"Крыса-любовь" - читать интересную книгу автора (Сойер-Джонс Соня)

2 Арт

У каждой истории есть как минимум две версии. И правдива для нас обычно та, которая подтверждает наше представление о мире, или накладывается на наши комплексы, или из которой выходит лучший застольный рассказ. Поверьте моему опыту: мы крайне редко выбираем ту версию, которая отражает истину.

Я даже думаю, что в наши дни правда не пользуется особым спросом, несмотря на все разговоры о честности в отношениях с окружающими или с самим собой. По-моему, правда обычно чересчур груба и часто неприятна. Так что я вполне понимаю, зачем мы врем. Одного не могу понять: зачем мы столько врем о собственном вранье?

Наглядный пример. Моя бывшая супруга Марлен (она дантист) без конца стонала о своей страстной мечте играть на пианино, которой, дескать, никогда не сбыться. Причем стонала с обреченной миной человека, у которого обе руки угодили под лопасти комбайна. Меня это бесило.

— И что ж тебя останавливает, дорогая? — интересовался я. — Удалишь пару корней — купишь пианино. Сляпаешь золотые коронки, выдерешь зуб мудрости — вот тебе на уроки. Вперед!

Я выдавал все это с апломбом, который, как я теперь понимаю, многих злит. В моем воображении Марлен уже играла Пятую симфонию Бетховена.

— Как у тебя все просто! — восклицала она с совсем уж убитым видом. Найденные решения вгоняли Марлен в тоску. Трудности заряжали ее энергией. — А где выкроить время на уроки?

— По вечерам?

— По вечерам я слишком устаю.

— Тогда по утрам. Фермеры, к примеру, встают ни свет ни заря.

— Сегодня к восьми утра я уже удалила первый корень! — негодующе фыркала Марлен. — Кое-кто из нас двоих и так встает слишком рано.

Любой другой ушел бы от разговора. Ведь и мне, и вам понятно: Марлен не хотела сказать, что она встает слишком рано. Она намекала, что я встаю слишком поздно. Марлен вообще виртуоз подтекста. Желтый глаз светофора лихорадочно сигналил: «Притормози, пока не поздно».

— Сама вечно твердишь, что хочешь научиться! — Как всегда, я пер на красный. — Надо же с чего-то начать.

— Тебе легко говорить, Арт. По началам ты у нас спец!

Опять подтекст. Марлен имела в виду, что я никогда ничего не довожу до конца. Признаю, в этом есть доля правды. Моего энтузиазма хватает на первый шаг, но на девятьсот девяносто девятом шаге я ломаюсь. Завершение — вот моя основная проблема. Мой брат Гордон (психотерапевт) напоминал мне об этом каждую пятницу за дежурным блюдом в кафе «Pain et Beurre»[1] много лет подряд.

— Когда ты наконец посмотришь в глаза этому изъяну в своем характере? — вопрошал он. — Давай поговорим об этом.

— Давай лучше не будем.

— Взять хоть твой капуччино — ты не намерен его допивать, не так ли?

— Тебя волнует, что я не допиваю кофе?

— Это знаковая деталь. Ты должен допить его.

— Он остыл.

— Неважно. То, что конец оказался не таким, как нам хотелось, еще не значит, что мы не должны его чтить.

— А я и чту, не сомневайся. Я чту память горячего кофе.

— Давай поговорим об этом.

— Давай лучше не будем.

У каждого в голове свои тараканы, и я не исключение, однако наши споры с Марлен вечно сворачивали на меня исключительно из-за ее манеры уходить от правды.

— Ладно. А что, если тебе притормозить в клинике? — предлагал я. — Четыре дня на зубы, три на музыку. Деньги-то для тебя не проблема.

На случай подобных предложений у Марлен имелось особое выражение лица. Никаких подтекстов — один сплошной надтекст. Крупным шрифтом, заглавными буквами, через двойной интервал на ее лице было написано и подчеркнуто:

ДЕНЬГИ НЕ БЫЛИ БЫ ПРОБЛЕМОЙ, ЕСЛИ БЫ ТЫ ПОДНЯЛ ЗАДНИЦУ И НАШЕЛ НОРМАЛЬНУЮ РАБОТУ!

На подобные провокации я не поддавался. Во-первых, это только взвинтило бы Марлен еще больше. А во-вторых, выходя за меня замуж, она знала, что я скульптор, и даже утверждала, что мое занятие ее больше всего и привлекает. У нее были романы с парнями, которые делали деньги на больных зубах, на артритах, на разрушенных браках, и эти парни ей якобы надоели. А моя работа ей вроде бы нравилась. Она часто приходила ко мне в студию и играла с глиной, пока я работал. Как маленькая. Лепила улиток, зверушек всяких, а то, расшалившись, и член сотворит.

— Деньги — это не сексуально, — заявляла она. — Деньги может делать любой.

Строго говоря, это не совсем так. Но что возразишь, когда перед тобой сидит красивая женщина и лепит весьма лестное изображение твоих собственных гениталий?

К тому же я сам никогда не считал, что деньги — это главное. Особенно для кого-то вроде Марлен, которая всегда сумеет их заработать.

— Дантисты — избранный народ нового тысячелетия, Марлен, — говорил я. — Одни куколки молодящиеся с запущенным кариесом чего стоят! Уж они-то прекрасно знают, что как только лишишься зубов, сразу обвиснет вся физиономия, и заплатят любые деньги, чтобы сохранить форму. В двадцать лет платят наркоторговцам. В тридцать — гинекологам. Позже — дантистам. Так что ты оказалась в нужном месте в нужное время. Радуйся!

— Молодящиеся, как ты говоришь, куколки — последнее поколение с плохими зубами, — мрачно возражала Марлен. — Когда они перемрут, нам конец.

Если в чем-то можно найти плохую сторону, Марлен ее отыщет. А если нельзя, придумает. Ее раздражают счастливые концы. Марлен — единственное знакомое мне существо женского пола, которое ненавидит фильм «Красотка».

— Ричард Гир женится на уличной шлюхе? — фыркала она. — Скорее китайцы вернут Тибет. Очнись, Арт!

Что поделаешь, я всегда западаю на женщин с сильными убеждениями. Это правда. По крайней мере, часть правды.