"Подростки" - читать интересную книгу автора (Коршунов Михаил Павлович)

Глава V Решка

Ирина была в меховой шапочке и в пальто с маленьким меховым воротничком. Даже когда морозно, она носила длинные серьги. Цвет серег соответствовал цвету французской туши-пленки, которой были покрыты концы век у самых ресниц. Зеленоватая тушь-пленка и зеленоватые серьги. Губы сделаны коричневой жидкой помадой, тоже пленкой и тоже французской. Ирина любила французскую косметику. Если ее нельзя было достать в магазине, покупала с рук, щедро переплачивая, чтобы не лишиться источника «живописи».

Виктор Скудатин сидел угрюмый. В училище давно уже ведутся между сотрудниками разговоры о нем и его жизни. Он знал. От этого не спрячешься сам и Ирину не спрячешь. Необходимо добиться определенности в их отношениях. Пора. Виктор почувствует себя прочнее. Как сказать Ирине? Уже пытался говорить, чуть ли не с первых дней знакомства. Ирина от прямого ответа уходила. Виктор понимал, что если он опять заговорит, да еще здесь, в буфете кинотеатра, где они сейчас сидели, будет глупо, но, кажется, он именно так и сделает.

Секретарь комитета комсомола училища Володя Новиков недавно крутил для друзей кино — собственную свадьбу. Мастера собрались в комнате при актовом зале, где хранятся музыкальные инструменты, и смотрели самодельный узкопленочный фильм. Скудатин, конечно, был на свадьбе. Тогда он еще не познакомился с Ириной. Свадьба была веселая, соблюдались старые русские обычаи. Происходила осенью за городом, в доме у родных невесты. Жених и невеста сидели во главе стола на венских стульях, обмотанных белыми лентами и украшенных бантами. Горлышки кувшинов с брагой и графинов с рябиновой тоже были украшены пышными бантами. Во дворе Володя Новиков соорудил настил из досок, ему помогали все мастера. Скудатин тоже помогал. Потом установили мощные динамики и магнитофон. На эстраде провели вечер: танцевали, пели. В свадьбе принял участие весь поселок — пришли на звуки музыки.

Когда Виктор рассказал Ирине об этой веселой свадьбе, о стульях с белыми лентами, об эстраде, она сказала: «Примитивно, пошло». Отнеслась отрицательно.

Виктор, чтобы как-то начать разговор об их отношениях, заговорил о ПТУ.

— Твои производственные дела, — ответила Ирина.

— Но мои производственные дела связаны с личными.

— Не вижу прямой связи.

— Мои производственные дела связаны именно с тобой. Ты знаешь все подробно.

— Я не все знаю. Я знаю результат.

— Для тебя важен результат?

— Конечно. Я женщина.

— Оставайся ею — выходи за меня замуж.

— Разговор не для буфета в кино.

Виктор смутился. Ирина безошибочно ориентировалась в обстановке, чего не умел делать Виктор.

— Какая разница, где говоришь, — пробормотал Виктор.

Ирина положила ложечку на стол. Она ела пирожное.

— Я еще не разведена с мужем, — вдруг сказала она.

— Когда ты вышла замуж? — ошарашенно спросил он.

— Мне было девятнадцать.

— Кто твой муж?

— Живет в Новосибирске.

Ирина понимала, что факт замужества покончит наконец с темой их разговора не только на сегодня.

Прозвенел звонок. Виктор и Ирина молча встали из-за столика и направились в зал. Виктору показалось, что он и Ирина многоопытные пожилые люди и пришло это чувство к нему от Ирины.

Они нашли свои места, сели. Виктор взглянул на Ирину. Неправда, она была совсем по-девичьи привлекательна: нежный профиль, зеленоватая тень у глаз, слегка раскрытые дыханием губы, зеленоватая длинная серьга над мехом пальто. Только бы не потерять Ирину. Никогда и ни за что!

Ирина почувствовала взгляд Виктора. Виктор ей тоже нравился.

— Я и без того тебе жена, — сказала она Виктору.

В зале погас свет, начался кинофильм.

Ирина сказала это просто, спокойно. Как-то служебно. Чтобы успеть перед тем, как в зале погаснет свет и начнется кинофильм.

«Она мой счастливый выигрыш, — подумал Виктор, — когда совпадают и серия и номер». Теперь бы еще на самом деле выиграть — на этот раз деньги. Много денег, чтобы кошелек, как лопаточник. Деньги нужны ему. Но дважды в жизни такого не бывает, чтобы подряд и серия и номер. Предчувствие недоброго, тревожного поселилось у Виктора в душе. Кажется, его монета упадет на решку, а он загадал на орла.

