"Цветок Америки" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

2 Кровавая Пасха

Пребывание в Гольхейме убедило Жанну, что семейная жизнь Франсуа под угрозой. Она, в свою очередь, убедила Жозефа, что ей надо пожить в Страсбурге: быть может, таким образом, удастся восстановить гармонию в семье и повлиять на Софи-Маргерит, чтобы она вела себя более прилично. Ведь чета де Бовуа большую часть года проводила в Страсбурге, ибо страсбургская печатня была первой и главной среди остальных, появившихся одна за другой в Нюрнберге, Лионе, Генуе, Милане, Венеции, и Франсуа больше всего занимался именно ею.

— Я не против, ведь я все время разъезжаю между Нюрнбергом, Франкфуртом и Женевой, — ответил он. — Но ты собираешься играть роль свекрови. Ты уверена, что она тебе понравится?

— Я готова смириться, это лучше, чем видеть, как Франсуа страдает.

— В Страсбурге зимы более суровые, чем в Анжере, — заметил он.

— Сердечный холод гораздо хуже.

Страсбург, свободный имперский город, насчитывавший около двадцати тысяч жителей, конечно, уступал Анжеру по части мягкости климата, зато превосходил его человеческим теплом. Холод словно пробуждал сострадание в сердцах людей.

Итак, они перебрались на другой берег Рейна. Об осталась в Гольхейме, куда ее жених Карл фон Дитрихштайн, поступивший на службу к императору Максимилиану, изредка заезжал, чтобы поухаживать за невестой в свободное от трудов время. Жак Адальберт последовал за отцом, а Деодат — за матерью.

Жанна нашла и обустроила настоящий дом на Санкт-Йоханн-гассе, с удобной кухней, помещением для стирки белья, парильней на первом этаже и прочими удобствами, которые напрочь отсутствовали в жилище ее сына, в двух шагах от нее, на улице Мажистра. Ибо Софи-Маргерит вызывающе пренебрегала обязанностями хозяйки дома. Франсуа часто ходил в грязной одежде, спал на простынях, которые менялись раз в три месяца, и питался чем придется. Жена его готовить не желала и просто покупала на ужин кусок пирога или сыра.

Нанятая Жанной домоправительница Фредерика была из тех матрон, чье расположение завоевать непросто. Однажды утром она встретила хозяйку с поджатыми губами. Жанна спросила, в чем причина ее недовольства.

— Мадам, я сразу поняла, кто вы, и мне хотелось бы, чтобы и все остальные были такими, как вы.

Сказано это было куда грубее, поскольку эльзасский диалект отличался крепостью выражений. Жанна поостереглась спрашивать, на кого намекает Фредерика: пусть матрона объяснится сама.

— Мне не хотелось бы, чтобы мадам расстроилась на Троицын день.

— Почему именно на Троицын день? — с интересом спросила Жанна.

— Потому что на Троицын день говорит Рохрафф!

Жанна поняла. Она знала, кто такой Рохрафф: уродливая кукла в виде бородатого мужика. Он стоял в соборе под органом и во всеуслышание произносил язвительно-непристойные речи в тот день, когда, по преданию, на апостолов снизошли огненные языки. Нечто вроде страсбургского карнавала. Естественно, позади органа прятался человек, которые говорил за куклу.

— В прошлый Троицын день Рохрафф назвал имена огненных языков, которые забрались кое-кому под юбку! — продолжала Фредерика.

Красноречивый образ. Иными словами, все знали, что Софи-Маргерит погуливает, и имена ее любовников тоже были известны.

— А еще он сказал, что огненные языки у мужей таких женщин превращаются в рога.

Жанна побагровела. Фредерика поняла, что достигла цели.

Небольшая слежка и кое-какие дополнительные слухи позволили Жанне выяснить, что Софи-Маргерит завела трех любовников и ходит к ним, когда Франсуа надрывается в печатне. Ее сын имел все основания назвать свою жену распутной девкой.

Тем временем Франсуа так понравились удобства в доме у матери, что он фактически к ней переехал. Здесь он обрел общество Жозефа и прежнюю свою улыбку. Софи-Маргерит пришлось питаться у свекрови, поскольку только здесь она видела мужа, да и стол был прекрасным.

Жанна решила взять быка за рога. Призвала к себе сноху и стала ей выговаривать:

— Разве мой сын каплун, чтобы вы перед каждым встречным ноги расставляли?

