"Золотая братина: В замкнутом круге" - читать интересную книгу автора (Минутко Игорь)

Глава 11 Чекисты

Мимо пустых дач и вилл Ораниенбаума ехала, не шибко спеша, бричка, запряженная лохматенькой крестьянской лошадкой. В бричке размещалось шестеро: лошадью правил Михеич – он был командиром группы, – Любин расположился на самом задке, свесив ноги, а в центре сидели, спина к спине, четверо чекистов – Глеб Забродин в паре с Саидом Алмади и латыш Мартин Сарканис в паре с Василием Белкиным. Все ровесники, всех октябрьский вихрь застал в расцвете лет.

– Здесь направо, – сказал Любин. Повернув лошадь, Михеич спросил:

– Скоро?

– С версту.

Мартин Сарканис – белобрысый, молчаливый, всегда сосредоточенный, высокий, спортивный, с накачанными мышцами. Вырос он на бедном хуторе под Ригой, в детстве познал батрачество в латифундии немецкого барона, ведшего свое хозяйство по стандартам крупного американского фермерства. Там не раз отведал Мартин беспощадного кнута управляющего, и в его душе зародилась ненависть к «эксплуататорам». За годы батрачества у барона овладел Мартин немецким языком, шпарил – как по-латышски. Окончил четыре класса в школе при католическом костеле, опять пришлось идти работать – семья была большая, а он старший среди детей. На этот раз оказался в Риге, на заводе, где изготавливались швейные машинки. Вот там попал Мартин в кружок социал-демократов, которым руководил большевик Ян Стасис. А тут война, призыв, рекрутский лагерь под Даугавпилсом, формирование дивизии латышских стрелков, а в этой дивизии – со временем – крепкая, законспирированная по законам средневекового ордена меченосцев большевистская организация, и в ней Мартин Сарканис – один из руководителей. Грянул октябрь 1917 года – и вот уже на страже молодого государства рабочих и крестьян (а Мартин был твердо убежден, что рождение именно такого государства ознаменовал холостой залп «Авроры») безупречные рыцари идеи – латышские стрелки. А когда была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и для нее потребовались идейные коммунисты, Мартин Сарканис пришел с заявлением в канцелярию Дзержинского.

Василий Белкин – личность совершенно противоположная: мешковатый, неуклюжий, с голубыми глазами, в которых, казалось, на всю дальнейшую жизнь застыло удивление от происходящего вокруг. Этот парень был родом из глухой смоленской деревни, вырос в многодетной («голоштанной») и безлошадной семье. Отец его, Иван Михайлович Белкин, был мужиком ленивым, шалопутным, охочим до спиртного и большим любителем выступать на всяческих сходках («Драть горло», – говаривала его супруга, баба крупная, не в пример муженьку рукастая, и супруг ее побаивался). Словом, родителю Василия Белкина революция большевистская приглянулась, и даже очень: поорать на митингах – это пожалуйста, барскую усадьбу разнести – милое дело, богатеям деревенским, кулакам-мироедам, морду набить, чтоб норов свой поумерили, – это сколько угодно, по первому сигналу новой власти. Да еще эта власть беднейшему крестьянству помещичью и кулацкую землю раздать обещает – задарма! Да мы за наши Советы!.. Правда, своей земли Белкин-старший не особо ждал, потому как работу по крестьянскому делу не обожал. И, надо сказать, если по внешнему виду удался Василий Белкин в маманю, то по душевному складу и характеру больше соответствовал родителю, притом соответствовал в главном – не любил работать.

В самый раз война, призыв, быстрое обучение – и на фронт… Мать честная! Ведь убьют… И ничего не поймешь, что происходит: то во вшивых казармах держат, то стоят войска в голом лесу под проливным дождем. То назад куда-то повезли в провонявших лошадьми теплушках, то слух пошел: «Завтра наступаем!» И отчего все так? Да потому что развал в Российской империи, нет порядка: поражения на фронтах, нет в достатке оружия, вместо харчей – молебны да иконки. А тут февраль семнадцатого: царь – Пресвятая Богородица! – от престола отрекся, в окопах, по колено водой залитых, листовки: «Долой Временное правительство! Солдаты! Штыки в землю!» И оказался Василий Белкин в дезертирах, начал пробираться домой. Не один он такой выискался – серыми стаями бежали с фронтов мужики в шинелях в свои деревни – к теплым бабам, к деткам, землю пахать. И – как судьба! – на какой-то разбитой немецким снарядом станции с разграбленным буфетом встретил Василий знакомого из соседней деревни Угаровки, Пашку Бузина. Парень – что надо, с головой (правда, поговаривали в их краях, что Пашка конокрад).

