"Подростки" - читать интересную книгу автора (Коршунов Михаил Павлович)

Глава IX Суд

Скудатин опять видит, как он, давно небритый, с воспаленными глазами на бледном, почти белом лице, поднимается на гребень насыпи. Под ногами хрустит мокрая щебенка.

Уже смеркалось, но он знал, что здесь его будет отчетливо видно. Ноги у него от холода и ледяной воды не слушались, и он поднимался на железнодорожную насыпь с трудом. Лоб и лицо были покрыты испариной, он часто и неглубоко дышал.

Сколько суток Виктор пробыл в лесу? Наедине со своим прошлым и настоящим? До сих пор не знает, не помнит. Находил себе какие-то оправдания и снова их терял, потому что знал — нет ему оправдания. Он упорно пытался загородиться прошлым от настоящего. Но себя обмануть не мог. Больше не мог.

Ирину он любил, себя презирал. Она была честней его. Так получалось. Она ничего не скрывала, говорила открыто: не идеализируй себя и окружающих, не отдавай другим то, что можешь взять сам, если хочешь что-то иметь — имей. Хочешь добиться меня — добейся. Вот моя цена. Бесчестным был он. Предал себя, свое дело, предал ребят, которыми гордился и которые гордились им. Леонид Павлович сказал ему это, и Виктор знал, что это правда, но не смирился, не уступил. Штукарь. Ловкач. Убийца! А началось с пустяков, шуточек: Ирина, смеясь, говорит ему — ты да я да мы с тобой… Любовная лодочка… Бирюзовый перстенек.

Он сделался ненавистен самому себе. Эта ненависть заставила его взбираться на железнодорожное полотно. Кто это будет? Какая локомотивная бригада? Безразлично. Он отъединен теперь от всех, никому больше не нужен, кроме тех, кто вынужден определять меру наказания таким, как он. Заниматься такими.

Над рельсами вдали огненно повис прожектор и две фары.

Виктор, собравшись с силами, пошел навстречу и начал размахивать рукой, круговые движения — требование экстренной остановки. Он не двигался сбоку от путей, шел посредине между рельсами. Виктор не боялся за себя, не боялся погибнуть и даже хотел этого. Одним разом, на том же самом месте, где и Тося…

Электровоз длинно предупредительно загудел. Человек размахивал рукой и закрывал собой путь.

Теперь Виктор стоял и ждал. Он обозначил собой рубеж остановки.

Еще длинный предупредительный сигнал. Сбавлена скорость.

Видел, как поезд начал торможение. Желтыми пунктирами расчертили воздух искры от тормозных колодок и бандажей. Тонкие струйки песка должны хлынуть под все колеса. Это был тяжелый грузовик. Хорошо, что не пассажирский. Хотя все равно.

До полной остановки потребуется секунд пятьдесят. Сколько секунд прошло? Сколько осталось?

Прожектор уже вплотную со своей предельной сухой яркостью. Виктор слышит, как скрипит песок под колесами, как напряжены тормозные колодки и бандажи. Виктор неподвижен, смотрит прямо перед собой.

Поезд встал.

Виктор медленно идет к той стороне кабины, где машинист. Виктор ослеп от прожектора, не видит — знаком ему машинист или нет. Подняв голову к кабине, говорит:

— Отвезите меня в Москву.

Сегодня последняя встреча Виктора Скудатина со следователем. Скудатин ознакомится с материалами следствия, и, если у него не возникнет ходатайств и дополнений, следствие будет закрыто и материалы переданы в суд. Это положение статьи 201-й. Из обвиняемого Скудатин станет подсудимым.

Виктора вели из камеры в кабинет следователя. Он шел спокойный, отрешенный, занятый своими воспоминаниями.

Выставочный зал. Виктор сидит в буфете. За соседним столиком две девушки, одна — постарше. Это Ирина и ее младшая сестра. К Ирине подходит парень, молодой, в расклешенных джинсах, в куртке с круглым большим значком, на котором написано «Усмехайтесь». На руке массивные часы «Сейко».