Она перечислила имена ее любовников: печник Иоганн Вольреель, колбасник Бенедикт Гольш, подмастерье плотника Бартоломеус Монзанкт.

— Вы стали посмешищем всего квартала! — воскликнула Жанна. — Вы бесчестите моего сына, достойного человека! Я знаю, о чем трубит на всех углах Рохрафф! И вам не стыдно?

Софи-Маргерит разрыдалась. Потом лишилась чувств. Жанна отхлестала ее по щекам, и она, всхлипывая, пришла в себя.

Во время этой отвратительной сцены Жанна сказала себе, что не все можно легко поправить, и подумала, что ей лучше бы задержаться в Страсбурге, пока сноха не научится держать себя в руках. Итак, она осталась на осень, чтобы спасти семью сына от крушения, и сама не заметила, как наступила зима.

Софи-Маргерит, помня о хороших отношениях Жанны с графом и графиней Гольхейм, зная моральный авторитет свекрови и страшась заключения в монастырь, в конечном счете, взялась за ум или сделала вид. Жанна, установившая за ней слежку, узнала, что она встречается теперь только с Монзанктом, которого тайком навещает дважды в неделю.

Уже хорошо. Свинью, привыкшую валяться в грязи, не перевоспитаешь. Главное — прекратить скандал.

Чтобы восстановить пошатнувшуюся репутацию семьи, Жанна сделала щедрое пожертвование в пятнадцать экю на строительство часовни Трех колосков в Нидерморшвире. Дело в том, что в прошлом году кузнец Дитрих Шёре, отправившись на рынок лесной тропой, проходил мимо Дуба Мертвеца — дерево назвали так, потому что около него погиб один крестьянин. К стволу была прибита иконка, и Шёре, согласно обычаю, остановился произнести молитву за упокой души несчастного. Он уже собирался продолжить свой путь, как вдруг лес внезапно осветился. Дама в белом одеянии — некто иная, как Богородица — подошла к нему, держа три колоска в правой руке и кусок льда в левой. Ледышка, как объяснила она Шёре, воплощает беды, которые обрушатся на всех местных нечестивцев, а колоски — благодеяния, коими будут вознаграждены gute Seelen, набожные и добрые души. Под конец она велела кузнецу распространить эту весть в деревне.

Но Шёре испугался, что крестьяне станут насмехаться над ним. Когда же он наклонился, чтобы поднять свой мешок с зерном, тот словно прирос к земле. И тогда кузнец решился рассказать о своем видении на рынке, следствием чего и стало строительство часовни.

Между тем двадцать пятого марта, иными словами — за шесть дней до конца 1492 года,[3] случилось происшествие, чрезвычайно взволновавшее Франсуа.

В мастерскую явились двое богато одетых людей — португальцы — и осведомились, нет ли у него большой карты мира, с которой просил сделать гравюру некий итальянец по имени Паоло дель Поццо Тосканелли. Франсуа не задумываясь ответил отрицательно, но двое посетителей ему явно не поверили, и вид у них был крайне разочарованный. На ломаном французском они объяснили, что готовы щедро заплатить за эту карту. Тут Франсуа вспомнил, что знает это имя, поскольку его сын Жак Адальберт упомянул Тосканелли во время разговора в Гольхейме о неизвестных землях за Геркулесовыми столбами. Но, хоть его и разбирало любопытство, он постарался ничем этого не показать.

— Почему же вы не спросите самого Тосканелли? — осведомился он.

Посетители окинули его взглядом, в котором угадывалась ирония, возможно, даже презрение — он так и не сумел понять. Как бы там ни было, двое незнакомцев не сводили с него глаз, словно пытаясь что-то выведать. Он не привык к подобному обращению и рассердился.

— Тосканелли умер, — сказал, наконец, один из португальцев.

— Как же вы узнали, что он будто бы доверил эту карту мне?

— Об этом сообщил нам его сын. Тосканелли просил вручить ее вам, чтобы вы сделали с нее гравюру и напечатали.

Они по-прежнему не сводили с него испытующего взгляда.

— Так оно и было, но только в Генуе, — объяснил Франсуа. — Потом он передумал и забрал карту. Мы ее так и не напечатали.

Один из посетителей хитро усмехнулся.