– Во дурень! – изумился Пашка, выслушав земляка. – Не знает, чё делать! Пошли в большевики – за ними теперя сила, двинем в Петроград – там определимся.

И объявились Пашка да Васька Белкин в Питере, разыскали Совет рабочих и солдатских депутатов, все как есть доложили без утайки: покинули фронт по идейным соображениям, желаем порадеть делу пролетарской революции. Через месяц – уже оба в партии большевиков, послужили немного в рабочей милиции, и скоро Пашка про Чека разведал: «Во где работка! И власть тебе, и уважение». Через новых знакомых по милицейской части и туда ход нашли. Так оказался Василий Белкин в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, был зачислен рядовым бойцом невидимого фронта.

По нраву пришлась новая работа Василию: не пыльная, горб ломать не требуется, зарплата и кормежка по нынешним временам – дай бог всякому. Дисциплина, правда, строгость. Ничего! Приноровимся. Ну и риск – жизни лишить враги революции могут. Однако ж Белкин Василий Иванович (тут не возразишь) не из робкого десятка. И скоро он по-новому стал ощущать себя: значительность свою почувствовал – сила за ним, власть рабоче-крестьянского государства, враги при одном слове «Чека» трепещут. А он, Василий Белкин, чекист, в его руках – карающий меч пролетарской революции. Словом, и не думал Вася, бывший деревенский паренек, о возвращении под родительский кров, к сохе, к тяжелой крестьянской работе. «Тут и женюсь, – рассуждал он про себя. – В Петрограде останусь. Может, по должности вверх пойду, квартиру отдельную дадут, у буржуев отобранную. Как у Дмитрия Наумовича Картузова».

– Приехали! – Кирилл Любин показал на чугунные ворота. Василий Белкин с детским удивлением загляделся на трех чугунных львов, охранявших въезд в загородное владение графов Оболиных.

– Теперь тихо! – приказал Михеич, привязывая лошадь к ограде. – За мной!

Все шестеро по липовой аллее побежали к вилле. Остановились у парадной двери, заколоченной крест-накрест. Михеич с недоумением и плохо скрытой угрозой посмотрел на Кирилла.

– Открыт черный ход, – тихо сообщил Любин.

– Мартин! – Михеич повернулся к латышу. – Останься здесь. Схоронись где-нибудь. Следи за окнами. Если что… шумни.

– Хорошо, – коротко отозвался Сарканис.

Остальные за Михеичем обогнули виллу, остановились перед черным ходом. Дверь была чуть-чуть приоткрыта… Однако Михеич, громко постучав, крикнул угрожающим и одновременно дурным голосом:

– Именем революции! Отворяй!

Ответа не последовало. Глеб Забродин, опередив Михеича, первым вошел в дом, все двинулись за ним. Разгром и хаос: разбросанные вещи, распахнутые двери комнат первого этажа, и все они оказались пустыми.

– Ерунда какая-то, – зло сказал Михеич.

И в это время в конце коридора послышались громкие удары в дверь и раздался женский крик:

– Помогите! Выпустите! Помогите!

Все – бегом – по коридору. Оказалась запертой последняя дверь с правой стороны. В нее изнутри комнаты яростно стучали:

– Помогите! Выпустите!..

Василий Белкин навалился на дверь всем телом – дверь не поддалась. Глеб Забродин отвел в сторону Любина.

– Вот что, Кирилл… Тебя тут видели. Побудь в соседней комнате. Мало ли…

Он не договорил. На дверь навалились Белкин и Саид Алмади, и она с треском распахнулась.

Все, кроме Любина, ворвались в графскую спальню. В правой руке Михеича был наган.

Перед чекистами стояла Дарья.

– Изверги! – говорила она сквозь слезы. – Душегубы!.. Заперли. Бросили как собаку!..

Михеич, спрятав оружие, подошел к Дарье вплотную, встряхнул ее за плечи, рявкнул:

– Где граф? Где все?

– Графушка… Ирод… Обманщик… – Дарья давилась рыданиями. – Уехали… Без меня…

– Когда это было? – спросил Глеб Забродин. – И успокойтесь, пожалуйста. Когда граф уехал?

Дарья вытерла слезы рукавом.

– Сегодня ночью, – сказала она уже спокойно. – Слышала, лошадей запрягали. Уехали, значит, а меня бросили… Уехали…

– Кто уехал? – перебил Забродин.

– Граф с дворецким Никитой. – По щекам Дарьи опять потекли слезы.