Парень требователен, нажимает на Ирину, а она отговаривается. Сестра сказала что-то резкое Ирине, встала и ушла. Хотела встать и уйти Ирина, но парень схватил ее за руку. Сел рядом, широко раскинул ноги — загородил Ирине проход. Как потом узнал Виктор, это был Стась Новожилов, ее прежний знакомый. Больше она ничего о нем не сказала. Только боялась, что он потребует от нее какие-то деньги.

Виктор сразу же решил вмешаться, заступиться за девушку. Она ему понравилась. Она не могла не понравиться. И этому Стасю, конечно, она нравилась, и он, конечно, не хотел бы ее никому уступить. Виктор подошел к столику и спокойно надавил Стасю на правое плечо так, что правая рука Стася, которой он держал руку Ирины, разжалась от боли.

— Усмехайся, — повторил Виктор надпись на значке. — Спокойно.

Ирина благодарно Виктору кивнула, встала и пошла. Виктор за ней. Сестру они не нашли и так впервые остались вдвоем. Произошел первый разговор. Не совсем такой, каким Виктор пересказал его Тосе в кабине электровоза. Но Виктору хотелось, чтобы разговор был таким. Он постепенно научился придумывать оправдания для Ирины. Он как мог украшал ее. Он ее любил, хотя такая любовь, как оказалось, была ему не по карману…

Он идет к следователю, но повторяет мысленно дорогу от своего столика в буфете к столику Ирины. «Ты мне нравишься, — сказала Ирина ему потом. — Но это пока все». И отступила от него в свою прежнюю жизнь, очевидно, неудавшуюся. Виктору там никогда не нашлось бы места, если бы эта жизнь удалась. Он это понимал, но решил добиваться Ирины на любых угодных ей условиях… Войти в клинч с окружающим миром.

Вот и канцелярия со множеством спаренных двойных дверей, обтянутых дерматином. За дверями — кабинеты для встреч обвиняемых со следователями и адвокатами, для очных ставок. Еще два ряда других дверей, узеньких. Их штук двадцать. Как будто стоят подряд будки телефонов-автоматов. В этих комнатках заключенные после встречи со следователем или адвокатом ждут, пока за ними придет конвой и отведет снова в камеру. Боксы временного ожидания. Скудатин сидел в таком телефоне-автомате. Длилось минут тридцать — сорок. Тишина. И бесконечные воспоминания. А как вспомнить что-нибудь хорошее о себе, достойное, что хоть в какой-то степени примирит тебя с собой, вернет веру в себя? Не получалось…

Следователь был одного возраста с Виктором. Он сидел за столом, обкапанном чернилами и забрызганном снизу мастикой. На столе лампа, большая и неудобная пластмассовая пепельница. Напротив, вплотную у стены, маленький стол и два стула.

Сквозь окно в сумерках виден двор тюрьмы и мелкие решетчатые окна.

В комнате горел свет у потолка. Следователь зажег еще настольную лампу.

Под Скудатиным скрипнул стул. Следователь некоторое время смотрит на Виктора. В комнате пахнет устоявшимся табачным дымом и карболкой. Карболкой пахнет от Скудатина. Запах камеры, и Скудатин принес его сюда.

— Виктор Данилович Скудатин, сегодня я выполняю двести первую. Вы уже знаете.

Виктор качнул головой.

— Я обязан ознакомить вас со всеми документами дела — протоколами свидетелей, характеристиками, технической экспертизой.

Виктор опять качнул головой.