— Сказанное вами одновременно верно и неверно, мессир, — возразил он. — Действительно, вы так и не напечатали эту карту, но один из ваших мастеров сделал с нее гравюру прежде, чем Тосканелли передумал. Так что карта эта существует в виде гравюры на дереве, и именно вы ее обладатель. Мы готовы заплатить вам за нее две тысячи дукатов.

— Мессиры, если эта деревянная заготовка существует, она находится, разумеется, не в Страсбурге, а в Генуе. Туда вам и нужно отправиться.

— Мы уже побывали там. Заготовка исчезла.

Услышав этот ответ, Франсуа пришел в искреннее недоумение. И тревога его усилилась, когда он вспомнил о предсказании своего сына Франца Эккарта. Инстинкт подсказывал ему, что посетителей интересует именно та карта, на которой показаны земли за Геркулесовыми столбами. Что же скрывается за всей этой историей?

Во время разговора с португальцами Жак Адальберт, находившийся в двух шагах от них, не поднимал головы, целиком поглощенный работой.

— Вы этого не знали? — спросил второй португалец.

— Нет.

Посетители явно начинали терять терпение.

— Вам предложены немалые деньги за эту карту! — вскричал один из них.

И встал, показывая тем самым, что беседа окончена.

— В течение трех дней мы будем на постоялом дворе «Золотая лошадь». На тот случай, если вы передумаете, запомните мое имя — Мануэль Эстевес.

Как может он передумать, если ничего не знает? Неужели они обвиняют его во лжи? Франсуа недовольно нахмурился. Иностранцы ушли, окинув его на прощание мрачным взором.

Когда они ушли, Жак Адальберт сказал отцу:

— Я не хотел вмешиваться в разговор, но эта деревянная гравюра находится у меня.

Юноша и в самом деле недавно вернулся из Генуи. Франсуа был ошеломлен.

— Гравюра у тебя?

Жак Адальберт кивнул.

— Эти двое мне доверия не внушают, — сказал он.

— Мне тоже.

— Тем более что несколько дней назад нашу мастерскую в Генуе ограбили. Вряд ли это совпадение. Как ты знаешь, старший мастер спит на верхнем этаже. Ночью его разбудил бешеный лай собаки, которую он оставил внизу. Спустившись, он увидел, что какой-то человек роется в папках. Оба схватились за ножи. К счастью, на помощь прибежал один из подмастерьев, и вдвоем они скрутили вора. Тот тоже был португалец.

Но не грабитель обычного пошиба: образованный и хорошо одетый. Его посадили в тюрьму, но он так и не признался, что искал в мастерской.

— А как же ты догадался?

Жак Адальберт ответил после некоторой заминки:

— Я вспомнил слова брата. Он говорил об этой карте.

Франсуа помрачнел.

— Ты полагаешь, что Франц Эккарт рассказал о ней кому-то?

Жак Адальберт энергично замотал головой:

— Вовсе нет! Земли, о которых он говорил, были и в самом деле недавно открыты.

— Что? — вскричал Франсуа.

Его сын кивнул.

— Мы узнали новость в Генуе, но, похоже, об этом еще почти никто не знает. Один испанский мореплаватель по имени Христофор Колумб отправился на запад за Геркулесовы столбы и после долгого плавания открыл обитаемые острова, которые объявил владением короля Фердинанда Испанского и королевы Изабеллы.

Франсуа был настолько ошеломлен, что не смог должным образом оценить как известие об обитаемых землях за Геркулесовыми столбами, так и странную прозорливость Франца Эккарта. Немного опомнившись, он спросил:

— Но чем это могло заинтересовать явившихся к нам посетителей? Земли уже открыты…

— Насколько я слышал, дело обстоит гораздо сложнее, — объяснил сын. — Говорят, речь идет не только об островах… Вроде бы за морем находится целый континент. И, кажется, этот континент изобилует золотом, жемчугом, драгоценными камнями, богатствами всякого рода. Этот Колумб, похоже, открыл гораздо более короткий путь в Индию. Иными словами, Испания получит громадные деньги, а Португалия утратит господство на море, если по-прежнему станет добираться до Индии, огибая Африку. Я думаю, к нам явились португальские торговцы или их посланцы. Они хотят оспорить у Испании этот новый путь в Индию.

Рабочий день завершался: отец с сыном пошли мыть руки мылом и песком, чтобы отчистить липкие пятна, оставленные жирными чернилами. Разговор возобновился по дороге к дому.