Скудатин стоял. Ему предложили стул, но он остался стоять. Край воротника рубашки потемнел от пота. Руки Скудатин положил на спинку стула.

За столом директора сидела Адонина, председатель месткома. За длинным столом для заседаний расположились мастера и преподаватели спецпредметов, старший мастер Клименко, заместитель директора по производственному обучению Анциферов, бухгалтер Русанова, библиотекарь Вероника Грибанова. Рядом с Вероникой сидел механик Флягин и заместитель директора по учебно-воспитательной работе Жихарев, которого называли по-старому замполит. Присутствовал и Юрий Матвеевич.

— Не понимаю, как вы могли, Виктор Данилович, — говорит Вероника. Она взволнована, и ей мучительно стыдно за Скудатина. В голосе ее искреннее недоумение. — Почему вы не обратились к Юрию Матвеевичу за официальным разрешением, а поступили так вот… странно…

— Я объяснил письменно на имя директора, — ответил Скудатин. Он повторяет эту фразу не в первый раз.

— Ничего не объяснили, — сказал Юрий Матвеевич. — Написали, что вынуждены были так поступить.

— Вы бы не разрешили совместительство, — сказал Скудатин.

— Не разрешил бы. Мастер производственного обучения не имеет права на совместительство в другом учреждении. Он воспитатель и обязан постоянно быть с ребятами. Неужели мы должны вам об этом напоминать?

Председатель месткома Адонина сказала:

— Скудатин, вы подделали подписи, совершили подлог.

Скудатин молчал. Только в лице его что-то дрогнуло, но тут же он справился с собой. Во всяком случае, внешне.

— Где взяли бланки для справок?

— Я уже отвечал на этот вопрос.

— Не затруднитесь повторить. Может быть, теперь найдете честный ответ.

— Бланки лежали в журнале производственного обучения.

— Допустим. А печать? На бланке, отданном вами в Москабель, стоит печать училища.

— Бланки могли оказаться в журнале. Училище переезжало в новое здание, кто-нибудь их туда сунул, — тихо сказал Клименко.

— Кто? — спросил Анциферов.

— Ну, а печать? — настаивала председатель месткома. — Откуда она появилась на справках? Кто-то при переезде и печать поставил? Заранее? Кто же?

Скудатин:

— Не знаю. Справки были уже с печатями.

— Допустим даже это. А подписи?

— Подписывал я.

— Печати поставили вы, Скудатин. — сказал Юрий Матвеевич. — И справки украли.

Юрию Матвеевичу нелегко было сказать слово «украли», да еще кому — Виктору Скудатину. Вот она, гипотеза, и уже поздно что-либо исправить.

Виктор молчал. Опустил голову, ни на кого не смотрел.

— Судя по вашей объяснительной записке, мы виноваты, что вам не хватало денег. Но вам предлагали совместительство внутри училища. Здесь же, в кабинете, был разговор. Отрицать вряд ли посмеете, — бывший учитель говорил такое своему бывшему ученику!

— Виктор Данилович, не надо, чтобы опять неправду… — попросила Вероника. — От этого больнее и вам и нам. Виктор Данилович, вы меня слышите? Ну пожалуйста…

Молоденькая Вероника пользовалась в училище особой любовью и уважением. Завоевала любовь и уважение в очень тяжелые для библиотеки дни. Произошло это зимой, в феврале, в одну из ночей с субботы на воскресенье: в лаборатории химии, которая расположена над библиотекой, лопнула труба отопления, и когда в понедельник утром открыли дверь библиотеки, то увидели такое, от чего можно было прийти в отчаяние: казалось, восемьдесят пять тысяч томов — учебники, художественная, справочная и методическая литература, — накопленные за многие годы существования училища, погибли навсегда. От горячей воды книги не просто промокли, они разбухли и склеились. Их нельзя было даже сразу вынуть из стеллажей. Вероника схватилась руками за голову и замерла, потрясенная. Как она потом говорила, она даже не смогла крикнуть, позвать кого-нибудь. Ей отказал голос. Зато уже через несколько часов училищные коридоры и многие кабинеты нельзя было узнать: в них на полу сушились книги. Были принесены мощные лампы, электрические отопители, калориферы — у кого что было дома. Книги гладили утюгами через марлю, каждую страничку. Посыпали солью, которая хорошо отбирает влагу. Ребята изготовили в слесарном цехе прессы, на которых уже сухие книги спрессовывали, чтобы они обрели форму.