Следователь встает и подходит к Виктору, кладет перед ним целый том. Под обложками сброшюрованные листы дела. Сразу отдаляется, исчезает Ирина и надвигается на Виктора его преступление. Он яснее всего чувствовал преступление в кабинете следователя, потому что здесь постоянно были документы. В конце любого допроса он обязан был писать в протоколах одну и ту же фразу: «С моих слов записано и мною прочитано», «С моих слов и мною…». Протоколы он никогда не прочитывал, а только подписывал. Он ждал суда, как избавления от совершенного, если только можно от этого когда-нибудь избавиться, погасить в памяти. Ему казалось, что после суда он сумеет как-то определиться в новой для себя жизни, пусть и в заключении. Получить первую надежду на будущее.

Следователь закуривает. Виктор не просит у него сигарет. Если следователь предлагает, Виктор отказывается. Он ничего больше не просит для себя, для такого, какой он теперь. Виктора нет, того давнего, мастера группы ЭЛ-16. В конце дела к картонной обложке подклеен конверт, в котором лежат трудовая книжка, паспорт, документ на право вождения электровоза. Вот все, что еще сохранилось. А он, нынешний, сидит перед следователем на прикрепленном к стене стуле. При первом же свидании с Ириной он обрек себя на этот путь, сюда, в следственную комнату, за окном которой совсем стемнело и ни одного огонька, темный пустой тюремный двор. Уже тогда он был не Виктором. И сейчас перед следователем не Виктор, а подонок.

Следователь придвинул настольную лампу, чтобы Виктору удобнее было читать. Потом подошел к окну и открыл форточку. Она стукнулась о стену, и прозвучал совсем домашний звук. Виктор успел его уже забыть.

— Ознакомьтесь с делом, — сказал следователь. — Это ваша судьба. Вы имеете право дополнить следствие, сделать заявление.

Виктор некоторое время смотрел на глянцевитую обложку, слабо тронул ее руками, даже приоткрыл. Потом спросил:

— Где надо расписаться, чтобы дело передавали в суд?

— Протокол об окончании следствия на моем столе.

Виктор встал, подошел к столу. Подписал бумагу, не читая.

Следователь начал нумеровать страницы дела.

— Виктор, вы все осознаете?

Виктор понял, следователь нумерует страницы, тянет, не подписывает протокол.

— Сергей… Герасимович… — не совсем по форме сказал Виктор. Получилось непроизвольно, само как-то. — Подписывайте.

Следователь подписал протокол.

— На суде я не присутствую. Больше не увидимся. Может быть, хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил? Что-нибудь передал?

— Нет. Не надо.

Следователь надавил на столе кнопку вызова конвоя.

— Теперь вы не обвиняемый, а подсудимый.

Виктор молча кивнул. Этот Сергей хороший парень.

— Желаю, чтобы исполнилось лучшее для вас, — сказал Сергей.

— У меня в жизни такого не будет, — ответил Виктор.

В дверях появился конвой. «У меня в жизни такого не будет… Неужели на самом деле не будет?»

Виктору сказали, что когда его повезут в суд, то разбудят рано, часов в пять. Потом проводят в большую комнату — ее называют «вокзалом» — и вместе с другими заключенными, которым тоже предстоит суд, повезут по городу, каждого в свой район. Сколько настоящих вокзалов было в жизни Виктора! А теперь такой вот «вокзал», условный. Страшный счет предъявила ему жизнь. И это уже не измерить никакими деньгами. Платить он будет годами собственной жизни, если не всей жизнью, всегда, до последнего дня.

Виктора Скудатина судила выездная сессия народного суда. В депо, в той его части, где когда-то располагалось училище, а теперь был клуб.

С утра в депо было уже неспокойно, люди собирались группами, переговаривалась — механики, электрики, слесари, сцепщики с сигнальными флажками, мойщицы с тряпками и щетками, энергодиспетчеры, водители дизель-толкачей. Горели огни в пустых смотровых канавах, и каким-то особенно тревожным выглядел сигнальный огонь, показывающий, что контактный провод находится под напряжением. Летали в депо птицы, которые поселились здесь еще с зимы. Птицы и поезда — постоянные спутники.