— Где же эта карта сейчас? — спросил Франсуа.

— Точнее, деревянная гравюра. У нас дома, в надежном месте. Ты хочешь продать им ее?

— Нет, — ответил Франсуа. — Они показались мне подозрительными. Тем более что они, по твоим словам, замешаны в ограблении мастерской. А где оттиск, который видел Франц Эккарт?

— Тоже у нас дома.

За ужином обсуждали только новость, которую сообщил Жак Адальберт. Жанну преследовала мысль, что исполнилось уже второе предсказание Франца Эккарта. Жозеф расспрашивал о карте Тосканелли и связанных с нею проблемах. Возможно ли, чтобы Тосканелли узнал про новый путь в Индию? И на какие сведения он опирался? Тут Жозеф вспомнил, что несколько лет назад познакомился в Нюрнберге с сыном тамошнего торговца: этот человек по имени Мартин Бехайм, геометр и математик, создавший первый земной глобус, уверял его, взяв слово никому не говорить, что в Индию можно добраться, двигаясь на запад. Но каким образом Мартин Бехайм это узнал?

— Здесь затронуты интересы двух громадных империй, — сказала Жанна, — испанской и португальской. Мы еще услышим об этом деле.

Софи-Маргерит между тем смертельно скучала. Она вообще томилась, будучи приговорена к супружеской верности после переезда Жанны в Страсбург. И, разумеется, ничего не понимала в географических картах, империях и пути в Индию.

А хотелось ей танцевать на балу. Но в Страсбурге это было немыслимо. Особенно перед Пасхой.

Через три дня, в Чистый четверг, Жанна велела приготовить последний настоящий обед перед воскресеньем. Франсуа пришел в обычное время, в седьмом часу. Его сопровождал Жак Адальберт. Деодат, которому через несколько дней предстояло ехать в Женеву с Жозефом, тоже был дома. Все ждали Софи-Маргерит; она запаздывала, что было делом неслыханным, ибо Жанна внушала ей священный ужас.

Франсуа решил сходить за ней, так как их дом находился в трех шагах. Вернулся он в растерянности. Ее там не оказалось. Слуги видели, как она вышла около шести часов — наверное, отправилась к свекрови. Сейчас было уже полвосьмого.

Быть может, ей взбрело в голову улизнуть? Маловероятно, ведь она всегда выходила в это время, когда собиралась к свекрови. Не напал ли на нее какой-нибудь грабитель? Но ведь оба дома стояли так близко друг от друга, что она могла поднять крик и позвать на помощь.

Мужчины слонялись по комнате, Жанна сидела за столом, слуги пребывали в смятении.

Пробило восемь, и вскоре после этого внизу зазвенел колокольчик. Все бросились к двери. На пороге обнаружилась только записка:

— Португальцы! — крикнул Франсуа. — Живее, на постоялый двор «Золотая лошадь»! Уже стемнело.

— Сначала надо сообщить прево, — посоветовал Жозеф.

— В такой час! — воскликнул Франсуа.

Трое мужчин устремились во мрак — Франсуа, Деодат и Жак Адальберт.

Увидев, что каждый сунул за пояс кинжал, Жанна встревожилась. Они с Жозефом сели за стол, чтобы поесть хлеба с супом, который пришлось подогревать.

Через час мужчины вернулись ни с чем. Португальцы уехали утром.

— Ладно, — сказал Жак Адальберт. — Мы же не собираемся плясать под дудку разбойников? Потому что они разбойники!

— Что ты собираешься делать? — спросила Жанна.

— В полночь мы положим свиток, похожий на карту, которую у нас требуют. В темноте они ничего не сумеют разглядеть. Мы затаимся у двери и, когда они явятся за картой с моей матерью, схватим их.

— Они наверняка тоже вооружены, — заметила Жанна.

— Я схожу за Алоизием и его сыном, — сказал Франсуа. — Пятеро мужчин справятся с этими мерзавцами.

Жанна разом увидела вновь все худшие моменты своей жизни. Нападение на повозку, в которой она с первым мужем, Бартелеми де Бовуа, ехала в Боте-сюр-Марн. Нападение на второго мужа, Жака де л'Эстуаля. И много еще чего страшного.

Алоизий и его сын, поднятые с постели, не выказали никакого неудовольствия — напротив, им не терпелось разделаться с бандитами. В одиннадцатом часу мужчины вышли за дверь. В доме осталась одна Жанна.