– А ты кто? – сурово спросил Михеич.

– Прислуга.

– Тогда так… – Михеич выдержал внушительную паузу. – Сиди тут и, пока мы здесь, не вылазь.

– Слушаюсь, – покорно кивнула Дарья.

– Обыскать весь дом! – приказал Михеич.

Обыск произвели самый тщательный, но он ничего не дал. Удрученные неудачей, молча шли по аллее к воротам, где их ждала застоявшаяся лошадь. И уже возле телеги на Кирилла Любина вдруг налетел Василий Белкин, схватил за грудки:

– Ты! Ты, паскуда, подстроил! И письмо ты написал! – Василий повернул к Михеичу лицо с безумными побелевшими глазами: – Ведь там число проставлено! Чтобы мы не успели. Гад! К стенке!..

Резким движением Глеб Забродин оторвал Василия от Кирилла, и тут же Белкин получил боксерский удар в живот, охнул, присел и не мог вздохнуть.

– Ты что? Совсем уже?… Мозги у тебя, тетеря деревенская, есть? Зачем Кирилл с нами поехал? Ты хоть чуть-чуть соображаешь?

Поздно вечером Михеич в присутствии всей группы доложил Дмитрию Наумовичу Картузову о провалившейся операции.

– Так… Весьма и весьма! – только и произнес комиссар Картузов. – Ладно. Ночь на размышления. Думайте. Предполагайте. Завтра в восемь утра – у меня. И вас убедительно прошу прийти, Кирилл Захарович.

Любин опоздал минут на пять. В кабинете Картузова были все, кроме Михеича.

– Извините, – сказал Любин, – мне до вас далеко, пришлось пешком: ни одного извозчика.

– Извиняем, – скупо улыбнулся Дмитрий Наумович. Помолчал. Добавил: – Пока вы не у нас.

Любин заметил: у всех собравшихся был озабоченный вид. Даже у Глеба. Дмитрий Наумович Картузов прохаживался по кабинету. На письменном столе лежала новенькая папка из коричневой кожи.

– Такие дела, товарищи, – начал Картузов, устраиваясь в своем троноподобном кресле. – Михеичу мы поручили другое дело. Там просто: белое – белое, черное – черное…

– А красное – красное, – продолжил Глеб Забродин. Картузов недовольно поморщился и объявил жестко:

– Короче говоря, так. Командиром группы назначается Забродин.

– Дмитрий Наумович!.. – Впервые за последние дни Кирилл Любин увидел растерянность на лице друга. – Я… Я не справлюсь!

– Приказы, товарищ Забродин, выполняются. Обсуждению они не подлежат. – Голос комиссара Картузова стал официальным. – Это, надеюсь, понятно?

– Понятно! – ответил Забродин уже четко и, показалось Любину, с азартом.

– Итак… – Дмитрий Наумович несколько мгновений помедлил. – Задача ставится перед группой следующая: найти сервиз «Золотая братина»…

– Легко сказать! – вырвалось у Забродина. – Тут и зацепиться не за что.

– Найти, – невозмутимо продолжал Картузов, – и вернуть государству. А зацепка, Глеб, есть. – Дмитрий Наумович достал из ящика стола почтовый конверт, вынул из него лист бумаги. – Письмо опущено в наш ящик ночью. Корреспондент тот же. – Он передал лист бумаги Забродину: – Прошу.

Глеб прочитал:

– Будем арестовать! – Саид Алмади в короткой улыбке хищно сверкнул зубами.

– Точно! – быстро согласился Василий Белкин. Мартин Сарканис, наморщив лоб, сосредоточенно думал.

– Ясно одно, – заявил Забродин, – с нами кто-то затеял игру. Автор этих строк определенно преследует свою цель…

– Безусловно! – согласился Дмитрий Наумович, торопливо раскуривая трубку.

– И его цель наверняка связана с сервизом.

– Может быть, автор этих писем пытается… – внезапное волнение – или догадка? – охватило Кирилла Любина, – предотвратить отправку сервиза за границу?

– Сомневаюсь! – перебил Картузов. – Что-то здесь не то.

– Во всяком случае, – сказал Забродин, – суть первого письма подтвердилась: сервиз похищен. С виллы Оболиных куда-то увезен.

– И он сейчас при графе, мать его! – выругался Василий Белкин.

– Не при графе, – заговорил молчавший до сих пор Сарканис. – Тот, у кого сервиз, выдает нам графа, чтобы от него избавиться. И вопрос: как автор письма узнал, что мы были на вилле в Ораниенбауме?