Месяц и днем и ночью длилась битва за восстановление библиотеки. В битве особенно отличилась группа ЭЛ-16. И вновь почти все восемьдесят пять тысяч томов — на своих местах, только немного подкрашены: полиняли переплеты. Но жизнь книгам возвращена.

Когда на слова Вероники Грибановой «Виктор Данилович, не надо, чтобы опять неправду», Скудатин ответил: «Моя группа лучшая в училище», это была правда.

— Да, конечно, — согласилась Адонина. — У вас Тося Вандышев, Федя Балин, Ефимочкин.

— Виктор Данилович хороший производственник, — опять вмешалась Вероника. — Он хороший. Был… — Она смутилась: «был» или «есть», как теперь говорить?

— Появилась вот у него жена… — сказала бухгалтер Русанова.

— Не имеете права говорить о моей личной жизни! — побледнев, почти выкрикнул Скудатин. — Я протестую! Виноват я, а не моя жена.

— А вы знаете, сколько денег вам было выплачено за прошлый год? Помимо зарплаты? Ксения Борисовна, — обратилась Адонина к бухгалтеру. — Напомните.

— За прошлый год училище заработало на производстве двести тысяч рублей. Из них сорок пять процентов государству, двадцать два — на нужды училища и тридцать три — на вознаграждения мастерам и учащимся. Из этой суммы выплатили Виктору Даниловичу четыре раза по сто пятьдесят рублей вознаграждения.

— Слышите, Скудатин? Помимо зарплаты шестьсот рублей! — Это сказал директор.

Скудатин молчал. Невыносимо слышать, как Юрий Матвеевич называет его по фамилии — холодно, отчужденно.

— Это вам говорят, — не выдержал Флягин. — Мальчиком прикидываетесь, губы дуете. А вас теперь надо гнать в три шеи из вашей лучшей группы.

— Вы как-то уж слишком, — сказала Вероника механику и поправила очки на переносице. Очки были ей великоваты.

— В три шеи! — повторил механик.

— Флягин. — Клименко чуть осуждающе качнул головой.

— Ладно. Не обучен деликатности. Я вот еще что скажу — завел он себе жиличку, какая к хрену жена!

Скудатин с силой сдавил челюсти, на скулах вспухли желваки. И когда все уже решили, что он ничего не ответит на слова механика, он сказал глухим, прерывающимся голосом:

— Она мне жена. Все равно что жена. И нету другого подхода. Не будет! — Виктор дернул на себе ворот рубахи так, что тот громко треснул.

— Брось, — махнул рукой Флягин. — Отсюда все и пошло.

— Что все? — воскликнул Скудатин.

— Деньги из тебя тянет твоя жиличка. Выжимала — вот кто она.

Вероника сняла очки и протерла стекла с одной стороны и с другой, хотя очки были чистыми. Она по-прежнему испытывала неловкость от всего разговора, никак не могла убедить себя, что Виктор Данилович Скудатин совершил преступление, подлог.

— Товарищи! Товарищи! — Председатель месткома застучала по столу ладонью. — Должен быть порядок.

— Порядок должен быть, — кивнул Флягин и замолк. — А-а… — И он опять махнул рукой. — Был мастер, а превратился в шаромыгу, в штукаря.

Виктор смотрел куда-то в угол комнаты. Деньги ему нужны. Или он не столичный мужик и ничто в жизни не имеет приличной цены? Это слова Ирины. В них есть правда. Сколько ему теперь надо денег — его забота, его потребность. Осуждайте, но в душу не лезьте. Не имеете права. Каждый норовит отметину поставить. Упражняются. Ну, представил в Москабель справку, что работает в училище не мастером, а электриком, чтобы полностью получать вторую зарплату в Москабеле. Ну, хотел до лета подработать — и хватит. Была бы Ирина обеспечена. Жиличка! А в морду Флягин не хочет?

Слова попросил замполит.

— Стоишь, Виктор, о себе думаешь, обиженным себя считаешь, — сказал Леонид Павлович. — А о ребятах забыл? Как ты перед ними свою ложь оправдывать будешь? Ты совершил подлог! Печать, подписи. Только наше к тебе особое отношение, твои прежние заслуги перед училищем заставляют нас быть к тебе снисходительными. Только это! Жалеем мы тебя, понял? А ребят ты предал! Не знаем всех причин. Тебе виднее. Ты собственными руками вычеркнул себя!