Прошел час тревожного ожидания.

Двенадцать полуночных ударов прогремели в черном небе.

Чуть позже послышались крики. Проклятия, глухая возня, брань, удары. И звук тела, ударившегося о дверь.

Жанна с подсвечником в руке подошла к глазку, но ничего не увидела. В конце концов, не в силах терпеть, она открыла дверь. В тот самый миг, когда Франсуа вставлял в замок ключ.

Взглядом она пересчитала мужчин: пятеро своих и двое чужих, которых крепко держали, а Франсуа бесцеремонно подталкивал. Но Софи-Маргерит с ними не было.

Двое незнакомцев не были португальцами. Обыкновенные перетрусившие бродяги. Жак Адальберт поспешил привязать их к стульям на кухне. Прибежали проснувшиеся слуги, босые, в ночных рубашках.

Пленников стали допрашивать.

Двое иностранцев попросили их забрать некий документ на пороге этого дома и принести им. После чего им надлежало проводить к той же самой двери какую-то женщину. Бродяги негодовали: они ничего дурного не сделали!

Самое неприятное состояло в том, что они ничего больше не знали.

— Куда вы должны были отнести документ? — спросил Франсуа.

— К собору. Они ждали нас там. Это означало, что их там уже нет.

Рассвета пришлось ждать на Санкт-Йоханн-гассе, затем все отправились в резиденцию прево. Стражники не стали мешкать. Их командир знал, о ком идет речь. Когда ему рассказали о похищении супруги такого уважаемого лица, как барон де Бовуа, владелец печатни «Мастерская Труа-Кле», он понял, что дело серьезное, и обещал перевернуть весь город. Двое португальцев и пленница — это не иголка в стоге сена, черт возьми!

Но час проходил за часом, а стражники никого и ничего не обнаружили.

В шесть часов в окно печатни влетел камень. К нему была привязана записка:

Разумеется, когда Жак Адальберт вышел на улицу, там никого не было. Франсуа попросил всех членов семьи не ходить по одному — передвигаться только по двое или по трое и иметь при себе кинжалы. С прево он договорится. Его самого будут сопровождать Жак Адальберт и Деодат.

Вернувшись, он показал записку Жанне.

На ночь дверь забаррикадировали. Никаких записок больше не появилось.

Лежа в постели с Жозефом, который сумел, наконец, заснуть, Жанна обдумывала план действий.

Мужчины отправились в мастерскую. Жозеф и Деодат решили отложить поездку в Женеву до тех пор, пока Софи-Маргерит не вернется домой.

Жанна внимательно изучила карту, достав ее из тайника, который показал ей Жак Адальберт. Неясные очертания каких-то земель, сеть таинственных прямых линий, кораблики и цифры повсюду: она ничего не могла в этом понять. Правда, за Геркулесовыми столбами действительно был нарисован очень большой остров в окружении множества мелких островов.

Именно это интересовало мореплавателей. Торговцев. Дело пахло большой наживой.

Она вдруг подумала о презрении Франца Эккарта к деньгам. И об алчности Дени.

Но не время было философствовать. Она положила карту обратно в тайник и спустилась на кухню. Взяла большой флакон с перцем и, к удивлению повара, отсыпала почти половину в бумажный кулек, который свернула на манер торговцев сладостями.

Потом поднялась в свою комнату, порылась в сундуке и вытащила оттуда длинный кинжал с рукояткой из голубого агата, некогда принадлежавший Жаку де л'Эстуалю и пристегнутый к его старому кожаному поясу, который он брал с собой в поездки. Жанна надела пояс под кофту — так, чтобы кинжал можно было выхватить в любой момент. Сунула кулек с перцем в карман плаща и вышла.

Эти португальские дьяволы хотели еще одного заложника. Глава клана — она. И они попытаются похитить именно ее.

Нанятые подручные наверняка следили за всеми передвижениями обитателей дома. Но после неудачи с двумя бродягами зловещие португальцы вряд ли найдут других желающих получить тумаки и, сверх того, угодить в тюрьму. Ибо о похищении Софи-Маргерит знал уже весь город. Как бы там ни было, требование положить ответ у двери показывало, что они где-то рядом. Она нарочно появилась на улице одна — ей надо было купить птицу на ужин. Однако ничего не произошло, и домой она вернулась благополучно.