Старик Лиханов гремел молотком по своему котлу. К нему ходили, просили, чтобы перестал: у людей напряжены нервы. Старик не переставал, отругивался. Не послушал, конечно, и начальника:

— Уйди, Гера…

И Георгий Демьянович ушел.

Бесшумно отправлялись из депо в рейсы электровозы. Только какой-нибудь коротко просигналит, чтобы с путей сошли люди. Иногда на электровоз подсаживалась птица и выезжала за ворота.

Грузовик без номера сегодня не возил колодки, Лиханову было некогда, он бил по котлу. Унял Лиханова Воротников.

— Никита, перестань хулиганить.

Лиханов взглянул на друга.

— Перестань.

Лиханов опустил молот. Рука Лиханова будто сразу ослабела. Евгений Константинович взял у Лиханова молот и ударил по котлу, раз, другой. Лиханов молча наблюдал за Воротниковым. Потом спросил:

— Ты что вспоминаешь?

— Не знаю, — сказал Евгений Константинович и положил молот.

Земля около котла подсохла, была теплой. На ней как-то особенно отчетливо лежал молот, тоже старый, с потертой темной рукояткой, скрепленной в трещинах заклепками.

— Женя, — сказал Лиханов, — а ведь нам впереди уже ничего не светит.

Воротников не ответил. Наверное, приближается последний светофор…

На возвышении поставили стол для судьи, заседателей и секретаря. Два других, поменьше, внизу перед сценой — для прокурора, эксперта и защитника. Галина Степановна не пришла на суд. Игорь тоже.

Из училища пришли мастера и преподаватели, ребята-старшекурсники. Они сидели отдельной группой. Теперь уже никто не высказывал никаких мнений или суждений. Молчали. Ждали.

Слышали, как подъехала машина, остановилась.

В клубе появился Виктор Скудатин. Стриженая голова почти вдавлена между плеч. Руки по-арестантски убраны за спину. Сопровождали его милиционеры.

Скудатина подвели к пустой скамье, установленной перед сценой. Скамью принесли из цеха депо. Она была темной от смазочного масла, металлической пыли. От нее и пахло депо, как пахнут здесь у всех пачки с сигаретами, спецодежда, инструменты. Родной для Виктора с юности запах. Запах его работы.

Виктор сел. Милиционеры встали по бокам скамьи.

В зале тишина. Все смотрят на Виктора.

Виктор смотрит перед собой. Он не может смотреть в зал. Здесь его хорошо знают. Он с ними работал.

Заняли места прокурор, эксперт и защитник. Секретарь суда попросила всех встать: за столом на сцене появились судьи и заседатели.

Скудатин стоял, все еще никого не видя перед собой. Он так и будет стоять, чтобы никого не видеть — ни товарищей, ни судей. Еще на предварительном следствии Скудатин отказался от адвоката. Адвоката все равно назначили, но какое это имеет значение? Скудатин не собирается защищаться. От кого защищаться? От себя разве что. От своего деяния, как это значится в протоколе об окончании следствия. Надежды на какое-то будущее не может быть, потому что никогда больше не будет Тоси, а совершенное всегда будет стоять между Скудатиным и всеми людьми, которые сейчас молча смотрят на него. Это Виктор окончательно понял сейчас, когда стоял на виду у всех в родном депо и ни на кого не смел взглянуть.

«У меня срочная подмена, и я взял тебя на рейс. Не возражаешь?» Подмену Виктор сделал специально.

Тося молчал.

«Поговорить хотелось. Не откажи. С дежурным все улажено».

Тогда он кивнул.

«Что думают ребята в группе?»

«Разное», — ответил он.

Теперь не может быть ничего разного, теперь может быть только одно. Кажется, с ним уже говорит судья и он отвечает судье. Он называет число, месяц и год рождения. Его о чем-то переспрашивают. Ну конечно, надо назвать и место рождения. Нет, кажется, спрашивают уже место работы.

А Тося когда родился? У Виктора в дневнике мастера записано. И место рождения Тоси. А место работы? Места работы так и не появилось. И не появится. Тося остался стажером.