Они все правы! Все! Виктору стало душно. Но он подумал об Ирине. Он принял ее условие и должен выполнить, потому что любит Ирину и не хочет ее потерять. Он не хотел уходить от ребят! Быть, к примеру, только машинистом. Хотя зарабатывал бы тогда больше, чем даже сейчас на двух работах. Да кто ему теперь поверит! Он, как мог, боролся с Ириной, отстаивал свое право быть с ребятами. Жиличка, хищница. Она женщина современной формации, ориентируется в жизни лучше Виктора. Он доверяет ей, а не себе. Ей, и никому другому. Неужели не понятно?

— Виктор, ты хотя бы повинись перед собой, перед нами, твоими товарищами. Повинись с открытым сердцем. Ты питомец училища. Мы сделали тебя мастером, машинистом, и никто из нас никогда не думал… Никогда не думал…

Леонид Павлович, кажется, не находил дальше подходящего слова. Как только что Вероника Грибанова.

Он прижимал к виску ладонь, хотел успокоить веко, которое у него болезненно дергалось, хотел успокоиться сам.

— Витя, что же ты натворил!

И слово «натворил» прозвучало так, будто замполит сказал его кому-нибудь из учеников, а не мастеру. Может быть, потому, что Виктор Данилович и был для него сейчас учеником, шестнадцатилетним Витей Скудатиным. Но все понимали: перед ними вполне зрелый человек и он обязан нести ответственность за все, что сделал.

— Леонид Павлович, — сказал директор, — Вити Скудатина больше нет.

Леонид Павлович ничего не сказал, и в комнате возникла тишина.

Приоткрылась дверь, и осторожно вошла Марина Осиповна. Села недалеко от входа. В руках Марины Осиповны — фотография Скудатина.

Все смотрели на Марину Осиповну и Скудатина. Фотографию завуч сняла с Доски почета. На ней Виктор был в солдатской гимнастерке, коротко стриженный. Только что вернулся из армии. «Баба я, вот и все… Баба!» — со злостью вдруг подумал он о себе. Права Ирина, когда говорит — нет в нем рациональных принципов, а много идеалистических посылок и комплексов.

Виктор подошел к Марине Осиповне, вынул у нее из рук фотографию, повернулся и вышел из кабинета.

Группы на занятиях, и коридоры пустые. В залах — дневальные по этажам. Пользуются случаем — тишина, читают книги, прислонившись к подоконникам. Это не запрещается правилами. Да и читают дневальные так ловко, что краем глаза всегда видят, кто появляется на этаже.

Виктор почти вбежал на четвертый этаж. Его группа по расписанию должна после обеда заниматься физикой.

Он открыл дверь кабинета физики. Пусто. Никого. На доске начата формула. Значит, физику чем-то заменили.

Виктор задержался в пустом классе. Для чего? Не знал. И для чего пришел, тоже не знал. Взглянуть на свою группу? Очевидно. Приоткрыть дверь и взглянуть? Опять его комплексы? Опять расслабился? Ну чего ему здесь надо? Ну чего? Класс как класс. На стенде под стеклом — электрический паяльник в разобранном виде, разобранные выключатели и переключатели. Таблица — тепловые явления. Вспомнил, как Нина Михайловна говорила на первом курсе, что пиджаки ребят, например, поглощают тепло, а металлические пуговицы — отражают. Температура есть характеристика теплового равновесия тела. А где сейчас его равновесие? Где? В чем? Вспомнил еще, как доставал ребятам учебники «Физика-9», «Физика-10», сборник задач Демковича. Ходил в «Просвещение».

Вероника Грибанова с ним ходила. Только поступила на работу в училище. И он только поступил, точнее — вернулся из армии. Совсем она молоденькая. «Не понимаю, как вы могли, Виктор Данилович…» Она, конечно, не понимает. «Виктор Данилович, не надо, чтобы опять неправду…» Волновалась не меньше его. Значит, и он волновался? Значит, он все-таки баба. И здесь задержался. К чему? Повиниться перед самим собой с открытым сердцем? Но Вити Скудатина больше нет. Он должен это сам навсегда усвоить.

Виктор, нигде больше не задерживаясь, спустился с четвертого этажа в вестибюль и вышел из училища. Захлопнулась дверь. Он понял, что дверь за ним как за мастером-воспитателем закрылась навсегда.

Он пересек двор училища и, не доходя до ворот, где была волейбольная площадка, остановился, достал из кармана фотографию, которую вынул из рук Марины Осиповны. Разорвал на мелкие кусочки, швырнул прочь.

Ветер подхватил кусочки, разбросал по волейбольной площадке.

Скудатин вышел за ворота.

После совещания месткома Юрий Матвеевич долго сидел один в кабинете.