Это ее несколько разочаровало. Жозеф заметил, что следует быть осторожнее. Она лишь пожала плечами.

Вечером, за ужином, пришлось признать очевидный факт: стражники ничего не нашли. Португальцы словно сгинули.

На следующий день Жанна вновь вышла из дому. Улица была безлюдна. За ее спиной послышались шаги. Едва она обернулась, как на голову ей накинули плащ. Она хорошо знала этот трюк. Выхватила кинжал и взрезала плащ быстрее, чем разделила бы яблоко на две половинки. Нападавшие вскрикнули от изумления. Освободив голову, она оказалась лицом к лицу со схватившим ее мужчиной и яростно всадила ему в живот кинжал по самую рукоять. Португалец с воплем рухнул на землю. Второй попытался заткнуть ей рот и вывернуть запястье. Она уже держала в свободной руке кулек с перцем. И швырнула все содержимое ему в лицо. Он взвыл и отпустил ее. Она изо всех сил ударила его кулаком по печени. Потом коленом в промежность. Португалец пятился, ничего не видя и хватая воздух ртом. Она не хотела убивать его, ибо это означало бы потерять последнюю надежду найти Софи-Маргерит. Он был ослеплен и оглушен. Она прижала его к стене и половиной разрезанного плаща замотала ему голову. Оттуда слышались сдавленные стоны. Она нанесла ему еще один удар в промежность — сильнее, чем первый.

Другой португалец бился в конвульсиях в луже крови на мостовой.

Человек с замотанной головой привалился к стене, пытаясь сорвать плащ.

Жанна приблизилась к нему с кинжалом в руке.

— Еще одно движение — и я всажу в тебя клинок! — крикнула она. — Не двигаться! Иначе убью на месте! Как твоего дружка!

Он понял.

Они были в пятидесяти шагах от дома. Она приставила кинжал к его спине.

— Пошел!

Спотыкаясь, он сделал несколько шагов.

— Пошел! — приказал она, больно ударив его ребром ладони по затылку.

Из-под капюшона раздался стон.

Она приставила к спине острие кинжала. Он вздрогнул и поплелся чуть быстрее, сознавая, что эта женщина не шутит.

— Вперед!

Они подошли к дому. Она открыла дверь и втолкнула его внутрь. Затем позвала слуг. Те прибежали и изумленно уставились на хозяйку.

— Свяжите этого человека!

Они быстро исполнили приказ. Жанна силой усадила его на стул и распорола капюшон кинжалом.

Показалось бородатое лицо. Бюргер. Возможно, рыцарь. Он отчаянно моргал. В плаще еще оставался перец. Португалец кашлял, фыркал и хватал ртом воздух.

— Вот вам благородный торговец, который нападает на женщин! Скажите, какой смельчак!

Она отвесила ему оплеуху. Он застонал.

— Где похищенная тобой женщина, пес?

Он смотрел на нее в испуге. Бледное лицо Жанны выражало жесточайшую ненависть.

— Отвечай!

Она рассекла ему кинжалом щеку. Брызнувшая кровь пролилась на белоснежный воротник.

Трое слуг в ужасе взирали на эту сцену.

— Давайте позовем стражу, мадам!

— Пусть сначала ответит! Где женщина?

Она не позвала даже Жозефа, который был наверху с Деодатом и, конечно, ничего не слышал. Ей хотелось избавить их от этого зрелища.

Пленник сглотнул слюну, но ничего не ответил.

— Прекрасно, — сказала Жанна.

Тем же кинжалом она распорола на нем штаны, обнажив член.

— Слушай, ты, кто хуже пса, моя решимость тебе уже известна. Клянусь, что я выхолощу тебя прямо сейчас, в присутствии моих слуг.

Она приставила кинжал к мошонке.

— Мадам… — попыталась вмешаться Фредерика, которую мысль о кастрации привела в ужас.

— Это существо, полагающее себя мужчиной, похитило мою сноху, беззащитную женщину. Что ж, я сделаю его каплуном…

Пленник взвыл. Забился, пытаясь освободиться от веревок. Потом разрыдался.

— Ее… ее больше нет… она умерла…

Жуткое молчание, прерываемое лишь всхлипываниями пленника, повисло в комнате.

Новость ужаснула слуг, и без того потрясенных увиденным.