Виктора о чем-то спрашивает заседатель. Повторяет вопрос, а Виктор все не отвечает. Вопрос о закоротке. Конечно. Нет, не о закоротке — о работе в училище воспитателем. Но спросят и о закоротке. Виктор ставил ее здесь… в этом депо. Открыл защитную сетку и накинул закоротку на два контакта у самого счетчика.

И Виктору кажется, что у него опять потные руки. У всех, кто совершает преступление, потные руки. Виктор достает платок и вытирает, вытирает руки. Но они все равно потные. Нет, он ничего такого не делает, он просто стоит, и руки у него опущены. Он, оказывается, продолжает отвечать на вопросы.

Видит даже судью, женщину. Лицо ее невозмутимо. Судья похожа на Марину Осиповну. Нет, не похожа на Марину Осиповну. Нет, не похожа. Марина Осиповна, конечно, сидит в зале. И Рузанна Алексеевна, и Эра Васильевна, и Вероника Грибанова. Зачем он всех перечисляет? А Ирина? Где сейчас Ирина?..

С ним говорит прокурор. Да. Закоротка. Она лежит перед экспертом на столе — проволока длиной в пятнадцать сантиметров. И не надо ее предъявлять. Не надо никаких специальных улик, вещественных доказательств. Он сам — вещественное доказательство подлости, трусости! Как говорит сейчас прокурор — упадка личности.

Ветки бьют по лицу, он продирается сквозь кусты, проваливается в размякшем снегу чуть не по пояс. Судорожно барахтается, как в ловушке, и снова бежит, бежит. От Тоси, от электровоза, от самого себя.

А потом, ночью, будто волк, один в лесу. И день, и опять ночь. Слушает, как обламываются сучья под тяжестью мокрого снега, перезваниваются в тумане капли, как глухими толчками ходит в организме кровь, совсем близкому самых глаз, а потом… совсем близко, у самых глаз, прожектор. И сушит, и давит.

Не надо никаких доказательств. Не надо!

Зачем Виктору деньги? Кто это спрашивает? Прокурор? Виктору не хватало денег? Зачем закоротка? Зачем обман со счетчиком? Зачем? Он устал отвечать на эти вопросы. Он ждал суда как избавления. Но избавления никакого и никогда не будет!

Прокурор опять что-то говорит о закоротке. Во всяком случае, он держит ее в руках. Прокурору что-то отвечает уже не Виктор, а инженер по технике безопасности Турчинов. Его в чем-то обвиняют? Хотя нет, он уже не работает в депо и он уже не инженер по технике безопасности. Он, наверное, свидетель. Чего свидетель?

Игорь в истерике кидается на Виктора. Игоря оттаскивают, успокаивают милиционеры. Он вырывается, бьется у них в руках. Он ненавидит Скудатина. От ненависти у него белеют зрачки, перекашивается лицо. Ты прав, мальчик. Ты прав. И тогда, и теперь, и будешь прав всегда. И не только ты, а и все, кто сейчас в зале.

С чего все началось? С печати на бланке. С подписей. «А ребят ты предал! Ты собственными руками вычеркнул себя!»

Вот когда погиб Тося… Еще тогда…

— Я подонок! — вдруг громко и отчетливо сказал Виктор и опустился на скамью между стоящими по краям милиционерами.

К депо подъехало такси. Из такси вышла Ирина, попросила водителя не уезжать, медленно и как-то осторожно направилась к дверям клуба.

Вошла.

Остановилась где-то сбоку, в тени, не хотела привлекать к себе внимания. Может быть, впервые в жизни. Она смотрела на Виктора, послушала недолго и так же незаметно вышла из клуба.

В самом конце судебного заседания, когда суд должен был уже удалиться для вынесения приговора, Виктор долго смотрел в зал. Это стоило ему неимоверного душевного напряжения. Ирины в зале не было. И все равно он ее любил, даже сейчас.