Будет подготовлен приказ об увольнении Скудатина и о передаче его группы временной комиссии под председательством Жихарева. Постановил местком. Проголосовали за решение единогласно.

Витя Скудатин, паренек с Басманной. Вырос в мастера-воспитателя. А вырос ли? Если такое произошло, значит, нет. Что с ним случилось? Почему так себя повел? Зачем эта женщина около него? Фальшивый документ. Подлог. Кто делает? Витя Скудатин! Не думал Юрий Матвеевич, что ему в папку с документами особого свойства придется положить решение месткома о Викторе Скудатине. Леонид Павлович прав — только прежнее отношение людей к Виктору спасло его от более сурового наказания. Понимает он хоть это или тоже не понимает?

Заглянула в кабинет Тамара Александровна, сказала:

— Вас по железнодорожному.

Юрий Матвеевич снял трубку железнодорожной связи. Звонил начальник депо.

— Ну что? — спросил он Юрия Матвеевича.

— Уволили, конечно.

— Мы пока дадим ему возможность подумать. Завтра выйдет в рейс.

— Об этом хотел просить тебя. Оставить его в училище не могу.

— Переживаешь?

— Да.

— Не ребенок он.

— Конечно. Но это не просто ошибка.

— Тут еще история с Семеном Аркадьевичем, — сказал Георгий Демьянович.

Семен Аркадьевич — это муж Нины Михайловны.

— Уходит с работы?

— Не только с работы. Семью оставил.

Так директор впервые узнал о случившемся в семье у Нины Михайловны.

Юрий Матвеевич замолк. Молча и положил трубку. Потом вышел в приемную, позвал Тамару Александровну. Когда Тамара Александровна зашла в кабинет, Юрий Матвеевич спросил:

— Где Нина Михайловна?

— На занятиях у Эры Васильевны. Вы уже знаете, что у нее случилось?

— Да. Если бы все было наоборот…

— Вы бы хотели, чтобы Нина Михайловна ушла от Семена Аркадьевича?

— Нет, если бы Виктор ушел от своей мочалы.

Тамара Александровна смотрела на директора. Она всегда знала его как выдержанного человека. Это все знали в училище. Сейчас Тамара Александровна видела перед собой Юрия Матвеевича расстроенного и по-мальчишески обиженного. Обиженного нескрываемо открыто, до тягостной боли в глазах, как это бывает у ребят. Слово «мочала» взял от собственных учеников.

Тамара Александровна думала, что директор заговорит с ней о Нине Михайловне или о Викторе Скудатине, а он вдруг сказал:

— Когда же хорошие московские девушки поверят в наших ребят…

Потом директор попросил Тамару Александровну соединить его с начальником культурно-воспитательного отдела Городского управления. Этот звонок он оттягивал, но больше оттягивать нельзя было.

Тамара Александровна соединила.

— Мы должны вернуть переходящее знамя за квартал, — сказал Юрий Матвеевич. — У нас чрезвычайное происшествие.

— С каким-нибудь учеником?

— С мастером.

— Составлен милицейский протокол?

— Сами составили протокол.

— Когда вернете знамя?

— Сегодня. Сейчас.

После заседания месткома Вероника думала только об одном, что будет с Тосей Вандышевым и его группой. Она должна первой увидеть Тосю и сказать ему о Викторе Даниловиче.

Вероника кинулась к расписанию — где ЭЛ-16? Физика. Побежала наверх в кабинет физики. В кабинете — никого: ни группы, ни Нины Михайловны. Спустилась, заглянула к себе в библиотеку: вдруг Тося здесь. Тоси не было, но двое из группы сидели за столами, занимались.

— Где Вандышев?

— В «техническом творчестве».

Побежала в кабинет технического творчества.

В кабинете остро пахло азотной кислотой: Шмелев обрабатывал кислотой чеканку. Тося стоял рядом и наблюдал, как латунь под воздействием кислоты делалась чистой, сверкающей.

Вероника позвала Тосю.

Он вышел к ней в коридор. Несколько секунд они молча стояли друг перед другом.

Вероника потрогала очки, хотя с очками было все в порядке, помедлила еще немного, собираясь с силами, и наконец все сказала, волнуясь, сбиваясь, торопясь, чтобы поскорее покончить с этим. Не глядя Тосе в глаза, как будто сама была виновата, как будто сама была той женщиной, из-за которой Виктор Скудатин перестал быть прежним Виктором Скудатиным. Из-за которой Тося, может быть, постареет, и не раз в семь лет, а сейчас.