– Та женщина! – ахнул Глеб Забродин. – Больше сообщить о нашем визите автору письма некому – ему надо было удостовериться, что мы клюнули на первое письмо.

Сарканис не успел договорить – его перебил комиссар Картузов:

– Мартин! Быстро! Возьми группу Мажухина и – в Ораниенбаум. Если эта особа еще не скрылась – арестовать и немедленно сюда!

– Есть! – Мартин Сарканис стремительно вышел.

– А что касается графа… – Картузов глубоко затянулся ядовитым дымом.

– Может быть, сервиз все-таки при нем? – нетерпеливо продолжил Василий.

– Может быть… – согласился с Белкиным Дмитрий Наумович. – Во всяком случае, к сервизу ближе всего два человека: та женщина… Как ее зовут?

– Дарья, – подсказал Любин.

– Значит, Дарья… А второй человек – граф Оболин. Если действительно по указанному адресу остановился настоящий граф… В лицо его знаете только вы, Кирилл Захарович. Не откажетесь нам помочь?

– Да я, собственно… – растерялся Любин. – Конечно… Если необходимо.

– Граф тоже знаком с Кириллом! – Саид Алмади не смог усидеть на месте, пробежался бесшумными шагами к двери и обратно.

– Тут мы что-нибудь сообразим! – сказал Глеб Забродин. – Лишь бы Кирилл Захарович согласился.

– Я согласен, – без колебаний ответил Любин.

– И как контру опознаем – арестовать! – Василий Белкин крепко потер руки.

– Арестовать, – спокойно повторил Картузов. – Если «Золотая братина» при нем…

– Но позвольте! – перебил Любин.

– Потом отпустим, Кирилл Захарович, – продолжал Картузов. – Но что сервиз при графе, я сильно сомневаюсь. И тогда, удостоверившись, что граф настоящий, его надо отпустить…

– Зачем отпустить? – удивился Алмади.

– Потому что, если сервиз не при графе, он последует за ним за границу.

– Логично, – сказал Забродин.

– Теперь о «Золотой братине». – Дмитрий Наумович взял в руки кожаную папку и повернулся к Любину: – Ваши сведения о сервизе, Кирилл Захарович, подтвердились. Мы запросили Москву. Извольте! – Картузов открыл папку. – Вот несколько вырезок из газет, московских и петербургских, в которых описывается прием у графов Оболиных на праздновании нового, тысяча девятисотого года. – И комиссар, попыхивая трубкой, прочитал: – «Встреча двадцатого века. Высший свет Петербурга. Приглашено семьдесят персон». Идет перечисление титулованных особ, пропустим…

– Постойте! – перебил Любин. – Там Иван Карлович Кернстофф есть?

– Кернстофф? Сейчас… – Картузов углубился в чтение. – Да! Вот он: Иван Карлович фон Кернстофф. А что?

– Он был на том вечере у графа Оболина, двадцать третьего… – потрясенно произнес Кирилл. – Значит, все правда… Все подтверждается!..

– Вы слушайте дальше. – И Картузов стал читать: – «Уникальный сервиз „Золотая братина“, который все присутствующие увидели впервые». А вот что особенно интересно… в «Петербургских биржевых ведомостях»: «По утверждению финансовых экспертов, товарная цена сервиза графского рода Оболиных „Золотая братина“ равняется ста двадцати тысячам золотых империалов». – Картузов обвел всех присутствующих воспаленным взглядом.

– Да как же это я?! Ведь просмотрел в газетах восемнадцатого века всю светскую хронику! И не догадался заглянуть дальше… – воскликнул Любин.

– Вплоть до двадцатого века? – с усмешкой перебил Глеб.

– Если бы хоть какой-нибудь намек в источниках! – не мог успокоиться Любин.

– Однако продолжим, – сказал Картузов. – В Москве наши товарищи обратились к главному эксперту Алмазного фонда Петру Спиридоновичу Дунайскому. Позвольте, я прочитаю. Кстати, для специалистов фонда «Золотая братина» реальность. – И, вынув из папки лист бумаги, Дмитрий Наумович прочитал: «…таким образом, следует констатировать, что фамильный сервиз графов Оболиных является достоянием культуры и истории России и финансового эквивалента не имеет. Сервиз бесценен. Он явление духовной и художественной жизни русскою народа и может быть приравнен к таким явлениям нашего искусства, как шапка Мономаха, Янтарная комната или иконы Андрея Рублева. Потерю „Золотой братины“ следует считать невосполнимой утратой для русской национальной культуры».

– Воистину так! – страстно воскликнул Кирилл. И все невольно повернулись к нему.