— Умерла? — тихо повторила Жанна.

Он кивнул.

— Как она умерла?

— Она хотела сбежать… И удавилась веревкой, которую мы набросили ей на шею…

— Позовите стражников, — сказала Жанна. — И мессира Франсуа из мастерской. Преступнику пока дайте напиться.

Она ушла в большую залу на первом этаже и какое-то время там посидела.

Ей не удалось защитить свой клан. Она хотела оградить от бед сына. И потерпела поражение. Надо было подняться наверх и позвать Жозефа.

— Ты заманила его в ловушку? — мягко спросил он. И положил руку ей на плечо.

Он хорошо ее знал. Кошмарный вечер, когда слез не было. Ужас осушил глаза и притупил инстинкт мести.

Признав одного из своих посетителей в убитом, лежавшем на мостовой, Франсуа бросился бежать, как безумный. При виде второго, связанного и поникшего, и живой матери он просиял, но скорбь на лице Жанны пресекла его радость.

— Что случилось?

Она покачала головой, и горе ее усилилось при мысли о том, как будет страдать сын.

— Софи-Маргерит? — спросил он.

Жак Адальберт все понял по расстроенному лицу бабушки.

— Она умерла, — сказала Жанна.

Появились стражники. Их командир выслушал Жанну с вытаращенными глазами.

— Вы убили того человека? И сами справились с этим?

Она кивнула. Ей было знакомо удивление мужчин при виде женщины, которая умеет защищаться. Стражники смотрели на Жанну с восхищением, но все же недоверчиво покачивали головой.

— Эта женщина — дьявол! — вскричал пленник, в то время как стражники укладывали труп на повозку.

Для них это было дело привычное: каждое утро во всех городах Европы находили трупы, более или менее свежие — в зависимости от времени суток и погоды; в Париже в среднем выходило по пятнадцать в день, в Страсбурге — шесть. Рекорд, похоже, принадлежал Милану — двадцать!

— Это вы дьявол! — парировал командир. — Вас ждет виселица.

Португалец не понимал эльзасского диалекта, однако тон стражника не оставлял никаких сомнений насчет его участи.

— Пусть сначала скажет, где тело бедной Софи-Маргерит, — в бешенстве крикнула Жанна.

Оно лежало в сарае на другом конце города, по дороге в Марленхейм. Пошли туда все — даже слуги и подмастерья из печатни. Двое стражников с факелами возглавляли процессию. Они уложили тело несчастной баронессы де Бовуа на тележку, которую дали им крестьяне, сначала испугавшиеся этого шествия с факелами, а затем присоединившиеся к траурному кортежу. Никогда бы они не подумали, что двое иностранцев, снявших у них комнату на постоялом дворе, окажутся бандитами.

Поскольку баронесса де л'Эстуаль, несомненно, защищала свою жизнь, командир стражников не стал придираться к тому, что она отправила одного из нападавших на тот свет кинжалом, который в принципе не разрешено было носить жителям свободного города Страсбурга.

Тело Софи-Маргерит отнесли на Санкт-Йоханн-гассе. В доме никто не ложился спать. На рассвете Жак Адальберт пошел за кюре из церкви Сен-Вандриль, чтобы тот благословил останки его матери. Франсуа пришлось чуть не силой увести от смертного ложа жены. Все былые обиды истлели в пламени погребальных свечей.

Для Жанны это стало еще одной горестью — не главной, но искренней. Ни одно живое существо не заслуживало такой смерти, какая выпала на долю Софи-Маргерит. Да, она была взбалмошной и распутной, однако объяснялось это ее незрелостью, а не порочностью характера. К тому же она была членом клана, следовательно, заслуживала уважения.

Жанна шла за катафалком до собора вместе с Франсуа и родителями усопшей, а также Жаком Адальбертом и Францем Эккартом, которого спешно известили о случившемся.

Она слушала, как священник с кафедры восхваляет достоинства покойной, и тут ее внезапно ужалило воспоминание. Говоря о своей матери в Гольхейме, Франц Эккарт сказал о ее короткой жизни. Значит, он предвидел этот столь же ужасный, сколь безвременный конец?

На кладбище она, стоя перед открытой могилой, следила за юношей.

Тот безмолвно плакал, и по лицу его текли слезы. Если он и предвидел смерть матери, на чувствах его это не отразилось.

Люди становятся жертвами не только земных властителей, но и небесных владык.

