчуждения.

Что такое Бог? Гарант и квинтэссенция мифа, оправдывающего господство человека над человеком. У этого отвратительного изобретения нет других оправданий. По мере того, как миф, разлагаясь, проходит стадию спектакля, Великий Внешний Объект, как говорил Лотреамон, разбивается вдребезги, сносимый ветром социальной атомизации, деградирует в Бога для интимного использования, в нечто вроде мази от венерических заболеваний.

Во время наиболее сильного кризиса, открытого концом философии и античного мира, гений христианства подчиняет видоизменение мифической системы одному фундаментальному принципу: троичности. Что означает догма о трёх личностях одного Бога, из—за которой пролилось столько чернил и крови?

Душой, человек принадлежит Богу, телом — преходящей власти, духом — себе самому; его спасение заключается в его душе, его свобода — в его духе, его земная жизнь — в его теле. Душа заключает в себе тело и дух, без неё они — ничто. Разве не обнаружим мы, если рассмотрим его внимательнее, союз хозяина и раба в принципе человека, как божественного создания? Раб — это тело, рабочая сила, принадлежащая сеньору; хозяином здесь является дух, правящий телом, придавая ему частичку своей высшей сущности. Раб следовательно приносит в жертву своё тело власти господина, в то время как господин приносит свой дух в жертву общине рабов (король на службе у народа, де Голль на службе у Франции, омовение ног Церковью…). Первый предлагает свою земную жизнь, в обмен он получает ощущение свободы, в том смысле, что дух его господина вселяется в него. Мистифицированное сознание — это сознание мифа. Второй в идеале предлагает свою власть господина всей той общине, которой он правит; он топит отчуждение тела в более утончённом отчуждении духа, он экономит на дозе насилия, необходимой для поддержания рабства. В своём духе, раб отождествляет, или по крайней мере может отождествить себя, с господином, которому он отдаёт свою жизненную силу, но с кем может отождествить себя господин? Не с рабами, постольку, поскольку они являются его вещами, или телами, принадлежащими ему; скорее с рабами постольку, поскольку они являются эманациями самого духа господства, высшего повелителя. Так как отдельный повелитель приносит себя в жертву на духовном уровне, он должен найти в последовательности мифа соответствие своему жертвоприношению, идею господства в себе, которую он разделяет и которой подчиняется. Именно поэтому случайно сложившийся класс господ создал Бога, перед которым он духовно встаёт на колени и с которым он отождествляется. Бог превращает мифическое самопожертвование господина в общественное благо, а реальное самопожертвование раба в частную и собственническую власть господина. Бог является принципом всякого подчинения, это ночь, узаконивающая все преступления. Единственное нелегальное преступление — это отказ признать господина. Бог является гармонией лжи; идеальной формой, в которой соединяются добровольное самопожертвование раба (Христос), одобрительное самопожертвование господина (Отец; раб является господским сыном) и их нераздельная связь (Святой Дух). Идеальный человек, божественное создание, единое и мифическое в котором человечество приглашается признать себя реализует ту же троичную модель: тело подчинённое духу, ведущему его к ещё более великой славе души, всё включающий в себя синтез.

Так у нас появляется такой тип отношений, при котором оба термина получают своё значение из абсолютного принципа, измеряют себя во тьме, в недостижимой норме, в неоспоримой трансценденции (Бог, кровь, святость, милость…). В течение веков, бессчётные двойственности закипали, как в хорошем бульоне, на огне мифического единства. Снимая бульон с огня, буржуазия не сохранит для себя ничего кроме ностальгии по уюту единства и серии холодных безвкусных абстракций: тело и дух, бытие и сознание, личность и коллектив, частное и общественное, общее и особенное… Парадоксально, буржуазия, движимая своими классовыми интересами, разрушила единство и его трёхмерную структуру себе во вред. Стремление к единству, настолько умело удовлетворявшееся мифической мыслью единых режимов, далеко от исчезновения по мере того как она исчезает, напротив, она обостряется по мере того, как материальность отчуждения становится доступной для сознания. Обнажая экономико—социальные основы отчуждения, буржуазия изготовляет оружие, которое должно будет положить ему конец. Но конец отчуждения подразумевает конец буржуазии и конец всей иерархической власти. Вот почему все правящие классы или касты оказываются неспособными произвести преобразование феодального единства в единство реальное, в аутентичное социальное участие. Только новый пролетариат обладает миссией отнять третью силу, спонтанную созидательность, поэзию, у двух остальных, для того, чтобы сохранять её живой в повседневной жизни каждого. Переходный период фрагментарной власти окажется лишь бессонницей в период спячки, необходимой нулевой точкой в обращении перспективы вспять, обязательной опорой для ног перед прыжком преодоления.

История показывает то, что против единого принципа велась борьба и то, каким образом проявляется дуалистическая реальность. Выраженная вначале теологическим языком, являющимся официальным языком мифа, эта конфронтация впоследствии выражается языком идеологическим, то есть языком зрелища. Манихейцы, катары, гуситы, кальвинисты… все объединяются в своих заботах с Жаном де Менгом, Ла Боэти или Ванино Ванини. Разве мы не видим, что Декарт размещает душу в шишковидной железе в крайнем случае, когда он не знает, что делать. В то время как на вершине совершенно разумного мира его Бог—канатоходец сохраняет совершенно не поддающееся разумению равновесие, Бог Паскаля прячется, лишая человека и мир поддержки, без которой они опускаются до противостояния друг другу, чтобы о каждом из них можно было вынести суждение лишь по его отношению к другому, чтобы взвесить себя по отношению к ничто.