Потом их ознакомили с результатами следствия.

Как показал допрос оставшегося в живых португальца, они вовсе не были бандитами по своему ремеслу. Нет, просто эти честолюбивые бюргеры хотели любой ценой заполучить карту с указанием нового пути в Индию, чтобы затем вручить ее королю Жуану П. Мануэль Эстевес был судовладельцем. Он и его компаньон, очевидно, надеялись возглавить экспедицию, утереть нос испанцам и добраться до громадного острова сокровищ, куда так и не высадился Христофор Колумб, уверявший, что ему помешал шторм.

Судовладелец произнес несколько фраз, которые секретарь не понял, но все же занес в протокол. Например, Мануэль Эстевес заявил, что его решимость подогревало поведение некоего мореплавателя по имени Христофор Колумб. Оно смахивало на измену, ибо Колумб на обратном пути после совершенного им открытия сделал остановку в Лиссабоне, вместо того чтобы сразу направиться в Испанию. Его принял король Жуан II, которому он красочно расписал увиденные чудеса, однако же, ничего больше сказать не захотел, что привело короля в крайнее раздражение.[4]

Секретарь, естественно, не знал, кто такой Христофор Колумб, и потому не увидел никакой связи между испанским мореплавателем и похищением, а затем убийством почтенной дамы в Страсбурге. Для него это были обычные махинации и уловки человека, виновного в тяжком преступлении.

Между тем Жанна внимательно прочитала протокол, обнаружив в нем конец ниточки, потянув за который можно размотать весь клубок.

Узнав от генуэзских торговцев, что Колумб воспользовался картой, которую отдали печатать в мастерскую Франсуа де Бовуа и маркиза Феррандо Сассоферрато, португальцы вознамерились завладеть ею. Сначала они поехали в Геную, где попытались купить бесценный документ. Потерпев неудачу и твердо веруя, что он находится в мастерской, они решили добыть его силой, точнее говоря, грабежом. Еще один провал, из-за которого португальцы лишились своего секретаря, угодившего в тюрьму. Тогда они подумали, что карта может оказаться в Страсбурге. Однако их попытки и здесь оказались бесплодными. Но они поняли, что сьер де Бовуа осведомлен о значении документа, и сочли, что он хочет получить какие-то баснословные деньги или же действует заодно с французами, испанцами, генуэзцами, венецианцами и бог знает с кем еще, чтобы самому исследовать новый путь в Индию. И решились принудить его отдать карту. Дело закончилось скверно. Суд постановил повесить Эстевеса, хотя тот ссылался на свое знатное происхождение. Похищение с требованием выкупа само по себе было преступлением, а смерть заложницы только усугубила его.

Софи-Маргерит стала жертвой амбиций судовладельцев и монархов, о которых она понятия не имела. Франсуа душила ярость.

Он не знал, что мать его тоже в ярости. Ее не оставляла мысль, что и родителей ее вот так же зарезали из-за совершенно ненужной им войны.

Всякая власть убивает, за свою жизнь Жанна твердо убедилась в этом. Во время жестокой схватки дофина с его отцом Карлом VII она сама была похищена и едва не погибла.

Дело приняло еще более странный оборот, когда городской старшина известил Франсуа, что Анна де Боже попросила оказать ей особую милость и доставить к ней узника для допроса.

Неужели португалец избегнет наказания?

Бывшая регентша, заверил старшина, обязалась уважать решения страсбургской юстиции.

Все ломали голову, пытаясь понять, чем вызван интерес бывшей регентши к преступному судовладельцу, но так и не нашли ответа. Никто не знал, что три года назад она имела беседу с братом Христофора Колумба Бартоломео, который пытался уговорить ее снарядить экспедицию для поиска западного пути в Индию. Этот план чуть раньше был отвергнут Генрихом VII Английским как совершенно бредовая затея.

Для Жанны все эти перипетии ничего не меняли в сложившейся ситуации: Франсуа овдовел. В свои сорок два года он был слишком молод, чтобы обречь себя на одиночество. Холостой мужчина подобен дереву, попавшему под удар стихий: оно твердеет и трескается. Следовало найти ему новую жену.

Провидение, если оно есть, проявило жестокую мудрость: своим роковым ударом разрушило семейный союз, который неизбежно привел бы мужчину к горькому разочарованию, а женщину — к окончательному падению.