К концу XVIII° века, раздробленность появилась на всей сцене, фрагментация ускорилась. Открылась эра маленьких людей, конкурирующих друг с другом. Фрагменты человеческих существ абсолютизировались: материя, дух, сознание, действие, универсальное, частное… Какой Бог смог бы вновь собрать этот разбитый фарфор?

Дух господства нашёл себе оправдание в трансценденции. Но невозможно представить себе капиталистического Бога. Господство предполагает троичную систему. Отношения эксплуатации являются дуалистичными. Тем более, что они являются неотделимыми от материальности экономических отношений. В экономике нет таинства; из чудес она сохраняет лишь риск рынка или совершенство программного обеспечения ЭВМ планирования. Рациональный Бог Кальвина намного менее соблазнителен, чем ростовщичество которое он так безнаказанно поощряет. Что же касается Бога анабаптистов из Мюнстера и крестьянских революционеров 1525–го, он уже, в своей архаичной форме, был неукротимым броском масс к обществу целостного человека.

Мистическая власть не так просто преобразилась в рабочее руководство. Сеньор не так просто стал заводским патроном. Подавите таинственное превосходство крови и происхождения, и не останется ничего кроме механизмов эксплуатации, погони за наживой, у которой нет иного оправдания кроме неё самой. Количественная разница в деньгах или власти, а не качественный барьер происхождения, отделяет патрона от рабочего. Одиозный характер эксплуатации заключается в том, что она осуществляется между «равными». Буржуазия оправдывает, — вопреки самой себе, несомненно — все революции. Когда народы перестают сносить насилие, они перестают подчиняться.

Фрагментарная власть фрагментирует существа, которыми она правит, лишь до точки непоследовательности. Одновременно, фрагментируется единая ложь. Смерть Бога вульгаризирует сознание отчуждения. Разве романтическое отчаяние не выражает эту мучительную внутреннюю боль? Разрыв повсюду: в любви, во взгляде, в природе, в мечтах, в реальности… Драма сознания, как говорил Гегель, обладает большим преимуществом перед сознанием драмы. Такое сознание является революционным по Марксу. Когда Петер Шлемиль отправился на поиски собственной тени, чтобы забыть кем он является на самом деле, тенью в поисках собственного тела, это конечно представляло меньшую угрозу для власти. Из—за рефлекса самозащиты, буржуазия «изобрела» единые искусственные небеса, интегрируя с большим или меньшим успехом разочарования и преждевременно разбитые мечты о единстве.

Вдобавок к коллективным мастурбациям: идеологиям, иллюзиям единства, стадной этике, опиуму для народа, существует целая гамма маргинальных продуктов, на границе легального и нелегального: индивидуальная идеология, навязчивые идеи, мономания, единственная, а значит отчуждающая страсть, наркотики и их заменители (алкоголь, иллюзия скорости и быстрых перемен, ощущения, раритеты…). Всё это позволяет полностью потерять себя под видом самореализации, это правда, но разлагающее действие продолжается в первую очередь благодаря фрагментарным привычкам в которых оно зарождается. Страсть к игре перестаёт быть отчуждающей если тот, кто ей занимается ищет игру в целостности жизни: в любви, в мысли, в построении ситуаций. Точно так же страсть к убийству не является больше мономанией, если она объединена с революционным сознанием.

Для власти, опасность единых полумер является таким образом двойной. С одной стороны, они не удовлетворяют, с другой, они опираются на волю к созиданию реального социального единства. Мистически вдохновлённое единство не имеет иной цели кроме Бога; горизонтальный прогресс, в истории, в сторону проблематичного зрелищного единства является бесконечной конечностью. Он вызывает неутолимую жажду абсолюта, но количественное является ограничением само по себе. Безумное стремление не может не обрушиться в качественное, негативным ли образом, или по обретении сознательности, через преобразование негативности в позитивность. Следуя негативным путём, конечно, не достигаешь самого себя, вместо этого устремляешься в саморазрушение. Спровоцированное безумие, наслаждение преступлениями и жестокостью, конвульсивные вспышки извращённости являются дорогами, ведущими к полному, нераскаявшемуся самоуничтожению. Когда человек избирает их, он лишь подчиняется с необычайным усердием гравитационной силе власти, калечащей и разрушительной. Но власть не сможет длиться если не будет тормозить свою силу разложения. Генерал убивает своих солдат лишь до определённой точки. Остаётся лишь узнать дробится ли ничто на капли. Ограниченное удовольствие саморазрушения сильно рискует уничтожить в конечном итоге ограничивающую его власть. Это хорошо видно из событий в Стокгольме и в Уоттсе. Достаточно одного удара кулаком, чтобы удовольствие стало целостным, чтобы негативное насилие высвободило свою позитивность. Я уверен, что нет удовольствия, которое не стремилось бы к полному удовлетворению, во всех сферах, унитарно; думаю, у Гюисмана не хватило чувства юмора, чтобы понять это, когда он торжественно описывал человека с эрекцией как «повстанца».

Высвобождение неограниченного удовольствия является наиболее верным путём к революции повседневной жизни, к построению целостного человека.